МОЙ МЯТУЩИЙСЯ ПРАПРАДЕД

 

Родился я в сорок проклятом году. За два месяца до начала войны. Отца, викла-дача черниговского пединститута призвали к войску еще в августе 1940. Больше его моя мать не видела. Где-то в начале войны ей кто-то сказал, что воинов из его части видели среди военнопленных в Яновскому концлагере. Побежала мамочка его выручать. Но там где-то и осталась вечно молодой. На концлагерь налетели партизаны, освободили пленных. . Когда же партизаны отошли, перепуганные полицаи – охранники, расстреляли тех, кто не пошел с партизанами и всех тех – женщин, детей, стариков, кто на свою беду очутился возле лагеря. С ними погибла и моя мамочка. . .

Отец вернулся после войны с молоденькой мачехой и дочерью. Я был лишним. Так вот, когда он переехал в Калугу, я остался с бабушкой - Евгениею Львовной Кулишевою-Вербицкой. Она заменила мне и мать и отца . Самостоятельно вырастила, воспитала, выучила А теперь я возвращаю долги детства. Доношу к Вам память Рода. Память о людях, которым Украина забов’язана своей духовностью, которые малороссов превратили в украинцев. И первым среди них является Пантелеймон Кулиш. Единственный из современников Шевченко, который считал себя ровным Тарасу. Его вечный соперник.

Но вот какая диковина. Бабушка боготворила Шевченко, захватывалась поэтом единственной любви Виктором Забилой, и однолюбом Яковом где Бальменом. Часами могла рассказывать о них, а вот о родном деде Пантелеймоне Кулиша говорить не любила. А он же для нас был благотворителем. Ведь бабусин отец Лев Николаевич Кулеш был самым молодым сыном старшего брата Пантелеймона Кулиша. Было у Николая Кулиша не то 10, не то 12 детей, а у Пантелеймона ни одного - после выкидыша, во время ареста мужчины, Александра Билозерска так уже некогда и не могла родить, а им так хотелось детей! К тому же на ссылке в Туле к бездетным относились пренебрежительно-презрительно. Их даже приравняли к сектантив-хлистунив . По-видимому для того, чтобы как-то изменить человеческое мнение о себе и удочерили они в 1849 году племянницу - покресницю Олександри -Марийку Боголюбцеву. Но выдержал Кулеш капризную и шумную девочку лишь три года. В 1853 умолил Николая Данииловича Билозерского уговорить Любовь Михайловну Билозерску-Боголюбцеву забрать дочку назад. Впоследствии она вышла за зажиточного помещика Щербака, была вместе с ним в Варшаве в 60-ые годы, когда царь поменял всю власть в Польше после восстания, директорство вала там в гимназии, имела писательский дар, но вошла в Историю Украины, как иметь известной писательницы Любви Яновской. . .

Не принял Пантелеймон Марийку Боголюбцеву, потому что это была не его кровь. Но он не мог себя представить без наследника. Так вот, работая в Варшаве, уговорил жену усыновить уже своего племянника - похресника Левка. Старший брат Николай служил судьей в Старо-дубскому уезде. Судил по совести, взяток не брал. Жил на жалеющее, которое было в 10 раз меньше, чем у Пантелеймона в Варшаве. Так вот с радостью отдал сына на воспитание брату. Надеялся Пантелеймон сделать из Левка ученого, или писателя. Пользуясь своим служебным положением обеспечил ему высшее образование. Когда же Левко женился, дал денег построить 8 комнатный дом на Лисковици в Чернигове. В том доме и прошла моя молодежь. Большой, добротный, дубовый дом который за 100 лет ни разу так и не ремонтировали. Казалось, все потомки должны благоговеть перед Пантелеймоном Кулишем. А нужно же – родные потомки боготворили не его, а “маму Сашу”. . .

Не знаю, почему не любили Пантелеймона другие его внуки, а вот почему не любила бабушка знаю. Запомнила она его старым и злым дидуганом, к которому возили ее родители на смотрины, когда исполнилось семь годков да еще несколько раз на праздники и дни ангела Пантелеймона или его жены. Если от ласковой бабушки “мами-Саши” детеныш был в восторге, то дед который находил время только для морализации и наставлений, только вызывал неприязнь. А когда подросла и узнала о его походеньки с чужими женщинами, вообще перестала уважать . Ведь он ей ребенку, проповедовал о верности, а верностью могла гордиться только его женщина – Олександра Билозерска, она же писательница Анна Барвинок. Он же даже гордился тем, что был бабием, и не одну женщину обесславил. . .

Вот Анна Барвинок и прошла через века, как праздники, а Пантелеймон так и остался греховодником, которого от ада спас лишь талант, та единственная не преданная любовь -Украина. . .

Вот теперь и наступило время рассказать о жизни Пантелеймона Кулиша. Ведь в предыдущем Государстве он был буржуазным националистом, врагом Тараса Шевченко. Это же нужно! Кулеш, который ненавидел буржуев и даже на Тараса гримав за то, что тот любит пофрантить в изысканной модной одежде, стал в советские времена буржуем! Друг-соперник Тараса сделался его ожесточенным врагом!

Но сказать правду, несмотря на всю свою нелюбовь к богатеям, Кулеш не происходил из бедняков, хоть и не был дворянином. О Роде Кулишив вспоминается еще в 1710 году в “залоговом обязательстве воронежского жителя Ивана Бесовца войсковому товарищу Михаилу Кулешенку, по которому за долг в 40 карбованцев и одну копну, Бесовец обязуется отдать Кулешенко в аренду на один год двор свой власный и весь свой скот, а если вон Бесовец, за год не вернет долг, то все вышеуказанное будет передано в собственность Кулешенко»…

Подальше предки Кулиша выбивались в старшину, дед Андрей был Воронежским сотенным атаманом. Нажаль, он умер, когда Сашку Кулишу не исполнилось и 10 годков. Умер, не встигши оформить документы на дворянство. А без тех документов парню ничего было и думать о гимназии. Поэтому так и пришлось поэтому ограничиться 4 классами, а без гимназии о какой-то приличной должности на службе ничего было и мечтать. Но Александр, когда вырос не захотел беспокоиться, как Мартын Боруля, за то дворянство. Был в Сашка слишком независимый характер и очень большое самолюбие. В те времена дворянин без больших состояний и влиятельных связей должен был отслужить на государственной службе, начиная с нижних должностей, где многих начальников и никого под тобой. Попробовал и Александр служить. Но попался ему злой и глупый начальник, несколько месяцев терпел Кулеш его кпини, а затем, как-то не выдержал дежурного издевательства и затопил тому в морду. Ни о какой службе после этого уже не шло и языки. Только и что осталось с тех времен, и это призвиско- “горячий Кулеш”. . .

Имел он 12 крепостных, скот, 30 десятин пашни, сеножать и рощи. Вот и стал жить из этого . Не чуждался вместе с крепостными пахать землю, жати хлеб. Был он осанистым, с приятным мужественным лицом, умел себя подать. Вот и вступил в брак со знатной шляхтянкой Лесей Крискивской. Ежегодно она рожала ему по ребенку. Но выжил только первенец – Микола. Все дети умирали еще младенцами. А во время 8 родов умерла и Леся. Не долго грустил Александр. Не прошло и года, как привел к дому красавицу Екатерину, дочь сотенного атамана Ивана Гладкого, еще и с неплохим приданым. Но как был его норов горячим, так и остался. Жена боялась его, как огня. Еще больше боялись деть. Пантелеймон родился 7 августа (26 июля) 1819 года и был 8 ребенком. Все его братья и сестры умерли еще малыми, да и сам Панько в детстве был очень болезненным, даже разговаривать начал лишь с с лет. . .

Не очень то любил Пантелеймон вспоминать свое детство. Он тоже панически боялся своего самодура-отца. Фактически, то его детство было намного мрачнее, чем напоено ивняком и вишневым цветом раннее детство Тараса Шевченко. Единственными светлыми воспоминаниями были воспоминания о посещении Уляни Мужиловской, заможньой соседки (генеральской дочери, вдовы секунд-майора, ) единственной, которую уважал и даже побаивался Александр Кулиш.

Пантелеймон получил неплохое домашнее воспитание – наняли для него воспитателя дьяка Андрея. Тот дьяк, уже студенту Киевского университета Пантелеймону Кулишу, рассказал бывальщину из того его детства: Как-то Панько заночевал в его в школе. Просыпается дьячок глухой ночи и видит, что в комнате светло, а за столом сидит Панько и что-то пишет. Дьячок спросил у мальчика, что он делает. Но в ответ свет исчез и дьяк увидел, что Панько спит спокойно, рядом с ним. Рассказывая уже взрослому Паньку о том виденье, дьяк напророчил ему большую просветительскую судьбу. . .

Уляна Мужиловска считала, что Паньку мало домашней учебы, что парень должен иметь гимназическое образование. Зная, что у Александра Кулиша денег на гимназию не хватит, она предложила оплачивать учебу из половины. Половину платит Кулеш, половину она. Если бы это предложил кто-то другой, Кулеш би вспыхнул от обиды и унижения. Как же, кто-то посмел унизить его бедностью. Но Уляни он пробачав все, ведь она, умница-грамотейка, аристократка из дедов-прадедов была для него, с его четырехклассным образованием и так и не добытым в борьбе дворянством, неопровержимым авторитетом во всех вопросах . Детей она не родила, поэтому взяла на воспитание осиротелых племянника и племянницу от двух своих сестер. Но ее состояний хватало, чтобы помогать и соседскому мальчику, что так ей любил. По требовании Мужиловской мальчика отдали в Новгород -Сиверской гимназии, тогда одной из лучших на Украине. В гимназиях в те времена учились 7 лет. Но первые четыре года в Н-сиверскую учились в повитовому училище, которое содержалось в том же доме, что и гимназия. Гимназия была лишь для дворянских детей, а училище открыто для всех. . . Нажаль, методики домашнего воспитания очень отличались от гимназических и первой год Панько пас задних. Не понимал он российской, не мог осилить математику. Хотел даже вернуться на отцов хутор, так и не преодолев той науки. Но отец, не будь дурак, набрал мешок насыщение и поехал с этим на квартиру к учителю математики Якова Яковлевича Игнатьева. Договорился, что за 116 рублей на год учитель возьмет парня к себе на квартиру и частно будет давать уроки математики. Благодаря этому парень стал первым учеником в классе. Мало того, он очень любил рисовать и те его рисунки были намного лучше, чем рисунки учителя рисования. Эти рисунки увидел директор гимназии Илья Тимкивский и обратил внимание на парня. В четвертом, выпускном классе училища, у Пантелеймона произошел инцидент с учителем алгебры . Как-то на уроке алгебры, когда Пантелеймон не смог развязать задачи, учитель затребовал, чтобы он стал на колени . Пантелеймон сказал: ”Когда поставите меня на коленях, то заброшу навеки алгебру!” Учитель таки поставил его на коленях и Кулеш забросил алгебру. Наступило время экзаменов к гимназии. Первым экзаменом была как раз та проклятая алгебра. Экзамен принимал сам директор гимназии. Пантелеймон послушно попрохав двойку и рассказал ему, почему не знает предмета . ”Даром, что ничего не знаете: после поправитесь”, сказал в ответ Тимкивский и поставил ему отличную оценку . На следующих экзаменах, глядя на ту директорскую оценку, ставили “отлично” и другие экзаменаторы. Экзамены Кулеш сдал отлично и с того времени, стал первым в классе. Ему просто стало интересно учиться! Он же, как и его отец, во всем хотел быть первым!

В гимназии он сдружился со старшим его на два года побочным сыном глухивского повитового судьи Якова Коробки и крестьянки Еклети Сердюковои- Петром Сердюком. Сердюк был очень талантливым парнем. Прекрасно знал немецкий язык и в оригинале читал гете и Шиллера. По его устным переводам познакомился Кулеш с их гениальными произведениями. Поэтому и немецкую в гимназии выучил на “отлично”. А еще у Сердюка были книжки с произведениями Жуковского, Пушкина, Цветка и Гоголя. Обычно, ребятам больше всего нравились земляки – Гоголь и Цветок. Но когда им случайно достался экземпляр Сборника украинских дум и песен, что выдал в Москве в 1834 Максимович, и Цветок и даже Гоголь были забыты, а эта книжка стала их настольной библией. Они выучили Сборник наизусть. Под воздействием того Сборника они оба решили поступать в Киевский университет, где в те времена был ректором Максимович. Сердюк как раз заканчивал гимназию, то же и поехал поступать к Киива и таки поступил. Панько же должен был еще довчитись 2 года. . .

Не вышло с тем довчанням. Вы же помните, что за учебу Панька в Н-сиверскую 50% платил отец, а 50% взялась платить Уляна Терентий. Но как раз, когда Панько заканчивал 5 класс, неблагодарный племянник выгнал Уляну Терентиевну с племянницей из ее собственного имения. Племянница постриглась в монашенки, а Уляну Терентия забрали к себе соседи, которым она когда-то помогала. Так и бедствовала по чужим людям, все же богатство заграбастал племянник…

Отец не захотел оплачивать 100% за учебу. Но по-видимому бы и не смог: старший сын Николай закончил учебу и был избран пидсудком к Стародуба, завел собственную семью и полностью отделился от отца. А здесь еще и повиддавав Кулеш за сыновей самых богатых хозяев Воронежа своих племянниц, которыми должен заботиться. Чтобы жили в достатке, чтобы помогали ему . Просчитался Александр Андреевич. Те зятья немедленно начали его позывать за опекунство. Боялся Кулеш судебной волокиты, как черт ладана. Поэтому заплатил им все, чего просили, оставшись без денег…

Пошел Панько с заявлением об отчислении из гимназии из-за недостатка денег к Илье Тимкивского. Хоть в те времена, не то, что в настоящее время, дети-сироты могли учиться бесплатно, и такими считались только те, кто потерял отца. У Пантелеймона же умерла мать. Не мог ему ничем помочь директор, пришлось ему отчислить Панька после 5 класса гимназии . Но он не бросил его на произвол судьбы, а устроил домашним учителем дочерей маршалка глухивского дворянства Красовского. Симпатичным щебетуньям очень понравился остроумный воспитатель, который когда-то нудные уроки превратил в развлечение. Понравился парень их родителям. Заплатили ему за ту годовую учебу домовленого, еще и так прославили среди знакомых, что когда Панько вернулся к Новгород-Сиверска, его сразу же пригласили домашним наставником к самому богатому господину. Дали ему приличную квартиру, доброе жалеет еще и прислугу, мало того, не за гувернера свои два мальчика считали, а за члена семьи, позволили ему продолжить учебу в гимназии. Год так прораював Панько, а затем нечистая сила поперла его поступать к Киевскому университету, куда раньше поступил Сердюк. Мало того, что Сердюка уже там не було- перевелся к столичному университету, так и все экзамены Кулеш бесславно завалил… Стыдно ему было возвращаться к своим воспитанникам у Н-Сиверск. Тимкивский устроил его делопроизводителем к наилучшему в России Нежинскому лицею высших наук. За год Панько подтянулся по всем тем предметам, по которым завалил экзамены, и в 1839 опять подал документы к университету, который только что лишь открыли после того, как император закрыл его за беспорядок среди (преимущественно польских) студентов, разогнав польских профессоров, забривши мятежных студентов в москали, повиддававши проводников бунта к сумасшедшему дому. В таких условиях Кулеш очень легко сдал экзамены и поступил вильнослухачем (он же не закончил полный курс гимназии) на историко-филологическое отделение, которым руководил обожаемый им тогда Михаил Максимович. ”Приподобався ему Кулеш” тем сборником песен, что записал от матери. Максимович давал ему переписывать свои еще ненапечатанные сборники песен, а когда Кулеш скомпанував две легенды о Воронезьких казаках, напечатал их в своем альманаси “Киевлянин””(“Жизнь Кулеша”). Профессор обращал его внимание на законы грамотного искусства. Он познакомил его с большим знатоком литературы и истории инспектором училищ Киевского учебного округа Михаилом Юзефовичем. Все мы знаем Михаила Юзефовича, как изменника по делу Кирило-Мефодиивского братства, как ожесточенного врага академика Павла Чубинского, как вдохновителя антиукраинского “Емского указа”. А Кулеш знал его, как бувшого блестящего офицера с наградами “за личную храбрость”, как эрудированного культурного деятеля, как сочувственного, чуткого Человека. Я лично не собираюсь опротестовывать роль Юзефовича в подготовке “Емского указа”, возьмите сами т ой указ в библиотеке Стефаника и поразмышляйте, против чего и против кого он был. Относительно Кирило-Мефодиивского братства, то Юзефович никогда не был его членом( кстати как и Тарас Шевченко и Пантелеймон Кулиш) следовательно не мог быть и изменником. Когда его нежданно вызывали к кабинету генерал-губернатора Бибикова и тот поручил ему принять участие в обысках, которые проведут жандармы, Михаил сразу же от губернатора глухой ночи побежал на квартиру к своему приятелю Костомарова, чтобы предупредить об обыске и аресте. Они лихорадочно жгли опасные бумаги. Костомаров не захотел сжечь “Книгу бытия украинского народа” и отдал рукопись Юзефовичу. Как раз, когда Юзефович взял рукопись к рукам и ворвались в комнату жандармы. Ошарашен Юзефович только и нашелся сказать:

“Усадьба, Костомаров только что сознался во всех своих прегрешениях и в знак раскаяния передал мнет лично в руки этот противоправный документ”. . . Не будем говорить, как вел себя Костомаров на допросах. Мужественно держались лишь Шевченко и Николай Гулак. Но не спешим засуживать Кулиша за то слабодушие. И Дубельт, и Орлов, и сам Николай 1. были мастерами допросов. Так вот не будем судить и Юзефовича, который на всю жизнь остался добрым гением Кулиша. . .

За протекцией Юзефовича (а не Максимовича ) в сентябре 1840 года Министерство народного образования, в порядке исключения, позволило зачесть Кулиша полноправным студентом Киевского университета св. Владимира, но затребовало, чтобы он до декабря предоставил документы о своем дворянском происхождении. Юноша сразу же перевелся на юридический факультет, а вот с документами у него ничего так и не вышло. Отец же когда-то отказался от службы. Можно, обычно, было даты взятки и достать в повитовий дворянской гильдии нужные документы, ведь Кулиши имели и землю и крепостных, а сам Панько имел чин действительного студента. Но на это нужно было деньги и время. Александр Кулиш не так любил этого сына, чтобы отдавать ради него последнее. Он даже за учебу в университете не платил, Панько подрабатывал репетиторством. Так вот в декабре Пантелеймона отчислили из университета. Но Юзефович не бросил любимца. Он послал его учителем русского языка к губернскому дворянскому училищу Луцка, которое мало или не наилучшую в Украине библиотеку стародрукив, конфискованных в имениях польских магнатов-повстанцев. Библиотекой заведовал учитель истории Иван Филиппович Хильчевский, как и Панько, уроженец Воронежа. Как когда-то к Сердюку, прикипел к нему Кулеш душой. Те книжки были написаны польской, немецкой, французской. Немецкую Кулеш знал благодаря Сердюку. О том, как он усвоил польскую, лучше всего рассказывает сам Кулеш в своих литературных споминах”Полстолетия назад”:

“. . . случилось мнет квартировать в одном убогом шляхетском семействе в Киеве. Здесь я впервые услышал польскую речь, и со мной произошло то, что рассказывает о себя Фонвизин: оная мнет показалась до того смешной, что я заговаривал с хозяйкой и ее детьми единственно для наслаждения комизмом польских звуков и польского склада речи. Однако же схваченные мной слова и фразы неотвязно звучали в меня в слухе, и мало помалу сделались для меня привлекательными мало тог, даже трогательными…Я очень скоро начала понимать польскую речь и начала читать по-польски прилежно. Первая попавшая мнет в руки польская книга была затасканное собрание стихотворений, в числе которых находила и прелестная баллада Мицкевича «Zwitezianka», баллада по составу потихоньку совсем наша, малорусская. Я читал ее к тех пор, пока не выучил наизусть, и с того времени полюбил польский язык, почти так же, как и язык Пушкина». . .

Не без помощи Хильчевского, Кулеш за несколько месяцев освоил французскую и перечел почти все те книжки, которые были в библиотеке. Да, благодаря Хильчевскому, Кулеш стал одним из первых отечественных медиевистив и все его исторические романы опираются не на догадки, а на первоисточники, что и дало ему возможность в старости говорить: ”В отличие вот гениальных недоучек Гоголя и Шевченко все мои романы основаны на конкретном, научно-выверенном историческом материале». И по при то, что и Шевченко и Гоголь, в отличие от Кулиша, который не закончил ни гимназии, ни университета, имели полное высшее образование (Гоголь кроме Нежинской гимназии закончил Петербургский университет, а Шевченко Художественную академию) их исторические произведения были гениальным прозрением, а у Кулиша же следствием кропотливых исследований. Он был талантливым трудолюбивым Cальєрі рядом с гениальными Моцартами - Шевченко и Гоголем. . .

Под воздействием Хильчевского, Кулеш стал таким же как и тот страстным украинофилом. Именно с этого времени произведения он стал писать украинским языком. Но это была не привычная речь украинского села или Полтавы Котляревского . Чтобы внести в свои произведения “высокий стиль” Кулеш стал широко использовать церковно -слов’янски обороты, сочетание их с языком народных песен и дало неповторимый стиль Кулишевих произведений. . .

Но недолго пробыл Кулеш в Луцке. Всего с января по август 1841. К училищу прислали нового директора. Он сразу же незлюбив Хильчевского, который не отдал ему

“ на память” несколько самых ценных раритетов, зато позволял Кулишу одному работать в библиотеке. Раз, во время ссоры нового директора с Хильчевским, Кулеш вмешался, пытаясь защитить приятеля. Директор бросил пренебрежительно:” Не вмешивайтесь, я не люблю горячего кулеша”. В ответ Кулеш ответил так, чтобы слышали даже ученики в коридоре: ”Я вас абсолютно понимаю, ведь свиньи не жрут горячего”. Директор сразу же настрочил рапорт. Но Юзефович не отдал на поталу своего любимца – перевел в Киев сначала к Киево-печерскому, а затем к Киево-Подольского дворянским училищам. Устроил в археологическое общество, председателем которого был, что обеспечило Пантелеймону возможность летних путешествий по волшебным историческим местам Украины. Во время тех археологических путешествий он познакомился и сдружился на всю жизнь с известным польским писателем Михаилом Грабовским, которого в те времена все считали “Польским Вальтером Скоттом”. Перед тем, как заехать к Грабовского, Пантелеймон послал ему свой только что опубликованный роман “ Михаил Чернышенко”, за который уже самого Пантелеймона Кулиша стали называть “Украинским Вальтер Скоттом”. Сказать по правде, Грабовскому тот роман не понравился, но принял он Кулиша очень по дружескому. Они стали друзьями и дружили до самой смерти Грабовского. Нужно сказать, что Грабовский был лидером кружка приднепровских поляков в Киеве, чьи слов’янофильски идеи имели достаточно заметное влияние на Кирило-Мефодиевске братство. ”Умная, десны голова”-пише он о Грабовского своему другу-покровителю Юзефовичу 31.07.43 с Александривки.

Намереваясь популяризировать имя приятеля среди поляков, Грабовский беспокоился о том, чтобы не только перевести польской “ Николая Чернишенко”, но и пробовал напечатать в Варшаве Кулишеви “ Украину”.

Дружба с Грабовским дала Пантелеймону возможность сближаться с известными знатоками польсько-руской археографии Константином Свидзинским, Эдуардом Руликовским и Ромуальдом Подбереским, что вся послидуюче жизнь будут помогать ему в документальном изучении отечественного прошлого...

На время знакомства с Кулишем, летом 1843, Грабовский был в состоянии конфронтации с польскими патриотами. В феврале 43 он выслал на руки графа Струтинского, адъютанта генерал-губернатора Бибикова лист, в котором, чтобы получить разрешение на издание ежедневной польской газеты в Киеве, заявлял о своем желании на службу пропагандиста политического соглашения Польщи с Россией.

“Самостоятельность польской истории, -писав в этом листе Грабовский, -завершена; теперь может она быть лишь членом России или Славянщины”.По его мысли в настоящее время патриотизм поляков заключался бы в том, чтобы стать “пожиточними” деятелями в интересах России.Лишь под патронатом России может наступить объединение славян, и то не в форме федерации, а в форме Единственной и Неделимой Российской империи...

Этот лист шляхтич Струтинский передал революционно настроенным полякам и те уже позаботились о том, чтобы от Грабовского отшатнулось польское общество. Но если Вам вдастся в зале рукописей библиотеки Вернадского познакомиться с листом Кулиша к Юзефовича от 10.09.44. Вы увидите, что Кулеш полностью перенял идеи, выраженные в листе Грабовского. Он тоже пишет Юзефовичу о том, будто то политическая жизнь Украины уже закончена; что спасать надлежит лишь ее культурные ценности; что ей суженый слиться с Россией; что для ускорения этого благотворного процесса нужен украинский журнал...

Как видим, благодаря Грабовскому и его кружку, Кулеш полностью вышел с под влияния идей Максимовича. Он даже писал в том листе к Юзефовича “Михаил Алексеевич написал о Колиивщину сами глупости, которые я посоветовал бы ему передать забвению.Я только что теперь сие увидел.” Увидел, потому что стал смотреть по тем временам из позиций кружка Грабовского.Бачив во всех движениях казачества и гайдамачит не национальный, а социальное содержание...

В Киеве с Кулишем познакомился студент университета Василий Белозерский, который был тоже под воздействием идей кружка Грабовского. Они к поздней ночи разговаривали о своем виденье Украины, зачастую из-за этого ночевали друг в друга. На рождественские праздники Василий возил приятеля к своей Мотронивки, где и познакомил со своими сестрами, Надийкой и Сашей. Саша была еще тонконогой, длинноногой, девочкой, Надежда же была 17 годовой красавицей на издании. Кулеш немедленно захватился ею и все время проводил с девушками . Он даже для них написал Историю Украины и нарисовал портреты девяти гетманов. Он даже попросил у старой Билозерской руки Надежды. Но как не как, Билозерски были зажиточными господам, род которых происходил от самого гетмана Полуботька, к тому же по приказе своего мужчины она уже отдала старшую дочь Любу за безродного соседа-богатей Боголюбцева, хоть и любила соседа – красавца, столбового дворянина Виктора Забилу. Теперь к Надежде сватался Викторив брат Николай. Хоть Надийка и заигрывала с Пантелеймоном, и красавец-сосед ей также родобався. К тому же Забила был дворянином, унаследовал батьткив имение и хоть не очень дружил с грамотой, зато деньги его любили. У Кулиша же ни денег, ни славы, ни даже дворянского звания не было. Вот из-за нестабильному состоянию в обществе и вынесла Надийчина иметь ему тыквы. Вернувшись в Киев ни с чем, поклялся забыть и дорогу к той Матронивки и выбросить из сердца навсегда ту изменчивую Надежду Билозерску. Вот тогда в Кииви его и заинтересовала Сашуня своими листами к Брату Василию, который показывал их приятелю. Заинтересовала оригинальным мировосприятием и живописным народным языком их. Но тогда это было просто любопытство. Не к ней тогда было. . .

В Киеве, еще раньше, он познакомился с Тарасом Шевченко. Вот как он это сам описывает: ”Ввиходить кто-то к Кулиша в полотняном пальто. ”Здоровые были!. А вгадайте- кто?”-“Хто же, как не Шевченко?”(А никогда не видел его и нарисованного)-“Він и есть! Нет ли в вас рюмки водки” и т.д. Здесь уже пошло настоящее сечевое балаканне, а дальше и спивиА”. . . Стали они друзьями, и никогда не был Кулеш ему побратимом, таким как столбовий дворянин Виктор Забила, граф ли Яков где Бальмен. Потому что не мог быть побратимом мятежный казак-запорожец Шевченко законопослушному “кармазинному” казаку Кулишу.

Но именно благодаря ним взлетела в высь из малорусской земли величественная птица Украина. А они были двумя крыльями той птицы. Левым и правым. . .

Юзефович познакомил Кулиша с Костомаровим. Костомарова поразило, что в спорах Кулеш на память цитировал летописи. Они стали друзьями на всю жизнь. Юзефович стал выполнять обязанности куратора учебного округа. За просьбой Костомарова он послал его учителем истории к Ровно, а когда в 1845 году Костомаров получил должность преподавателя университета, послал на его место Кулиша, хоть тот и не имел права выкладывать историю не закончив университет.

В Петербурге куратором учебного округа был старинный приятель Юзефовича, известный поэт и критик, издатель и редактор журнала “Современник”, побратим Пушкина ( это же ему был посвящен “Евгений Онегин”) и Гоголя, академик Петербургской академии наук, ректор университета Петр Александрович Плетньов. Кулеш давно хотел познакомиться с ним. Первого листа к Плетньова он послал еще 1. 01. 1843, прибавив к нему экземпляр своего исторического роману “Михаил Чернишенко”. Но так же, как и Грабовскому, Плетньову роман не понравился и он даже не ответил на тот лист. Переписка между Плетньовим и Кулишем началась только после того, как Кулеш прибавил к своему листу от 28. 01. 45 рекомендацию Юзефовича, в которой тот просил Плетньова обратить внимание на молодой талант и напечатать у “Современнику” 5 глав с его роману “Черный Совет”.

Получив от Плетньова приязненный лист-ответ. Пантелеймон написал ему 20. 03. 45 : “. . . Я бы желал служит в Петербурге. Чтобы руководствоваться при своих занятиях советами опытных писателей. Я имею чин 10 бы класса и желал занятий такую должность, которая доставила мнет тысячи две рублей ассигнациями голового жалованья, не отнимая всего моего времени. Итак, если есть ьакая возможность, покорнейше прошу Ваше превосходительство доставит мнет такую службу». В ответ Плетньов предложил Пантелеймону приехать в Петербург, чтобы уже на месте подыскать ему такую должность. Кулеш, мотивируя тем, что наиболее всего не любит состоянию неизвестности, отказался ехать в Петербург. Тогда Плетньов написал, что гарантирует ему должность преподавателя подведомственной ему гимназии при условии, что Кулеш перейдет туда с должности старшего учителя. Поэтому когда Костомаров освободил место в ровенской гимназии то с помощью Юзефовича 31. 08. 45 Кулеш был назначен старшим учителем истории Ровенской гимназии, откуда его и перевел Плетньов старшим учителем российской словесности 5 Петербургской гимназии ( 15. 12. 1845).

Он радостно принял протеже Юзефовича и взял его под свою опеку. В XXXV11 –XXXV111 томах “Современника”( кн. . 1-3 стор. 243-260 и 332-376 и кн. . 4-6 стор. 5-37 и 135-196) плетньов напечатал 5 глав из “Черного Совета”. Он даже взял Пантелеймона жить к себе, потому что видел в Кулишеви себя молодого. То же кратенько расскажу биографию Плетньова.

Родился он 10 августа 1792 года в Бижецкому уезде Тверской губернии в семье небогатого священника. Бедность не позволила ему получить приличное воспитание, которое тогда было принято в аристократических семьях. Он, как и Пантелеймон не любил вспоминать того детства. Лишь в листе к своему ближайшему другу Якова Грота 24. 02. 1842 он сознается: «Я провел свое детство без развития, без впечатлений, без поэзии. Может быть,

В 19 течение я еще походил на чурбан, который валяется на земле. Что делать? Таковы былы обстоятельства моего лучшего для вторых и ничтожнейшего для меня времени»Але здесь Плетньов преувеличивает в самоотречении. Как и Кулеш он всосал поэзию из молком матери, с ее песнями. Он сам в стихотворении “Пролог” писал:

«Под навесом мирной сени,

К лону матери склонясь,

Я любил в невинной лени

Слушать сельских песен глас…

Вслед пустившись за судьбой

Вот домашнего ручья,

Лишь напевы их с собой

Берегу повсюду я…»

Закончив в тиери духовную семинарию он в 1810 поступил к петербургского Главному педагогическому институту. Закончив его в 1814 году, остается в нем учителем и одновременно с 1815 г. выкладывает историю в военно-сиротском корпусе. Впоследствии его вовлекают в преподавательскую деятельность в Екатерининскому и Патриотическому институтах, из протекции Жуковского он дает уроки русского языка в уарский семье. В 1832

Он получает кафедру российской словесности Петербургского университета, а с 1840 по 1861 выполняет и обязанности ректора . Среди его учеников были автор “Конька-горбунка” Ершов, Тургенев, Некрасов. И каждый из них своим путем в литературе забов’язаний именно Плетньову. Ведь педагогика не полностью поглотила его время и сознание. С 1818 он печатает стихотворения(анограмма П. П. ), а через два года верь уже выступает, как критик. В изданиях “Благонамеренный», «Сын отечества», «Невский зритель», «Журнал изящных исскуств»,

«Северные цветы». Его коллегой по Главному педагогическому институту был В. Кюхельбекер, который познакомил его из Дельвигом и Пушкиним, а тот в свою очередь представил его Василию Жуковскому. 2. 03. 1845 уже зрелый муж, ректор Петербургского университета, Плетньов пишет Жуковскому « Моя история в Вас, в Пушкине, в Дельвиге. »

20 октября 1819 года он вместе с Кюхельбекером и Дельвигом вступает в члены “Свободного общества любителей российской словесности”. По вечерам по субботам к Плетньова, который имел тогда квартиру в доме военно-сиротского корпуса, з’изджались Дельвиг, Баратинский, Кюхельбекер, Глинка, младший брат Пушкина Левко. Об этих вечерах впоследствии напишет В. Гаевский в статье В. П. Дельвіг//Современник. -1853. -№5 отд. 3 с. 54- ” на вечерах в Плетнева обсуждались все литературные новости недели, читались и разбирались собственные только что написанные стихотворения и таким образом совершалось взаимное литературное образование собеседников». Литературными друззями Плетньова кроме вышеуказанных были Гнедич, Воейков, Баратинский, Козлов, В’яземский.

Вместе с друзьями он выдает “Соревнователь”, в котором в 1822 г. становится редактором, и после того, как он в 1823 году напечатал в “Соревнователи”( 1823. -Кн. 1. -ч. 21. -стор. 97-116) позитивный отзыв на первую книжку “Полярной звезды”, его отстранили от редактирования. Наилучше, что удалось Плетньову-критику, так это биографии . Начиная с 30-х годов он пишет серию литературных очерков-портретов:”Алесандр Сергеевич Пушкин” (1838), ”Евгений Абрамович Баратынский”(1844), ”Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крилова”(1845) и другие. Плетньов был первым, кто занялся жизнеописанием российских знаменитостей. Он писал сучасникама о современниках. О том, как он стал писать эти очерки -портрети он скажет в “Современнике” (!845. -т. 38. - с. 380): « Великие люди земли русской ожидают еще своего биографа. Если для истории самой России уже был Карамзин, почему не надеяться, что и для знаменитых соотечественников наших явится достойный их истории?»…

С конца 1820х лет он помогает Дельвигу в издательстве “Северных цветов» и «Литературной газеты», впоследствии помогает Пушкину выдавать “Современник”, а после гибели Пушкина выдает “Современник” самостоятельно, пока в 1846 году не сдал его в аренду за 3000 руб/р. бувшему учневи- Некрасову. Сдал, потому что издательство “Соврем енника” стало убыточным, ведущие авторы выбирали другие издания, а авторы, которые избирали “Современника” были не из первых. Самыми известными авторами “Современника” 40-х годов были В. Одоевский, В. Даль, В. Соллогуб и Кулеш. О последнем в листе М. Гоголя к Плетньова “О Современнике” Гоголь писал: “Я вижу много достоинства в писателе, который подписывает под своими произведениями имя Кулиш. Цветастый слог и большин познания нравов и обычаев Малой России говорят о том, что вон бы мог прекрасно написать историю этой земли. Вон бы мог еще с большим успехом составить живые стихи для альманаха и в них рассказать просто о нравах и событиях прежних времен, не вставляя этого в повесть или драматический рассказ…Роман же его довольно любопытный по частям, вял и скучен в целом. Эти драгоценные перлы сведений исторических, которые рассыпаны по страницам его, прогибают там совершенно бесследно…» ( Гоголь. Собр. соч. Г. 1967. -т. 6. -с. 426).

И первые Кулишеви произведения, и сам Пантелеймон очень понравились Петру Александровичу. Он предложил Кулишеви не только учителя в гимназии, которой заботился, как ректор, но и должность преподавателя словеснеости в своем университете . Мало того

он приютив его, предоставив жилье у себя. Полтора года прожил Кулеш у Плетньова. Жена ректора лет десять, как умерла. Жил он лишь с 15 годовой дочерью Олюнею, которая при Пантелеймоне из длинноногого подростка превратилась в царівню-красавицу . Пантелеймон полюбил ее, как сестру, ведь видеть женщину в дочери благотворителя, что относился к нему, как к сыну ( так, как к нему никогда не относился и родной отец), не смел. Кулеш впоследствии в Туле так опишет то время в своей поэме “Новый Онегин”:

“. . . Но всю любовь к семье в едином

Предмете вон соединял.

Имел вон дочь молодую,

Невинно-резвую, живую,

Пятнадцати, не больше, течение

С ней подружился наш поэт.

В пустыне Оленька была

Ей-ей, как грация, мыла!

Поэт любил ее и сколько

Веселых, незабвенных дней

Вон проводил, резвяся с ней. ”

Но ему можно сказать повезло, что не сложилось, как в том известном российском романсе “ Вон был титулярный советник. Она- генеральская дочь. Вон робко в любви эгей признался. Она- прогнала его прочь!» . Не успел Кулеш даже и подумать о любви, аж Ольга ему, как самому первому другу, созналась, что любит молоденького красавца-князя . Которая то мука была влюбленному Кулишу выступать их поверенным. Но об этих муках Пантелеймон не рассказал никому, кроме приятеля- Ивана Нордстрема, брата семейного врача Плетньова, близього вторая Киевских друзей Кулиша – Юзефовича и Писарева. . .

Как преподаватель, Кулеш так хорошо зарекомендовал себя, что когда в конце 1846 года внезапно умер 36 годовой академик-славянист Петр Прейс, академия (по рекомендации Плетньова) решила послать своими средствами на стажировку за границу в Прагу и Берлин Кулиша. Кулишу уже было под 28, время когда начинают думать о браке. К тому же еще с тех времен, когда Михаил Ломоносов во время стажировки в Германии мудрил жениться на лютеранке, властью рекомендовало посылать за границу женатых. Благодаря историческим романам и стихотворениям, о Кулиша уже знала вся Украина. Сам Николай Гоголь в листе Н. М. Язикову 24. 06. 1846 писал:” Еще больше меня остановили произведения Кулеша. Судя по отрывкам из двух Романов, которые я прочел, в нем все признаки таланта большой рук. и, я бы очень хотел иметь сведения о нем самом, об авторе, тем болью, что о нем почти не говорят. Если Бог сохранит его, то эму предстоит важное место в нашей литературе”. (Гоголь. Полное собрание сочинений . т. 7 стор. 300).

Пантелеймон радостно принял предложение зарубежной стажировки для изучения славянских языков в Прусию, Саксонию и Австрию на 2, 5 годы, еще и с 1143 руб/год содержанием . Перед тем закордонням захотел заехать к Мотронивки, посмотреть, как там его пассия, может уже родители и примут его как зятя. Написал Билозерским, что едет к ним в Мотронивку. . .

Путь на Украину тогда пролегал через Москву. Не мог не заехать, чтобы наконец познакомиться вблизи, к Осипа Бодянского, редактора “Чтений у обществе истории и древностей российских”, известного историка-слависта, профессора московского университета, а главное – земляка, с которым до этого был знакомый лишь из переписки во время печатания Бородянским его произведений. Настильки они оказались интересными друг другу, что проговорили все те три вечера, пребывания Кулиша в Москве. . .

Наконец приехал он к Мотронивки . На встречу ринулась стройная красавица, в которой он едва опознал Сашу. Билозерски приветствовали его, как столичную знаменитость. Но вот Надийка оказалась уже помолвленной со старшим братом Виктора Забили - Николаем, и скромно прятала от него глазенки, зато 17 годовая Саша преданно ловила каждое его слово. К тому же, несмотря на то, что ее нельзя было считать очень освитченой – читать и писать ее учил слуга-грипак, а в 6 лет ее, вместе с сестрой Надеждой, чтобы последний не было тоскливо, отвезли в частный пансион приятельницы Мотрони- воспитанники Смоляного института Ольге Ивановне Казачеству в ее сельское имение в селе Кропивно Прилуцкого уезда. Казачество не могло никому доверить воспитание своей единственной дочки, то же как выпускница Смоляного воспитывала ее сама, а для компании взяла еще из десяток ее одногодков-девочек. Так и создался семейный пансион, членами семьи которого и стали Надийка с Сашей. Девочек в пансионе учили французский и немецкой языкам, пению, игре на фортепиано. Хоть Казачество не позволяло девочкам общаться украинской, она сама наизусть знала стихотворения Котляревского, рассказы Цветка Основ’яненко, стихотворения Поэта единственной любви Виктора Забили, любила петь украинские народные песни. Всего этого научились у нее и воспитанницы. Нажаль, когда Саше исполнилось 12 лет, Казачество внезапно умерло. Девочек отдали в пансион Принцлейна в Конотопе, но его через год закрыли. Тогда билозерска взяла на дом учительницу-немку, и на 14 году Сашина образование закончилось. Да еще из первого пансиона она знала и любила стихотворения Пушкина, Забеливай, Сковороды, Котляревского. В последние годы выучила на память все написанное Шевченко да и Кулишеви произведения читала. За какое-то время она полностью вытеснила из Пантелеймонового сердца Надежду . Он уже мечтал о бракосочетании именно с ней ...

Поехал Кулеш в Киев. Встретил там Шевченко. Рассказал друзяци, что с ним произошло и пригласил за свата. Ведь Шевченко, которого даже почтенный атаман украинского казачества Петр Кухаренко, теперь звал “Отцом”, Билозерски не посмеют даты тыквы. . .

Так и произошло. Родители тыквы не поднесли.Все же Кулеш записывает в своем дневнике 13 февраля 1847 “Понимаю, как много моя жена должна иметь толку, чтобы навсегда сберечь мою благосклонность...Однажды несравнимый мой П.О.(Плетньов)сказал: “Женщины созданы, чтобы сделать нас Сократами”.Справді, никогда в жизни я не имел так много власти над своей неприятностью, как после того, когда женился.Мелочность женских желаний и неудовлетворения с того в странный способ вращают мою душу к идеалу высокого терпения.Иногда молчать для мене- настоящая утеха, особенно когда вспомнишь, что, вмешиваясь в мелкие споры с женщинами, ставишь себя на одну с ними доску...”

Следовательно правой была Марковича. Единственным человеком, в которую был верно влюбленный Кулеш, был он сам! И все же на том этапе Пантелеймон был захвачен Сашой.Зарубіжне командировка Кулиша превратилась в брачное путешествие. Кулеш был писал в те времена Чушку « Да, я счастлив своею женой: такая украинка, что просто восхищение: Шевченко наизусть знает, а в истории заткнет за пояс дорогого студента; женщина разумная, твердая в намерениях, чувствительная к бедности человечества- одним словом достойная самой высокой степени в обществе. »

А она показала себя действительно достойной его. Во время того путешествия они, остановившись в шинке, услышали от слуги-крепостного рассказ о его жизни. Александра проплакала всю ночь, а через несколько дней, уже в Варшаве, положила перед Пантелеймоном свой первый рассказ ”Жидовский крепостной”, простой, звукописний языку которого мог бы позавидовать сам автор “Украинских рассказов” Марк Вовчек. . .

 

В самом радостном настроении находились они в Варшаве. Их там приязненно встретил земляк- сенатор Стороженко, который был коллекционером украинских старожитностей и интересовался народными обычаями, песнями, поговорками. Им было о чем говорить между собой. Стороженко Рекомендовал Кулиша Наместнику - кн. . Паскевичу, также украинцу и патриоту, “как казака чистой крови”. ”Немедленно же приведи ко мне этого козарлюгу!” радостно загорлав Паскевич, и этого же самого мгновения к нему принесли приказ из Петербурга об аресте Кулиша. Вместо дружеского приветствия, Паскевич вынужденный был 2. 06. 47 арестовать Пантелеймона и Василия Билозерского, который сопровождал их, и отправить в Петербург. Александре Михайловне, у которой от нервного потрясения произошел выкидыш, рекомендовало ехать домой в Матронивку, но она поехала в Петербург, чтобы быть ближе до мужчины и поддержать его в тяжелые минуты. В Петербурге оказалось, что Кулиша арестовали, как участника Кирило-Мефодиевского братства. Кулеш никогда не был членом Кирило-Мефодиевского братства, хоть в отличие от Шевченко, боготворил вдохновителя братства - иеромонаха Богоявленского монастыря Феофана, ( у Мира Петра Семеновича Авксентьева). Он не был братиком, ничего не знал ни о “Книге бытия украинского народа”, ни о программе украинской республики. Но его произведения будили самосознание украинского народа, показывали, что украинцы тоже нация, со своим языком, привычками, историческим прошлым . Этим и был он опасный. Как Тарас Шевченко. . .

Но лучше я зацитую Вам документы с трьохтомника “ Кирило-Мефодиевске общество”, тем более, что он вышел небольшим тиражом и в библиотеках Украины почти отсутствует. Следовательно выдержки из документа № 69: “ в 1847 г. мая 26- Доклад О. Ф. Орлова Николаю 1 о деятельности Кирило-Мефодиевского общества и предложения относительно наказания его членов.

Об Украйно-славянском обществе

Открытие Славянского, или правильнее сказать Украйно-славянского, общества началось со студента Киевского университета Алексея Петрова.

Этот студент, занимая квартиру стена о стену с квартирой коллежского секретаря Гулака и слыша, что собирающиеся в него друзья всегда рассуждают о делах государственных, был столько расторопен, что познакомился с Гулаком, показал вид, конур-то разделяет нго мнения и к такой степени приобрел доверенность, что Гулак допустил его в свои собрания т лькрыл эму существование общества во имя св. Кирилла и Мефодия. Получив таким образом достаточные сведения и видя, что гулак отправился в С-Петербург, а равно и некоторые из друзей его выехали из Киева, Петров обо всем донес своему начальству.

Арестование прикосновенных лиц

Сведения об этом генерал- адьютант Бибиков доставил 17 марта; в тот же день Гулак был арестован, и дело началось производством 111 отжделения с. е. и. в. канцелярии.

Рассмотрение бумаг Гулака с первого раза показало вокруг друзей его и сомнительность их переписки. Немедленно сделаны были распоряжения об арестовании и отправлении в С-Петербург оподозренных лиц. Вследствие этого доставлены: из Киева – адьюнкт-профессор университета св. Владимира Костомаров, студенты того же университета Андрузский и Посяда и художник С-Петербургской Академии художеств Шевченко; из Варшавы- отезжавший за границу бывший старший учитель 5-й С-Петербургской гимназии Кулиш и сопровождающий его к границы родственник его, бывший около года на испытании учителем в Полтавском кадетском корпусе, кандидат Белозерский. . .

Важность дела, представлявшаяся по первоначальным сведениям

Сведения, первоначально полученные и даже открывшиеся при дальнейшем развитии следствия, представляли Украйно- славянское общество весьма в важном виде и многие обстоятельства заставляли думать, что общество имело окончательное устройство тайного злоумышленного дела, ибо в Гулака найден был устав общества св, Кирилла и Мефодия, из правил которого видно, что украйно-славянисты предполагали, хотя и мирными средствами, преимущественно распространением образования, соединять все славянские племена и устроить в них народное представительное правление; в некоторых оказались экземпляры рукописи, называемой “ Закон божий”, или “Поднестрянка”, уже не с мирными предположениями, а исполненной революционных и коммунистических правил, с возмутительными возваниями к плнменам славянским; во многих найдены стихи Шевченко, в высшей степени дерзкого и возмутительного содержания и другие рукописи, более иили менее подобные первым; самые письма арестованных лиц, даже там, где можно предполагать предмет ученый или литературный, затемнены двусмысленными, напыщенными и вообще чрезвычайно сомнительными выражениями. Притом же студенты Петров и Андрузский в своем показании обьяснили Украйно-славянское общество как дело прямо революционное. Из их первый утверждал, что Гулак предполагал разными средствами приготовить и потом возбудить славянские племена к восстанию против верховных властей, говорил, что приэтом общество будет действовать миролюбиво в отношении к августнейшему дома, но если необходимость потребует, то должно будет пожертвовать и царской фамилиею.

Вследствие таковых сведений состоялось высочайшее повеление о полном подчинении на время Киевского учебного округа в губерниях Киевской, Подольской и Волынской генерал-адьютанту Бибикову, а 111 отделение обратило наивеличайшее внимание на производство дела об Украйно-славянском обществе. . .

Лица, виновные в преступлениях, отдельных вот Украйно-славянского общеаства.

Двое- Шевченко и Кулиш- оказались также не принадлежащими Украйно-славянскому обществу, но они виновны по с воим собственным отдельным действиям.

Шевченко вместо того, чтоб вечно питать благовейные чувства к лицам августнейшей фамилии, удостоившим выкупить его из крепостного состояния, сочинял стихи на малороссийском языке самого возмутительного содержания. В них вон выражал плач о мнимом порабощении и бедствиях украины, то возглашал о славе гетманского правления и прежней вольнице казачества, то с невероятной дерзостью изливал клеветы и желчь на особ имераторского дома, забывая в них личных своих благодетелей. Сверх того, что все запрещенное увлекает молодость и людей со слабым характером. Шевченко приобрел между друзьями своими славу значительного малороссийского писателя, а потому стихи его вдвойне вредны и опасны. С любимыми стихами в Малороссиии могли посеяться и впоследствии укоренится мысли о мнимом блаженстве времен гетьманщины, о счастии возвратить эти времена и о возможности Украйны существовать в виде отдельного государства. . .

Вина Кулиша, также не принадлежавшего к Украйно-славянскому обществу, в некоторой степени сходна с преступлением Шевченко. Любя пламенно свою родину- Малороссию, вон в напечатанных им книгах с восторгом описывал дух прежнего казачества, наезды гайдамаков изображал в виде рыцарства, представлял историю этого народа едва ли не знаменитее всех историй, славу его называл всемирной, приводил песни украинские, в которых выражается любовь к вольности, намекая, что этот дух не простыл и доселе таится в малороссиянах; описывал распоряжения петра ! и преемников его у виде угнетений и подавления прав народных. Книги Кулиша могли бы производить почти то же впечатление на малороссиян, как и стихи Шевченко, тем более, что сочинены для детей старшего возраста. Разница между ими состоит в том, что Кулиш выражал свои мнения всегда с приличием и, увлекаясь любовью к Родине, вовсе не предполагал, что эти мнения его могут быть приняты или истолкованы в дурном свысле. Когда указали Кулишу, на двусмысленные места в его книгах, вон с ужасом увидел, что мысли его действительно могли произвести вредные последствия.

Кулиш вполне понимает, что сколько не любил родины своей украины, вон обязан быть еще более предан отечеству- России- и уверяет, что никогда не думал иначе, что выражая любовь к родине, вон и не помышлял смущать или колебать верноподданность ее к престола Вашего и. в.

Общие выводы

. . . Дело сие производилось со всею строгостью и можно быть уверенным, что оный вполне исследовано, что следов Украино-славянского общества не осталось и что с арестованием Шевченко и Куоиша ограничены наиболее действовавшие украйнофилы. . .

Решение дела

. . . 5. (Чиновника) 9 класса Кулиша, неумеренного в неправильных понятиях о Малороссии, во внимание к тому, что вон сам с ужасом видит ныне тот вред, который мог произойти вот его сочинений, и показывает искренное сожаление о прежнем своем заблуждении, происходящем вот избытка любви к своей родине, заключит в крепость на четыре месяца и потом отправить в одну из отдаленных великороссийских губерний на службу, но никак не по ученой части, с утверждением за ним строжайшего надзора, не увольняя его ни в Малороссию, ни за границу, и с тем, чтобы цензура обращала строжайшее внимание на его сочинения, если вон будет печатать их отдельно или в журналах.

Подписал генерал-адьютант гр. Озлов

Скрепил генерал-адьютант дубельт

Примечание Л. В. Дубельта:На подлинном собственной Его Величества рукой написано карандашом: «Исполнить» 28 мая 1847 г

Как видите силовые структуры при Николае 1 были на своем месте . Все в тех обвинениях правда. Гола правда и ничего лишнего. Куда к тем настоящим специалистам по 111 отделению нашим продажным СБУшникам или костоломам с бувшого КГБ-ГПУ-ВЧК!

Тарас стойко держался на допросах, отказывался признавать свою вину, потому что не считал виной свою любовь к Украине. Совсем другим был Пантелеймон Кулиш. Он не безумел из страха, как Андрузький или Костомаров, но он всю жизнь был за единственную и неделимую Российскую империю от океана к океану, так же, как и его допросчики гр. . Орлов и Леонтий Дубельт. Вот же не могли они видеть в нем врага. Видели быстрее единомышленника, который слишком захватился восхвалением своей народности. . .

По просьбе Плетньова, Орлов даже взял Кулиша под свою личную опеку. Но судьбу украинофилов и Кирило-Мефодиевского братства решал лично Николай 1. Он приказал выслать Кулиша в Вологду без права работать в системе образования, с запрещением надписи и публикаций произведений. Едва-едва с помощью Николая Писарева( секретаря той специальной комиссии по К-Мефодиевскому братству, знакомого Кулиша по археографической комиссии, побратима Михаила Юзефовича), Ивана Нордстрема, приятеля Кулишив, который тоже работал в 111 отделении( их познакомил Плетнев, в которого старший брат Ивана был семейным врачом), Петра Плетньова и других влиятельных друзей добилась Александра Кулиш, чтобы больному легкими мужчине заменили Вологду на Тулу. Вот как выглядит докладная Орловская царю по делу чиновника 9 класса Кулиша( есть в 2 томе сборнику “Кирило-Мефодиевске общество”):

“ По решению об Украйно-славянском обществе, Высочайше повелено было : учителя пятой петербургской гимназии, 9 класса Кулеша, который хотя не принадлежал к этому обществу, но был в дружеских сношениях со всеми участниками оного и сам питал чрезмерные мыли о мнимой важности Украины, поместив даже в напечатанных им сочинениях многие двусмысленные места, кои могли поселят в малороссиянах мнение о правое их на отдельное существование вот Империи, воспретив эму писать - заключит в алексеевский ревет линь на четыре месяца и потом отправить на службу в Вологду, никак не по ученой части, с учреждением за ним строжайшего надзора и с тем, чтобы вон не был уволен ни в Малороссию, ни за границу.

Кулеш заключен был в крепость 30 мая, а 2-го числа, на уважение крайне болезненого положение его, с Высочайшего разрешения помещен в арестантское отделение 2-го военно-сухопутного госпиталя, под таким же строгим над зрением, под каким находился вон в крепости.

После того жена Кулеша, обьясняя, что здоровье мужа ее разрушается болью и болью, как вот усиливающейся физической боли, так и вот нравственных страданий его, несколько раз убедительно просила об исходатайствовании прекращении ареста мужу ее и отправления его на службу в Вологду, где вот сурового климата жизнь его будет в совершенной безнадежности, но в одну из южных губерний.

По сим настоятельным просьбам я входил в сношение с Военным Мини стром, который нене доставил ко мнет свидетельство, подписанное четырмя главными медиками второго военно-сухопутного госпиталя. Из этого свидетельства видно, что в Кулеше действительно действительно замечается болью и болью увеличивающееся развитие грудных болезней, к которым вон склонен был с будем давить времени, и что долговременное пребывание его, как уроженца южных губерний, в бы каком то ни было сыром, холодном и не постоянном климате, поведет к пагубным последствиям для его жизни.

Всеподданейше докладывая о сем вышему Императорскому Величеству и принимая во внимание, что опасность состояния здоровья Кулеша замечалась еще во время содержания его под арестом при 3-м отделении Собственной Вашего Величества канцелярии, что вон содержится в зхаключении из назначенных эму четырех месяцев около трех месяцев, что при самом производстве дела вон показывал и доселе показывает искреннейшее раскаяние в прежних своих действиях, что настоящее положение тем более для него тяжело, что подвергся аресту и потом аресту месяца через полтора после женитьбы, и по уважению всех сих обстоятельств, осмеливаюсь ходатайствовать, не соизволите ли Высочайше повелеть, прекратив заключение Кулеша, выслать его ныне же на жительство в Тулу, где находится брат жены его, со всеми прочими ограничениями, то-есть определить его там в гражданскую службу, никак не по ученой части, с учреждением за ним строжайшего надзора и с тем, чтобы вон не был увольняем ни в Малороссию, ни за границу».

Эта докладная была утверждена царем . Кулиша освободили с под ареста, еще и выдали 100 рублей на проезд в Тулу. За советом своего благодийнитка Петра Пл. тньова Кулеш берет себе в духовники самого графа Орловская и пишет 29. 08. 47 ему такой лист:

Ваше Сиятельство Милостивый государь!

Как ни тяжки были мои душевные и физические страдания, но я благодарю Провидение за все, что произошло со мной. Теперь по крайней мере остаток жизни я проведу спокойно в отношении к себя и достойным образом в отношении к обществу. Этого спокойствия к моего ареста и суда надо мной я не знал: я был исполнен мыслей, горьких для самого меня и вредных для моих слушателей или читателей. Пересматривая теперь в уме все прошедшие свои действия, я удивляюсь великодушию Государя Императора. Ни одно правительство в европе не поступило бы так милосердно с вредным фанатиком, каким я, к стыду моему, являлся в своих печатных сочинениях и письмах. Верьте Ваше Сиятельство, что после того, как суд Его Величества надо мной был кончен, я нашел в собственном сознании судью самого неумолимого. Известие о решении дела Белозерского, сообщенное мнет женой в крепости, в особенности меня поразило. Я увидел, что действовал преступным образом в отношении к великодушнейшему и человеколюбимейшему в мире Государю. Действительно, с этим прекрасным, но бы неопытным еще юношню мог поступит подобным образом только отец, а не Государь. Попечение о моей гонит во время моего ареста и милостивая заботливость даже об удобствах переезда моего в губернский город- все это наполнило мою душу глубочайшею благодарностью к Его Императорскому Величеству. Для полного моего спокойствия не достает одного: чтоб Государь Император забыл о моих проступках и считал меня новым подданным, которого возродило Его великодушие. По крайней мере я стану всеми средствами стараться доказать, ято теперь понимаю здраво и исполню праздник обязанности верноподданного.

Позвольте же, Ваше Сиятельство, вот всей души принести Вам глубокую мою благодарность за Ваше представительство обо мнет в Престола и за безценное покровительство, которого вы удостоили мою гоню. Верьте Ваше Сиятельство, что Вы своими действиями внушили мнет неизгладимые и отрадные для всей моей жизни чуваства».

Как видите, сутью этого листа является просьба забыть все и начинать в отношениях к нему из чистого аркушуТоб-то забыть о том, что ему забороненор писать и печататься.

В Тулу он выехал 9. 09. 1847 И с 17. 10. 47 назначенный в канцелярию начальника Тульской губернии. Не могу сказать, что та ссылка как-то изменила Кулиша. Оно не сделало из него ни бунтаря, ни царского прихвостня. Он остался тем, кем всегда был. Тем, о чем сам писал: “Царь думает, что мы враги ему, а мы бы были ему самыми верными слугами, чтобы он захотел, чтобы мы помогали ему работать на добро рускому мировые”

Так вот он был предсказателем наших “конструктивных оппозиционеров”. Не против власти он боролся, а за свое место при власти. Но не этой борьбой он славный. А борьбой за то, чтобы в Малороссии видели Украину, чтобы украинцы чувствовали себя украинским народом, а не малорусской народностью . Он был за единственную и неделимую, но с превалированием украинства. Вот за это ему честь и слава.

В Туле Пантелеймона очень приязненно встретил губернатор Мурав’йов. (именно тот Муравйов, которого впоследствии, после подавлення Польского восстания назовут муравйовим-вешателем). Во время первой встречи они проговорили более 3 часов. Захваченный эрудицией собеседника, Муравйов дал Пантелеймону полную свободу заниматься тем, чем он сам пожелает, хоть согласно приказа Кулеш и был назначен в канцелярию начальника Тульской губернии . К сожалению, это были последние дни пребывания Муравйова в Туле. Его перевели в Сибирь, а на его место назначили Петра Крузенштерна, сына известного мореплавателя, педантичного служаку. Поэтому сразу же не понравился Кулеш, о котором его непосредственный начальник- управитель канцелярии Михайлов рассказывал самые грязные вещи. Муравйов, вид’изджаючи, говорил, что новый губернатор должен предоставить Кулишу место, не ниже чиновника из особенных поручений. Сразу же после представления новому губернатору, Кулеш подал тому просьбу назначить его на эту должность. Шел месяц за месяцем, а реакции на ту просьбу не было никакой. Кулеш 27 сентября 1847пише слезных листов Плетньову, “. . . служба моя- страшная проза. Довольно Вам сказать, что мнет не дали никакого штатного места, а заставили заниматься в столе , в виде мельчайшего крючкотворца. . . ” Молит того обратиться к Орловская и рассказать о том, что ему, высланному, не дают работы, ему ни за что жить, а это же нарушение закона! Орлов написал сурового листа Крузенштерну и тот, лично пригласил к себе Кулиша и предложил ему место надзирателя при больнице (вспомните “Ревізора”Гоголя) с окладом 1500 руб/год и со служебной квартирой. Кулеш сначала обрадовался и даже написал благодарные письма Орловскую и Плетньову. Но вот через пару недель Пантелеймон решил приступить наконец к работе и поехал к больнице, чтобы заодно посмотреть и на ту служебную квартиру. Оказалось, что надзирателем до него был не дворянин, а обычный сержант по выслуге лет, а квартира и была всего из двух комнат, в полуподвале так, что и неба не видно. Отказался Кулеш и от тот квартиры и от той должности. Написал жалобу Орловскую на губернатора. Служака Орлов, который честно работал во всех должностях, на которые его назначали, а среди них были и не лучше, чем место надзирателя богоугодных заведений, ужасно был оскорблен той непонятной для него жалобой. Ведь Кулиша посылали не на курорт, а трудом побуждать свою вину. Тот же требует теплого городка, словно вознаграждения. За что вознаграждения? Орлов поручил Дубельту ответить на лист. И вот что пишет Длубельт в листе Кулишу от 14. 01. 1848:

“. . . Долгом считаю обьчснить Вам, что в Тулу Ви отправлени по Височайшему повелдению, а правительство вот Вас ожидает, что на етом поприще усердием и деятельностью Ви заслужите оказанное Вам снисходжение. . . уверен, что Ви употребите старание достигать улучшения Вашей повадься усердием по службе, продолжительним терпением и покорностью обстоятельствам”. . .

Крузенштерн, которому Орлов тоже послал соответствующего листа, отказался вообще принимать Кулиша. Почти год Панько провел в подвешенном состоянии. Высланный, а никакой службы не несет. Писал сльозни листы Плетньову, жалился на то, что не должен зачем жить. Жалился, а сам 13. 11. 48 писал Виктору Билозерскому, что хочет купить в Туле дом за 2000 крб и просил одолжить 500 руб. Выходит, 1500 у него были. Которые там 1500! В конце ноября он покупает фортепиано за 1000 крб и определяет свой капитал в 5000 руб. Были у них деньги, ведь Александра была не из бедных. Ее приданое, так и не подаренное Шевченко, составляло как раз 5000рублів . Это по-видимому 5 млн. нынешних гривен! Было им на что жить. Не строили они. Когда Осипа Бодянского в октябре 1848 освободили из университета, Кулеш ему пишет( 17. 11. 48):”. . . Может быть, Ваши финансы теперь расстроены, а Вам нужны деньги на то, чтобы без службы устроить себя какой-нибудь источник доходов, например печатать книгу, купит дом или что-нибудь подобное…Не хотите ли Вы взять в меня 2000 ассигнациями без процентов на неопределенное время? Я собрал их на покупку домика, но так как мнет, повидимому, скоро дадут должность, тогда я домика на чужбине покупать не буду и эти деньги будут в меня лежат без дела…»

Еще раньше он писал Бодянскому 23. 10. 48: «Я не приобрел ни единого знакомого в течение целого года, а врагов и ненависников знаю, что приобрел очень довольно, и если мнет удастся быть счастливым здесь в своем уединении назло обстоятельствам, то я буду истинный герой жизни!»

Кулеш погрузился в изучение европейских языков и для этого попрохав Осипа Бодянского присылать ему книги на русском, польском, французском, немецком языках. В конце 49 года он благодарит Бодянскорго за присланные тех итальянские книжки. В том же 1848 году он написал историческое произведение о временах Ивана Грозного и Димитрия Самозванца. Верноподанно послал это произведение Орловскую с просьбой позволить печать, ведь ему запрещено было писать и публиковаться. Орлов отдал произведение на рецензию к знаменитому историку, товарищу Министра просветительства гр. . Мусіна-Пушкина. Тот прислал розгромну рецензию, указав на большое количество исторических ошибок, да и язык произведения охарактеризовал псевдо-науковой и невероятно нудной, а компановку неудачной. Кулеш не обиделся на такую оценку, она только принудила его заняться усовершенствованием своего писательского искусства. Он пишет в ноябре 1848 Бодянскому: “С Историей нам не повезло: нельзя друкувать, потому что плохо за компонуемая. Сам Товарищ Министра ее читал, да и одвитував тем большим гетманам, что не красиво написана – так ничего такое и печатать. Таке- то беда, так ооце уже нужен снова браться за грамоту и учиться так компанувати книжки, чтобы стоит были печати”. И действительно, за время высылки Кулеш написал большие исторические рассказы русским языком “Алексей Единорог” и “Искатели счастья” и почти автобиографичную поэму “Евгений Онегин нашего времени”.

С самых первых дней Управитель канцелярии Михайлов прямо таки возненавидел Кулиша. Дело в том, что с давних давен было заведено, что писари и другая мелкота, здороваясь, низко кланяются управителю, а он “ не видя” гордо шевствуе мимо них. Кулеш тоже несколько раз уклонился, ожидая соответствующего поклона. Когда же понял, что управитель и не думает кланяться ему, сам тоже перестал кланяться и вообще перестал здороваться. Управитель оскаженив. Был он уже в годах и хорошо знал, как можно допечь подчиненного. Вот же как-то глухой ночи к дому, где жили Кулиши постучал квартальный и стал требовать Кулишевого подписи рядом с подписями местных “Скопцев”. Еще через Луну Александре было отказано в разрешении на выезд в Петербург ( в советские времена, чтобы остановиться в гостинице, должна была быть командировка, в тиж времена – дозвил и путивний лист), благодаря чему Кулеш хоть узнал, что и его жена находится под надзором полиции. Об этих скитаниях Олександа Михайловна так пишет в листе к Орловская от 3. 02. 1849:

“Появление наше обратило на нас всеобщее неприязненное внимание: на нас смотрели с любопытством, смешанным с боязнью, как на диких зверей или зачумленных, сообщество с которыми неминуемо должно принести горести и бедствия. Не раз доставалось нам слышать рассуждения соседей с хозяевами, в которых мы нанимали квартиры, о том, как опасно иметь им в себя жильцов, подобных нам, чтобы не навлечь на себя беды, и эти простодушные люди, желая отклонить вот себя опасность, а может быть также понимая беззащитное положение наше, начинали нам делать такие неприятности и притеснения, что мы уже 4 раза должны были поменять квартиру, несмотря на то, что всегда платили исправно, вели самую скромную жизнь, делали все возможные уступки».

Да и Бодянскому Кулеш пишет почти о том же( лист от 11. 06. 49): “. . . во-первых я по прежнему живу без службы и без всяких знакомств. Во-вторых испытываю новын неприятности вот подлости хозяев и на днях переменю еще раз квартиру. В третьих переписки не веду почти ни с кем, чтобы не подозревали здесь чего-нибудь глупого. В четвертых- сделал некоторые успехи в итальянском. В пятых- в последние недели принялся за исторический роман, начатый еще в прошлом году, прерваный для истории, потом забытый, наконец сожженный для того, чтобы не мешал мнет выдумывать основу иначе, так как я после истории, не был доволен написанным. . . Посылаю 5 руб серебром и прошу положить их в Опекунский Совет на имя Марии Ильинишны Боголюбцевой. Это маленькая крестница моей Александры Михайловны”. . .

Как видите, то одиночество среди многолюдной Тулы принудило Кулишив удочерить похресницю Марийку, хоть Пантелеймон и не любил детской шумихи. . .

Только после листов к Плетньова и Орловская позволили Александре поехать к сестре в Петербург. В Петербурге Плетньов познакомил ее с семьей штабс-капитана Гусева, который служил в 111 отделении в Туле и сам когда-то пришел к ним, по просьбе своего родственника Нордстрема. Гусеви очень понравились Александре Михайловне. Она подружилась с болезненной красунею- юной женой Гусева. Это знакомство и дружба очень пригодились Кулишам. Дело в том, что когда Александра была в Петербурге, к хозяину их квартиры Жучкина ночью приходил Михайлов, вызывал его за ворота и советовал выжить Кулишив из квартиры, говаривал они под большим подозрением. Когда Александра вернулась, дежурная ” домашняя война “ была в самом разгаре. Кулиши пошли в госте к Гусева. Жена того перед этим нежданно умерла, поехав в гости к Торжку. Он теперь жил один, ужасно грустил за умершей. Гусев предложил Кулишеви переехать к нему, чтобы притамувати самому боль за потерянной женой, а им наконец получить потерянный покой. Кулиши с благодарностью приняли это предложение. Нужно сказать, что Пантелеймон сошелся характером с Гусевим и сберег о нем наилучшие воспоминания на всю жизнь, они даже вместе написали один роман. . .

Советские да и нынешние исследователи часто закидывают Кулишу ту дружбу с сотрудником !!! отделение. Но в 111 отделении работала элита силовых структур. В те времена молодежь должна была за честь мечтать служить там. Это сейчас на всех этих ребят из СБУ, милиции и прокуратуры мы смотрим как на отбросов, бандитов и продажных иуд. В те времена шли служить в 111 отделение за призывом сердца. Там служили “Вере, Царю и Отечеству”. Честно служили. Вон шеф 111 отделения Генерал-Лейтенант Дубельт, чтобы “повысить показатели”, сфабриковал в 1862 “мятеж”( в стиле Черниговских грибников 2000року) и безосновательно обвинил несколько студентов. За это вылетел из службы без генеральской пенсии! Вскоре умер от такого унижения из стыда. . .

Так вот нечего засуживать дружбу Кулиша с Гусевим, или с братьями Нордстремами, один из которых тоже служил в 111 отделении и протежировал Кулишеви!. . Но вот та дружба со штабс-капитаном из 111 отделения еще больше отдаляла Кулишив от Тульского бомонду . Поэтому и не удивительно, что Кулиши хотели поехать куда глаза глядят из той опостылевшей Тулы. Вот перечень их сльотних просьб :

12. 05. 1848- просьба помочь выбраться из Тулы Плетньову.

18. 05- доклад 111 отдела с резолюцией Дубельта- “Нэт!”

18. 08- . Лист Олександри Михайловны к сенатору Кочубея о ходатайстве его перед 111 отделом повернуть Кулиша к больному отцу на Глухивщину.

28. 08- просьба Кулиша к Орловская -дозволити отбыть в “отпуск на село”.

27. 11. губернатор Крузенштерн просит Орловская дать разрешение Александре Михайлвни поехать на 4 месяца к Петербургу для встречи с родными и лечение. Разрешение дано.

5. 01. 49- просьба Олександри Михайловны к Орловская о помиловании.

3. 02 – повторная просьба к Орловская о помиловании.

5. 03. Просьбы к царю о помиловании.

16. 03. - листы к Дубельта та Орловская с просьбой позволить вернуться в Петербург.

30. 03. - повторные листы-просьбы к Орловская и Дубельта.

15. 07. - Плетньов передает Орловскую с листы со своей сопроводительной просьбой.

30. 07. -лист Дубельту с просьбой позволить поездку в отпуск на Украину.

2. 11. - просьба перевести в Москву.

14. 11. 50- просьба позволить поехать в Москву на лечение

 

Все эти просьбы были напрасными.

В конце сентября 1850 Тулу посетило царское семейство. Тула лихорадочно готовилась до встречи царя. Вот что об этом писал Плетньов Якову Гроту 7. 10. 1850:

“ Кулеш ко мнет пишет, что тульский губернатор поручил эму срисовать памятник на Куликовым поле и что его рисунок был представлен государю и большим князхьям к их приезда в Тулу, все остались довольны, но его судьба не улучилась”.

Действительно, судьба его сразу не улучшилась. Не такой был царь Николай 11, чтобы отменять ссылку только из-за того, что ему понравился какой-то рисунок. Но благодаря тому рисунку он стал обращать внимание на ходатайство влиятельных Кулишевих друзив- сенатора Кочубея, действительного статского советника Плетньова да и самого Орловская. Поэтому, когда в 1850 году отмечалось 25 летие с начала его царствования:

« Пантелеймону Кулешу у 25 летие царствования Государя Императора, Высочайше разрешено жить и служит везде, не исключая столиц и Малороссии, но воспрещенно определять его по Министерству народного просвещения и повелено иметь к времени за ним секретный надзор. »

Когда Кулеш получил весть об освобождении из ссылки, он даже говорить не мог от радости и на вопрос перепуганной дружини- ”что сталось”-, дрижачею рукой написал на бумаге : “Воля!!!”. Вот что он сам пишет о том событии Сашиний сестре Надежды Забили (лист 17. 12. 1850) « В один прекрасный день, лишь только мы сели обедать, как приезжает Шварц, только что произведенный в генералы, и обьявляет нам, что его Величество в день своих именин, благоволил позволить мнет жить и служит где мнет угодно, не исключая Малороссиии и обеих столиц. Мы вот рабости почти не обедали и теперь сделали из своей квартиры нечто вроде Бердичева : готовимся в дорогу, и куда же? Не в Петербург, а сперва в Малороссию к нашей милой одинокой маменьке. Между тем друзья мои приищут мнет в Петербурге или Москве должность, и мы, порядочно погуляв и ударив бедой о землю, устремимся к Северу. »Ясно, что под теми друзьями он имел у вида Плетньова и Боденского, которые были почтенными чиновниками в отрасли просветительства, не понимая, что будь какая работа в отрасли просветительства ему заказана самим царем. Вот что он писал Бодянскому в последние дни пребывания в Туле( лист от 16. 12. 50): «…Теперь я еду на праздники в Малороссию, а потом туда, где найдется для меня место. По министерству Народного Просвещения служит мнет не позволено и я, как не окончивший курса в университете, принадлежу ко 2-у разряду чиновников, а для меня, как рассчитывающего на службу, очень важно быть чиновником 1 разряда. Мнет Нельзя ли выдержать в Москве экзамен на кандидата? Я греческого языка не знаю, латинский знаю мало, но зато читаю по польски, по французски, по немецки, по итальянски и по английски, да еще несколько маракую. Сими Можно ли знаниями восполнить прорехи по программе, или устроить так, чтобы я приготовил известные вопросы к экзамену? Не найдете ли для меня подходящего места в Москве? Славно бы приютиться мнет у Вас под бочком. Я сильно расположен учится и знаю, бы что Вы своим учеником были довольны. . . ”

Дождавшись разрешения на выезд после оформления многочисленных формальностей, Кулиши выехали к Петербурга, где по совету Нордстрема обратились к гр.Орловская с просьбой посодействовать устроиться на государственную службу, ведь уже в Туле Кулеш хорошо понял, что в Российской империи человек без чина и грошей- ничто. Орлов пообещал позаботиться перед царем, а пока супруги поехали на отдых к Матронивки. Орлов выпросил у царя для Кулиша место редактора в статистическом отделении у Департамента полеводства Министерства Государственного Имущества с платой 715 рублей серебром на год, что и было оформлено Приказом по Министерству от 24. 06. 1851. Получив весть о службе, Кулиши приехали в Петербург и 1 июля он приступил к работе. Вероятно, та работа была не очень обияжливой, потому что 1. 08. 51 он Пишет Бодянскому : “ В Петербурге я начала изучать испанский язык и теперь уже сплошь разумею без лексикона(словаря) Дон Кихота, а ”. А 30. 12. 51 ему же пишет:”. . . я подвигаюсь в греческом языке ( по методу Робертсона) очень исторические книги, так геть-томедленно. С коссовичем я не познакомился, потому что имею знакомого грека и латиниста, который во всякое время к моим услугам. Не знаю когда я буду в состоянии явится на экзамен, но надеюсь, поздно не будет. Вы вознегодовали на мои занятия арабским языком. Это так между прочим, случай забросил ко мнет несколько арабских книг, и мнет хотелось понюхать, чем они пахнут. Теперь я чихаю и кручу носом, и не знаю, привыкну ли когда-нибудь к употреблению этого одурманяющего снадобья. ”

Следовательно служба его была совсем необременительной, и вероятно, и не интересной, даже унизительной. Ведь он пишет Бодянскому 13. 08. 52: “. . .я вознамерился переместится по службе в Чернигов, с тем, чтобы считаясь каким-нибудь сверхштатным чиновником, приготовиться в древесное к экзаменам и потом искать службы, соответствующей моим познаниям”. . .

А Николаю Данииловичу Билозерскому в листе от 15. 08 жалится: «Я такую пропасть переделал дела, что мнет необходимо отдохнуть. Если я не отдохну, то силы мои лопнут, или по крайней мере потеряют свою упругость, как например, в изучении греческого языка, нужного мнет для экзамена», уточняя причины того настроения в листе от 17. 08. 52: “. . . не пускают меня из Петербурга, то есть не пускают так надолго, как я намерен был уехать; а я намерен был не возвращаться на службу к тех пор, пока не получу по крайней мере степени магистра, что для бы меня вовсе не было затруднительно по получении степени кандидата. Тогда я явился в Петербург с новыми правами, и служебные мои дела пошли бы гораздо быстрее. Мнет говорят, что я могу выдержать экзамен на кандидата и не бросая надолго столицы; а так как служба в Статистическом Отделении отнимала в меня слишком много времени, то мнет обещают службу полегче и посвободнее. . . ”

Действительно, с переменой той обременительной работы дело устроилось хорошо . Его отдел находился рядом с кабинетом управителя канцелярии, поэтому поневоле они стали зачастую общаться. Во время одного из разговоров, когда Кулеш пожалелся, что работы очень многих, еще и нужно все время быть в участке, управитель открыл секрет . ”как сделаться чиновником особых поручений при директоре – единственная должность, которую я желаю здесь. Оная невыгодна тем, что я должен служит несколько месяцев без жалованья, но зато все мое время принадлежит мнет, я займусь только изредка, и то в себя дома, рассмотрением какого-нибудь дела по предмету просвещения в Министерстве Государственного Имущества. Черемисинов (директор)очень советов, что я взялся за такого рода дела, потому что у них некому. Нордстрем советует мнет подать докладную записку Л. В. Дубельту о моем производстве и надеяться, что эта бумага будет иметь успех…Етот год обещает мнет существование гораздо независимейшее и не такое тяжелое, как предшествовавший. Я даже уверен, что мнет дадут командирову осмотреть какие-нибудь учебние заведения Министерства Г. Им., и я, или лучше сказать мы явимся весной в Малороссии. »( лист к Г. Д. Белозерского от 17. 11. 1852 р). Чтобы Вы поняли, почему его друг из 111 отделения советовал обратиться к Дубельта с ходатайством о повышении, цитирую отрывок из листа от 20. 04. 53 Кулиша Орловскую: “Возвратясь в Петербург из Тулы, вследствие милостивого ходатайства Вашего Сиятельства, я поступил в число чиновников Департамента с/х Министерства Государственного Имущества для продолжения моей службы и с течением времени был вот моего начальника признан достойным к повышению образом, но на представление свое вот 31 января 1852 г за №1115 Департаментом с/х получил вот статс-секретаря Танеева отзыв ( вот 5. 09. 52 за №5656), что “Государю Императору не благо угодно было изьявить на сие высочайшего соизволения”. То же судьбу Кулиша в те времена определяли именно Орлов и Дубелт. . .

Получив отпуск Килиш поиххав таки на Украину. Вот что он пишет Бодянскому 18. 10. 52 с Борзни: «…Ездил в Полтавскую губернию на Михайлову Гору…Максимович здравствует и медлит, медлит всегда, везде и во всем. Я прожил в него трое суток. Удивительное место…Вон продает мнет 8 десятин нагорной лесной земли и я намерен с весны основать подле него колонию, переселил туда полторы души своих крестьян. Туда буду приезжать для отдохновения из столицы, а под старость успокоюсь на лоне сельской тишины…»

Кулеш возвращался в Петербург с надеждой, сделать хотя бы чиновническую карьеру и эта надежда разбилась на друзки. Об этом он сам так пишет в своей автобиографии- “За стараниями того же протектора дана Кулишеви служба редактора статистического отделения в министерстве “Государственных имуществ”. Служил он там с один год и представлен он царю к высшему чину. Царь Миколай, из науки докладчика (nomino, sunt, odiosa) написал своей рукой:”Не приводит”( в чин). А чин богаческий тогда значил, да и теперь немало( после нескольких повышений Кулеш бы получил право на дворянство)”. Как видите, не судилось. Царь Николай никогда своих решений не менял. То же пришлось 22 октября 1852 освободиться от должности редактору статистического отдела Департамента сельского хозяйства и удовлетвориться должностью чиновника из особенных поручений при директоре Департамента, которая позволяла почти все время уделять собственным делам. А теми собственными делами у Пантелеймона была литературная деятельность, но в те времена, как и в настоящее время на Украине, гонорары были мизерные, к тому же в “Отечественных записках, где к ссылке печатался Кулеш, гонораров авторам почти не платили. . .

Кулеш обратился за советом и помощью к Плетньова, ведь тот знал редакторов всех столичных изданий и пользовался у них беспрекословным авторитетом. Плетньов посоветовал Пантелеймону редакцию “Современника”, которая платила авторам наибольшие в России гонорары. “Современник” арендовал у него за 3000 руб годовых Некрасов, его прежний ученик, для которого он так много сделал, то же рекомендация Плетньова пролагала Кулишу путь к “Современника” и скоро он стал ведущим сотрудником самого популярного в то время в России журнала, который когда-то от Пушкина принял Плетньов, а в 1847 году передал Некрасову и Панаеву. Обычно, взгляды, идеология, привычки патриархально-консервативного Кулиша, идеолога крестьянской Украины, абсолютно не совпадали ни с взглядами, ни с настроениями и привычками молодых разночинцев, воспевателей города – коренных горожан – уродженця Виничини - Николая Некрасова и Ивана Панаева. Объединяло их лишь то, что все они были народниками, все уважали Петра Плетньова, боготворили Пушкина и Гоголя. После ссылки Кулеш дебютировал в “ Современнику” рассказом “История Уляны Терентьевны», (V111 книжка журнала) в Х книжке появился “Яков Яковлевич”, а с Х11 книжки начали печатать его роман “Алексей Однорог”. Нажаль, Кулеш не имел права печатать произведения под своим именем. Поэтому многочисленные статьи подписывал псевдонимами – Миколай Г., Иродчук, Ломусь, Хуторянин, Панько Казюка, Неосмотрительной, Забоцень, Горечко, Ив. Горза, Павел Ратай, Панько Небреха, Казак Белебень, Т. Вишенник, Гургурдядько, Афанасий Прач, Д. Федоренко, Даниил Юс( чудес альманах“Вік”т. 1). Одновременно с Кулишем в журнале своим рассказом” Детство и отрочество”дебітував и Лев Толстой. Критики из журнала “Московитянин” считали одинаково талантливыми и произведения Льва Толстого и Миколая Г., а вот “Отечественнние записки”, отмечая большой талант Толстого, произведения Николая М. Називали примитивными, наивными и очень мрачными. Сам же Лев Толстой в своем дневнике 29. 09. 1852 г. записал : “Читал новый “Современник”, одна хорошая повесть, похожая на мое “Детство” но неосновательная. ”(Дневник стр. 101)

Кулеш и сам признал, что “Алексий Однорог” у него выходит очень мрачным. Но это объяснялось тем, что в конце ноября 1852 Кулеш заболел на холерину. Александра Михайловна была далеко в Мотронивци, вот и лезли в голову мрачные мысли. А здесь еще нужно было думать, как печататься, чтобы его псевдониму не раскрыли тайные агенты 111 отделения, а он сам имел право получать за те произведения гонорар. Свои первые рассказы и романы, что он печатал в “ Современнику”, Кулеш подписывал Николай бы М. Якщо жандармы придирались к редакции с требованием раскрыть, кто это Николай М., то получили бы ответ, что это есть Николай Макаров, директор Тульского Банка. И Макаров бы это подтвердил. Ведь он, тоже врожденный Чернигивчанин, был не только земляком, но и наикратчайшим другом Кулиша и сам предложил ему эту роль автора-прикрытия. Зная, что всы его листы перлюстрируются, Кулыш так писал Бородянскому 17. 02. 53: “. . . так как Вы интересуетесь, что делает Ваш приятель, то довожу к Вашего сведения, что в !-й книге “Современника” эму принадлежат “ Прогулки по Петербургу” и разборки книг: !. Живописный сборник. 2. Истоия морского корпуса. 3. Изюмский полк. ;. История Семеновского полка. 5. История Саперного батальйона. 6. Шхеры. 7. Приворотное зелье. 8. Богатая невеста. 9. Влюбленный у самого себя. Во второй – иностранные известия, а для 3 книги вон также напишет фельетон.

То есть мы видим, что в “ Современнику” Кулеш выполняет ту работу, которую к нему осуществлял Белинский. Вспомним, Белинский когда-то бросил “Отечественные записки» с за того, что Краевский ему мало платил. То же произошло и с Кулишем в “ Современнику”. Хоть гонорары здесь были наибольшими в России, и не для всех. Это Белинскому платили многотысячную зарплату. Это только Белинскому было разрешено, как он сам писал Боткину 4. 11. 47 : « Я могу делать, что хочу. Вследствие моего условия с Некрасовым мой труд больше качественный, нежели количественный; мое участие более нравственное, нежели деятельное…Не Некрасов говорит мнет, что я должен делать, а я уведомляю Некрасова, что хочу или считаю нужным делать». Что, о что и как писать, Кулишу указывали и Некрасов и Панаев и их из Некрасовим общая жена Авдотья Панаева. Когда же дело заходило о выплате гонораров, каждый отсылал его к другому. . . .

Таким образом попытка зарабатывать на жизнь литературным трудом на удалась так же, как и труд в Департаменте. 1. 05. 1853 Кулеш пишет Г. Д. Билозерскому:

“. . . Четвертая книга “Современника» вышла здесь около 20 числа, по безпутству редакторов, которые годились бы только в портные, да и то не столичные. Когда Миколай Г. был болен и написал им об этом записку, прося прислать давно просроченный расчет, они о деньгах отвечали так, как будто без них всего легче обойтись, а между тем прислали новые работы. Это его так раздосадовало, что вон не только не принял новых поручений, но возвратил и старые . После этого они не виделись и Н. Г. советов вырвать у них то, что они остаются эму должны и прекратить с ими все сделки. Можно ли полагаться в денежных делах на пьяниц, картежников и мотов, которые, получая по 6000р. серебром чистого барыша вот журнала, к такой степени кругом должны, что в одного брошуроторговщика за ними числится за прошедший год более 600 руб серебром и вон не знает, что с ими делать. Между тем журнальная заказная работа опротивела к нельзя нашему приятелю; вон хочет отдохнуть, освежить председателя и предаться более разумной деятельности, по внушению собственной души…»

Действительно, Кулеш в том журнале выполнял львиную долю работы. Возьмем «Современник” за 2 половину 1852 года( тогда в нем как раз дебютировал Кулеш) и подсчитаем частицу его произведений в ! отделе (беллетристика). С 568 страниц беллетристики на его выпадает 246 страницы, а на всех инших- 322! В том числе на самого Ивана Панаева –104, Льва Толстого-100, Потехина-62, других – по 20-30 страниц. А теперь будем почитать “Литературные воспоминания” Ивана Панаева и “Воспоминания” его жены. В них наибольшее место занимает Белинский ( на время возвращения Кулиша из ссылки он уже закончил свой земной путь ), Толстой и Тургенев, Добролюбов и Чернишевский, Слепцов и Салтиков- Щедрин, а вот о Кулиша, ни одного упоминания. По-видимому потому, что он для них всегда был и остался чужим, даже враждебным. Ведь все они, как и их Белинский были российскими шовинистами, хоть и не осознавали этого, а Кулеш пытался отмежевать украинскую литературу, основателями которой были они с Шевченко, от российской. Украинский народ по его мысли с давних давен был оберигом высоких основ морали, которые отбивались в народной поэзии, семейном укладе и организации общества. Пусть этот народный дух в последнее время обветшал, но его еще можно возродить. Возродить, но в более освитчений обществе! Эти идеи он выкладывал и в разговорах у Аксакових, идеологов московской “ Русской беседы” главного тогдашнего врага Некрасовского “ Современника”. Мнения кулиша тех времен обнародовал младший Аксаков в №36 “Молвы» в статье «Публика и народ» : «…Публика говорит по французски, народ - по- русски. Публика ходит в немецком платье, народ – в рпусском. В публики – парижские моды, в народа – свои русские обычаи. публика ( большей частью, по крайней мере) ест скоромное, народ ест постное. Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает ( большей частью ногами по паркету), народ спит или уже встает опять работать…И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь, но в публике грязь в золотое, в народе- золото в грязи…»

Задумайтесь. В 1857 году К. С. Аксаков обнародовал то, о чем говорил у них Кулеш в 1854. А это актуально и сегодня!

Для Некрасовского кружка зварйованих на идеях шовинизма Белинского нигилистов-разночинцев, идеи Кулиша были непонятными и даже враждебными. Не было в журнале у Пантелеймона единомышленников, были лишь сотрудники, которые сбрасывали на него всю черную работу, а не только работу над романами и рассказами. Полистаешь “Современник” за 1852-53 год и поражаешься, сколько статей по совсем разным направлениям – от истории гвардейских полков к вопросам сельского хозяйства вышло с под пэра Кулиша. . .

Такой напряженный труд, еще и без денег, вымотал Пантелеймона Александровича. Он решил изменить умственный труд на физический и заняться хуторянством, как тогда звалось фермерство. Взял отпуск в министерстве и 24 мая 1853, вместе с женой и ее сестрой, выехал на Украину через Москву . В Москве пробыли 4 дня у Бодянского. На один вечер заскочил в Абрамцево к Аксакових. Именно после этого у него и появилась идея написать жизнеописание Гоголя. До этого о Гоголе он напечатал статью в “ Современника”. Вот что он напишет Аксакову ”. . . письмо Ваше, почтеннейший Иван Сергеевич, так приказало моего приятеля- автора статьи о Гоголе, за его грубую опрометчивость, бы как только кто то ни было мог этого желать. Проводя в вашем доме незабвенный для него вечер, вон не думал о материалах для биографии Гоголя. Это было следствием последней вечернею беседы с О. Г. Бодячнским. Требование Ваше впоене законно, и если автору статейки, о которой вы упоминаете удастся написать порядочную биографию Гоголя, то вон свита приятным долгом сообщить вам ее в рукописи и просит вашего позволения упомянуть в ней о том, что сколько-нибудь касается Вашего семейства (Киевская Древность. 1901 том LXX111. стор. 358-359)

Потом поехали дальше. Но вот, почти перед самой Калугой, треснула купленная им в Москве дорогая карета. Вернулись в Москву и ожидали у Бодянского, пока им вернут деньги за ту бракованную карету а затем уже поехали почтовым экипажем. Ехали вместе с Надеждой Михайловной и ее новым гражданским мужчиной Г. Симоновим, который пригодился продать Кулишам свой хутор под Лубнами. Вот как об этом Пантелеймон пишет Осыпи Бодянскому :” Хутор купил в 30 верстах вот Лубнов, близ села Оржицы. Верно, Вы интересуетесь знать, что за хутор: 80 десятин земли степной, пахотной и 40 под усадьбой, под низменным сенокосом и лессом. Все в одном отрубном куске. Что касается к платы, то о ней не для чего упоминать, потому что это куплено в человека весьма близкого, для которого важно было прислужит мнет, нежели сбыть с рук землю. . . ”

Пока дело улаживалось юридически, Кулиши из Лубнов поехали погостить к Михаилу Максимовичу, который только что женился, на Михайлову Гору, съездили и на смотрины Воронцовского парка, который так прославлял в своей статье у “Современнику” его старый друг Михаил Грабовский. Во время этих странствий они встретились с Левком Жемчужниковим, с которым Кулеш недавно познакомился у Плетньова . В конце сентября Александра поехала в родную Мотронивку, а Пантелеймон вернулся в теперь уже свой хутор Зариг, чтобы начать строительные работы и подготовить все для окончательного переезда, какой он наметил на весну будущего года. Заехав к Мотронивки он в конце октября выехал в Петербург, чтобы собрать там деньги, необходимые для благоустройства их хутора. На этом фактически и закончились заботы по благоустройству. Он занял денег у Плетньова, забрал невиплачений раньше гонорар у Некрасова, получив у последнего еще и заказа на новые статьи, причем по высшим расценкам. Но нужно сказать честно, что те высшие расценки уторговал не он, а Александра Михайловна, которая покорила Некрасова не только своей женской красотой, но и умом и знанием украинского фольклора и народных песен, которые так любил уроженец Винниччини. Что же касается самого Кулиша, то о том, как он уладил дела с невиплаченим гонораром, он пишет 12. 01. 54. Боденскому:

“Вас, вероятно интересует, чем кончилась пря моего приятеля с «большими литераторами». Они должны были положить эму на стол 1000 рублей и тогда только получили рукопись. Не смейтесь над его мягкосердием». Торговала бы Александра, уторговала бы 2000!

Зато уже в Х11 книжке «Современника» за 1853 год в отделе «Современные заметки и литературные известия» редакция обращается к читателям:

«С особым удовольствием редакция «Современника» доводит к сведения своих читателей следующее- в «Современнике» с первой книжки будущего 1854 года начнет печататься « Опыт биографии Н. В. Гоголя». Автор этого довольно обьемистого сочинения успел собрать несколько десятков писем покойного поэта к М. Максимовичу, к П. Плетневу и вторым лицам. Письма эти начинаются с января 1827 г и прерываются только за два месяца к смерти Гоголю, содержание их составляет большей частью литературные занятия Гоголю и историю его внутренней жизни. Интерес их увеличивается той силой и оригинальностью выражения, которые и в частной переписке не побросали гениального художника»…

Как видите, редакции, которая в то время жила за счет интереса читателей к фигуре Гоголя, ой как нужные были материалы по Гоголю Пантелеймона Кулиша. Пусть его позиция даже в этом вопросе не совпадала с идеологией “Современника”, и не было второго автора, который бы смог осилить Гоголивску тему. Недаром попытка выдать биографию Гоголя, сделанная нигилистом поэтом-сатириком Михаевим испытала неудачу. После Кулиша Гоголивску тематику продолжал Николай Чернишевский, но в его статьях о Гоголе самого Гоголя вытеснил Белинский. . .

Эта осень и зима в Петербурге были удачными для Кулиша. Не кучи он хутора, так бы и остался в Петербурге. Недаром же об этом времени писал в “Мои воспоминания из прошлого”(Ленинград. 1971. стр. 158) Лев Жемчужников:

«Всю зиму 1853/54 я провел в Петербурге и нашел себя особую квартиру в деревянном домике, у сада, где жил только хозяин с женой. Ход в меня был особый и этой квартиры никто не знал, кроме А. Толстого, Бейдемана, Кулиша и Тургенева…На мою квартиру нередко приходил ко мнет П. А. Кулиш- знакомил меня с историей, преданиями и песнями Малороссии, читал сочинения Шевченки…»

В конце января Кулиши поехали домой. Остановились на пару недель у Бодянского в Москве, потом еще неделя гостевали в Туле у Гусева. В феврале были уже в родной Мотронивци. Александра Михайловна сама выбирала крестьян, которых возьмет на свой хутор, выбирала реманент и скот для своего будущего жилища. А что Пантелеймон? Об этом времени он пишет О. Боденскому: ”Макаров( то есть он сам) окончил « Опыт биографии Гоголя». Первый отдел сочинений поступил уже в типографию для 1-й книги « Современника» на 1854 г. Эму заплатят за печатный лист по 85 руб серебром с правом напечатания 500 экз в пользу редакции и 50 экз для автора даром. В первой жн книге будет напечатано «Лето в Малороссии» того же автора». Следовательно он решив зарабатывать не литературным трудом, а фермерством, все заботы об этом перевел на плечи жены, а сам продолжал литературный труд, от которой так отказывался. . .

Весной они наконец со всем сокровищем, скотом и крепостными переехали на свой хутор и стали хозяйствовать. Только вряд ли это можно было назвать хозяйствованием. Молодая жена не умела ни людьми руководить, ни в сельском хозяйстве ничего не петрила. Вот отрывки из ее длиннющего листа-плача сестре Надийци от 1. 06. 1854:

“ Милый, дорогой мой Надунаш, ну выслушайте же и мое житие-бытие. 28-го числа Семен твой отправился путешествовать взяв с собой две пары сапог, башмаки, две свиты и армяк. Полтора дня пробыл в дорогое, продавая сапоги, но никто не купил. Все люди наши знали об этом, но единодушно решили молчать. теперь же вон направил стопы свои в Мотроновку, а сбежит в Киев или на Дон, как вон здесь хвалился. Вон ушей днем. Следовательно всем было известно и видно, как вон навьючивал на себя, но все молчали. Давно у них было предположено бежать ( но что их удерживало и еще к сим пор удерживает двух не бежавших, я не знаю). Николая твоего хотел взять с собой, но т вот вероятно отказался. Миколка говорит, что если бы знал дорогу в Мотроновку, то бы сбежал. Заметь, что этот мальчишка говорит сов сем не сочувствуя своим словам, а только чтобы понравиться Сенькиной Усте и жонкам, которые его за это похваливают.

П. А. купил еще одну лошадь и на возвратном пути заметил, что твой Семен не туда везет, показывает эму П. А., тот сомневается. П. А. говорит: « подьезжай к пастухам и спросим точно ли так, как я говорю». Пастухи подтвердили, что так, но Семен еще все-таки продолжает толковать, что нет таки и то дорога на Зарог, хотя пастухи говорили, что в противную сторону. П. А. говорит: « да замолчи дурак выдрал его за чуб и кулаком побил по спине (хотя тот был в св!” и дал эму подзатылник. Тога Семен обращается к П. А. и говорит :”що из этого будет, что вы за всякую малость бьете. ” (П. А. было давно известно, что они между собой сговорились утикать, как только П. А. за что-нибудь их побьет, и они всяческистарались до этого довести. )Тога П. А. хорошенько итке и армяке)

Приезжают домой все хор-то ошо. Я чторассказываю во дворе. С. твой даже очень мыло улыбался. Между тем П. А. говороит мнет, как С. Нагрубил. Я говорю, что это происходит вот баловства, что за прежние дерзости ты его никогда не наказывал. По крайней мере прикажи его супругу, которая в продолжении 2 месяцев не спросилась у меня ни рдного раза позволения идти на речку, несмотря на мои строжайшие эгей приказания. И так в присутствии всех Семенових мой дал эгей 6 или 7 ударов лозиной по плечам. В это время С. твой утик. Лошадей Миколка рас пряг и поставил на конюшню. Утром П. А. говорит С. ”как ты смел уйти вчера не исполнивши своей обязанности !За это я тебя сегодня высеку, чтобы ты помни, что лошади в упряжи не ночуют!” Через полчаса Семена не стало. А Анна всю ночь бегала по соседям скот свой прятала. Мы забрали ее скрыню почти озорую. . .

Удивителоьно, как этот Василий Г. (приказчик) развратил наших людей. У них нет второго разговора, как о нас, о наших правилах. Им досадно, что им не на что жаловаться- одеты, обуты все очень хороший, накормлены прекрасно, дети живут с нами и едят, можно сказать, то, что и мы. Каждое воскресенье в продолжение летних месяцевмужики получают по рюмке водку и на обед три стравы: борщ, галушки и пшонная каша к молоку, а четвертая кушанье на завтрак – кулеш с салом. В Петровку каждый день тараней варили, а на разговенье на обед борщ с ветчиной, каша к молоку и огромные вареники с вишнями и поддельной сметаной . На мужик по 3 фунта хлеба, на жинку по 2 Ѕ фунта. Что больше?!. . .

У вторых усадеб осуждают пищу и одежду, а у нас разбирают наши достатки, происхождение и дурное управление. . . ”

Верно подметила Александра Михайловна. Больше всего они сами и их крестьяне страдали через глупое управление. Что поделаешь, тей глупый стиль управления через полтора столетия повторил еще один Новгород, которого уже ненавидят не одни крестьяне из маленького хутора, а вся Украина. . .

Недолго занимался Кулеш тем хозяйствованием. Хватило его лишь на 2 месяца. Об этом времени он вспоминает в Киевской Древности (1897 о. кн. . Х11 с. 458): “Меня месяца два не было на свете, был только человек, носивший мое имя. Но этому человеку были чужды все мои привычки и стремления. . .

Наконец, деревенские мерзости мелкопоместного хозяйства в глухой степи дошли к последнгей крайности. Я плюнул на все и избраться к своим обычным занятиям. Теперь уже ничто не вовлечет меня в дрязги деревенщины; я отуплюсь вот их жалованьем приказчику и позволю эму украсть даже платок из кармана- только так, чтобы я того не заметил. Сам же обращу свои мысли на дело жизни, как говаривал земляк наш Гоголь. ”

Восени, после жатв, стали считать прибыли. Оказалось, вместо прибылей одни долги.

Кулеш плюнул на все хозяйство и покинув хутор на приказчика, который кстати подал в отставку, вернулся к Мотроновки. Александра Михайловна была в шоке. Она же думала, что они в том хуторе Зариг свили семейное гнездышко, а мужчина бросил его, как какой-то глуповатый воробей. Подбил ее на то ведение хозяйства, делал из себя вид большого специалиста-агрария, а дошло до дила- бросил все дела на нее. . .

В Мотронивци маты встретила совсем негостеприимно, все время давала понять, что это уже не ее дом. И Никакой поддержки от мужчины, который от ворчанья тещи убежал в Москву под предлогом того, что ему нужно заканчивать книжку о Гоголе, а это наилучше сделать у друзей Гоголя – Аксакових. Причем поехал к ним не взяв с собой жену, говаривал ей, простушци, нечего делать у аристократов и она вынуждена была говорить всем, что не сопровождает мужчину из-за нехватки средств.

На это время неудачного хуторянства и унижение Олександри при отъезде Кулиша к Аксакових и приходится начало ее неврозов и охлаждения в отношениях с Пантелеймоном. . .

Приехал он к Аскакових 6. 12. 54. Пробыл у них две недели. Племянница Аксакова Г. Г. Карташова в своих листах друзьям писала, что Аксакови были приятно удивлены ты, что Пантелеймон приехал без жены, от которой они действительно, как и предусматривал Кулеш, ожидали дискомфорта в общение. Да и общение с самим Кулишом не всегда для них, ожесточенных славянофилов было комфортным. Да, он, как и они, молился на Гоголя, как и они, захватывался теологическими поисками Гоголя и Гоголей Бог был и его Богом. Манеры его были аристократические, язык изыскан, знания истории России безукоризненны. И в то же время они чувствовали бездну, которая лежит между ними, потомками древнего руского Рода (кстати татарского происхождения) и этим безродним потомком запорожских казаков-гайдамак. Чим дальше он гостевал у Аксакових, тем более углублялась бездна между аристократами-славянофилами и разночинцем-украинофилом Кулишем. Эти противоречия и противоречивость между ними ярче всего вылились в суетливый отъезд Кулиша в Петербург. Еще 12 декабря он попрохав их нанять экипаж на 18 – те в Петербург с таким условием, чтобы тем же экипажем он мог вернуться и назад. Но вот 16, в четверг, когда к ним пришел извозчик, чтобы справиться сколько будет вещей и на сколько в субботу подать экипаж, Пантелеймон вдруг заявляет, что у него еще очень многие работу, и отказывается от перевозчика. В пятницу за ужином он так же внезапно объявляет, что все работы закончены и взавтра утром почтовой каретой он едет к Петербурга. Кто и что было причиной того внезапного отъезда неизвестно. Известно лишь, что Карта сапожная говорила друзьям, что кулеш к ним, по-видимому уже никогда не вернется.

В Петербурге Кулеш решал у “Современнику” свои финансовые дела, и не только финансами он занимался. Плетньов познакомил его с единственной подругой Николая Гоголя Олександрой Иосифовной Смирновой . Это была странная женщина. Ее отец, Иосиф Иванович Россет был родственником герцогов Ришелье . Иметь, Надежда Ивановна Лорер по родительской линии происходила от голштинских немцев, которые приехали на Русь вместе с Екатериной Великой. Иметь Надежды Ивановны была княжной Цициановой. Следовательно она была самой настоящей аристократкой приближенной к императорскому двору. Говорят, за ней в молодости впадал даже Николай !, а когда ей было 18, в коханцяи ее ходил 54-летний красавец князь Голицин. У нее были влюбленные все придворные офицеры. Но не из любви, а из расчета был ее брак. Мужчиной ее стал богатей камер-юнкер Смирнов, который имел 22 тисячи десятин в Калужский, Смоленской и Орловской губерниях. Она сама говорила Гоголю об этом браке “ Я продала себя за 6000 душ из-за своих братьев). С Гоголем она впервые познакомилась в 1831 году в Царском Селе в 1831 году. Но тогда красуня-фрейлена плохо запомнила стыдливого “хохла”, которого представил ей Василий Жуковский. Запомнился ей лишь его длиннющий нос да еще то, что он, как и она из Малороссии. Второй раз они встретились в 1836 году в Париже. Ее муж служил там при посольстве. Ближайшими друзьями семьи тодв в них были Карамзини. Карамзини и привели к ним Гоголя, потом он стал заходить и один. Но в те времена он еще был для нее ничто. Вот что она пишет в книжке ”Записки, дневник, воспоминания, письма. »( стор. 168): «Гоголь был у нас раза три одни, и мы уже обходились с им как с человеком очень знакомым, но которого, как говорится, ни в грош не ставили. Все это странно, потому что мы читали с восторгом «Вечера»…»Но как раз тогда ничего странного не происходило. Ну кто он тогда був- просто талантливый писатель, которых тогда на Руси было вдоволь и всех их затьмарювала звезда гениального Пушкина. А кроме того письменництва у него за душой ничего не было – скромненький дворянский род, имение трижды перезакладений. Между ними еще была бездна состояния в обществе, и ее близости к двору, ее родовиду. Даже воспитание разделяло их- Он так и не смог до конца овладеть литературной российской и речь его была перенасыщена украинизмом, она же свободно балакала французской и немецкой, которые были недоступными для Гоголя. Так и розийшлись они в то время. Он окунулся в странствия и литературу, она в домашний быт – почти ежегодные рождения и смерть детей, сидения дома возле нудного и недалекого мужчины.

И вот к ней пришел “бальзакивский возраст” бабьего лета. Вот тогда они и встретились опять. Было это в Риме в феврале 1843. Ей было уже 33, Гоголю еще 34. Она, которой еще до недавнего времени посвящали свои стихотворения Жуковский, Пушкин, В’яземский, Лермонтов, вдруг почувствовала, что уже нет вокруг мужчин, которые бы ее жаждали, как когда-то. Ее взгляды на окружающих стали совершеннее и более злее. Да, именно более злыми, ведь при дворе она имела положение генеральши- в табеле рангов фрейлины, как и генералы относились до 4 классов и при всем том чувствовала себя рабыней капризов царя и его братив- больших князей. Все это порождало пренебрежение к себе и всех тех, кто принудил ее принимать участие во всех тех мышиных дворцовых интригах. В окружающих мужчинах она видела таких, что не тела ее желают, а скандального привкуса, связанного с ее именем, что хотят наслаждаться не ею, а славой, что любили с любовницей самого императора России. . .

Именно в таких обстоятельствах ее и бросило в Риме к Гоголю, который после гибели Пушкина и выхода “Мертвых душ” стал обладателем душ всей Российской империи. Ровно самому императору. Все было необычным в тех первых их общих днях в Риме. Он потянул ее в Кампанию, излазили вместе с ней купол св. Петра, где он показал ей надпись самого Петра 1 ”Я здесь молился о дорогой России”. Гоголь, как некогда, бессмысленно розфрантився- серая шляпа, голубой жилет, малиновые панталоны. Он ужасно хотел понравиться Александре. Ей же была смешной и его неловкость и полное отсутствие вкуса и ие, что он подкалывал булавками полы сюртука, превращая его во фрак, когда входил под своди храму. Ему казалось, что в том аляповатом наряде он выглядит полным комильфо - аристократом-модником, ровней ей! Но она, окинув его взглядом, спросила только: ” а где же белые перчатки”, и он сразу понял, что холеного аристократа из него так некогда и не выйдет. На второй же день он появился в обычной одежде.

Не по одежде она его ценила. Ценила его знание, его безукоризненное ориентирование в мире древности, в мире искусства, в который он ее ввел на второй же день пребывания в Риме.

Наконец он встретил женщину, которая могла быть для него не только волшебной слушательницей, но и достойным оппонентом. Ему было с ней интересно, ее красота волновала его. Впервые он почувствовал, что он не только эстет-писатель, но и мужчина. С того же времени вся Россия стала говорить, что его сердце в плену у Смирновой, что он последняя любовь этой “Сирены, плавающей в волнах соблазна», как звал ее С. Т. Аксаков.

И вот к этой “сирене”, которая невзирая на 44 года так и не потеряла ни красоты ни шарма, попал Пантелеймон. Именно из-за увлечением этой стареющей красавицей и стал кулеш стесняться своей простушки-жены, которую он поневоле сравнивал с Олександрой Смироновой, которая имела быстрый ум и умела схватывать мысли на лету, умела захватывающе рассказывать и могла воразити донимающим словом. Куда было Саше с ее 4 годами учебы в пансионате соревноваться с циею блестяще воспитанной аристократкой. Вот что записала в своем дневнике Вера Сергеевна Аксакова 02. 01. 55: “Сегодня получила множество писем. . . Вот Кулиша письмо у желчном расположении духа; вон раздражается тем, что мешает эму читать у Смирновой толпа светских и дипломатических гостей и т.д. Пишет, между прочим, о затруднениях с какими попал в Абрамцево и о своей возвратной поездке : я думаю, что вон не приедет к нам. ”Как видите, Вера Сергеевна считала, что, зная о вражде между Смирновой и Аксаковими, Пантелеймон будет пытаться избегать их. О сближении Кулиша со Смирновой доносит Аксаковим и Карташевска, которая в это время находилась в Петербурге(лист от 15. 01. 55):

« Вон был у Смирновой, вот которой в восхищении. Оная эму сообщила все, что вон желал, и даже сама продиктовала многое и изумила его своей способностью рассказывать; вон говорит, что боялся только одного- пропустит какое-нибудь ее слово. Вон говорил, что в настоящую минуту одно препятствие их новому намерению- это деньги и они же деньги, кажется, ускорили его отъезд”…

В действительности деньги здесь были ни к чему. Он из-за того отъезда даже не успел как следует поторгуватись с Некрасовим и уторговать в того надлежащий гонорар. Выехал он потому, что

жене донесли о тех романтических встречах с сиреной и Александра Михайловна совсем злягла. У нее начались страшные головные боли, по ночам она совсем не могла спать. Как не захватился Кулеш Смирновой, и терять из-за нее семью он не собирался. Следовательно в конце января он вернулся в Мотронивку, что подтверждается записью в дневнике веры Сергийовни 29. 01. 55: “ В отсутствие Константина получил отесенька письмо вот Кулиша уже из деревни. Мы знали прежде, что вон приехал в деревню, где нашел гоню очень больную”.

Но не мог Пантелеймон долго усидеть на хуторе. После поражения в Крымской войне, которая показала Николаю 1 всю тщетность его намерений быть вторым Петром 1 для России, он ушел из жизни, заморив себя голодом. На только что коронованного императора Александра 11, воспитанника Жуковского, вся российская интеллигенция возлагала большие надежды. Кулеш тоже надеялся, что новый император изменит его судьбу. Но для этого нужно напомнить о себе.

Только но Александре стало немного легче, как Кулеш выехал в Петербург. Читаем запись в дневнике В. С. Аксаковой от 11. оз. 55:»В пятницу 11 марта, часов в 11 вечера вдруг являюися к нам Трушковский и Кулиш. Мы их никак не ожидали, особенно Кулиша, вот которого недавно было получено письмо из Малороссии. . . ». В Аксакових Кулеш пробыла неделя, чем принес им массу неудобств, ведь его совсем не ожидали, к ним должны были приехать в гости родственники и вот из-за Кулиша и Трушковского по приезде родственников все помещения были забиты. Те неудобства компенсировались только вечерними разговорами о состоянии России и рассуждениями о ее и их следующей судьбе. Аксакови, как и Кулеш большие надежды возлагали на нового императора. Полный надежд на счастливое будущее, выехал от них Кулеш к Петербургу. Но в самом Петербурге властвовали совсем другие настроения. Первым делом он ринулся к Смирновой с просьбой посодействовать ему найти добрую государственную службу, ведь все говорили, что ее мужа от-от назначат Петербургским губернатором. Старая красавица здвигнула плечиками “Нет проблем” и записала его на прием к мужчине. Но Смирнову, который видел себя уже всевластным губернатором не понравился молодой почитатель его жены и он ответил отказом на все его просьбы.

Поехал Кулищ в редакцию “Современника”, и Некрасов даже не дал новых заказов на статьи и очерки. Хорошо хоть за “Опыт биографии Николая Васильевича Гоголя», напечатанный в двух последних томах “Современника” за 1854 год(кн. . 1-2. -стор. 37-92, кн. . 3-4 стор 1-84, 92-149) несмотря на супротив Некрасова, да и то только уже в апреле, деньги удалось получить. . .

В Петербурге властвовала атмосфера депрессии. Уставшее Николаевскими реформами общество не хотело никаких больших дел, пугаясь их возможных негативных последствий. Ожидали, когда наконец Александр 11 повернет пленников, высланных его отцом. Боялись, что он наоборот, продолжит репрессивную “палочну” политику последнего. Вот именно в таких обстоятельствах Кулеш и выдвинул идею “ малых дел”, которая и поныне популярная в нашем обществе. Он говорил: “ Работайте в маленькой сфере своих действий. Ученые общества при всех своих средствах, не способны сделать того, что может сделать один человек с запасом любви к предмета энергии!». Получив гонорар Кулеш 18. 04. выезжает к Матронивки, с короткими остановками в Москве и Туле. В Москве он просит Макарова и Бодянского подыскать ему службу с необременительными обязанностями, которая бы не мешала ему заниматься литературным трудом, ведь именно литературным трудом он собирается зарабатывать себе на жизнь. Об этом он пишет Николаю Данииловичу Билозерскому 17. 04. 55: “ Я не вижу иного средства поддержать себя в материальном и нравственном отношениях, как возвратиться к осени в Петербург и продавать время за кусок хлеба . Лето постараюсь провести развлекаясь хозяйственными мелочами и постараюсь что-нибудь написать”. . .

В свой хутор, за которым зимой присматривала их соседка, Симонова, иметь Надииного невенчанного мужчину, которой принадлежали навколишни земли, вернулся Кулеш рано утром 1 мая, а 3 мая, уже почти в темноте, встречал с Мотронивки Александру. Уже ночь, и даже не накормив ее, ведет в хозяйственные помещения и хвастается новым реманентом и устройствами которые приобрел для работы. Уставшая дорогой, удовлетворенная теми похвалами, Александра впервые за последние месяцы хорошо спала, а утром не почувствовала никакой головной боли. Помня прошлогодние ссоры с крестьянами, Кулиши уже мало вмешивались в хозяйственные дела. Кулеш прорабатывал собранные этнографические материалы. Александра помогала переписыванием их. Это лето они провели не как тяжело работающие фермеры, а как видпочиваючи- дачники. Но когда уже заколосилась пшеница, стало понятным, что только на тей урожай, только за счет того хуторянства не проживешь. нужно искать труд, который позволит удерживать семью. Александра Михайловна пишет 29. 07. 55 сестре Надежды:

«Если Макаров приискал должность для П. А. без службы, нам бы не следовало пускаться в Санкт-Петербург, но П. А нельзя сидеть вечно в глуши, а для меня нужно искать место прислуги и поварихи. Я, Надюню, все тот же Сашунь, глупый и бестолковый, не приносящий пользы ни семье, ни отечеству. Обое хлопочем по мере своих сил и на чтог, не знаем сами- для чего все это. Жить здесь постоянно невыносимо. По крайней мере для П. А. это значило похоронить себья заживо. Я жила бы здесь, бы если видела, что приношу этим кому-нибудь пользу, а жить без цели грустно. Кажется, если нам не приищет Г. Должность, то я останусь в Баивщине. А П. А. поедет в Киев на время, а я уже займусь хозяйством посерьезнее, а то мы не покупем ни лишнего скота для развода, нилошадей, все думаем, зачем для Семенов покупать, а если мы будем жить постоянно сами, тогда другое дело…»

Они так и прожили все лето в хуторе на вализах- окончательно устраиваться здесь не хотелось, а куда и как смогут переехать, не знали-не ведали.

Кулеш напряженно работал над этнографическими материалами, которые объединил в трьохтомну книжку “Записки о Южной Руси. ”Работа над ними вытеснила из сердца обиду на Смирнову, и из-за той обиды и вся работа над биографией Гоголя ему кажется бесполезной. Он пишет 10. 09. 55. . Николаю Белозерскому:

“. . . Записки о жизни Гоголя у цензора. Может быть и выйдут в свет к зиме; а впрочем- ничего верного. Меня уже они мало занимают, и я бы кажется, за небольшую сумму согласился их не печатать. ” И это о труде, который последние годы не только он, но и вся редакция “Современника” считала главной в жизни. Его цензор Гиляров даже считал, что Кулеш должен оставить все и заниматься лишь биографией Гоголя. Именно из-за этого ограничения и перестал Пантелеймон интересоваться последующей судьбой своей работы над биографией Гоголя…

Нельзя сказать, что они все лето безвииздно просидели в Боивщини. В конце июля ездили в Лубны, гостевали в Где Бальменив у Линовищи. . .

Осенью, собрав урожай, перебрались к Мотронивки. Пробыл там Кулеш 10 дней, а 20 октября выехал один, без жены к Киива, чтобы подыскать там обитание на зиму. Не без помощи Где Бальмена нашел жилье почти в центре Киива – между Святой Софией и Золотыми Воротами. Об этом он пишет 15. 11. 55 Василию Васильевичу Тарновсь кому: ”Сегодня еду за женой. Квартиру нашел в доме Мартынова во флигеле…Поблагодарите вот моего имени графа Дебальмена за указание квартиры…»

В Мотронивци почти две недели потратили на подготовку вещей для переселения в Киев. Самое сложное было подготовить к путешествию по грязи и льду фортепиано, музицирування на котором помогало Пантелеймону работать по 18 часов на сутки.

В Кииви у него были многие друзья – Галаганы, Тарновски, Где Бальмени. Он возобновил дружбу со своим благотворителем Михаилом Юзефовичем. Поэтому Юзефовичу, которого васи считали изменником Кирило-Мефодиевского братства, хоть он просто из-за испуга Костомарова при задержании, не смог скрыть врученные ему документы Братства . Вот, что он пишет 29. 10. 55. Юзефовичу:

“ Как легко в меня сделалось на душе после того, когда между нами восстановились прежние отношения. Может быть, Вы никогда не испытали, как тяжело вот вергнуть вот души человека, с которым связаны светлые воспоминания юности . Мои горестные обстоятельства оправдывают меня в моем ужасном заблуждении касательно Вас, и мнет остается только радоваться, что в меня с души свалился наконец, тяжелый камень” ( Киевская старина 1899. март. стр. 312).

Это возобновление дружбы с Юзефовичем розбуркало в его памяти события бурной молодости 40-х годов. Ему захотело написать рассказ о том Кирило-Мефодиевске братстве. Но все же материалы, связанные с тем периодом, он подарил когда-то Осыпи Бодянскому. Вот и пишет он тому 26. 10. 55: “. . . да еще: вышлите собственно для меня, ненужную Вам ни на что подаренную мной Вам рукопись, сочинений Феофана, руки некоего Юзефовича. Теперь уж оная мнет пригодится, а через меня и вторым. Так пусть из телеги не падае”. Напомню, что именно иеромонах Богоявленского монастыря о. Феофан был настоящим вдохновителем Кирило-Мефодиевского братства, именно эти его произведения о величии предков вдохновляли братиков на мечте о новом Государстве. - Их Украину. А переписывал те произведения Михаил Юзефович, которого и до сих пор считаем изменником и гонителем Кирило-Мефодиевцив. . .

Нажаль, Бодянский ответил шуткуючи “Что с телеге упало, то пропало”. Чем визвав страшный гнев Кулиша. Они даже были в ссоре на несколько месяцев. Но с идеей написать о братиках Кулишу пришлось распроститься. Да и не наступило еще тогда время, чтобы можно было вспоминать о них, ведь еще не всех повернули. Еще мучались на ссылке Гулак и Шевченко . . .

В ноябре он познакомился с графом Толстим. Об этом он пиш 30. 11. 55 Николаю Данииловичу Билозерскому: “Здесь граф А. П. Толстой, в которого умер Гоголь. Я с им познакомился и очень сошелся, сколько еэто мнет нужно для сведений о Гоголе. Вон уезжает, но обещает писать ко мнет на все мои вопросы…Очень симпатичный, очень искренний человек…»

Вообще то Гоголь умер о 8 утр 21. 02. 1852 в доме Тализина на Никитскому бульваре, а не в имении графа Толстого. Толстой был распорядителем его имущества после смерти. Кулеш все это прекрасно знал, хоть и писал, что Гоголь умер у Толстого…

А еще в Киев пожаловал и остановился у Кулишив Левко Жемчужников. Вот что он пишет о тех временах в книжке « Мои воспоминания из прошлого» ( Ленинград. 1971 стр. 158-160):

« Судьба Кулиша мало-помалу облегчалась и эму разрешен было выезжать из Петербурга. Вот в это-то время я посещал Пантелея Александровича в хуторе Матроновке и в хуторе Зароге, ездил с им в Черкассы, проживал в него на квартире в Киеве. Кулиш всегда был мнет очень приятен. Сидя с им в экипаже, я пел эму песни и изучал новые мотивы вот него и вот жены его, милой Александры Михайловны, вот девушек, баб, стариков, парней и бандуристов. Ездил с им к М. Грабовскому в его имение в Киевской губернии, ездили мы как придется в жидовском фургоне, в «нетычанке», на перекладных. Дорогой мы много говорили и соболезновали о сосланном Шевченко, которого вон лично знал и в одно время с им пострадал, а я знал только его произведения, которыми я упивался . В Полтавской губернии я познакомил Кулиша с семейством Г. Галагана, где в первый раз свел его с моим приятелем бандуристом Остапом Вересаем. Кулиш прирм был с Остапом в переписке…»

Александра Михайловна чувствовала себя хорошо лишь до той поры, пока Жемчужников гостевал у них. Лишь он выехал, опять начались головные боли и бессонница. Кулеш 27. 01. пишет Николаю Данииловичу Билозерскому:

«Саша опасно больна, я не выхожу из дома и в себя никого не принимаю. Саша больна с самого приезда в Киев, но иногда говорилась здоровой. Теперь же несколько дней не встает с постели, ничего не ест и спит мало вот разных болей. Ее пользует очень усердно лучший медик Киева Меринг и уверяет, что болезнь неопасна. Ето расплата за множество горестей, которые оная испытала в жизни. Медики все говорят о нервах, которые в медицине составляют камень преткновения для ума человеческого. Много повредили Саше наши подлые слуги развращенные …»

Лукавит здесь Пантелеймон Александрович. Не слуги, а он был причиной той болезни. Ведь это он, а не она решил заниматься фермерством. Это же он после двух месяцев труда на земле бросил все на нее, а сам занялся литературой. Это же по его вине она стала чувствовать себя ни на что не способным непотрибом. Дали взнаки и его отношения с блестящей Олександрой Смирновой, рядом с которой Саша казалась никудышной замарашкой. После его встречи со Смирновой Саша стала чувствовать, что мужчина стесняется ее. Лишь при юном Левкови Жемчужникови она чувствовала себя женой, которой гордятся, которой не высокомерничают. Ведь аристократ из дедов-прадедов Жемчужников был простой и приязненный, как сама ее молодость. Поэтому и ожила она при нем, поэтому и злегла, когда он отбыл. . .

Кулеш намеревался пробыть в Киеве по меньшей мере год.Недаром же фортепиано приволочил. Но вот старый Тарновский обещает ему финансировать издание всех произведений, что успеет написать при жизни старика. А сколько поэтому жить осталось...

А еще Аксаков зовет в Москву чтобы личным общением с цензором ускорить цензуру “Записок о жизни Гоголя”.Тож едва лишь Александре немного стало легче, как Кулеш собрал все манатки и отвез ее к матери в Мотронивку, а сам поехал к Аксакових в Москву, чтобы решить тот вопрос с публикацией “Записок”...

26 февраля он был уже в Москве. Здесь ожидали его большие перемены в настроениях

общества. Уже не было того тревожного ожидания – в какую сторону – жорсткого подавления всего нового, вернется ли либеризации Царь. Он пишет из Москвы Тарновскому 26.02.56: “Прочитайте в №2 «Современника» пять стихотворений графа Алексея Толстого. Какие вещи позволяют печатать!…Общественное мнение делает в Москве успехи. Громко говорят против чиновных низостей ; пишут исполненные благородного гнева письма; против мира встают все сословия, даже купцы. Здешний извозчик и ремесленник следит за политическими вестями с трепетом патриота и выражает свое суждение в харчевне и на рынке, как в себя дома…»

Что же, Кулеш тоже не был пацифистом. Хоть война тогда нужна была разве что купцам и чиновникам, которые наживались на поставках. Николаевская Россия не была готова к войне. Николай 1 лучше всех это понимал, поэтому и заморил себя голодом. Царь Александр 11 должен не о победной войне думать, а о том, как сделать, чтобы мир был не позорным для России.

Аксаков таки вовлек Пантелеймона в сотрудничество с вновь созданным слов’янофильским журналом “Русская беседа”. В первых книжках журнала рядом со статьями столпив панслов’янизму Аксакова, Хомякова и Самарина должна была появиться статья Кулиша с его тезисами украинского общественного движения. Статья эта малая назову “Об отношении малороссийской словесности к общерусской”. Чтобы придать ей больший вес, Пантелеймон перед печатью ее в журнале отослал из полдесятка экземпляров на Украину- Тарновским, Галаганам, Билозерским, Где Бальменам, Грабовскому и другим друзьям, чтобы обсудили и внесли дополнение. После того, как получил от большинства земляков одобрительные ответы, напечатал статью в “ Русской беседе” как эпилог к рускомовного варианту своей “ Черного Совета”. В этой статье Кулеш касался не так литературных проблем, как национальных и политически-государственных взаимоотношений двух народів.він заявил себя сторонником “Слияния в одно Государство южнорусского племени с северним”.Але уже в этой статье выкристаллизовалась идея, которую он пронес через всю жизнь - идея превалирования пивденно-русив. Он всю жизнь был врагом развала единственной Империи. Всю жизнь был сторонником единой и неделимой России, потому что бредил не национальной самоизольованистю, с ее узкими тропинками, а хотел широких всемирных путей, которые открывались только для могучих империй. Он, кого мы считаем основателем хуторянства, был ожесточенным врагом провинциализма и всю жизнь добивался, чтобы в Большом его Государстве над всеми властвовали украинцы! Как видите, украинский национализм Кулиша выходит далеко за рамки местного патриотизма. Он более характерный для идеологии фашизма и сионизма с ихнею тезисом о национальной исключительности и империалистической экспансии. Недаром, когда в Чернигов пришли немцы, нам, как потомкам Кулиша, повернули все реквизируемое чекистами перед расстрелом моего деда. Недаром и в настоящее время в напечатанном миллионными тиражами “Черном Совете” вы не найдете эпилога. Потому что тот эпилог еще в 30 годы признан пропагандой фашизма, а Кулиша- апологетом украинского фашизма.

Но даже в первом российском издании “Черного Совета”, текст отличался от того, что был напечатан в “ Руской беседе”, а тем более от варианта, какой он послал на обсуждение друзей.Апокрифом эпилога являются последние строки Кулиша :”...Мне хотелось доказать, что не ничтожный народ присоединили в половине ХУ11 века к Московскому царству.Вон большею частью состоял из характеров самостоятельных, гордых сознанием своего человеческого достоинства; вон в своих нравах и понятиях хранил и хранит к сим пор начало высшей гражданственности; вон придал России множество новых энергичных деятелей, которых влияние не мало способствовало развитию государственной силы Русского народа; вон, наконец пришел в единомыслящую и одноверную эму Россию с языком, богатым собственно эму принадлежащими достоинствами, которые в будущем, своенародным образованием литературы должны усовершенствовать орган русского чувства и русской мысли, - этот большой орган, по степени развития которого ценятся Историею народы!»

Наконец и черновую работу над “Записками о жизни Гоголь” был завершен. Кулеш боялся, что его труд будет изувечен цензурой, но цензор внес минимальные сокращения, при этом выбросив не из Кулишевого текста, а из листов Гоголя, места, которые бы могли опозорить память о большом писателе. Аксаков сам предложил Кулишеви 800 рублей серебром на оплату публикации. Николай Трушковский, сын старшей сестры Гоголя- Марии, взялся выдать оба тома буквально за месяц, обещая в Пасхи выпустить оба тома в продажу.Но к сожалению то были лишь обещания.Чтобы отшлифовать черновой вариант, включить у него многочисленные листы Гоголя, которые были в распоряжении Тишковского, Кулишу приходилось работать по 18 часов на сутки, отрывая время от работы над пробитием в печать “ Черного Совета” и “ Этнографических записок о Южной Руси».Нарешті все черновые работы были завершены и « Записки» были подписаны цензором.Наступило время их выдавать. И здесь Трушковский тяжело заболел. Настолько тяжело, что нужно было думать уже не об издательстве книжки, а о лечении на Середньоморскому узберижжи. Кулеш посоветовал Трушковскому выехать на лечение, передав дело издания книжки в руки Осипа Бодянского. Нажаль, Бодянский не имел времени на такой ломоть работы, к тому же он считал, что это труд именно для Кулиша, который кроме литературного труда не был ничем загруженный.После зустричи с Трушковским, который вернулся ни с чем от Бодянского, Кулеш пишет Александре Михайловне «…На мой вопрос о причинах своего скорого возвращения,с неудовольствием отвечал « А что! Говорит – «Я занят!».Видно не так то мудрено сказанная вещь: об изданню начали говорит, говорит и договорились до того, что я берусь издать, а паныча отправлю с Жемчужниковим за границю.Труда достаточно, и в четырех типографиях живо напечатаю.За сие мне десятая часть выручки.Заработаю более 1000 рублей, а может и две. А кончу к мая.От и будут деньги на немецкий хлеб ( то есть для путешествия за кордон.авт.) .Кажуть Аксакови, что хорошо, - что спасу их головы от погибели…»

Эта работа над «Записками о жизни Гоголя» еще больше сближала Кулиша с Аксаковими, которые почти молились на Гоголя и труд Кулиша считали гражданским подвигом. Собрания славянофилов стали его обычным делом. Он уже сознательно входит к их кружку, хоть и иронизирует: “Волей судеб я очутился в сей чесной компании добродушных крикунов, будучи молчаливейшим из грамотеев». Нужно сказать, что самым молчаливым в той компании был не Кулеш, который все же иногда встрягав в споры, а его ровесник князь Петр Кропоткин .Хто же знал, что впоследствии тот молчаний станет Апостолом самой шумной партии анархистов!

В Мотронивку, к буркотливой теще и измученной жене Пантелеймона не тянет. Ему нужно быть ближе до тех, кто может решить его судьбу.Целью последних его лет было получить разрешение писать и печататься. Под своим собственным именем, а не прикрываясь именем Николая Макарова. Он едет в Петербург. Он в восторге от нового Царя и пишет:”Государь собирается осматривать Финляндию, что полагают верным признаком войны. Народ чиновной и всякий иной сделался теперь большим резонером и не затрудняется ни о чем рассуждать публично.Государь пользуется большой популярностью и вот него чают всего хорошего…»( Киевская Древность том XLI кн. 4 стор.115-116).

Кулеш идет к Плетньова, к Кочубея, заручившись их поддержкой - к Дубельта и вот наконец получает на руки документ:

МИНИСТЕРСТВО СЕКРЕТНО

НАРОДНОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ Усадеб несусь Киевскому

Военному, Полтавскому и

КАНЦЕЛЯРИЯ МИНИСТРА Волынскому Генерал-губернатору

26 апреля 1856 г. № 621 Управляющему Киевским учебным округом

 

Губернский секретарь Кулиш, которому в 1847 году высочайше воспрещено было писать и издавать свои сочинения, а потом разрешено продолжать литературную деятельность с тем, чтобы вон представлял свои сочинения на предварительное рассмотрение в 111 отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии, обратился к г. Управляющему сим Отделением с просьбой об исходатайствовании для него права общей цензуры, с освобождением вот обязанности представят свои сочинения в 111 отделение.

По всеподданейшему о сем доложу Генерал-лейтенанта Дубельта, Государь Император всемилостивейше соизволил разрешить печатание сочинений Кулеша по разрешению оных у обыкновенной цензуре с тем только, чтобы цензор обращал на сочинения его строжайшее внимание. О сей монаршей воле имею честь уведомить Ваше сиятельство для надлежащего распоряжения по цензцре Киевского учебного округа.

Порученное подписал Министр Народного Просвещения А.Норов

«Записки о жизни Гоголя» еще вышли под подписью Николая М., и уже 4 апреля Кулеш пишет М.Д.Билозерскому: “Объявите почтеннейший друг Миколай Даниилович, моей милой, досточтимой и несравненной супутнице, что Миколай Г. более не существует, и что есть надежда напечатать « Черную совет» не только в переводе, но и в подлиннике. Поэтому мнет нечего спешить в Малороссию.Может быть, я привезу землякам хорошщий гостинец.Если моя Саша чуввствует силы для перенесения дорожной усталости, то выпровожайте ее в фаэтоне, не рассчитывая прогонов.Она будет помогать в корректуре, а потом приедем с ею отдыхать в Малороссию. »

Как видите, Кулеш уже подыскивает типографию, в которой он бы мог сам печатать украинские книжки. Как помните, он еще для « Записок о Южной Руси», разработал собственную грамматику, впоследствии ее назовуть «кулишивкой», которая давала возможность писать так, как говорят люди на Украине.

Нарешті,23 апреля приехала жена .Після ее приезда Кулиши переехали из знойного Петербурга на дачу в Стрильни, где никто не мог мешать Пантелеймону работать над завершением «Записок о Южной Руси».Отже работа шла быстро, цензор был доброжелательный,та вот типография подводила. 25.04.56 Кулеш пишет Тарновскому: «… Записок о Южной Руси напечатаю 2400 экземплярів, а для чего? Так вот.Раскупят их лит через десять, как хотите, потому что как видам томов двенадцать, то нельзя будет обойтись без их, кто бы не задумал узнать правды о Южну Руси из самого источника, а не от історіографІВ.може, первий том пойдет между грамотный люд воловьей поступью; дарма- как покажутся другие, то обернутся и к первому да и зачнут покупать, чтобы единиции не разнить.А что уже мороки мне с печатанием : что слово, то и ошибка.У меня написан я, а они набирают шепе, потому что ничегисинько не раскумекают, языков по-турецку.Не быстро дождемся конца первого тома!”

Из-за той типографии больше времени приходится проводить в треклятому Петербурге чем на даче. Общение с петербуржскими земляками навеивает неутешительные мысли. Вот что он пишет В.Тарновскому 8 мая: “...А нужен бы, очень нужен нам, юным Русинам, проживать вместе на Вкраини, потому что слоняясь так по чужим землям, мы одвикаем от своих земляков и не знаем, как они живут на свете и чего им нужно.Вот хоть бы и господа наши позавозять деток то в Московщину, то в Германию да и ждут, чтобы из них был обиход, была честь и слава родной земле.Захватит человек сего счастья и нехотя, чтобы попоисти хлеба из чужой печи, а уже как от своего змалечку отвыкнет, то не приманеш домой и пшеничными буханками.Где вырос, туда его и будет тянуть со всеми его достатками, что земляки приобрели, намозолив руки.

Так себе здесь рассуждая, с большой радостью прочитал в Вашем листе, что и мне с книжками будет пристанище в Ваших барских домах.Оддишу и я немного после столичного труда, отдохну от всякой суеты мирской, которой не знает наш брат на Вкраини.Тільки же еще не быстро наступит тот благодатная час, что полечу к Вам орловскими крыльями.Едва дизе, языков целину пашет, московская типография с моими думами и старосветскими воспоминаниями.За моей корректурой и самого набора не знать, столько ошибок; но что делает? Нужен друкувкать на столице, а не кое-где, сие уже вероятно!...”

Закончив за какой-то месяц работу над проработкой “Записок о Южной Руси” и отослав их цензору в Москве, где Аксакови обещали уладить дело. Об этом он пишет 12.06.56 М .Грабовському: “ Я и сам с месяц жил это на даче, то ли бы по-нашему на хуторе, и как мне никакая лентяй не докучала, то я снарядил хорошенько второй том “ Записок о Южной Руси” и вот послал в Москву к цензору.Первий артикул : “ Сказки и сказочники”; второй “ Рассказ Современника поляка о походах против гайдамак” с предисловием и эпилогом от меня самого, третий “ Универсал гетмана Острянцици с замечаниями М.А.Грабовского “ ( не розгниваетесь ли? )и с дополнениями от меня самого; четвертый “ Критический загонов источников для истории Южной Руси” да еще несколько. Первий том окончится печатью через месяц. Тогда я, ухватив охапку книжек, махну на Украину и сейчас, не гаявши времени, прибуду к Вам в Александровну...

А что пишете, благодетельствую, о “ Руску бесіду”то повезу сам к Аксакових и все то им вычитаю.Я и сам с ними временами соревнуюсь, и, видите, в нас очень уже привлеклись к космополитизма, то реакция и вернет круто; а как тршки крестный мир одумается, то все перемелется – и мука с того будет.Тем то уважаемый пане,дорого и мне и себе подать какой-то голос, чтобы москали не очень бренчали со своей народностью, что стоит как будто та колючая сосна ; только сердце вянет, на нее дивлячись, а утехи из нее живой души мало. Тем то хорошо было бы проявить рускому мировые польскую народность с ее буйной красотой, чтобы не очень забирались московские люде в свои пущи и снега и чтобы улыбнулись приязненным смехом их лица, созерцая на родную красоту юного мужчины.Может со временем Бог и поможет нам свести вместе сии три народа, что, став друг к другу спинами, поглядывают далеко от себя, а не хотят назад оглянуться...”

Работу над “ Черным Советом” и “Записками...” завершено, послано в цензуру, а с разрешением возникла задержка.Почему, поймете, прочитав лист к Г.Галагана от 20.06.56:

“...Бо уже, добродію,начинають большие господа крутит руки умным людям. “ Черной рад” не пропущено и до сих пор, однако не втеряв я надежды, так как и между большими людьми не без добрых людей.На беду плюгавии стихотворения плюгавого Некрасова рассердили князя Длиннорукого, а тот давай тушить министра, а министр цензоров, а цензоры нас...”

Нажаль, у Кулиша был типично украинский характер.В бедах он искал виновных внешне, а не в себе.Згоняв злоба на ближайших.Такой же ближайшей была ему верная дружина- Александра Михайловна. Виновной она была и там, в хуторе на Баивщини, когда он, чистый теоретик, взялся фермерствувати на хуторе. Виновная была и здесь, когда никак не шло дело в типографиях, когда по его же собственной вине, из-за небрежной надписи адреса, застряли на Московском почтампи посилки с рукописью “ Записок о жизни Гоголя”та печатными экземплярами их для цензурного комитета. Дружинин невроз от этой несправедливости так заострился, что она уже совсем не могла спать, а днями каралась безумными мигренями. Но что Пантелеймону к тем ее болей. Для него все это женские прихоти! Он розришуе этот гордиев узел найлегшим путем – просто убегает от жены, воспользовавшись как поводом, советом Аксакова урегулировать лично дела с Московской цензурой. 22 июля он говорит жене, что едет на несколько дней к Москве, чтобы с помощью Аксакова устроить все дела с цензурным комитетом. Всего на несколько дней. Ясно, что ей селючци- простушци у аристократов Аксакових делать нечего. Поэтому Кулеш едет в Москву один. В Москву он приехал 24 июля.В тот же день он пишет из Москвы В.Тарновскому:

“ На силу и пребольшую силу закончил я печатью “ Записки о Южной Руси и покинул их там изшивати и толком доводить, а сам ухватил две или три книжки и лечу это на Вкраину к своим дорогим землякам.О “ Черный совет” завтра узнаю.В Москве задержусь дней с четыре или что, а после уже к Вам буду шествовать.Уже хоть сердитесь, хоть сетуйте на меня, а мысль здесь такая, чтобы всюду повештатися, усячини наслушаться, здравого смысла набраться, а за работу засесть, разве уже вернувшись к столице. Так это, надолго задержавшись в Вашей ласковий усадьбе, попутешествую свит-заочима по всей Украине, чтобы повернут себе на добрый пожиток остаток лета и начало осени.А то, как прийдеться временами писать о земляках на чужбине, то забывшись, какие они есть, удерем такой Трои, что всякое отречется...

Заканчиваю же мой коротенький лист потешной вестью, что есть определенная надежда освободит из неволи нашего “ Перебендю” ( Шевченко.авт.) .Будуть стараться о сем у праведного царя во время коронации всякие уважаемые и достопочтенные люде. Тогда бы в нас на Вкраини взошло среди ночи солнце!...”

Как видите, он и не собирается возвращаться к жене в Петербург.Да и за судьбу Тараса он не очень-то и болеет.Болел бы – ехал бы в Петербург к тем влиятельным знакомым,які собирались завернуться к царю с ходатайством о Тарасове освобождении. Он погружен сам у себя и никого кроме себя не видит и не слышит. Он улаживает с помощью Аксакова и Боденского все дела с цензурой, его в Москве уже ничто не держит, но и возвращение к больной, как он считает “ на голову”, жены его пугает. Поэтому и пишет ей из Москвы, что его ужасно истощило путешествие к Москве, он чувствует себя на столько измученный, что даже отказался от фотографирования, чтобы не выглядеть древним дедом. А чтобы поправить то здоровье ему срочно, настолько срочно, что он не может заехать, чтобы забрать ее из Петербурга, нужно мчать на Украину. Он отправляется в дорогу, а уже 2 августа пишет жене:

«Дорога меня подкрепила. Теперь опять проснулась в теле и в душе какая-то юношеская бодрость, - может быть, ненадолго и, может быть, в последний уже раз? Не много течение бы попросил я у Усадеб (если был с Им знаком лично, а не через обманщиков попов), бы только эти годы исполнены были чувства, мысли и дела!»

Ехал он на Украину привычным путем. Из Москвы через Тулу, где заночевал у приятеля своего Гусева, потом хутор Николаев, где его ожидал с вестями нетерпеливый Николай Дмитриевичу. Погостив у него несколько дней поехал у Мотронивку. У Мотронивци, где не очень то и приязненно смотрели на него теща и младший брат жены, убежал к Линовищи. Говаривал там Сергей где Бальмен не очень то и спешит рисовать иллюстрации к его Ориси. Ехал почему-то дальним путем – через Бровары и Яготин, а не через Пирятин. После Яготина заскочил в “Березовую Рудку” к Закревских. Но не было в Березовой рудци уже ее сердца – не было ни Анны Закревской, ни весельчака Виктора. Спесивый, стареющий красавец Платон Закревский занялся строительством, перепланировывал сад, возводил новые хоромы. Все было ужасно пышно и ужасно скучно. Не задержался у них Кулеш, заночевал, а рано-раненько направился в Линовицю. Сергей где Бальмене действительно не очень торопился с иллюстрациями, то же приезд был вполне оправданным. Но вместо того, чтобы заняться делами и помочь Сергею у компановци рисунков, Пантелеймон просто гуляет и флиртует с его 16 годовой дочкой Манею.Щоправда, это тяжело назвать флиртом. Он просто мечтал о нащадка- сыне или дочке. Александра Михайловна уже когда-то уговорила его удочерить пасеребницю Марийку. Но никогда не лежала душа у Кулиша к той пасеребници. Мешали работать ее детские дебоши. А здесь в Наваждении он увидел именно такую девушку, которую хотел бы иметь за дочку. Все листы, которые он пишет жене, переполненные Манею. Вот он 11 августа пишет ей:

“...Маня явилась через несколько времени в простом бланжевом платьице, сияя молодостью и веселостью.Кормили за этим завтраком двух молоденьких дроф, которые гораздо ручнее индюшат и бегают за людьми по саду. После чая пошел я с Маней по саду.Оная мнет все показывала и рассказывала, так что в короткое время вокруг моих понятой о Линовице быстро расширился.Чудная девушка! Ни тени в ней аристократизма и при этом все сгармонировано между природой и воспитанием…У Наваждения взгляд на человека установлен воспитанием; оная очень хороший понимает себя и второго, и потому эгей привыыкать к гостью не нужно – оная ведет себя с им в первый день точно, как будет вести через год.Мне было приятно найти в селе сельскую барышню в лучшем значении слова.Оная не бережется солнца и почти не носит перчатки,От этого руки в нее так загорели, как ни в одной городской женщины…»

Из каждой строки листа попахивает захопенням. Еще и намеком на то, что Александра Михайловна любила перчатки, считая их приметой аристократизма( в действительности же у нее были некрасивые руки с толстыми и короткими пальцами, а перчатки это скрывали).А вот что он пишет дружины 14.08.56:

«Утром ходили с барышней к церквви, чтобы посмотреть на Линовицкий народ. Мизерный народ! Всюду по Вкраини переводится на нет.А был бы народ красивый, когда бы судьба ему лучча. Потом читал где что угодили; а оба рисовали: тот картинки, а госпожа - узоры. Показывала мне всякие шитье, что понаготовляла для своей дочери. Не будет и в царини лучших, Сынку потому, что в Киеве родивсь, пошила чумацкую рубашку с сетями; а Наваждению готовит весь костюм, от ботинков к лентам, украинский. А Маня- как та Пашись имеет то там, то сям по усадьбе и всю усадьбу скрашивает.Молодое и хорошо, а как расспросишься, то и оно не без беды выросло: то зубы болят, то в груди или у стороны болит. Неужели на всей Украине нет такой девушки, чтобы была красота глазам, а сердцу утеха ?”

Он, как и обещал, писал жене ежедневно.Просто Хитруган-Пантелеймон решил таким способом вести дневник. Так как разве приятно было жене читать в каждом листе о той Киваю.Вот 15.08 :

“.. Маня учила, говорила ли Мейербера; иметь кое-что розтолковувала издаля .Якже перейграла все, тогда: “ А возьми только, Киваю, платочки пообрублюй”. Это, види, мои, и так просто перешла Маня к работе, как будто какая Маруся у доброй казачки за рубашку для наймита.Оттак живи! Что и ум и всякая наука, и простота.Нет, таки на свете много кое-чего есть хорошего, а между хорошим Линовиця не послидуща...”

16.08 опять о Киваю: « …Нет в мире правды, не найдешь. Что же Маня? Маня? Маня мне кажется ангелом без крыльев среди лужи. Об Усадьбы! Пошли этому ангелу Крыла!».

17.08. опять : “ Утром то гулял, то-що.Договорились с Манею, чтобы пошила мне чумацкую рубашку, такую, как у Левка вышиваемую шелком. А к рубашке добуду еще Шапку-Кучму...”

Но этот флирт так и не перерос в роман. 15 августа к где Бальменив заехал Левко Жемчужников, которого где Бальиени хотели видеть зятем. Уже не к прогулкам с Кулишем стало Наваждению. Вот что пишет Левко Жемчужников в своих знаменитых “Воспоминаниях о прошедшем времени» ( стр.202) «Нас временами оставляли одних; лето было жаркое и Маня была одета в легкое платье и порядочно декольтирована. Часто мы долго с ею гуляли в отдаленных местах сада и сидели рядом…Я нередко замечал ее загорающееся лицо и дело могло зайти далеко…»

Правда, где Бальменам не удалось окрутить юного богатея-аристократа. Он без понятливости влюбился в Манину служанку, красавицу – крипачку Акулину.Та Кулеш ничего не знал о той любви. Вын видел лишь, что Маня гуляет не с ним, а с юным Левком. Тошно ему стало в Линовици и он попутешествовал в Качанивку к Тарновского, который уже давно приглашал его погостить. 18.08 он пишет жене :” Приехали в Качанувку часу вечера.Тогда был Юзефович, брат его, сестра хозяйки, сестра хозяина, их дочери да еще посторонних из десяток., так что всех с семьей душ тридцать...На второй день...забавлялись разным балаканием, а затем прочитал я мирянам, которые более старые, две проповеди.Обрадовались очень, услышав здоровое слово. Вот и раззадорились ищн почему-либо послушать, да и натолкнулись на Марусю Основ’яненко...Ну хорошо, начал я читать...Читаю, аж поты, пока Маруся попрощалась с Василием на кладбищи.Панночки крепляться, слушая, а дальше одна не стерпела – закрылась плат очком, а там дуга, третья, - и всякое услышало, что хватает за само сердце. Что ко мне, то я всеми силами старался читая о тебе споминать, только мое старание мне не помогло. Маруся говорила во мне своим голосом, и не раз мне нужно было остановится и закриться книжкой. Все-таки я видержав, пока все начали плакаты, а уже как полились вкруг меня слезы, тогда уже стало невмолоту.Сашуню! Я свое сердце сам не знаю!...”

Той первой, что ухватилась за платочек, была 16 годовая Саша Милорабович с Калюжинцив.Ще не заплакать. ЕЕ матушка была романтическая француженка из Швейцарии, батько- помещик, маршалок повитового, а впоследствии губернского дворянского собрания.То же и вырос ребенок романтически-сентиментальной...

Погостив у Тарновского с три дня, 21.08. поехал в Сокиринци к Галагану, где его уже ожидал Левко Жемчужников.Помилувались из ротонды парком с озером ( был я там в шести десятые, даже запущенные те парк и озеро живописные и прекрасные), под настроение, договорился С Галаганом, что тот одолжит ему 4000 руб.сріблом на обустройство типографии, потом поехали в Лебединець, где Галаган построил себе дом в украинском стиле. Здесь Левко и рассказал Кулишу о своей любви к крепостному, о том, как де-Бальмени толкали ему в объятия свою Киваю. Рассказал и о том, как воспринял Сергей где Бальмен его рассказ о любви к Акулини и просьба дать ей свободную, продать ли ему...Посочувствовал Пантелеймон своему юному побратиму, и чим он мог помочь...

Тот этот рассказ навсегда вытеснил из его сердца Киваю. Понял, что та Маня, которой он ее видел, всего на всего плод его воображения. Он пишет жене 21.08: “ Я все грущу, все сердце чего-то ноет, и не могу успокоится для какого-нибудь труда. Здешние люди мало меня удовлетворяют.Я вижу более, нежели сколько они хотят мнет показать. Иногда меня увлекает моя молчаливая пронырливость и я утрою у своем уме целые теории страстей человеческих, но концом этой забавы бывает обыкновенно все та же грусть…». Еще бы. Представил себе, что у него влюбилась эта симпатичная девочка, а оно просто ищет себе знатного жениха...

Все же погостювававши несколько дней у Галагана, проведя еще 2 дня в Качанивци, послушав благозвучные песни в исполнении Саши Милорадович, Пантелеймон опять направился в Линовицю, откуда наилучше было ехать к его хутору в Зарози. 28 августа он в Линовищи, а уже 29 пишет жене: “... Маня все та же : ходим в церковь, посещаем больных крестьян, гуляет со мной по саду и по селу при этом рассказывает о приключения с курми и разными животными, встает с восходом солнца “ к коровам”, нянчит маленького брата, предчувствует быструю смерть непрестанно хохочет, как конур-то зная, что это ей к лицу. Она еще совсем не розвита, но зато в душе в ней так тихо, как в ребенке . Хотелось бы мне угадати ее будущую. Мне кажется, что при всей своей простоте и добродушии, она сделается впоследствии хитрой и притворной женщиной, станет пускать пыль в глаза, прибегнет ко всем своим ресурсам для достижения какого небудь положения в обществе и выйдет с ее такая обычная женщина,яких мы видим на каждом шаге. Это пророчество я учреждаю на разных обстоятельствах ее жизни и на равенстве ее характера относительно страстей.Она ни к чему не пристрастилася доныне; ничто в или природе мире искусств не делает на нее сильного впечатления. Нет в ней элемента поэтического, который один выносит нас на поверхность из бездны жизненной подлости.Без пособия какой-либо сильной души, которая бы вошла с ней в тесные отношения, она неминуемо вступит потоку окружающей ее жизнь и поэтому ничего будет взтяь с ее, кроме который прекрасного образа погибнувших надежд...”

“ Мы с Кулишом сговорились сьездить к матетери Гоголя,потому что эму было очень интересно и полезно познакомиться с ею и сестрами Гоголя, у вида того.что вон собирал тогда материал для своего издания произведений Гоголя…””...Познакомиться с внутренним смыслом их жизни не было времени; Кулиш, нагруженный материалами письменными, и устными пояснениями на свои вопросы, спешил к себя, чтобы работать в тишине хуторской жизни…»( там же. Стор.224)

На хуторе он пробыл несколько тижднив, займаючис благоустройством бумаг, а главное обратив все работы, чтобы покончить с тем хутором навсегда. Собрал урожай, рассчитался с бабушкой ( матерью Номиса) за все.Позакрывал дома, упаковал и отправил в Мотронивку вещи, вместе с крепостными, оставив саму лодырю семью охранять хутор и пождався в Петербург через Чигиринщину, где было имение его старинного приятеля Грабовского, Киев и Москву.У Грабовского ему не очень-то и понравилось то, что старинный друзяка-литератор покинул письменництво и занялся сахароварением.Поэтому погостив с неделю, поехал к Киива, где прожил У Тарновского где-то с 10-12 дней, на словах, ожидая, пока из знаменитого Кролевецкого ярмарке не привезут ему тулупа, без которого так не удобно было в холодном и влажном Петербурге. В действительности же он выжидал благоприятного момента, чтобы попрохати у Тарновского средств на издательство украинских книжек и на организацию украинской типографии.Отримавши заверение, что все средства, потраченные на издательство украинских книжек будут здесь же компенсированы и взяв аванс в 500 рублей, отбыл в Москву. В Москве он пробыл тоже где-то с неделю, напрасно пытаясь наладить дела с цензурой. Он жалится Тарновскому в листе от 28.09.з Москвы: “ Цензоры наши находят в осадном положении: их бомбардируют столоначальники и разные чиновники министерства погашения талантов вот имени Министра и его достойного товарища.Те человеческие мысли, которые Вы читаете иногда в “ Русаком вестнике” суть смелые вылазки осажденных.Но они едва держат на своих местах...

Прошлое царствование образовало такуюмассу безчувственных формалистов, что усилие из скольких разумных деятелей производит едва заметное влияние на дела правления.Его приемник найдет готовую машину, которую перестроить вон не сумеет, а сломать не сможет. Вот этого и постановление прекрасных людей на высшие места остается бесполезным...”

Поручив Аксакову, вторую тогдашнего главного цензора - обер-прокурора Синода графа Толстого, заниматься цензурой “Черного Совета”, Кулеш поИхав в Петербург, чтобы после того путешествующего отдыха опять погрузиться в дела. Он таки смог за короткое время обустроить украинскую типографию и 26.11.56 уже может рапортовать В.Тарновскому: “ Я образовал здесь малороссийскую типографию, из которой сперва наборщики бежали, говоря, что набирать эту тарабарщину – все равно, что набирать по гречески, но теперь так искусились, что после второй корректуры можно подписывать печатать…»

Те 500 рублей, что дал ему Тарновский едва-едва хватило на бумагу и на печать. На то, чтобы напечатать “Черный Совет” денег уже не Нзалишилось.Та и лучше было познакомить публику сначала с российским ее вариантом.К тому же это еще было и очень вигидно- Аксакови, от имени “Русской беседы» заплатили ему по 100 рублей серебром за лист печати, да и еще 500 особенных экземпляров...

Зато с изданием 2 тому “Записок о Южной Руси” дела затягивались з-

за задержки со статею об Остряницю. Чтобы не терять времени и чтобы не простаивала типография, Кулеш лихорадочно печатает “Повесть о Борисе Годунова и Дмитрия Самозванце”, написанную им еще в Туле. 24.12.56 он пишет Тарновскому :” Отсе, гулящими днями написал я добрую книжку.”Граматку для людей, которые желают просветить свой ум наукой”. На сию книжку денег у Вас не буду просить, потому что уже нашлись такии, что дают на нее деньги, как на церковь. Хочу пустит по 6 копеек, а дороже всего по гривеннику ( что будет стоять печать и бумага), а напечатав 10000 экземпляров.Когда бы только Бог дал, чтобы пропустили...”

Щож, цензура таки пропустила ту “Граматку”, и не пошла книжка в народ.

Поступили эти книжки у книжного магазина Киива и других губернских городов Украины. Конечно, первыми новыми книжками заинтересовались “просвищени” помещики.Но 80% тех украинских помещиков составляли поляки.В “Граматци” же были материалы, которые содержали донимающую критику польской шляхты, рассказывали об издевательстве ее над простым украинским людом. Шляхтичи стали писать Генерал-губернатору, начальнику 111 отдела кн. Долгорукову, самому царю.

За их требованием Киевский генерал-губернатор приказал опечатать “Граматку” во всех книжных магазинах генерал-губернатора и просил других губернаторов Малороссии сделать то же. Кулишу же порекомендовал выпустить второй наклад, такой нужной для украинского просветительства книжки, уже без этих антипольских материалов...

Как видите, дел были многих, и далеко не все удавалось.Виновной во всех тех бедах всегда оставалась Александра Михайловна. Ее мигрени за время странствий Пантелеймона прекратились. Но вернулся он, вернулись лихорадочные поиски то одних бумаг, то других, вернулись ежедневные гримання на нее и ее осознание своей зайвости в жизни мужчины.Они даже не спали уже вместе.Не выдержала она и перед весной решила направиться на Україну.куліш не отрицал. Он уже не видел в жене той юной девушки, в которую был влюблен.С того места ее уже вытеснила Маня где Бальмен,щоправда и она там долго не осталась, уступив Саше Милдорадовичци.Куліш пишет Плетньову 15.03.57 о том, чем занимался всю осень и зиму:

“ В меня теперь время расписано так, как в старика немца. Я взялся издать сочинения Гоголя и ко мнет носят по три и по четыре комплектных листа корректур в сутки из двух типографий.При этом я выпускаю в свет две свои книги – “ Черную совет” на малороссийском языке и 2-том “ Записок о Южной Руси”, при этом я завожу в Москве собственную типографию; при этом я готовлю к печати две книжки, которыми оная займется для дебюта; при этом привожу в порядок огромный сборник малороссийских народных песен и хлопочуц о соединении в один двух малороссийских словарей, составленных людьми с большими претензиями на бессмертие; при этом надобно обработать написанный в Туле роман « Искатели счастья», который во многих местах оказался нижет моей критики; при этом веду обширную корреспонденцию и рассылаю свои книги ( к появления на свет « Черной Рады» подписчики прислали мнет 500 рублей серебром, что почти окупило издание.); при этом я проводил к Москвы Александру Михайловну, которая уехала встречать весну в Малороссии; при этом в меня на руках был и к сим пор остается сошедший с ума племянник Гоголя и его бестолковые дети; при этом я готовлюсь к поездке по Европе и отмечаю в разных книгах места, которые мнет выписывает писец, чтобы иметь всегда под рукой библиотеку всего мной читаного…»

Это был один из последних дружеских листов к Плетньова. Петр Алексеевич очень уважал Александру Михайловну.Сочувствовал ее мукам и то, что Кулеш отбросил ее так, как не потриб, положило конец близким отношениям Кулиша и Плетньова...

Кулеш, наконец, хоть наостанок показал жену Аксаковим.Віе же ей все время твердил, что она тупая сельская замарашка и только опозорит его перед високоосвитченними и воспитанными аристократами.А вот что писала 12 января 1857 В.Аксакова к сестре во вторых М.Карта сапожной:

“ – Суббота 12 января 1857.На етой неделе появился совершенно неожиданно Кулиш, вторoго дня вон привез к нам свою гоню, о которой так много предупреждал, говоря, что оная не получила особого воспитания и т.д.Чудной человек!И что же ? Его жена чрезвичайно милая и простодушная Женина, прекрасной тип украинской Женини, исполненной бескористной любви, преданности и самопожертвования, доходящей даже к самоунижения.Например оная теперь эдем на Украину только потому, что боится связать мужа своей болезнью, отваживается разлучиться с им, возможно даже не поедет с им заграницу, считая что будет там мешать эму любоваться всем, чем мог.Разумеется, частично это дошло к болезненных размеров, эта боязнь быть обузой для кого бы то ни было своей болезнью, но это вполне понятно.У нее очень испорчены нервы, и душа в нее слишком ранимая, - оная живо чувствует искусство и все поэтическое ( как и весь народ),а теперь оная даже не способна спокойно радоваться чему то в этом роде…»

Раньше, когда они расставались на короткий срок, он ежедневно писал ей листы.Они были для него словно дневником.Таким себе романтическим романом-дневником в листах.Теперь же эти листы стали жидкими, сухими, как например этот от 16.01.57: “...Знай же теперь, прояк выйдут письма, то Записки о жизни Г. Прекратятся, потому что всяк будет думать, что в письмах все то есть.Запобігаючи этому злу продал 400 екз. За 800 р.сріблом Бузуговичу и деньги взял.Ітак вот мой барыш : розийшлось экземпляров 700 по 3 руб, значит, я взял 2100 руб, а сотню экземпляров кладу то на подарки, то на пересылку.

Я советов, что розвязався с этими записками. Когда посовитуеш, то продам и Записки о Южной Руси, так, чтобы вернув издержки, узять за 2 тома бариша 2000 р.ср. Ишь, как я ввесь перешел в деньги, языков тот жид. Черный Совет придержу и буду продавать понемногу.Да и не купят Москали.Вот веду расет о Гоголе, которого буду печатать.Виходить чистого бариша, как купит Бузугович все издание, не меньше 25000, а моя 1/10 значит 2500р.ср.,це же нужно! “

Он просто этим листом хотел досказать жене, что и сам умеет хозяйнувати. Что не только она умеет решать его финансовые проблемы.Жалко только, что все те расчеты так и остались на бумаге.Когда он стал рассчитываться за папер, за печать, за квартиру, за еду, у него опять остались какие-то копейки, которых явно не хватало на взлелеянное в мечтах путешествие в Европу...