Трудно описать состояние души ребенка: пишущий человек наверняка вышел из этого возраста, и его память вряд ли сохранила те малейшие и тонкие нюансы, которые составляли прежде ось его ощущений; некий позвоночник, состоящий из множества суставчиков. При потере одного из них визуально ничего не измениться, но внутреннее содержание этой огромной вселенной потускнеет и станет обыденным. Наверное, потому никогда не исчезнет из мира проблема отцов и детей. Из эпохи в эпоху, их века в век, из поколения в поколение взрослые и дети не могут понять друг друга. Первые говорят: «Слушайте нас – мы были там, где сейчас вы, мы знаем как лучше, мы хотим вам только счастья, слушайте нас и мы поможем вам избежать ошибок, которые совершили не слушая собственных родителей!». «Нет, - кричат вторые, - дайте нам жить своей жизнью, совершать свои ошибки, чтобы потом рассказать своим детям как лучше, правильнее и легче построить их жизнь!» Вот такой круговорот отношений, а все потому, что потеряны суставчики - суета взрослой, не всегда праведной жизни, пережитые страдания, приобретенная в них способность лжи и лицемерия, в угоду выживаемости, навсегда лишили взрослого человека той первозданной душевной чистоты, которую вдохнул в них Всевышний при первом крике выходящего из лона ребенка.

 

Яшка любил кататься на лыжах. Задолго до наступления первого снега они были натерты специальной мазью, терпеливо ожидая в углу своего звездного часа. И как только белое покрывало укутывало их массив новостроек, который вырос не вдалеке от лесопарковой зоны, Яшка прокладывал первую колею. Он мог кататься часами, время переставало существовать для него, когда он, и не скользил словно, а парил над землей, плавно и размашисто меряя метр за метром территорию любимой, хорошо известной им лесопарковой зоны. Он, со своим закадычным другом Валькой, устраивал импровизированные соревнования между малолетними любителями этого грациозного вида спорта. Яшка никогда не одерживал победу, покровительственно отдавая лавры тому, кто бежал за ним. У двух друзей был излюбленный маршрут, привал и даже своя тайна – тропа, ведущая неизвестно куда и неизвестно кем проложенная. Несколько раз они пытались пройти по загадочной колее, но какая-то неведомая сила наводила на них страх и ребята, так и не достигнув заданной цели, возвращались обратно.

Пробежка на лыжах была самым лучшим средством от дипрессий, которые непременно бы настигали нашего юного героя, после очередных ссор с матерью. Но этого пока не случалось, может потому, что Яшке просто было еще невдомек о таком взрослом термине и о тех удручающих последствиях, которые влечет за собой это непонятное странное слово. А может быть в силу его молодости и занятия любимым делом, горькая обида сменялась бесшабашностью и присущая детскому возрасту чистота прогоняла тучи сомнения и заставляла вновь и вновь радоваться маленькое сердечко.

Ссоры с матерью были постоянны. После того как погиб отец, она, казалось, перестала быть матерью. Ее невнимательность, граничащая с равнодушием, доводили ребенка до слез. Он понимал, что работа у нее тяжелая, нервная и в силу своих желаний помочь ей, старался, как мог. Как мог убирался в комнатах, как мог мыл полы, как мог и что мог простирывал. Ему до невозможности хотелось ее одобрения, чтоб как раньше – она потрепала его по волосам, прижала его к своему теплому телу, поцеловала в макушку, а потом, присев на корточки и очутившись своими серебряно-серыми глазами на уровне его глаз, тихо произнесла: «Я горжусь тобой, сынок, ты у меня совсем взрослый»… Эх, взрослые, взрослые, где же вы растеряли те позвонки на которых держалась ваша любовь к родителям, как же вы могли забыть собственную жажду быть любимыми, вызывать восторги и одобрения у немыслимо близких и неотъемлемо родных существ?!

Как бы там ни было, а мать Яшки с потерей мужа потеряла всякий интерес к окружавшей ее жизни. Ей было все все равно. И только заложенный самой природой инстинкт материнства заставлял молодую женщину продолжать жить.

Яша некоторое время жалел мать, списывая ее холодность и плохое настроение на недавно постигшее их горе, но шли месяцы, а мать не менялась. Шрамы на детском сердце заживают быстро, оставляя легкую вуаль грусти, а взрослые душевные раны иногда кровоточат очень долго, а то и вовсе не заживают, являя собой отчаяние и безысходность. Но детям об этом ничего не известно, они круглосуточно нуждаются в любви и любят своих родителей тоже круглосуточно.

Поток материнской любви, нисходящий на нашего героя, прервал свое течение, и его маленькое сердце первый раз в жизни посетило очень взрослое и непонятное чувство – одиночество…

- Ну, чё? Опять с мамашей поцапался, - то ли спросил, то ли констатировал Валька,

усердно орудуя перочинным ножичком над будущей рогаткой.

- Опять, - вздохнул Яшка

- Да-а-а…, - вторил вздохом ему в ответ закадычный друг, - Трудно тебе.

Яшка ничего не ответил, он поковырял ботинком рыхлый снег, слепил из него увесистый комочек и вложив в размах силу обиды, бросил, специально не целясь, попав в ствол огромного развесистого дуба.

- Айда на лыжи!

- Айда!

Они шли молча, лыжня в лыжню друг за другом. Настроение было подавленное, тогда Валька, выпуская в мороз клубы пара, прерывистым от бега голосом, произнес:

- Слышь, че? Я вот когда свою маманю задобрить хочу я полы ей мою или окна. Она

счастливая потом ходит. Может и тебе полы помыть?

- Мыл и полы и окна… она и не замечает…

- Хм… плохо, - Валька задумался, и некоторое время ехал молча, - Слушай, чё! –

парнишка аж взвизгнул от найденного, как ему казалось, решения, - А ты цветы ей купи… Бабы это обожают!

- Она не баба, - тихо промолвил Яшка и остановился. Идея с цветами ему

понравилась, - А что, точно - куплю цветы, полы помою, картоху сварю… Может получится? Как думаешь? – с надеждой и благодарностью обратился он к другу.

- А чё? Конечно, поможет! Сто пудов! Только вот дороговато они стоят в это время.

- Ничего, я наскребу…

- И я помогу. У меня тоже есть немного…

Увлеченные найденным решением, мальчики не заметили, как опять оказались в начале тайной колеи. Не сговариваясь, они повернули обратно, по направлению к дому. Настроение их явно улучшилось, но вдруг Яшка резко остановился и, обернувшись в пол-оборота к Вальке, серьезно спросил:

- А если это не поможет?

Валька, не ожидавший такого хода действия, не сразу нашел что ответить.

- Если не поможет, - повторил он, одновременно размышляя, - если не поможет,

значит… значит… - и тут его опять осенило, - Значит она тебе не родная! И взяла она тебя в детдоме! Только, - паренек положил руку на плечо другу, - поможет, вот увидишь.

В доме все сияло чистотой. На столе стоял букетик из трех гвоздик. На плите паровала картошка, а сердце Яшки трепетало от предвкушения. Вот, наконец послышался знакомый звук открывающегося замка и в квартиру зашла мать. Не раздеваясь, бросила сумку на пол, села на стул в прихожей, вытянула ноги и закрыла глаза. «Устала, - подумал сын, - сейчас я ее обрадую, - улыбнулся он мысленно».

Яша подошел ближе и стал расстегивать пуговицы старого материнского пальто. Мать открыла глаза:

- А, это ты? Привет. Не мешай, дай посидеть.

- Я не мешаю, я помочь хочу… Раздевайся, пойдем кушать

- Не мешай, дай посидеть. Ни рук ни ног не чувствую… Наемся еще…

Мальчик отошел не рискуя быть настойчивым. «Ничего, - подумал он, - сейчас она зайдет в кухню и…» Он не успел додумать, что потом случится, как услышал знакомый раздраженный тон в голосе матери:

- Господи, ну что за духота такая?! Неужели так трудно держать форточку открытой?

- Она открыта. Просто я картошку варю…

- Картошку?! – мать переходила на крик, - а суп кто есть будет? У нас свиней нет.

Картошку, видите ли, ему подавай! Это тебе что, ресторан, чтоб кушать на заказ?!

Мать направлялась к кухне. «Сейчас - она успокоится, - думал Яшка, сейчас она увидит цветы и успокоится». Но материнская реакция превзошла все мальчишечьи ожидания

Мать несколько минут смотрела на стол, словно силясь вспомнить, где и когда она видела нечто подобное, подошла ближе, нагнулась к одному из цветков и понюхала его.

- Живые?

- Да, все три… живые. Нравятся? Это тебе… мама.

Он произнес последнее слово, вложив в него всю жажду нежности по материнской ласке. Он уже сделал первый шаг, чтобы утонуть в ее объятьях, чтобы раз и навсегда растопить лёд, сковавший родное сердце, но ее слова определили дальнейший роковой для обоих ход событий.

- А на какие шиши, позвольте узнать?! А?! Я тут как лошадь спины не разгибаю, а он

цветочки покупает? Ах, ты сволочь!

Она размахнулась и ударила его по щеке…

Что происходит с детьми в таких случаях? Вы помните? Нет, не помните. Вы этого не можете помнить. В этот момент срабатывает защитная функция памяти детского организма...

Яшка пришел в себя только на улице: он был на лыжах, в лесопарковой зоне с навязчивым и горьким словом во рту: «Не родная, не родная… не родная…»

Он даже не сразу понял смысл того, что повторяли его губы, того, что стучало в детском воспаленном мозгу. А когда понял маленькое сердце охватило беспредельное чувство холодного одиночества и ему захотелось умереть, исчезнуть, не быть, раствориться в этом снеге, в этом воздухе… потому что горе, свалившееся на него, было намного больше его самого…

На улице стемнело. Парк пустел, а Яшка все ездил на своих любимых лыжах и понимал, что больше ему некуда возвращаться. И в который раз мальчик остановился перед страшащей колеёй, которая была проложена неизвестно кем и вела неизвестно куда.

Теперь страх не пугал его, он манил Якова, делал его мужественнее и взрослее. Это, наверное, не очень хорошо, когда дети взрослеют раньше положенного Богом срока. Почему это происходит? Потому что взрослые берут на себя Божью волю – править душу ребенка, закалять ее непомерным горем или наоборот – выращивать в тепличных условиях и все оттого, что потеряны суставчики памяти, навсегда лишившие взрослого человека той первозданной душевной чистоты, которую вдохнул в них Всевышний при первом крике выходящего из лона ребенка.

 

Яков прошел уже довольно много. Все его тело ломило от усталости. Но колея упрямо вела и вела, четко вырисовываясь на белоснежной поверхности. Был момент, когда мальчик обернулся назад, то ли передохнуть захотелось, то ли определить пройденный путь. Но когда он оглянулся, то колеи сзади себя не обнаружил. Но он не испугался на этот раз. «Буду иди вперед, пока есть силы… А не станет сил, лягу здесь и умру». Он шел и шел, подгоняемый словом «не родная», шел и плакал, каждой слезинкой оставляя белому снегу свое детство. Пришел момент и Яков упал. «Все… конец, - подумал он, - больше не могу» Мальчик закрыл глаза и тут услышал непонятный звон. Усилием воли он заставил себя посмотреть вперед. В ста метрах от него стояла маленькая церковка, а перед ней маячила чья-то одинокая фигура. Присутствие живой души обдало его новыми силами, он поднялся и поспешил навстречу. Подходя ближе Яков замедлил ход, он понял, что человек этот женщина, что она плачет и молится. Мальчик поначалу не решился беспокоить ее и невольно прислушался к стонам и причитаниям молившейся:

- Господи, как же грешна я, как же грешна… прости меня, Господи! Только сыночка

верни, Умоляю. Сыночек родной мой, кровинушка моя, прости меня, дуру, вернись,

вернись, сыночек, Господи, прости…. Прости…прости…

Я ков непроизвольно пал на колени и тоже стал молиться. Вернее не совсем молиться, а скорее жаловаться Богу:

- Господи, ну почему меня так не любят? Я ведь хороший, Господи. Верни мне маму,

мою родную маму. Сделай так, чтоб эта тетя стала моей мамой! Ну что тебе стоит. Разве могут дети жить без мамы? И я не могу… не могу… Господи…

Выплакавшись в который раз, он подошел к женщине, положил на ее вздрагивающие плечи ладошку и произнес:

- Тетя, можно я буду вашим сыном?

Женщина вздрогнула от неожиданности и обернулась. На уровне мальчишечьих глаз засветились две серебряно-серых полных слез, отчаянья и мольбы звезды. Это были глаза его матери. Он взял ее лицо в свои закоченелые ладошки и произнес одними губами:

- Родная…