«В поле – непогодушка, -

Ветер прилетел.

Вдруг на ветке скворушка

Песенку запел…» - Нина Ивановна едва касалась клавиш. Ребята пели.

Странная грусть и тишина расплывались по залу бело-голубой дымкой. Дымка эта стала скоро прозрачным куполом. И странное, очень редкое чувство единства больших и маленьких, птиц и деревьев. И кого-то очень дальнего и родного под этим голубым куполом.

Полунаклон головы, полурасслаблено колено…

…За окошком качнулась ветка, тёмный круглый глазок строго глянул на Ирку, отщёлкал свою короткую упреждающую телеграмму и тяжело поднялся вверх.

- Ни фига себе! Скворушка?!. – только и успел открыть рот Федька.

- Скворушка. – согласилась Ирка. У неё перехватило горло и второй куплет со всеми – уже не получился. - Воздуха не хватало. Было жарко и холодно. Казалось, отовсюду налетал ветер. Он рвался даже изнутри, из Иркиной груди, будто грустил о своих братцах-ветрах.

Нина Ивановна качнула ей головой на дверь. Ирка потихоньку вышла. На кашель её пришла медицинская сестра Маргарита Николаевна:

- И что тебя дома никто не полечит?

- Мама занята очень. Она приходит только ночью. Утром и вечером у неё уроки в техникуме. А папа… - она опять закашляла.

- Работает?

- Угу.

- Пойдём-ка в изолятор. – Маргарита Николаевна тихонько прикоснулась к Иркиному лбу, к шее: – Нет. Температуры у тебя нет. А пульс…

- Тарахтит? – насупилась Ирка.

- Тарахтит. – улыбнулась Маргарита. – Ма-а-ленькую таблетку дам. (Она разломила пополам большую из пачки). Погуляй. Но в гущу ребят не ходи. А я поищу твою бабушку. Позвоню ей на работу.

- Ладно. – кивнула Ирка.

Одиночества не получилось. Едва затихла музыка в зале, вылетел пулей Федька:

- В больницу её! Или в изолятор. Чтоб людей не заражала.

- Я тебя в бочку посажу! – пригрозила Маргарита.

- У тебя её нет. – усмехнулся Федька.

- Не у тебя, а у Вас – поправила Маргарита Николаевна.

- И у вас нету – не унимался Кислов.

- Есть. С огурцами. Но в погребе. Закрою!

- Вот и хорошо. Буду жрать солёные огурчики.

- Кисляндия! Ты заткнёшься или нет? – со всех сторон к нему подступали ребята.

- Да ладно! – пробурчал Федька, натягивая сапоги.

Ребята собирались у шкафчиков - на прогулку. Ирка долго возилась с шапкой. (Пуговица никак не хотела застёгиваться).

- Дай-ка я! И шарф тебе повяжу сверху, а не внутрь. Не простудилась чтобы. – Олежка застегнул её пуговицу, затянул на спине шарф и уже наклонился к сапогам.

- Тили-тили тесто!.. – Он не обращал внимания на Федькины закидоны: убедился, что обувка сидит прочно и первый встал с ней в пару у двери.

- Знаешь, пойдём с нами в войнушку! Разведчиком нашим будешь – вдруг выпалил Федька.

- Да какой из меня разведчик! – грустно улыбнулась Ирка. - Я же кашляю…

- А скворушка-то на тебя смотрел. - Ирка только пожала плечами.

- В путь – дорогу дальнюю

Скворушке лететь.

Песенку прощальную

Как ему не спеть? – Ну пойдём, медсестрой нашей будешь…

- Чего пристал к человеку? - оборвал его Славик.

- А ты никуда не уедешь? – вдруг обернулся он к Ирке.

- Да нет, наверное.

- И мне почему-то тоже кажется, что мы тебя долго не увидим. – выдал Олежка.

- Креститься надо, когда кажется! - пропел Федька. – Приедешь – нам чего-нибудь привези…

- Да что вы заладили?.. –

 

В обед за Иркой пришла баба Нина и увела её к себе.

- У меня поживёшь пока. У нас тут красиво!.. – И впрямь садик у бабы Нины (ни то что у бабушки!) точь-в-точь как в сказке: везде уж почти листья облетели, а здесь ещё машут жёлто-красными ладошками клёны, яркие георгины принарядились как на бал. Стоят, красуются над жёлто-зелёной травой. На золотые шары поглядывают свысока, над подсолнухами посмеиваются. Но самое странное – было впереди.

Баба Нина взяла Ирку за руку и отвела в беседку. Ох уж и беседка была! Вся-вся – прозрачная , тёплая, душистая. Внутри, обвиваясь по длинным шпагатикам цвели… Розы. Белые, розовые…

У Ирки аж дух захватило.

Где-то вдалеке играла тихая музыка и сквозь неё - ещё тише – щёлкал скворушка.

- Полюбуйся пока. А я тебе обед разогрею. – Баба Нина ушла. А дальше – всё было сказкой: цветущие пальмы в кадках, цветы на подоконниках, в цветниках, и большой попугай в короне, встретивший её по-королевски:

- Здравствуйте! Здравствуйте, Ваше Высочество!

- Здравствуй. – ответила Ирка – Никакое я тебе не высочество.

- Руки помыла? – не отставал попугай.

- Ты разговариваешь?!. – попугай насмешливо окинул её взглядом с ног до головы, прищурился:

- Позор! Позор!..

- Да ладно, успокойся. Помою, конечно.

- Хрю! Хрю!.. Хрю-хрю… - не унимался попугай.

- Ну ты и вредина!

- Да это он не тебе. – баба Нина открыла дверь в терраску, ласково взяла Ирку за плечо. – У нас тут Боря есть. Это он мне напоминает, чтобы и Бориску не забыли покормить…

- А где?

- В сарае.

- Да ему ж там темно! – возмутилась Ирка. – И холодно…

- Да нет, - улыбнулась баба Нина. У него шкурка толстая и жирку много. А тебя-то вот подкормить надо. Ни чета Борьке. Ты солнышко любишь, а Борис наш от света в тряпочки зарывается.

- Ладно. – вздохнула Ирка. Ещё увижу.

Есть совершенно не хотелось. Баба Нина ругаться не стала. Просто покачала головой и выложила Иркину еду в мисочку. А потом они пошли в спальню - читать сказку про китайского императора и про соловья. (Соловей так красиво и душевно пел императору песню, что даже Смерть от него ушла.)

- А он тоже кашлял, император этот? – вдруг спросила Ирка.

- Наверно, кашлял. – согласилась баба Нина. Да ты к чему это, Скворушка?

- Скворушка? – Ирка подняла глаза на окошко.

- Тук-тук! Тук-тук! Тук!

- Батюшки! – всплеснула руками баба Нина. – А я ведь думала, что ты улетел со своими… Сейчас, мой хороший… Сейчас я тебя покормлю.

- А я? – встрепенулась Ирка.

- А ты погрейся. Постель тёплая. Очень ветрено во дворе. А у тебя – температура. Вон ладошки горячие какие, и щёки красные, и губы, и язычок. Со Скворушкой – завтра увидишься. Раз поздоровался, значит, ещё побудет пока.

И Ирка уснула. Ей снился жёлтый песок и море, набегавшее барашками на берег. По песку бесцельно слонялся доктор в белом халате и открытых сандалиях. (Наверное, он грел ноги).

А поодаль от него – на терраске – светлые парусиновые кресла. И в них – усталые, грустные люди. Они не купались, не загорали и даже ничего не пили. Просто грустно смотрели перед собой.

Ирка прошла мимо. На неё никто не обратил внимания. Казалось, что её просто не замечают. Будто нет её вовсе. И ещё она слышала, как доктор беседует с какой-то женщиной. Он разводит руками и постоянно твердит одно и тоже слово: «Коклюш». Потом они ругались и Ирку потянуло к морю.

 

У моря, на ветру, в таком же парусиновом кресле, прикрывшись полосатым пледом, сидел старый негр. Он выглядел очень слабым и усталым. И Ирке захотелось побежать к нему, обвить руками его шею и гладить, гладить его седые курчавые волосы…

Но он будто понял – резко повернулся к ней, сложил крестом худые жилистые руки и, грустно улыбнувшись, покачал головой.

- Почему?!. Ну почему?!. – и она вдруг вспомнила про китайского императора, про Смерть, что сидела у него на груди, и, уже не сдерживаясь, рыдала во весь голос.

Она неслась торпедой к молодому врачу, который всё ещё спорил с той женщиной. Женщина пыталась рассказать ему о старых методах народной медицины. (Она называла их клиникой Самаэла)… А он кричал, что всё это – шарлатанство, что ему не платят и нечего возиться с нищими… Что жемчуг и так дорог…

Ирка изо всех сил вцепилась в полы его халата, но он был неумолим. Она мутузила его кулачками, но врач только отдёргивал ноги…

- Всё ясно. Тебя самого лечить надо. Ты глухой и слепой. – осенило Ирку. И она изо всех ног помчалась к огромной клумбе, где пышно цвели хризантемы. Потом – на причал…

…Ещё и солнце не собиралось клониться к закату, ещё орали на причале голодные чайки, выхватывая из сетей трала рыбу, как она уже неслась обратно – с жемчужиной в левой руке и с хризантемой – в правой, крепко зажав их так, что краснели пальцы. Только бы успеть…

Вот это – здание больницы, это – терраска… Скорее, скорее к Нему…

Они вместе вскипятят чай и Ирка бросит туда жемчужину (только бы разбить!) и лепестки хризантемы.

- …А …Это Вы, мастер Самаэл?.. – старик с трудом разжал веки и даже попытался улыбнуться. – Я очень, очень люблю Вас. – Улыбка играла на его лице, светилась в каждой морщинке. – Дождался! Дождался! Старый дурак… - ветер нежно трепал его седые волосы, перебирал кисточки пледа. Улыбка – тёплая, нежная застыла в сухих глазах его и на губах. И он её не прогонял.

Потом на пляж пришли два сильных уборщика. Они накрыли пледом его курчавую голову и, взявшись с обеих сторон за кресло, понесли к ограде.

А Ирка так и осталась стоять посреди остывающего песка: в одной руке – жемчужина, хризантема – в другой.

…Грустный зелёный дедушка, выйдя из ограды, резко взял её за плечо, пройдя сквозь неё - и слёзы – крупные, горькие (не меньше той бесполезной жемчужины, что лежала в её зажатой руке), сбегали с Иркиного носа.

 

Миновала ночь. Яркое полуденное солнце заглянуло за шторы спальни.

Беспокойно прохаживался по подоконнику Скворушка. Лишь Ирка спала. Щёки её, в солёных дорожках, были бледны, лицо осунулось и от ресниц к подбородку легли глубокие серые тени.

- Дышит? – забеспокоилась баба Нина.

- Дышит. – кивнула ободряюще врач. – Пульс – ниточка. Давление низкое очень. Но всё будет хорошо. Это лизис.

За окошком защёлкал – засуетился Скворушка.

- Ишь ты! – удивилась врач. Всё понимает, птаха божья. –

Она тихонько взяла Ирку за запястье. Яркая, крупная жемчужина выкатилась из её ладошки на пододеяльник. Рядом лежала смятая головка жёлтой хризантемы.

- Странно. – улыбнулась врач. – В старину так лечили коклюш: «Жемчуг, желчь змеи и жёлтая хризантема». Откуда это у неё?

- Да нашла где-нибудь. А хризантемы жёлтые – у соседей растут, за оградкой.

«В путь-дорогу дальнюю

Скворушке лететь.

Песенку прощальную

Как ему не спеть?!.» - неслось по радио из кухни. И в унисон ребячьей песне запел-защёлкал за окном Скворушка.

Ирка с трудом открыла глаза, повернула к окошку голову и, улыбаясь, допела:

«Ветка чуть качается,

Дождик не кончается.

С нами старый Скворушка

До весны прощается.»