По земле тихо клубилась пыль. Размолотый колесами машин песок, который тоннами высыпали на тротуары и дороги зимой, к весне превращался в черную пыль. Тучи пыли, подхваченные весенним ветром, взмывали высоко, застилая небо. Сквозь черный пылевой туман едва проглядывал желто-бледный диск солнца. Эта пыль оседала в легких, скрипела на зубах и забивала нос.

 

Дворник, Никодим Постулариевич Веткин, слыл среди соседей справным мужиком и бережливым хозяином. Потому он не давал пыли разлететься и споро собирал ее в рогожные мешки, которые оставил ему в наследство отец.

 

- В хозяйстве оно все сгодится, -

 

размышлял Никодим вслух, крепко завязывая бечевкой туго набитый пылью семьдесят третий мешок, и стаскивая его в подвал, где ему, как лучшему дворнику района, выделили от домоуправления 14 пустующих сараев. Все 14 сараев Никодима были полны всякого добра. Выбросит кто поломанную табуреточку или пакет из-под сметаны, а Никодим тут как тут, подберет выброшенное – и в сараюшко свое. Люто не любили Никодима окрестные бомжи за это, грозились побить, но потом плюнули на него и перебрались в другой район.

 

Отец Никодима Постулариевича, потомственный дворник Постуларий Ксенофондрович Веткин, приходился правнуком Агафонию Иосаниловичу Веткину, гвардии лейб-дворнику императорского подворья российского монарха Александра 1-го. В семье Веткиных ходила легенда о том, как Агафоний Иосанилович удостоился похвалы от самого императора за то, что однажды изловчился подхватить на лету лошадиное говно царского экипажа, за что, помимо царской похвалы, получил ощутимо кнутом от строгого кучера.

 

Упакованную в мешки пыль Никодим Постулариевич собирался использовать следующей зимой, чтобы посыпать ею дороги и тротуары, а песок, положенный ему от домоуправления, он ссыпал через отверстие в верхней части двери в одну из двух своих комнат. Через это же отверстие он проникал в комнату с песком сам в солнечные дни и загорал на личном своем песчаном пляже в длинных, до колен, сатиновых черных трусах и в синем, засаленном ватнике, доставшемся ему в наследство от папаши. На голове во все дни, и летом, и зимой, Никодим носил прадедов заячий треух, пожалованный прадеду, Нифонту Агафониевичу революционными матросами с крейсера «Залп Авроры по Зимнему» за участие в революции. Прадед тогда вывел матросов на след известного террориста-контрреволюционера, аптекаря Хайкина Соломона Исаковича, который проживал по соседству с дворником. Аптекаря тут же во дворе шлепнули. Уже наутро Нифонт Агафониевич здорово жалел об этом, так как у аптекаря он всегда мог разжиться спиртом, продуктом, горячо любимым и почитаемым всеми поколениями рода Веткиных.

 

Итак, закончив собирать и перетаскивать в подвал мешки с пылью, взопревший, но довольный Никодим Постулариевич заспешил по обычаю в пивную. Три кружки пива он получал бесплатно за то, что якобы убирал тротуар возле пивной. Для усиления эффекта уборки в пивную он входил в фартуке и с метлой. Молодой бармен Леша, видя метлу, наливал пива без разговоров, и Никодим Постулариевич, не выпуская метлы из рук, умудрялся ухватывать три кружки разом и благополучно доносить их до стола. Никодим никогда не выпускал из рук того, что в них попадало...

 

На этот раз от избытка чувств, вызванных богатой добычей пыли, Никодим Постулариевич выпил больше обычного. Над ним, в пыльно-табачном облаке, несколько раз проносилась идея, ухватить смысл которой потомственный дворник никак не мог, отчего переживал и покрывался пятнами, стучал кружкой по столу и громко икал. Наконец, идее надоело витать и мучать бедного Никодима Постулариевича, и она позволила себе посетить темный мир разума нашего дворника. Шок при этом пережили оба.

 

- Объявляю независимость!, -

 

вдруг истошно заорал Никодим Постулариевич, и шумная, раскрепощенная публика пивной с любопытством уставилась на дворника.

 

- С катушек съехал, -

 

коротко прокомментировал ситуацию Потап, уважаемая и колоритная личность, без которой этот подвальный пивной рай невозможно было себе представить. Потап знал все обо всех, и за это ему наливали. Но задобрить взыскательного к людям Потапа было невозможно. Короткие характеристики, которые Потап давал людям, никогда не были положительными. «Пидор», «гнида», «лох», «чмо», «дебил» - вот самые приличные определения, которыми удостаивал Потап людей. Многие ему верили, задабривали в надежде, что выставляющего выпивку тот не станет характеризовать уничижительно. Но скорее Эльбрус перешел бы с Кавказа в Гималаи, чем Потап снизошел бы до лестной характеристики человеку.

 

- Чмо, -

 

добавил Потап, и прихлебывая пиво, продолжил прерванную беседу с собутыльниками.

 

А тем временем, в голове Никодима Постулариевича вызрел план. Дворник решил стать полностью независимым от Бога. Независимость давалась с трудом, неокрепший разум потомственного дворника завел с Невидимым Собеседником приблизительно такой диалог:

 

- А как же жить думаешь, любезный, ведь и жизнь от Меня?, -

 

радостно вопрошал Никодима Невидимый Собеседник, на что дворник хмуро, но задиристо ответствовал:

 

- А вот так и буду!

 

- И на заповеди Мои наплюешь? –

 

так же радостно умилялся Невидимый Собеседник.

 

- А кто ж на их не плюет? –

 

искренне изумлялся Никодим Постулариевич, и блажил речитативом в ответ:

 

- И на заповеди, и на ближнего, и на Тебя, и на все..., -

 

за сим следовали нецензурные слова из потомственного лексикона знатного рода потомственных лейб-дворников.

 

- Вот, с энтого дня и объявляю, с понедельника, с мая месяца энтого года, День Собственной Независимости!, -

 

торжественно заключил Никодим Постулариевич непривычно для него затянувшийся диалог и отправился к стойке за четвертой порцией пива. Бармен понимающе кивнул и наполнил кружку. Компания завистливо косилась в сторону дворника:

 

- Везет халявщику, -

 

прокомментировал Потап.

 

В этот день Никодим надрался пивом больше обычного, до своей квартиры добрался чуть не на четвереньках, и, поорав для приличия, лег спать посреди комнаты, накрывшись ватником.

 

Разбудил Никодима Постулариевича яркий свет.

 

- Забыл лампочку выключить,

 

спросонья решил он и уже хотел было потянуться к выключателю, но выключателя нигде не было. Золотистый свет лился со всех сторон, всюду летали ангелы и слышались неземные звуки хора. Подлетающие близко ангелы громко шептались меж собой и восклицали, указывая крыльями на Никодима Постулариевича:

 

- Смотрите, он совершенно независим, совершенно, совершенно, -

 

восторженно щебетали они и трогали Никодима крыльями, искренне изумляясь и восхищаясь им. Никодиму было щекотно и тревожно одновременно. Он пытался понять, где он, и глупо хихикал от щекотки.

 

Внезапно свет погас и Никодим ощутил резкую боль от сильного пинка. Кто-то во тьме бушевал и устраивал разнос подчиненным, желтые уголья глаз вспыхивали во тьме недобро и зловеще.

 

- Тащи независимого, -

 

проревел властный голос, Никодима подхватили за руки и поволокли. Он попытался было противиться, но мощная затрещина охладила пыл его сопротивления. Наконец, бедного дворника бросили перед существом, природу которого определить было невозможно. Существо излучало ужас, взгляд его жег и испепелял душу. Никодимом овладел настоящий страх. Потомственный лейб-дворник шарил руками вокруг себя, привычно ища метлу, но метлы не было, вокруг не было решительно ничего, за что можно было бы зацепиться сознанию.

 

- Независимости захотел?, -

 

проревел из темноты злобный голос. От этого голоса становилось не по себе. Этот голос не оставлял надежды на милосердие а, напротив, обещал собеседнику нечто немыслимо, невыносимо мучительное и неизбежное.

 

- Будет тебе независимость, -

 

пообещал голос, но от этого обещания Никодим вдруг почувствовал себя именно так, как чувствует себя человек, обреченный на пытки.

 

Из тяжелого сна Никодима вырвал резкий звонок в дверь.

 

- Звоню, звоню, а вы не открываете, уж думаю, не случилось ли чего, -

 

затараторила почтальонша, вручая Никодиму письмо.

 

- Распишитесь, -

 

подала она ручку и квитанцию, и пошла разносить корреспонденцию дальше.

 

Никодим вертел конверт в руке и пытался по штемпелю определить отправителя. Штемпель был странный, о чем-то смутно напоминал рисунком, но о чем, Никодим не помнил. Волнуясь, он вскрыл конверт. На небольшом глянцевом листе со старинными вензелями чернилами была выведена единственная фраза:

 

С ДНЕМ НЕЗАВИСИМОСТИ!

 

Никодим похолодел, лоб его покрылся испариной, ноги задрожали и подкосились, перед глазами поплыли круги и сознание окончательно покинуло Никодима Постулариевича.

 

Добрый и ласковый доктор начал издалека. В отличие от Невидимого Собеседника доктор задавал простые вопросы. Доктора интересовало, какой сегодня день, месяц и год, как зовут Никодима Постулариевича, не было ли в его роду психических больных, на что дворник отвечал вполне вразумительно и лаконично. Доктор качал головой и что-то быстро записывал в небольшую книжечку.

 

- Поясните-ка мне голубчик про независимость поподробнее, -

 

ласково попросил доктор. Никодим замялся, покраснел и, потупив взгляд, с трудом выдавил из себя:

 

- Ну, это... Ну я решил, вообщем... независимость объявить...

 

- От кого же?, -

 

удивился радостно доктор.

 

- Ну, это... От Бога, -

 

засмущавшись, как-то неуверенно произнес пациент.

 

- Так-так, -

 

еще радостнее застрочил в книжку доктор и засыпал Никодима вопросами:

 

- Интереснейший случай, голубчик, интереснейший! Может, обидел Он вас чем? Заставлял в Церковь часто ходить, молиться много? Библию читать, Псалмы там всякие, молитвословы? Может, понуждал вас муки принять или деньги отдать повелевал?

 

- Врать не буду, не было этого.

 

- Тогда может быть, жить вам негде было или еды не хватало там, одежды всякой?, -

 

дотошно допытывался доктор,

 

- Чем, голубчик, Он вас так рассердил?

 

- А ничем!, -

 

вдруг посуровел Никодим.

 

- Просто так!, -

 

злобно, с ненавистью добавил он, но тут же осекся, вспомнив недавний свой сон.

 

Доктор с интересом слушал пациента и понимающе улыбался. Он работал в клинике давно и с грустью отмечал про себя, что эта, редчайшая ранее, форма шизофрении, за последние годы получила распространение, и даже пришлось выделить в клинике целое отделение, для больных этой загадочной формой психической болезни.

 

В палате, куда определили Никодима, народу было много. Все шумели, громко ругали Бога и призывали друг друга ко вниманию. Встав на низенький, привинченный к полу табурет, буйно ораторствовал невысокий, темпераментный черноволосый человек:

 

- Сакартвелло! Гамарджоба!, -

 

страстно выкрикивал он на незнакомом Никодиму языке, его не слушали, похоже, никто не понимал языка чернявого, каждый был увлечен собственными речами. Плотный лысыватый человек, душевно приобняв Никодима за плечи мягко заговорил ему в ухо:

 

- Воны, нэ пиймуть, дружэ, шо главное – цэ нэзалэжность!, -

 

Никодим кивал головой, делал вид, что со всем согласен, но в левом кармане держал незаметно для всех фигу. Жизнь налаживалась, постепенно беседы с добрым доктором стали ему привычны, и он скучал, если день проходил без душеспасительного разговора.

 

Периоды необъяснимой злобы к Богу все реже угнетали бедного Никодима, и все чаще на память приходил давний разговор с Невидимым Собеседником. Приятным теплом отзывался в душе Его вопрос, не дающий покоя:

 

- А как же жить думаешь, любезный, ведь и жизнь от Меня?

 

Взгляд Никодима подергивался мечтательной дымкой, он с трепетом в сердце вспоминал тот дивный, неземной свет и ангельское пение.

 

2006.05.03.