Паспорт горел трудно. Плотная бумага плохо поддавалась, тёмно-красная обложка с золотистым советским гербом, подобно могучей власти рабочих и крестьян, никак не хотела умирать. На дворе стоял памятный для семьи Демидовых 1973 год. «Давай же, давай, отродье сатанинское! – приговаривал Кондратий Савельевич, подталкивая кочергой свой опостылевший паспорт ближе к горящим в печи поленьям. – Уж лучше смерть или тюрьма, чем милость от проклятого "царства фараонова"!» Дрожащие языки пламени отражались в горящих глазах крепкого седого старика, в поношенной телогрейке и калошах на босу ногу приплясывавшего на давно небеленой кухне своего просторного бревенчатого дома. Наконец вместо первого гражданского документа осталась только жалкая горстка пепла.

– Что ты наделал! – всплеснула руками подошедшая сзади Вера Захаровна, худощавая, благообразного вида старушка, жена Кондратия Савельевича, увидев брошенную на полу обложку паспорта. – Как пенсию получать будешь?

– А не нужно мне от них ничего! – гневно оглянулся на супругу старец. – Огород и хозяйство нас кормят, а не пенсия! – и тут же протяжно, с воодушевлением затянул свой любимый псалом: «Как нам петь песнь Господню на земле чужой? Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя. Прильпни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего»! (Пс. 136.4-6).

Вера Захаровна, зная по опыту, что в такие минуты мужа лучше не раздражать, примирительно сказала:

– Только Катеньке, пожалуйста, ничего не говори! Пойдём в горницу, прочти нам что-нибудь из Писания. А паспорт… Бог с ним, можно будет и новый со временем выписать… в милиции…

Кондратий Савельевич грозно взглянул на жену, та тут же осеклась. Старик утомлённо прошёл в соседнюю комнату, где среди нагромождения убогой мебели не сразу можно было разглядеть сидевшую на стуле в углу ещё одну седую женщину. Она задумчиво вязала на спицах тёплые носки. Черты её лица, несмотря на преклонный возраст, сохранили необыкновенное благородство. Вслед за мужем в горницу – несколько быстрее обычного – вошла и Вера Захаровна.

– Катенька! – взволнованно сказала она, обращаясь к своей сестре. – Кондратий Савельевич нам сейчас прочтёт из Библии…

Екатерина Захаровна внимательно посмотрела на супругов и молча отложила носки в сторону. Хозяин дома неспешно и торжественно достал из потаённого места толстую, дореволюционного издания Библию, завёрнутую в добротную льняную ткань, водрузил на нос очки с толстыми мутными стёклами, долго перелистывал пожелтевшие страницы Писания, нечленораздельно бормоча себе что-то под нос, затем на минуту замер, осмысливая избранное место, и наконец мрачно заговорил:

– Я прочту вам перед молитвой – что бы вы думали? – пророка Исаию…

– Исаию прочтёт! – умилилась Вера Захаровна.

– Сидите тихо и не болтайте! – строго сказал Кондратий Савельевич, обведя сестёр недовольным взглядом.

Те замерли в ожидании наставления. Хотя, впрочем, по выражению лица Екатерины Захаровны было заметно, что она относилась к проповеднику с несколько меньшим почтением, чем Вера Захаровна.

– Видение Исаии, сына Амосова, – стал по складам читать Кондратий Савельевич, медленно водя указательным пальцем по строчкам и напряжённо морща лоб, – которое он видел о Иудее и Иерусалиме, во дни Озии, Иоафама, Ахаза, Езекии – царей Иудейских. Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня. Вол знает владетеля своего, и осел – ясли господина своего; а Израиль не знает Меня, народ Мой не разумеет. Увы, народ грешный, народ обременённый беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа, презрели Святого Израилева, – повернулись назад. Во что вас бить ещё, продолжающие своё упорство?..

Незаметно для себя повышая голос, Кондратий Савельевич увлечённо дочитал главу до конца и, когда старушки стали уже опасливо поглядывать на окна, неожиданно умолк, будто изнемог от длинного перечисления Божьих наказаний нечестивцам.

– Вот она, нелюбимая коммунистами Книга! – переведя дух, подвёл итог прочитанному старец, потрясая Библией в воздухе. – Здесь всё про них написано: что было, есть и будет.

– Тише, Кондратушка! – взмолилась Вера Захаровна. – Господь с тобой! Вот и Катин муж всю жизнь был коммунистом…

– Был, да весь вышел… И где он теперь, без Господа-то? Небось, в аду партячейку организовывает… – Кондратий Савельевич пренебрежительно усмехнулся. – Нашей веры держаться надобно, в ней лишь спасение...

– Это у которого из апостолов ты такое вычитал, про вашу веру-то? – не выдержав, вспылила Екатерина Захаровна.

– А вот здесь всё и вычитал! – важно сказал старец, любовно поглаживая обложку Священного Писания. – Запамятовал только, в какой главе…

– Ты меня, конечно, извини, Кондратий Савельевич, – решительно продолжила Екатерина Захаровна, несмотря на умоляющие взгляды сестры, – только мне твои странные объяснения Библии уже невыносимы. То у тебя пятидесятники появились ещё в Ветхом Завете, то Иоанн Креститель – первый баптист, то православные с вербовыми ветвями в руках встречали Христа при входе в Иерусалим…

Неизвестно, что произошло бы в следующую минуту, – Кондратий Савельевич и Екатерина Захаровна, раскрасневшиеся, были готовы к самой решительной схватке, – только тут во дворе залаяла собака и, спустя несколько секунд, раздался требовательный стук в дверь. Вера Захаровна осторожно выглянула в окно и узнала участкового милиционера Петренко, который вместе с каким-то незнакомцем стоял у ворот.

– Наверное, кто-то донёс, что ты третьего дня проповедовал у Макаровых, или прознали, что тайно окрестил комсомольцев! – испуганно прошептала она.

– Спрячемся в сарае! – Кондратий Савельевич властно взял жену за руку и, отведя глаза в сторону, добавил. – А Катька пусть пойдёт и откроет…

Екатерина Захаровна успокаивающе положила руку на плечо сестры, затем привычным движением поправила причёску и хладнокровно пошла отпирать дверь. Супруги Демидовы, норовя ступать легче по скрипучему полу веранды, быстро прошли в пустой сарай и там закрылись на импровизированный засов, мгновенно найдя применение деревянному бруску, промыслительно валявшемуся под ногами. Через несколько секунд сквозь щели между досками уже было видно, как во двор ступили непрошенные гости.

– Здравствуйте, где хозяин? – начал расспросы участковый, рослый парень в милицейской форме.

Екатерина Захаровна развела руками и промолчала.

– Вы что, немая? – недовольно поинтересовался второй посетитель, человек явно военной выправки, хотя и одетый в гражданский чёрный костюм; он выхватил из внутреннего кармана служебное удостоверение и поднёс его к глазам старицы. – Ведите нас в дом!

Екатерина Захаровна вынужденно распахнула двери…

– Молодец Катька, даже не разговаривает с ними! – одобрительно прошептал Кондратий Савельевич, зачем-то доставая из кармана дырявых штанов огарок свечи и спички. – Не такая уж она у тебя плохая, горячая только, непокорливая…

– Ты что это задумал, Кондратушка? – тихо спросила Вера Захаровна, с опаской глядя на спички.

Старик между тем быстро раздвинул ветхие доски в тыльной стене сарая, очевидно, подпираемой снаружи стогом сена, вытянул оттуда несколько охапок сухой душистой травы и свалил её к дверям. Затем чиркнула спичка. Вера Захаровна в страхе закрыла лицо руками. Кондратий Савельевич зажёг огарок и, сколько терпели пальцы, той же спичкой оплавил его снизу, после чего ловко прикрепил сверху на засов. Внутри сарая потянуло лёгким запахом гари.

– Теперь, жена, молись! – прошептал старик и отпустил руки.

– Самим себя убить, опомнись! – пролепетала Вера Захаровна. – Грех-то какой!

– Молчи, старая! – цыкнул на неё Кондратий Савельевич. – Если Богу угодно, это они нас, злодеи, убьют, а не мы себя. Вот станут тарабанить в двери, огонёк-то и полетит в сено… А мы с тобой здесь при чём? Воля Божия!.. Да ты не бойся смерти, Верка, – молись Христу, Он милостив…

Демидовы вместе опустились на колени. Старик крепко держал жену за руки, чтобы та не тянулась к оплывшей, едва мерцавшей в пугающем полумраке свечке. Вера Захаровна, прикрыв глаза, беззвучно молилась. Слёзы непрерывно текли по её щекам. Кондратий Савельевич же внимательно следил через щель за происходящим во дворе.

Раздражённые милиционеры вышли на крыльцо.

– Чёрт знает что такое! – выругался человек в чёрном костюме, несомненно, старший по званию. – Бабка над нами издевается: я её сто раз спросил, где дед, а она мне только глазки строит!

– Больная, похоже, – предположил участковый, – они все здесь, сектанты, немного тронутые.

– Что будем делать? – неуверенно оглядывая двор, спросил старший. – Обыскивать сараи?

– Если вам, товарищ капитан, хочется в «деревенской простоте» перепачкаться, то пойдёмте, – неохотно отозвался участковый. – Я их семью знаю, они всегда уйму свиней держали…

– Бабка, в последний раз спрашиваю: где дед? – капитан в штатском раздражённо закричал, увидев появившуюся в дверях Екатерину Захаровну. – Где этот подпольный креститель? Говори, а то всю скотину на улицу выгоним, будем делать обыск…

До сих пор упрямо молчавшая Екатерина Захаровна украдкой взглянула на сарай, где укрылись Демидовы, и неожиданно бойко затараторила:

– А он мне не докладывает, куда уходит… Как с утра вышел, так ещё не возвращался. Иной раз и по нескольку дней дома не ночует…

– На него похоже, – подтвердил Петренко, – странствующий дед!

В этот момент Кондратий Савельевич, прильнувший глазом к щели, презрительно хмыкнул и прошептал жене:

– Солгала Катька-то! Не устояла в святости…

– А что ей было делать? Нас выдавать? – тихо возмутилась Вера Захаровна и вытерла слёзы рукавом поношенного халата, у неё вдруг появилась надежда на благополучный исход дела.

– Молчать неразумной сестре твоей надобно было. Не поверила, что Бог о нас позаботится... – едва слышно проворчал старик, однако за этими словами всё же чувствовалась скрытая симпатия к Екатерине Захаровне.

Капитан в штатском по-прежнему с недоверием поглядывал на дворовые постройки Демидовых. В это время в ближнем сарае громко завизжали поросята. Капитан брезгливо поморщился:

– Что, Петренко, частнособственнические пережитки покрываешь на своём участке?

– Да вы хоть сколько здесь разъяснительную работу ведите, – вздохнул участковый, – бесполезно всё, им свинство дороже…

Капитан рассмеялся, развязно подошёл к потемневшему от времени сараю, внутри которого слышалась поросячья возня, и со злостью пнул массивную дверь. От этого удара пошатнулась вся деревянная стена и толкнула, в свою очередь, соседний сарай, в котором, затаив дыхание, сидели Демидовы. В поднявшемся истошном свином визге и собачьем лае Кондратий Савельевич и Вера Захаровна зачарованно глядели на свечечку, немного даже подпрыгнувшую на неровном засове, однако чудом устоявшую на месте…

– Убери её! – одними губами вновь взмолилась жена.

– Нет, – упрямо прошептал старик. – Будь что будет.

Капитан медленно прошёл буквально в метре от Демидовых («чёрный, как смерть, – подумалось Вере Захаровне, – спаси Господи!») и на ходу распорядился:

– Дай бабке повестку для деда. Пусть завтра приходит в отделение!

Участковый, благодушно улыбаясь, протянул Екатерине Захаровне повестку. Та, искусно скрывая тревогу, расписалась в получении.

Едва милиционеры вышли за ворота, Вера Захаровна пальцами мгновенно погасила огарок и вся в слезах, без слов обняла мужа. Её трясло от пережитого волнения.

– Ухожу я, Вера, – безразличным голосом сказал Кондратий Савельевич, с трудом поднимаясь с колен. – Не будет нам здесь больше жизни…

– Куда пойдёшь-то, поедешь? – сквозь слёзы спросила жена.

– Велика Русь, – воодушевляясь, ответил старик, – повсюду есть Божьи люди. Укроюсь где-нибудь до времени. Вот стемнеет, и пойду…

В дверь сарая негромко постучала Екатерина Захаровна:

– Выходите уже!

Кондратий Савельевич с трудом отодвинул засов и, жмурясь на вечернее солнце, немного прихрамывая, вышел во двор.

– Ладно, Катя! – устало проговорил он. – Будем прощаться.

– Хоть бы спасибо сказал! – обиженно поджала губы Екатерина Захаровна.

– На исповедь сходи, покайся, что наврала сегодня! – раздражённо ответил старик и с презрительным видом прошёл мимо неё в дом.

Вера Захаровна благодарно обняла сестру.

– Пусть идёт с Богом! – захлёбываясь, прошептала она на ухо своей спасительнице. – А мы будем за него молиться, сестрица… В жизни не видала веры крепче, чем у него… Ой, горе мне!