Летнее утро дышало свежестью. Над рекой висел прозрачный туман, но солнечные лучи уже золотили тихую водную гладь. Поднимавшийся над рекой берег покрывала изумрудная трава, испещренная бесчисленными золотыми искорками утренней росы. Воздух, насыщенный пряными ароматами трав, застыл. Было очень тихо, лишь в зарослях камыша у самой воды тонко звенели комары. Вадимка сидел на берегу и смотрел, как старый тополь роняет на воду белоснежные, кружащиеся в застывшем воздухе пушинки. Тонкое поскуливание нарушило тишину утра, и Вадимка вздрогнул, вспомнив, зачем он пришел сюда. Слезы коварно подкатили к горлу и стали душить его, но Вадимка сдерживался – не плакал.

Вчера ощенилась Жучка: принесла четверых, а от кого – неизвестно. Да это и не важно - сама она тоже не из породистых. Мать увидала Жучкин живот и давай причитать на всю деревню: «Опять не углядел! Я тебе сколько раз говорила, не отпускай собаку со двора! Что мне теперь прикажешь с ее ублюдками делать?»

В общем, виноват Вадимка. И спрос теперь с него. Мать приказала к вечеру избавиться от щенков, а проще говоря, в речке утопить. Легко приказать, а вот попробуй исполнить! Они хоть и маленькие еще, слепые, а все же живые существа!

Вадимка был добрым мальчиком, животных он любил. Особенно свою Жучку. Он и отпустил то ее из жалости: уж больно она просилась побегать на воле. На цепи ведь тоже долго не выдержишь.

Холщевый мешок, куда мать сложила бедолаг, лежал рядом. Щенята выбрались из него и теперь белыми комочками ползали в ярко-зеленой, напоминающей новый бархат, траве. В поисках горячего маминого живота они беспомощно тыкались слепыми мордочками друг в дружку и жалобно поскуливали. Голодные…

Представить себе, как будет топить Жучкиных щенят, Вадимка не мог. Чувство собственной беспомощности, жалость, нерешительность, страх перед гневом матери тяжелым гнетом давили, сковывали Вадимку изнутри. Казалось бы, чего проще: оставь мешок у воды – река сама сделает свое дело – и гуляй дальше без хлопот и забот. Но Вадимка так не мог. Размазывая грязными руками слезы, он утер лицо, сложил щенят обратно в мешок и решительно направился в деревню.

 

У сельпо в ожидании свежего утреннего хлеба уже толпился народ - в основном женщины. Увидав знакомое лицо, Вадимка подошел к крылечку.

- Здравствуйте, тетя Маша, - заливаясь краской, обратился Вадимка к высокой дородной женщине.

- Здорово, Вадимка. Чего это у тебя в мешке? – сразу заинтересовалась любопытная тетя Маша.

- Сейчас, я покажу! – засуетился Вадимка. – Это щенки Жучкины. Может, возьмете? – несмело предложил он.

- Какие же это щенки? - удивилась тетя Маша. - Это крысята какие-то, - сострила она, и собравшиеся вокруг женщины засмеялись удачной остроте.

- Просто они маленькие очень - вчера родились.

- А раз вчера, то и неси-ка ты их к мамке. А то вон они как разорались, есть, наверное, хотят.

- Не могу я. Мать запретила домой с ними возвращаться… Может, все-таки возьмете? – Вадимка с надеждой оглядел любопытствующих.

Но женщины, потеряв к мешку интерес, одна за другой расходились. Сельпо открыли, и тетя Маша деловито направилась к дверям, лишив Вадимку всякой надежды. Мальчик тяжело вздохнул и уныло поплелся прочь. Эх, ничего у него не получится…

- Вадик, постой! - окликнул его кто-то.

Вадимка обернулся. Перед ним стоял Николай Егорыч – колхозный ветеринар, давний приятель отца.

– Ты вот что, ступай к деду Борису – охотнику. У него недавно Сильва ощенилась, аж восемь штук принесла. Авось возьмет старик твоих-то.

На всех парусах помчался вновь окрыленный надеждой Вадимка к дому охотника. Ему не верилось, но очень хотелось верить в то, что его мучения скоро закончатся.

Но оказавшись у калитки охотника, Вадимка в нерешительности замер. В деревне все знали: дед Борис отличался суровым нравом. Мальчику стало не по себе - а вдруг не станет слушать его дед, вдруг погонит? С тех пор, как померла жена, дед не любил незваных гостей.

Во дворе неистово залаяла собака.

- Тихо, Сильва, тихо! Никто твоих детей не тронет, – из-за забора послышался скрипучий голос деда. – Кого там еще нелегкая принесла?

- Здравствуйте, дедушка. Это я - Вадимка, - робко подал голос мальчик. Переминаясь с ноги на ногу, он не решался зайти во двор.

- Какой еще Вадимка? – шаркающей походкой дед Борис подошел к калитке и сквозь штакетник сурово глянул на мальчика. Открывать калитку он, похоже, не собирался.

- Я Клавдии Петровны сын…

- Ясно, - еще больше нахмурился дед. - Ну, говори, зачем пожаловал?

- Дедушка, тут такое дело… - замялся под строгим взглядом деда Вадимка. – В общем, Жучка наша ощенилась, а мать велела от щенков избавиться…

- А я тут при чем?

- Не могу я их топить. Рука не поднимается! – от волнения Вадимка аж закричал.

Залаяла Сильва, и мальчик вновь сник.

– Может, их того… Сильве? – предложил он, сам не веря в успех предприятия.

- Ишь, чего удумал! Ты тоже соображать должен - у Сильвы своих восемь штук, не прокормит она, – похоже, дед не на шутку рассерчал.

- Что же делать, дедушка?! – в голосе Вадимки зазвенело отчаяние.

- Да-а, жалко бедолаг… - протянул дед. – Покажи, сколько их у тебя?

- Четверо! – с готовностью развязывая мешок, воскликнул Вадимка.

Подошла Сильва и, высунув через дыру в заборе голову, стала обнюхивать притихших щенят.

- Ну что, мать, взять что ли? – дед Борис вопросительно взглянул на Сильву. Та уже самозабвенно облизывала малышей.

- Возьмите, дедушка! – обрадовался Вадимка.

- Эх, ну что с тобой будешь делать. Ладно, двоих, пожалуй, мы потянем.

- Спасибо! – от счастья Вадимка готов был расцеловать деда. Зря в деревне болтают - никакой он и не страшный вовсе.

Когда довольные щенки уже сосали новую маму, дед Борис посоветовал Вадимке: - Ты сходи к бригадиру нашему. У него собака вот-вот ощенится, авось и приютит бедолаг.

Но бригадир Вадимку даже на порог не пустил. Услыхал о чем речь и дверь перед Вадимкиным носом захлопнул.

Загрустил Вадимка. Сел на лавочку возле сельской библиотеки, прижал к себе щенят и задумался, что же дальше делать.

Мимо проходила баба Люба.

- Чего не весел, сынок? – поинтересовалась у Вадимки баба Люба, известная своей сердобольностью на всю деревню.

Вадимка поднял голову - баба Люба добродушно улыбалась ему каждой черточкой своего лица, вплоть до морщинок в уголках глаз. Вадимка грустно улыбнулся в ответ и кивнул на щенков:

- Вот, мать приказала их утопить, а я не могу.

- Ох, батюшки! – баба Люба схватилась за сердце. - Животинку губить – грех великий. Они – вона – маленькие какие!

У и без того печального Вадимки от этих слов настроение совсем испортилось.

- А ну, шагай за мной, - скомандовала вдруг баба Люба и решительно направилась к своей избушке. Озадаченный Вадимка пошел за ней.

- Вот мы и дома, - баба Люба отворила дверь в свое скромное жилище. – Стешка! Где ты, негодница? Стеша! Ах, вона ты куда забралась!

На печке среди цветастых подушек лежала пушистая серая кошка. Она занималась важным делом - кормила трех уже подросших котят.

- Ты глянь, кого я тебе принесла, - с этими словами баба Люба взяла в руки одного из щенков и подложила его Стеше под бок. Кошка зашипела и, отпрыгнув в сторону, изогнула спину дугой.

- Чего ты, испугалась, глупая? – рассмеялась баба Люба. – Погоди маленько, - обратилась она к Вадимке со знанием дела, - скоро освоится. - Пойдем пока в сад, чайку попьем, они тут сами разберутся.

И действительно, когда Вадимка вернулся в горницу, кошка в окружении котят уже вновь лежала на печке. Щенок, уютно устроившись по серединке, сосал теплый розовый живот наравне с остальными. Стешка довольно урчала.

 

Вечерело. Крепко прижав щенка к груди, Вадимка шел домой.

«Ничего, - думал он, - один щенок – не четыре. Мать – не железная, сжалобится».

С опаской входил он в дом. Отец уже пришел с работы, мать накрывала на стол.

- Что так долго? Руки мой и садись ужинать, - голос матери звучал вяло, безо всякого выпажения. Она даже не посмотрела в сторону Вадимки - все еще сердилась.

- Мам, можно он у нас останется?

Та оторвалась, наконец, от хозяйства и всплеснула руками:

- Ты зачем его обратно приволок?

- Мам, жалко ведь!

- Надо было за Жучкой следить! Я тебе сколько раз говорила: не отпускай псину со двора! Я по твоей милости грех на душу взяла, и тебя заставила! Иди, и чтобы с щенком обратно не возвращался!

Отец молчал.

Вадимка вышел на крыльцо. Не евший весь день щенок тихонько скулил у него на руках. Вадимка решительно направился к речке.

«Ничего, ничего, - подбадривал себя он, - у него и глазок-то пока нет, не слышит, ничего не почувствует. Его и собакой назвать нельзя - так, крысенок какой-то. Да и не жалко его вовсе». Так, успокаивая себя и храбрясь, Вадимка дошел до речки.

Над речной гладью алело вечернее солнце, вокруг не было ни души. Щенок, словно предчувствуя неладное, беспокойно заерзал, закрутился на руках. Ком подкатил к горлу, Вадимка еле сдерживал слезы. Он снял рубашку, брюки. Оставшись в одних трусах, он еще долго стоял на берегу, не решаясь ступить в воду. Налетели комары. Они кусали Вадимку в лицо, руки, спину, но он не обращал на это внимания. Лицо его не выражало ничего, кроме покорности. Покорности, ставшей результатом страданий, пережитых им в этот бесконечно долгий, никак не желавший закончиться день. На щенка он не смотрел. Волна страха окатила Вадимку, и преодоление этого страха стоило ему величайших усилий. Держа щенка в ладошке, на вытянутой руке он сделал шаг, второй, зашел в воду поглубже, оттолкнулся и поплыл. Можно было просто закинуть щенка подальше в воду, но Вадимке это казалось кощунством. Вода была мутной, багряно-алого цвета. Щенок вдруг присмирел и спокойно, доверившись человеку, лежал на ладошке над самой водой маленьким теплым комочком. Вадимка просто опустил руку в воду, развернулся и поплыл к берегу. Он не оборачивался, лишь слышал позади негромкие всплески воды. Щенок не пищал, не звал, как предполагал Вадимка, на помощь маму. Он тихо и упорно боролся за свою так недавно начавшуюся жизнь. От этой беззвучной борьбы Вадимке стало невыносимо. Ужасное, отвратительное безмолвие преследовало его, пока он плыл. Фальшивое и дребезжащее, оно безжалостно царапало его сердце.

 

Вадимка выбрался на берег и лишь тогда обернулся. Сначала он не увидел ничего, кроме алой от заката воды. Но нет - щенок все еще жил, и над ним, ныряя к воде, чертили воздух стрижи. Бедняга уцепился за проплывавшую мимо ветку - это не дало ему утонуть быстро - но силы уже заканчивались. Слепая мордочка то появлялась, то исчезала в воде. Его все дальше и дальше уносило течением от берега. Вадимка не мог оторвать взгляда от маленького белого пятнышка. Сколько сил и любви к жизни заключалось в этом крохотном, тщедушном существе! Мальчик точно оцепенел. На глаза сами собой наворачивались слезы. Не ожидая того сам, Вадимка вдруг бросился в воду и, что было сил, поплыл назад, туда, где все еще боролось со смертью живое существо.

Вадимка не помнил, как добрался до берега. Безжизненное тельце щенка напоминало теперь мягкий, облипший мешочек мокрой шерсти. Вадимка кричал, звал, тряс его, стараясь привести щенка в чувство. Минуты тянулись бесконечно долго. И вот, наконец, щенок слабо закашлялся, из раскрытого рта полилась вода, и он хрипло вздохнул.

- Жив! Милый ты мой! Хороший! – навзрыд заплакал Вадимка. Он больше не сдерживал себя, не стеснялся переполнившего его душу светлого чувства. Теперь дороже этого маленького существа для него не было никого на свете. Вадимка не боялся больше ни укоров матери, ни гнева отца. Отныне он будет слушать лишь собственное сердце. Накопившиеся за весь день слезы вырвались, наконец, из его груди, и он дал им волю. Это были хорошие слезы – слезы раскаяния.