Я слышу.

Слышу писк комара вылетевшего из подвала, через щель в паркете соседней комнаты, слышу шелест листвы в лесу, слышу треск разрядов в проводах высоковольтки, слышу шорох полета планет сквозь струны пространства, слышу вой ближайшего светила, и, конечно же, слышу, как на кухне, потравленный таракан, припал к капле воды в раковине. Все мои чувства обострены, они ощупывают каждый квант необъятной вселенной, и эту дрожащую в лунном свете каплю воды. Мне хочется пить. Это еще не жажда, это только догадка, что существует жажда, она не больше догадки капли, что существует таракан, она не больше догадки таракана, что существую я, она так же мала, как моя догадка, что существует вселенная, но она поднимает меня с постели. Я откидываю кошму, медленно спускаю ноги на пол, ожидая касания тапочек. Нет. Тапочек не будет. Тараканы и тапочки несовместимы. Я ведь иду пить. Я хочу пить. Да. Я уже хочу пить. Все еще не остывшее от горячего душа тело просит воды. Горячий душ. Сегодня у меня отключили холодную воду. Это неудобно, горячая обжигает и не позволяет полностью насладиться потоком воды. Обжигает не как огонь, я гляжу на свои руки в темноте и вижу темное пятно ожога. Огонь не так горяч, как кажется. Он всего лишь тень внутреннего огня. Я знаю, почему вдовы шли в костры своих умерших мужей: чтобы охладить огонь пожирающий изнутри. Я знаю. Я уже пил огонь. Теперь я иду пить воду.

Чайник еще теплый, я включаю его и смотрю в раковину. Таракан оторвался от капли, и водит усиками, ощупывая пространство. Да, он знает, что я пришел и спрашивает, не за ним ли. Нет, не за тобой. Я тоже хочу пить. Я тоже потравлен. Пей, кроха. Воды нам хватит, а ночь уже на исходе. Таракан вновь припадает к капле, и та дрожит от удовольствия быть испитой. Усики еще настороженно топорщатся и изгибаются, но вот уже ложатся вдоль спины. Вдоль спины. Я ощупываю себя вниманием вдоль спины и нахожу привычную усталость от выматывающей тупой боли. Боли нет, есть только усталость. Боли нет. Боль придет через несколько часов, а пока я отдыхаю в привычной усталости. Зеленая китайская чашка принимает сеточку, чай, сахар. Чайник гудит, гудит, гудит,.. я смотрю на него и представляю, как он сейчас взлетит перегретым котлом, но он щелкает выключателем и я выливаю кипяток на сахар, пока вода не заполнит всю эту чашку, и все это сетчатое корытце лежащее на краях чашки. Накрываю крышкой.

Теперь в чашке свершается чайное таинство. Я поднимаю чашку, нежно придерживая ее левой ладонью под днище, и снова поворачиваюсь к раковине. Таракан не пьёт. Он оторопело глядит на каплю, или на свое отражение в ней, а может и на мое. Интересно, что видят его фасеточные глаза? Я оторопело гляжу на чашку. В ней происходит чайное таинство. Я не вижу его, но я люблю его. Я люблю то, что происходит в этой чашке. Я люблю то, что происходит в этой кухне. Я люблю то, что происходит в этом доме. Я люблю то, что происходит в этом мире. Я люблю,.. вот только боль. Боль придет через несколько часов.

Часов.

Я гляжу на часы. Еще рано. «Быстрые» сны придут позже, а пока сознание спит и мне не больно и не радостно. Мне пока «никак». Только привычная усталость вымотанного длительной и тупой болью организма. Я иду в комнату и сажусь в кресла. Чашка в руках. В чашке таинство. Во мне спокойная улыбчивая отрешенность. Я снимаю крышку с чашки, вынимаю сеточку с мокрыми чаинками, кладу ее в перевернутую крышку, и начинаю пить сумрачную сущность глубин чашки.

Мне покойно. Вот и первые касания «быстрого сна». По плечам прокатываются щекочущие искринки. От шеи к локтям, от ключиц к лопаткам, вокруг лопаток и по ребрам… Я начинаю сниться. Раньше это случалось спонтанно, теперь я могу сниться по своей воле. Или не по своей, а по вызывающей меня. Но, так, или иначе, я иду навстречу этому зову. Несколько дыхательных движений, и вот я погружаюсь в сон. В её сон. Двадцать, тридцать, сорок секунд… Вот она почувствовала мое присутствие. Меня накрывает радужная восторженная искрящаяся волна. Одна, другая, третья, еще немножко, и еще. Волны угасают. Растворяются. Я жду, снова подкатывает, снова волны радости пронизывают все мое существо.

Всё. Рассветает.

Теперь пару часов поспать самому. Разбудит меня её утреннее касание и потом начнется боль. Разнообразная, в разных местах тела, в разных видах и образах.

Боль можно читать, как очерк о ее чувствах, а можно рассматривать, как картинки эмоций. По многим признакам я могу даже угадать слова, которые роятся у нее в голове или вылетают в чьи-то уши. Иногда могу узнать в чьи. Иногда могу угадать, что она слышит, с кем разговаривает, только никогда не знаю, реально ли, или в воображении своем. Но когда накатывает боль от лжи и фальши, я уже не могу читать. Я сгибаюсь. Я теряю рассудок. Со мной не могут разговаривать люди. Тогда… Тогда я начинаю ей сниться. Прямо наяву. Я улыбаюсь, и тянусь своим радужным миром прямо к ней. Раз за разом. Исступленно и ошалело улыбаясь, пока она опять не прижжет меня огнем, или не напоит водой из своих ладоней. Пей, кроха. Воды нам хватит, а ночь на исходе.