- Никуда не уходи, - сказала бабушка, - я за деньгами сбегаю и вернусь. Ты понял?

Мальчик смотрел на воробьев, клюющих навоз.

- Я спрашиваю, ты понял? – повторила она строже.

Он закивал.

- Что ты мотаешь головой, как лошадь? Скажи «да». Ты же раньше говорил.

Мальчик вытянулся струною, как по команде, покраснел, лицо исказила мученическая гримаса, изо рта его вырвался звук, похожий на шипение. Бабушка махнула рукой.

Очередь тянулась через весь двор к полуторке, крытой брезентом, а хвост заворачивал за угол дома.

- Он что, глухонемой? – спросил парень в солдатской шинели, наброшенной на плечи, без погон и на костыле. Под шинелью тускло поблескивали ордена.

- Мой, - неловко сострила бабушка, - но не глухой. Придуривается. Вот спросите, что он хочет, подушечек кофейных или леденцов лимонных. Сразу скажет: леденцов. Потому что – на «Л».

- Проклятая война, - процедил сквозь зубы парень на костыле.

- Не война, а плохое воспитание, - вмешалась дама в пальто с облезлой лисой через плечо. – Мы покупаем цветное драже. На Серпуховке дают. Я детям говорю: дети, отгадайте, какого цвета конфета. И не по-русски, а по-французски. Кто отгадал – получил. Вот это воспитание!

К очереди подошел мужчина в плаще серого габардина и серой же шляпе, который до этого сидел на скамейке и строгал что-то ножиком. Люди напряглись и отвернулись. Мужчина дал мальчику деревяшку и сказал:

- Не слушай их. В следующий раз, если о чем спросят, свистни.

Мальчик повертел свисток в руках и свистнул. Люди вздрогнули. Мужчина в шляпе довольно улыбнулся.

- Молодец, сынок!

Дама в лисе, пожирая глазами габардинового мужчину, громко сказала:

- Я не понимаю! Товарищ Сталин для них все делает! Товарищ Сталин ночами не спит у себя в Кремле! Все лучшее отдает детям! О они? Стыдно!

- Ладно, гражданка, - примирительно сказал мужчина в габардине. – Мальчик не при чем. Вырастет, поймет. – И, вернувшись на скамейку, принялся снова что-то строгать.

- Господи, - сказала бабушка в пространство, - хотела на праздники пироги испечь. Но разве испечешь без яиц? Они по десятку в руки дают. – Она ткнула пальцем в мальчика. – И внуку нужно по яйцу в день.

- Про пироги я понимаю, - заметила дама в лисе. – А зачем мальчику яйца?

Некоторые в очереди заулыбались, оценив случайную шутку

- Зря смеетесь, – обиделась бабушка. – Заикается он. Так сильно, что, боимся, вовсе замолчит. – Бабушка утерла платком слезы. - Логопед сказал: каждый вечер смотреть на закат и выпивать яйцо, а потом петь.

- Какой у вас номер? – строго спросил парень на костыле, любуясь собственной справедливостью.

Бабушка показала ладонь, где виднелась цифра, начертанная химическим карандашом.

- Ясно, - сказал парень, - пятьсот четвертая вы… А пацан, стало быть, пятьсот пятый?

Мальчик уставился на парня с интересом.

- Ну, что же ты не свистнешь? – сказала дама с лисой.

- Он не свистит, потому что пятьсот третий, - сказала бабушка. - Покажи солдатику ладошку!

Мальчик показал номер.

- Ступайте, - сказал парень бабушке, - я за ним пригляжу.

- У меня еще белье вываривается, - виновато сказала бабушка и протянула солдату монету. - Если что, позвоните, пожалуйста, В2-33-16. – И побежала в сторону подъезда.

Дама в лисе посмотрела бабушке вслед, и сказала парню на костыле негромко:

- Зря вы с ней связываетесь.

- Почему? – спросил тот.

- Немцы они.

- Да вы что?!

- Я ее знаю. У нее муж русский, и она Анна, но по паспорту немка. За ними в конце сорок первого приходили даже, но они уже в эвакуацию уехали…

Мальчик услышал, сорвался с места и побежал в сторону Нескучного Сада. Солдат, оставив даму в лисе, заковылял вдогонку, но тот проворно скрылся в кустах. Парень на костыле поискал еще немного, отодвигая ветки костылем, жирно сплюнул, выругался в поплелся к телефону-автомату…

 

Описав полукруг, мальчик оказался у желтого здания с высокими запертыми дверьми, возле которых он увидел медную табличку с надписью: «Музей палеонтологии». Отдышавшись, он постучал, никто не ответил. Тогда он вытащил свисток и свистнул. Двери вскоре открылись, вышла женщина в белом халате.

- Ты чего свистишь, как постовой? Вон звонок…

Мальчик виновато смотрел на женщину, а она улыбалась.

- Ага, понимаю, до кнопки дотянуться не смог?

Мальчик кивнул.

- Меня зовут Софья Аркадьевна. А тебя?

Мальчик показал ладошку с номером.

Женщина горько усмехнулась.

- Понятно. У тебя номер вместо имени? Мы, вообще-то закрыты… Ну, ладно, пошли…

И она повела его через гулкие залы музея, мимо чучел обезьян, львов и других зверей, мимо витрин, за стеклами которых лежали желтые черепа, мимо кадушек с пальмами в главный зал. Там высился огромный скелет непонятного животного, по сравнению с которым люди казались карликами.

- Динозавр, - пояснила женщина. - Нравится?.. Слушай, почему ты все время молчишь?

Мальчик опустил голову и покраснел.

- Динозавры жили в мезозойскую эру. Двести миллионов лет назад.

В кабинете он увидел других людей, тоже одетых в белые халаты. Они стояли вокруг огромной кости и очищали ее кисточками.

- Знакомьтесь, товарищи, - сказала Софья Аркадьевна, - этого мальчика зовут Пятьсот Третий. Он немой.

Мальчик подбежал к столу, схватил листок, карандаш и написал: «Я – Тима. Меня поставили за яйцами. 503 – это номер в очереди. Я все слышу, но не могу говорить».

Софья Аркадьевна прочла записку и нахмурилась.

- Что значит, не можешь? От рождения, что ли?

- Нужно отвести его домой. Он хоть знает, где живет? – сказал кто-то.

Тимка снова написал на листке: «Не прогоняйте меня. Я заикаюсь».

- Это не страшно, - сказала Софья Аркадьевна, прочтя записку. – Прежде всего, успокойся. Хочешь нам помочь? Бери кисточку и работай. Работа – лучшее лекарство. Вот бивень мамонта. Мамонты жили до ледникового периода примерно…

 

Домой Тимка добрался к вечеру. Бабушка отряхнула его одежду, вычистила ботинки и объявила:

- На ноябрьские у нас не будет пирогов.

Она вбила яйцо в стакан, перемешала белок с желтком, добавила немного песку, укутала Тимку шалью и повела на балкон. Шаль пахла нафталином и осенью.

Солнце повисло над рекой, над Нескучным садом и желтым некрополем Академии наук. Тимка подождал немного, пока оно не превратилось в багровый шар, и сделал первый глоток. Бабушка стояла сзади, положив руку на плечо.

- Ну, давай, попробуй, - сказала она.

Тимка набрал побольше воздуху и запел на одном дыхании, растягивая слова:

- Я ви-дел ди-но-за-а-в-ра…

- Очень хорошо. Только не ври. Динозавры в Нескучном не живут. Они померли давно.

- А во-от и пра-а-вда, - пропел Тимка, сделав еще пару глотков. – Хо-очешь, вме-есте схо-одим?

- Отлично, - сказала бабушка. – Сегодня у тебя получается лучше, чем вчера.

Солнце уже наполовину опустилось за Министерство обороны на другом берегу, под его лучами листва казалась фиолетовой, из-за деревьев торчал полукруг чертового колеса.

- Ба-а-а, - замычал Тимка, - мы-ы не-емцы-ы?

Бабушка застыла от неожиданности, потом схватила Тимку за плечо и резко повернула к себе.

- Господь милосердный! Кто тебе сказал эту глупость?!

Она выбежала с балкона, затем появилась вновь со старенькой, лакированной, довоенной еще сумочкой, порылась там, достала паспорт. Тимка увидел лицо молодой женщины, почти не похожей на бабушку.

- Что написано в пятой графе, где национальность?

- Ме-етка-а, - пропел Тимка, глядя в паспорт.

- Не метка и не немка, - сказала бабушка, - а чешка! Чешка я, понятно? Они букву «Ч» написали как «Н», а букву «Ш», как «М»… Из-за этого были неприятности. Но теперь война закончилась. Мы победили немцев.

Тимка отдал пустой стакан бабушке, и, немного подумав, спросил:

- А я кто-о-о?

- Успокойся, ты русский.

 

Утром Тимка потащил бабушку в Музей палеонтологии. Возле входа стояло несколько мужчин в белых халатах.

- Вот внука привела, - весело сказала бабушка. – Он утверждает, что видел динозавра.

- Музей закрыт, - хмуро сказал кто-то.

Сквозняк гнал из раскрытой двери клочки бумаги, их подхватывал ветер и перемешивал с опавшими листьями.

- Простите, - сказала бабушка, - Софья Аркадьевна сегодня работает?

Мужчины промолчали, опустив головы. Бабушка взяла Тимку за руку, собираясь уходить, но из музея вышли двое военных, ведя по руки растрепанную Софью Аркадьевну. Тимка безуспешно попытался вырваться из руки бабушки. Сотрудники музея расступились. Проходя мимо Тимки, Софья Аркадьевна остановилась.

- Это снова ты? - сказала она, грустно улыбнувшись. - Прощай, Пятьсот Третий!

- Гольдман, не разговаривать! – выкрикнул один из военных.

 

Дома Тимка достал тетрадь и трофейные цветные карандаши. Он нарисовал зеленый фургон с надписью «Хлеб», Софью Аркадьевну, военных с пистолетами, бабушку и себя в курточке, и написал: 15 октября 1951 года.

 

Когда он допил десятое яйцо, глядя на закат и ведя напевные беседы с бабушкой, за ним приехал отец, чтобы забрать его к себе, куда-то на Север. Они уложили Тимку пораньше, но он не спал и прислушивался к разговору на кухне.

- Он все еще молчит? – раздавался голос отца под звяканье вилки о тарелку.

- Оставил бы ты его в Москве, Яков, - просила бабушка, - у мальчика едва стала налаживаться речь. Пусть еще у меня поживет. Здесь отличные врачи.

- Негоже, чтобы ребенок рос без родителей.

- Это тебе решать. Но учти: я против.

Через пару дней Тимка сидел в купе, прилипнув к вагонному окну лбом, и смотрел, как по перрону Ленинградского вокзала, неловко размахивая руками, бежит его бабушка…

 

На десятый день рождения отец подарил Тимке игрушечный танк.

- Ты знаешь, что это такое? – спрашивал он, вертя игрушкой у него перед носом. - Ну, давай, скажи, что это такое?

- Т-т-т… - задыхался Тимка.

- Ну!.. Ну!..

- Т-т-т…

- Черт! – ругался отец. – Вот черт!..

- Та-а-а-нк! – пел Тимка, вспоминая бабушкины уроки.

- Все поешь! – ворчал отец. – Когда же ты заговоришь?

Танк был американский, со звездой, очень похожей на советскую, только белой. Отец велел Тимке раскрасить звезду в красный цвет, но Тимка не стал. Танк был заводной. Он двигался по крашеным доскам пола, а из ствола вылетали искры. На него прибегали посмотреть дети из соседней деревни. Мать Тимки всем намазывала бутерброды с вареньем, чтоб не завидовали.

Ночью Тимка спал, положив танк под подушку, а родители сидели у керосиновой лампы, пили спирт и читали вслух «Правду» про понижение цен.

 

Он на отлично закончил школу, на все устные экзамены ему разрешили отвечать письменно. На выпускном балу он решил объясниться с девочкой, с которой он сидел за одной партой с седьмого класса. На всякий случай он написал несколько записок с признанием в любви и рассовал их по карманам. После первого вальса он схватил ее за руку и потащил во двор школы. Там он посмотрел ей в глаза и вдруг понял, что записки не помогут. Он набрал полную грудь воздуха и сказал:

- Варя, я тебя люблю.

Девочка заплакала. Тимка испугался.

- Ты чего? Думаешь, я вру? Я не вру! Это правда!

- Ну-ка, повтори еще раз, - попросила Варя, всхлипывая.

- Я тебя люблю, - сказал Тимка. – А ты?

- Не в этом дело, - сказала Варя.

Она сама обняла Тимку и поцеловала. От ее губ пахло черемухой.

- Ты ни разу не заикнулся, - сказала она. – Это чудо. Значит, ты можешь поступать в институт.

- Я хочу стать актером, - сказал Тимка.

- Ну, это уж чересчур, - строго сказала Варя. И, помолчав, добавила: - Тоже мне, Бернес!

 

В студенческом театре Тимка играл сначала играл лошадь Дон Кихота, которая ничего не говорила, а только ела овес. Потом режиссер велел привязать к его животу подушку, и Тимке дали роль Санча Пансы. Герцога играл его враг, парень со второго курса, с которым Тимка все время дрался. Герцог ходил за Варей, которая поступила в тот же институт (из чувства солидарности с Тимкой) и играла Герцогиню.

На репетиции все шло нормально.

Во время спектакля Герцогиня подошла к Санча Пансе, и тот должен был произнести: «Боюсь, как бы синьора дуэнья не подложила мне свинью по части моего губернаторства…» И так далее. Тимка примерял к себе роковое слово на «Б» - «Боюсь», и его охватил знакомый столбняк. Герцог строил рожи. Режиссер делал из-за кулис отчаянные знаки. Суфлер из будки шипел: «Боюсь, как бы синьора дуэнья…» Тимка молчал.

Его спас друг, Дон Кихот, который до этого ездил на Тимке, когда тот был лошадью, и Тимка ни разу не споткнулся.

- Помолчи, друг Санча, - произнес свою реплику Дон Кихот в полном соответствии с текстом. – Эта синьора дуэнья прибыла ради меня из далеких стран…

 

Вечером они с Варей пили портвейн на скамейке в парке, и она как могла утешала Тимку.

- Ты можешь говорить, гад! Можешь! Можешь!.. Ты ведь уже перестал заикаться! Ты просто боишься публику!

В полупустом троллейбусе она усадила Тимку на места для детей и инвалидов, лицом к салону, сама уселась напротив и приказала:

- Смотри им прямо в глаза.

- Ну, смотрю…

- Ты не на меня, ты на них смотри!

Тимка послушался.

- А теперь встань и произнеси монолог.

- С ума сошла!

- По-другому не получится.

Варя вытащила из чехла гитару, ударила по струнам. Тимка встал в позу, надел шляпу с пером, лицо его преобразилось, и он вдохновенно произнес:

- Синьоры! Я, Санча Панса, был назначен управлять вашим островом, Баратарией, и как голяком я туда явился, так голяком и удалился!.. Ни у кого я не брал взаймы, ни в каких прибылях не участвовал! И хоть я и думал было издать несколько полезных законов, но так и не издал!

Пассажиры зааплодировали.

Когда они с Варей выходили, кто-то сказал ему:

- У тебя талант! Как тебя зовут?

- Пятьсот Третий, - четко ответил Тимка.

 

После защиты диплома Варя вышла замуж за Герцога и уехала с ним в Елец. Единственный друг Тимки, Дон Кихот, пропал без вести где-то в Афганистане.

Тимка снова стал чудовищно заикаться, и ни на одну роль его не брали. Тогда он укатил в Читу, где принял буддизм. Ему повезло, поскольку буддисты не столько произносили, сколько распевали молитвы. Между молитвами Тимке подносили зеркало, чтобы он мог бороться со своей второй сущностью, которая заикалась.

Однажды туда инкогнито приехал Гребенщиков, который тоже принял буддизм, желал найти Далай-ламу, а нашел Тимку. Они попели мантры, попили водки, после чего Гребенщиков сказал, что тоже заикался, но потом почти прошло, и называл Тимку братом.

 

Через полгода Тимка простился с монахами. Он вернулся в Москву просветленным, молчаливым и стриженым наголо, в телогрейке поверх оранжевого балахона и солдатской шапке. Над ним смеялись. Тимка пошел в «сэконд хэнд», купил джинсы, кроссовки и майку, к которой он пришил цифру «503».

 

За это время родители уехали в Канаду, бабушка умерла. Ее квартиру с видом на Нескучный сад, где он был прописан, кто-то продал, и там жили чужие люди. Тимка, следуя вере, не стал с ними судиться.

Он пытался позвонить Гребенщикову, но отвечала какая-то девица и хамила. Тимка разыскал Варю, и оказалось, что они с Герцогом в Москве, а сам Герцог стал немалым банкиром.

Они беседовали на набережной в ее джипе. У другого берега реки покачивалось на волнах плавучее казино, откуда была слышна музыка. Варя курила и вздыхала.

- Значит, ты не стал актером…

Он не стал ни о чем ее просить, как и положено буддийскому монаху, и Варя, которая спешила куда-то, прежде чем высадить его, дала немного денег.

- Это все, что я могу для тебя сделать, - сказала она. – Не обижайся.

- Да чего уж там, - сказал Тимка. - Ты еще на гитаре играешь?

- Слушай, ты совсем уже не заикаешься! Кто тебя вылечил?

- Как учили в монастыре, раз ты не отвечаешь мне, то и мне незачем отвечать тебе.

 

Еще через год он сидел в Камергерском переулке, играя на дунг-буре, морской раковине, звук которой подобен рогу. Мальчик из китайской чайной бесплатно приносил ему чай, и они болтали по-китайски.

- Это очень, очень хорошо, - говорил мальчик Тимке, подливая чаю. - Не случайно царь драконов поднес Шигэмюнию белую раковину. У нас с ее помощью призывают к богослужениям. Ехал бы ты в Шанхай.

 

Тимка стал копить на билет. Но все изменилось. Однажды перед ним возник Дон Кихот, про которого все думали, что он пропал.

- Санча Панса! – вскричал Дон Кихот. – Какого хрена ты тут сидишь с этой раковиной?!

Дон Кихот был в смокинге и бабочке, изо рта у него торчала сигара.

- В данный момент, - правдиво ответил Тимка, - я визуализирую над своей головой мастера в образе Амитабхи. Ты так не пробовал?

- Нет, - сказал Дон Кихот. - А что это дает?

- Если молиться в неограниченном выражении осознавания, можно силой благославения продвинуться в своем постижении.

- Вот это да! – восхитился Дон Кихот, выслушав Тимку. – Ты совсем перестал заикаться!.. Мы тут с друзьями в кабаке сидим. Пошли, поболтаем…

Оказалось, что Дон Кихот из афганского плена попал в Голливуд, и теперь приехал покорять российский рынок. Он сделал Тимку режиссером, а потом продюсером, и они стали работать вдвоем.

 

Через несколько лет Тимка задумал картину о Москве и о себе. Кастинг проходил на Мосфильме. Тимка и Дон Кихот сидели у столика, а из коридора родители по очереди приводили кандидатов на роль Пятьсот Третьего. Неожиданно Дон Кихот толкнул Тимку в бок. В павильоне появилась Варя, таща за собой мальчика, рыжего, в веснушках, с печальными глазами.

Мальчик встал перед камерой, и Тимка дал ему листы сценария.

- Что говорить-то? – слегка заикаясь, спросил он.

- Тебе пока не надо говорить, - объяснил Дон Кихот. – Тебе нужно смущаться и молчать.

- Он один не сможет, ребята, - сказала Варя. - Давайте я попробую за бабушку?

- Так! – крикнул Тимка. – Все замолчали!.. Мотор!.. Начали!..

Зажегся свет.

- Никуда не уходи, - произнесла первую реплику бабушка, - я за деньгами сбегаю и вернусь…

Натуру они снимали во дворе дома у Нескучного сада.