Старпом Локтев уходил в рейс на полгода, и теперь, вернувшись, гулял по набережной. Он пил портвейн из горлышка, наслаждался твердостью суши и покоем души. Чем меньше оставалось вина, тем больше ему хотелось женщину. В море упала звезда, и Локтев загадал желание: да пусть будет хоть какая-нибудь, высокая или низкая, с толстыми ногами или худыми. Главное, чтобы хоть грудь, ну, и всякое такое…

Открыв глаза, он увидел создание, будто сотканное из эфира. Да-да, ни больше и не меньше. Оно было в алом платье, расшитом мишурой, в туфлях на высоких шпильках, похожих на перевернутые Эйфелевы башни, и с цветком в волосах. Даже при тусклом освещении Локтев сумел разглядеть длинные ноги, тонкую талию, кудри до плеч, - прекрасная фея! Чтобы очнуться от наваждения, Локтев даже засунул руку в карман, и незаметно, но больно ущипнул себя за ногу.

Между тем фея изучала моряка, икая.

- Слышь, мужик, закурить не найдется?

Локтев застыл.

- Ты что, отмороженный? Я говорю, сигареткой не угостишь? – повторила она, сердясь.

Он угостил ее сигаретой, фея благодатно затянулась и выпустила колечко дыма в сторону прибоя.

- Что уставился? Пошли!

Опираясь на опыт жизни, а также на инструкции судового врача, Локтев должен был ответить, что никуда он не пойдет, но вместо этого, удивляясь себе, согласно кивнул.

- У тебя есть, где? – спросила фея.

- Я моряк, на борту живу, вахта не пропустит.

- Можно ко мне. Но будет на десять баксов дороже.

- Понятно, - сказал Локтев, хотя туман еще не выветрился из головы.

- Что тебе понятно, папик?

«Папик» неприятно резанул Локтева. За кого она его принимает? Ему недавно сорок исполнилось.

- Понятно, что дороже, - терпеливо отвечал старпом, сняв фуражку и утирая платком лоб. - А всего-то сколько?

- Тридцать.

- У меня рубли.

Она на пару секунд задумалась, потом поплевала на окурок и раздавила его о парапет.

- Ладно. Тогда без анала.

- Без чего? - не понял Локтев.

Фея рассмеялась, переступая с ноги на ногу.

- Ты что, с дуба рухнул? Давай, шевели, блин, копытами. Время – деньги.

 

Вернувшись утром на борт, старпом Локтев понял, что пропал.

Ни о чем и ни о ком он не мог думать, кроме ночной незнакомки. Он нашел на кителе пару ее волос, длинных, похожих на льняное волокно, каким сантехники обматывают резьбу, свернул в колечко, спрятал в карман. Ладони еще хранили запах ее духов, поэтому он долго не мыл руки и нюхал их в удовольствии. Губы болели от поцелуев. Волосы пропахли дымом ее сигарет. А кошелек оказался драматически пуст.

В каюте остался тайник времен советских запретов. Там Локтев держал заначку про черный день. Решив, что такой день наступил, он отвинтил зеркало над умывальником, вскрыл панель. Какую-то сумму сразу отложил для матери, остальное разделил по конвертам в равных долях: каждый конверт – свидание.

Получалось недешево. Но что такое деньги? Всего лишь бумага, нарезанная на станке.

После второго свидания с прекрасной феей мир стал цветным. После третьего - ему захотелось петь, хотя он не имел ни слуха, ни голоса. Или придумать стихи. В кают-компании, когда никто не видел, Локтев мучил гитару, мычал, пытался написать что-нибудь в рифму. Но на «создание» не нашлось достойной рифмы, кроме, пожалуй, «мироздания». А потом, если честно, в голову лез один Пушкин, который, и так уже все написал.

 

После каждого свидания «конвертов любви» становилось все меньше. Наконец, со всей неизбежностью грянул день, когда остался один… Вздохнув, Локтев отутюжил брюки и китель с золотыми нашивками, почистил ботинки, надел галстук и отправился с цветами по знакомому адресу.

 

Прекрасная фея ждала Локтева в сетчатых колготах и в тех же туфлях на шпильках, похожих на Эйфелевы башни, - словом, в обычной униформе, не считая красного галстука на шее. Щелкнув старпома по носу, она сообщила:

- У меня для тебя сюрприз. Сегодня мы будем играть в пионерлагерь. Ты будешь вожатым, а я - твоей пионеркой. Такой грязной маленькой потаскушкой. Здорово я придумала, а?

 

Наигравшись, ужинали на кухне. Старпом накинул на плечи ее халат, а фея нацепила фуражку с якорем, что, по его мнению, выглядело, как в плохом фильме про море.

Локтеву хотелось объясниться, но мешал телефон. После первого же звонка она хватала свой мобильник, розовый с бабочками, и слова, к которым Локтев мог бы уже и привыкнуть, резали, как по живому. Звонила клиентура, и фея азартно торговалась, причем с такими подробностями, что лучше б ему и не слышать. Но он слушал, мрачнея с каждой минутой и думая о том, что придется пережить, пережечь в себе эту историю; было - и прошло, и кончено.

Она уловила его настроение.

- Что-то ты бледный. Тебе нехорошо?

Локтев набрал полные легкие воздуху.

- Это наш последний вечер, - выдохнул он, - у меня больше нет денег.

- Тоже, трагедия Шекспира. Заработаешь – приходи. Ты, вообще-то, мужик, что надо.

- Не в этом дело, - загадочно молвил Локтев, подливая вина.

Фея насторожилась и помрачнела.

- А в чем? Триппер, что ли? – Она привстала, нависнув над столом. – Ты хочешь сказать, от меня?!.

Локтев отрицательно качнул головою.

Она вздохнула с облегчением.

- Ладно. А то в случае чего у меня все врачи на поводке.

 

Захлопали форточки от сквозняка, по стеклам резанули первые капли, начался ливень. Погас свет – наверное, где-то замкнуло провода. Она порылась в тумбочке и нашла свечи.

Сейчас или никогда, подумал Локтев.

Он взял фею за руку и, стараясь смотреть в глаза, сказал:

- Послушай, я люблю тебя. Я полюбил тебя с первой секунды, когда увидел там, на набережной. За всю свою дурацкую жизнь я не встречал такой женщины.

Она нервно прикурила сигарету.

- Очень интересно!

- Я даже не знаю твоего имени, но…

- Зойка, - быстро вставила она.

- Зоя, - задумчиво повторил Локтев, смакуя каждый звук. - А по отчеству как?

- Не важно. Просто Зойка.

- А меня Леонидом зовут. Не удивляйся, но я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Зойка подняла глаза. В них блеснули слезы, и Локтеву показалось, что фея не притворяется.

- За что ты со мной так? – сказала она подавленно. – Конечно, меня знает весь порт, даже весь город. Может быть, я самая грязная шлюха в мире. Такая работа. Но я не заслужила издевательств. Пошел вон!

Локтев опустился на колени и прижался к ее ногам.

- Я не смогу жить без тебя.

- А со мной тем более, - сурово сказала Зойка, - поверь уж.

- Нет, нет!

Зойка вытаращила глаза.

- Ты что, серьезно? Ну, блин, достал! - Она оттолкнула от себя Локтева, налила себе полный стакан вина и выпила залпом. Потом как-то нехорошо рассмеялась. - Может, еще и обвенчаемся? Бог сразу сожжет меня в огне. Прямо у церкви. А уж как черт обрадуется!

- Вспомни, Магдалена была прощена, - серьезно возразил Локтев, - и даже сделалась святой.

- Сравнил!

- Да, да!..

- Конечно, - сказала Зойка, - я представляю эту свадебку. Какой ужас для моих клиентов! Для всех этих толстожопых лавочников! Они просто покончат собой от горя!

- Давай уедем, - предложил Локтев. – У меня дом на Азове, там мама.

- Мы едем, едем, едем в далекие края! – пропела Зойка и упрыгала в комнату, откуда вернулась почти неузнаваемой: грим на лице стерт, волосы собраны пучком, белые бусы, синее платье в горошек, на ногах босоножки. Сельская учительница, да и только. - Мечтаешь, чтобы я стала такой, да?

Локтев глядел на нее в изумлении, не находя слов.

Зойка стала печальна.

- Лёнчик, - вдруг назвала она его так, как никто, кроме матери, его не называл, и поэтому Локтев вздрогнул. - Я тебя очень прошу, уходи, милый. И не шути так больше.

Локтев неторопливо надел мундир, завязал галстук. В прихожей он взял ее под руку и подвел к зеркалу.

- Смотри, какие мы…

Зойка улыбнулась, но теперь почти по-матерински.

- Глупый пацан…

- Завтра в четыре, на морском вокзале, у второго причала.

- …и смешной, - горько добавила Зойка. – Я не приду, ты ведь знаешь.

- Еще не знаю.

 

Она опоздала: буксиры уже тащили теплоход по бухте. Зойка поймала такси и помчалась на стоянку частных катеров.

- Что случилось, принцесса? – спросил один из ее бывших клиентов. - На тебе лица нет.

- Дай радио «Антону Чехову». Сто баксов.

- Ну, не знаю…

- Двести! – рявкнула Зойка. – И гони, мать твою, изо всех сил!

Глиссер понесся наперерез теплоходу.

Спустя время Локтев, задремавший в каюте, услышал стук в двери…

 

Матери Локтева, Полине Степановне, Зойка не понравилась. Еще даже не узнав хорошо друг друга, они обменивались колкостями и потом избегали оставаться наедине. Мать твердила сыну, что «раскусила Зойку». Такие, как она, жили в Каменском после войны, на выселках. Их сюда со всех портов навезли. За батон и банку варенья девки никому не отказывали.

Локтев отмалчивался, и мрачнел, и злился, и пил.

К свадьбе вроде утихомирилось, накрошили салатов, зарезали поросенка. Когда все выпили изрядно, наелись поросятины и пустились в пляс, поднимая клубы приазовской пыли, похожей на ржаную муку, Зойка потащила Локтева к берегу. У пустого отцовского гаража, где мать давно уж держала картошку и варенье, он увидел катер, перевязанный алой лентою, как коробка с тортом. По синему борту отчетливо читалось имя - «ЗОЯ».

- Лёнчик, - орала пьяная Зойка, перекрывая шум прибоя и размахивая фатой, - это мой подарок для тебя!

Гости аплодировали. Мать Локтева, Полина Степановна, смущенно ворчала соседкам: уж такие деньжищи, где же взяла? Ленту разрезали. Растроганный Локтев осматривал моторную лодку, - пусть не новую, но свежевыкрашенную, - и не верил глазам.

 

Данное событие, которое потом еще долго обсуждали в Каменском, определило занятие Локтева: он стал рыбаком. Как покойный отец. Как большинство местных, судьба которых зависела от личной удачи и нрава Азовского моря. Брали бычка, пеленгаса, изредка осетра, которого уже порядочно поизвели. Жадничали, забрасывая до десяти ставок, хотя в непогоду, а чаще из-за пьянства не могли выбрать улов, рыба вздувалась и пропадала.

Рыбаки тоже пропадали. Одни гибли случайно, напоровшись на камни, другие по глупости, пытаясь по пьянке распутать сети, третьих уносило в вечный дрейф из-за поломки мотора, и они гибли не столько от голода, сколько от холода и жажды. В таких случаях над берегом поднимали черный шар, и со всех сторон шли к берегу люди смотреть на утопленника. И Зойка смотрела. В безобразное, раздувшееся тело, набивалось столько песка, что четверо мужиков с трудом затаскивали его в лодку.

Это если труп удавалось найти.

 

Локтев исчез в середине января, уйдя по спокойной волне миль за 30 от Каменского.

Последний раз его видели ближе к вечеру. Рыба шла, как чумная. Но над горизонтом возникла темная полоса, вдали показались белые гребни, начало штормить, пошел снег. Товарищи Локтева, выбрав последние ставки, не дождавшись его, ушли.

Трое суток о рыбаке ничего не было слышно. На четвертые - морские геологи нашли разбитую лодку с надписью «Зоя». Поиски Локтева ни к чему не привели.

 

Через неделю на берегу подняли черный шар.

Полина Степановна плакала в доме.

Беременная Зойка побежала на маяк. Очевидно, ее волнение передалось ребенку, который ворочался и брыкался внутри. Она наседала на мужчин, крича и матерясь.

- Какого хрена шар повесили? Кто-нибудь видел мужа мертвым?

- Нет, но и живым тоже, - защищались мужики.

- Значит, считаете, я уже вдова?! – орала Зойка. - А он, кто?! - Она показывала пальцем на свой живот. - Кто, я спрашиваю, мать вашу?!. Сирота?!. Он даже еще не родился!..

Ее подводили к карте залива. Ей объясняли, что зимой в непогоду, особенно с перегрузом, не выживают. Может даже, - и, скорее всего, -Локтев, как опытный моряк, выбросил за борт улов. Но семь с половиной баллов, при нулевой видимости и минус пяти… И что она должна приготовить себя…

- Это лучше вы приготовьтесь! – кричала Зойка. - Я вас засужу, как кроликов!.. Я взорву на хрен этот маяк вместе с вашей долбанной радиостанцией!

Ничего не добившись, Зойка побрела домой вдоль берега, залитого неуместно ярким солнцем. Ее живот под платком торчал, как арбуз. Отросшие кудри развивал ветер.

Мать Локтева, которая тоже провела несколько бессонных ночей, ждала у калитки. Женщины, которых еще недавно сотрясали ссоры, - до ненависти, до белых глаз и сердечной боли, - обнялись и заплакали.

Утром, выпив валокордину, пошли смотреть, остался ли черный шар по Локтеву, но море отдавало равнодушной зеленью, и мачта была пуста.

К их дому потянулись люди, и матери Локтева пришлось собирать на стол. Она хотела еще занавесить зеркала черным, но Зойка не давала. Полина Степановна не стала спорить, спустилась за самогоном, налила сотку, накрыла горбушкой и поставила возле фотографии сына, молодой фотографии, времен мореходки.

 

До сорокового дня Зойка, повязав косынку, каждый вечер проводила на коленях у святого угла. Она читала по книжке молитву во спасение терпящих бедствие на море. Полина Степановна молча сидела у окна, поджав губы. На сорок первый - она спросила:

- Что ты шептала иконе?

- Я разговаривала с богом, - призналась Зойка.

- И что же он мог посоветовать такой, как ты?

Последние слова сильно резанули по Зойкиному сердцу, но она стерпела.

- Сказал, чтоб я не оставалась у вас. Вы уж извините.

- Я так и знала, - тихо отозвалась свекровь. - А как же дитя?

- Поеду к маме. Там и рожу.

 

Но Зойка не уехала и весной родила девочку.

 

На крестины у дома Локтевых появился «Мерседес», из которого высыпали разноцветные девицы в сапогах выше колена и принялись целовать Зойку. Выпив, они уговаривали ее вернуться к Черному морю. Говорили, что с мелкой торговой шушерой уже никто не вяжется, клиент покатил серьезный, из нефтяников, платят по 200 баксов за час, а не за ночь, много иностранцев. Самая страда! А Зойка, еще год-другой, увязнет в своем Каменском, растолстеет, превратится в обычную бабу. Вот о чем ей подумать бы.

 

Зойка подумала и к концу лета засобиралась. Заработанные Локтевым деньги давно прожили. Полина Степановна поехала в райцентр, снесла в скупку кольцо с рубином, некогда подаренное мужем. Зойка, покормив и уложив дочку, побрела к сельмагу, где однажды видела интересное объявление. Оно и теперь висело на заборе, хоть сильно полиняло от солнца и дождей: «Покупаем женские волосы». Она захватила ладонью свою прядь, поднесла к зеркальцу. У корней волосы были светлыми, а дальше крашеными, почти гнедыми. Зойка забеспокоилась: вдруг не купят?

Парикмахерша тетка Галина, тоже вдова рыбака, усадила ее в кресло и, сочувственно лязгая ножницами, объяснила, что цвет не при чем, а то, что вьются, даже лучше; кудри - немалая редкость.

Была Зойка, как обросшая кукла, а стала похожа на рано повзрослевшего мальчика с большими и печальными глазами.

- О Леониде так ничего и не слышно? – осторожно спросила тетка Галина, отсчитывая деньги.

- Я своё отплакала, - сказала Зойка. – Уже простилась с ним в душе.

- А я со своим - не могу, - призналась парикмахерша. – Хотя нашли только руку с часами. Остальное об камни размололо, начисто… Руку и похоронили… Сжечь хотели, я не дала. А часы остались… Я иногда ремешок нюхаю. Ты не поверишь, но он до сих пор его потом пахнет.

- Лучше не надо, - сухо попросила Зойка, пряча деньги в сумку и глядя на кучу собственных кудрей на столе.

 

До Каменского поймала попутку. Водитель оказался знакомым. Он посмотрел на Зойку с горестным изумлением.

- Чего уставился? – рявкнула Зойка. – Страшная, да?

- Красивая, - сглотнув слюну, ответил водитель, - непривычно только.

- Я волосы продала, - объяснила Зойка.

- Не прогадала хоть?

- Пятьсот рублей!

Когда грузовик выбрался за город, водитель вдруг сказал:

- Я в Щелкино мужика на рынке увидел. Очень на твоего Леонида похож. Просто копия.

- Плохая шутка, - сказала Зойка. – С того света не возвращаются.

- Чем черт не шутит?

- Ну, так поехали!

 

Она долго бродила от ларька к ларьку, пока не наткнулась на мужа. Пьяный Локтев сидел у мусорных бачков, заваленных гнилыми арбузами, в инвалидной коляске, с банкой пива. Не помня себя, Зойка закричала страшно, бросилась к нему, принялась тормошить, целовать, бить кулачками по груди Локтева, обтянутой грязной тельняшкой. На шум собралась толпа. Откуда-то выскочила баба в переднике, схватила Зойку за руки, говоря, чтобы отстала от Николая, на что Зойка подняла лопату и пригрозила, что еще слово, и убьет. Может, и убила бы.

Локтев бормотал что-то бессвязное. Кажется, ему было все равно.

- Что же ты наделал, Ленчик! – повторяла она, катя перед собой коляску с Локтевым в людском коридоре, как сквозь строй. - Что же ты наделал!

Они с водителем кое-как втащили коляску в кузов, укутали Локтева одеялом, Зойка села рядом; грузовик тронул, как показалось Зойке, с такой плавной осторожностью, будто вез покойника.

 

Полина Степановна вскоре умерла, не справившись с переживаниями, и Локтевы, продав дом срочно и задешево, покинули Каменское.

Когда дочка немного подросла, Зойка отвезла ее к своей матери.

Локтев, который совсем не помнил, как спасся и где отморозил ноги, из-за чего их ампутировали, теперь целыми днями сидел в Зойкиной однушке и смотрел кино по телевизору. Давали мексиканские и бразильские страдания. Локтев переживал за героев и не пропускал ни одной серии. А в перерывах бесконечно курил, думал и смотрел в окно.

Из окна Локтеву была видна часть морского порта и мачты с огнями.

Чтобы инвалид не мешал, Зойка устроила в комнате ширму, отгородив его уголок, состоящий из диванчика да стола с пепельницей и бутылкой воды, от своего серебристо-алого, атласного мирка, от тахты с куклами и с расшитыми крестиком подушками, от шкафчика, где она под замком держала спиртное.

 

Договорились, что домой Зойка клиентов водить не будет. Но как-то глубоко заполночь он проснулся от мужского бормотанья, Зойкиного хихиканья и звона бокалов.

- Сегодня мы будем играть в пионерлагерь, - услышал он. - Ты будешь вожатым, а я - твоей грязной пионеркой. - Локтев заплакал.

 

Однажды на рассвете, прождав Зойку всю ночь, Локтев лег животом на подоконник, желая броситься с четвертого этажа. В этот момент жена как раз входила в квартиру. Она водворила Локтева назад в кресло, а окно забила гвоздями. Оставила только форточку, через которую доносились гудки пароходов, запах солярки и гнилых водорослей.

 

Еще через пару лет Зойка заработала на новую квартиру и «Ладу» с ручным управлением, на которой Локтев ездил в деревню к дочке. Больше он ни на что не жаловался, ни о чем не жалел, старался не вспоминать прошлое. И не вспоминал. Кроме той ночи, когда увидел звезду и загадал желание.

 

Азов, 2004 год