ПОЭТ ЕДИНСТВЕННОЙ ЛЮБВИ И АВТОР ТЫСЯЧИ ГОРИЛОК

 

Введение

 

Вот уже почти тридцять лет, как я во Львове. Но город так и не стал родным, да и местный язык попрежнему режет ухо. До сих пор воспринимаю Львов, ка место ссылки. Во Львов я приехал в 1974, поступив в аспирантуру коммерческой академии, тогда торгово-экономического института. Так как я технолог от Бога, а товаровед никудышний , вместо того, чтобы проводить товароведные исследования и давать товароведную оценку вначале маргаринам, а затем ветчинным консервам, стал разрабатывать новые виды этих маргаринов и консервов, технологии их изготовления. Если с маргаринами не нашёл понимания в верхах ( мои маргарины типа нынешних Финнеи или Рамы нужно было делать на маслозаводах /из свежеотсепарированного обрата и композиции жиров делались искусственные сливки, обрабатываемые в дальнейшем по стандартным технологиям производства масла, что посчитали фальсификацией масла, тем более, что товароведы не смогли разработать методики определения различий моего эрзаца от натурального масла/),то мои ветчинные консервы разрешили внедрять на экспериментальном заводе ВНИИМПА( там делали консервы для космонавтов) и на Раменском мясоперерабатывающем предприятии Кремлевского райпотребсоюза. Вот за передачу на Запад своих технологических разработок, по которым делали ветчинные консервы для Политбюро ЦК КПСС, и сослали меня обратно во Львов. Сослали младшим научным сотрудником НИЛ продтоваров, без надежды на повышение и на защиту давно написанной диссертации. Десять лет ютился с семьёй в студенческом общежитии с регулярними посещениями участкового, выясняющего, почему нет прописки. Только в раз гар перестройки перевели на кафедру, разрешили защиту. После огромной статьи обо мне Айлинки Мухиной во всесоюзном „Поиске” , разрешили внедрять свои разработки не только в Украине, а и во всём СРСР. Обьездил-облетел тога Родину от Калининграда до Петропавловська-на-Камчатке и от Ташкента до Норильска.В 1992 году получил последнюю в институте государственную квартиру. Увы, у нас тога началось „гонение на ведьм.”Руський язик об’явили иностранным. Сразу же „студенческое братство” потребовало, чтобы я или перешел на украинский язик, или покинул институт. Предпочел покинуть вуз, чем переходить на язык, который только местным кажется украинским. Организовал агроконсорциум при местном агроуниверситете. Ставил безотходные сельхозперерабатывающие цеха по колхозам. Когда в 1996 колхозы ликвидировали, консорциум обанкротился и пришлось создавать собственный неприбыльный аграрно-инжиниринговый центр, обслуживающий фермеров и новые агроформирования. Работы выполнял в штате Заказчиков. За пол года перед тем, как исполнилось 60, вернулся в институт и в положенный срок вышел на пенсию. Увы, жульё из Пенсионного фонда два года заявляло, что мне научная пенсия не положена,а когда доказал фальсификацию ими документов, заявили, что моя научная пенсия меньше трудовой.И ничего не докажешь,после многочисленных проверок чиновниками ПФУ института и моего „КаТеТа” исчезла половина платёжек.Остались целыми только документы за время ссылки с мизерной зарплатой.Куда бы не обращался- все жалобы возращались к тем же чиновникам. Нет у меня больше будущего. Осталось только прошлое. Вот и предоставлю Вам толику из того прошлого.

Детство мое проходило в обязательных ежевечерних рассказах бабушки-мамы Евгении Львовны Кулешовой-Вербицкой о Предках, об их ближайших друзьях, о друзьях Шевченко. Разными были эти предки и их друзья в рассказах моих бабушек, последних представительниц когда-то могущественных родов Белозерских - Вербицких-Антиохов – Голицыных - Дорошенко – Кулешов – Марковичей – Рашевских. Увы, я даже не имею права считаться членом их Рода - Род передаётся по отцу! Мой отец - доктор исторических наук Василий Трофимович Сиротенко (учёный медиевист с мировым именем, тот самый майор красной Армии, который спас когда-то нынешнего Папу Римского от ссылки в Сибирь), дальше деда Афанасия, подрядчика-архитектора, погибшего на 108 году жизни при падении с крыши строящейся им очередной церкви, никого не знает. Да и о своем деде Афанасии знает только то, что за свою долгую жизнь тот поставил больше сотни деревянных церквей по всей Украине, а когда погиб, то кассир и бухгалтер сбежали, стянув все деньги, оставив его семью без копейки.Так что я и вправду Сирота без Роду и племени…

Конечно, я напишу и об отце, но не он меня растил, не он меня воспитывал. Так что в первую очередь отдаю долг моей бабушке – Евгении Львовне Вербицкой-Кулешовой, заменившей мне и мать, и отца. И таким же одиноким бабушкам – Марии Вербицкой-Раковой и Вере Вербицкой-Вороной. Моего деда, бывшего белогвардейского офицера, участника Ледового похода, расстреляли вместе с заложниками, в 1922 после убийства студентом-евреем какого-то важного жида из ВЧК. Мужа бабушки Веры, первого переводчика «Интернационала» Николая Вороного и её сына поэта Марка Вороного расстреляли в проклятые тридцатые. Бабушка Мария Вербицкая на Колыме вышла за такого же зека, известного художника Ракова. Там она родила ему 5 детей. Но с Колымы в Чернигов вернулась она одна…

Все они в молодости получили прекрасное образование – после гимназии учились на Бестужевских курсах. Бабушка, например, была любимицей у знаменитого Михаила Ивановича Туган-Барановского, преподававшего там.(Он был первым Министром промышленности и торговли Украины) Но всё прекрасное у них ушло вместе с молодостью, которую оборвал октябрьский переворот...

В годы моего детства бабушка Вера работала где-то секретарем-машинисткой. По ночам, чтобы заработать на многочисленных племянников, перепечатывала на машинке рассказы местным литераторам. Рассказывала им, как за нею ухаживали Винниченко и Маяковский, как её ревновала сама Анна Ахматова.

Бабушка Мария, самая младшая из Вербицких, сидела с детьми. В те времена пособие на 5 детей были на порядок выше нынешних, так что она была только домохозяйкой...

Моя бабушка снимала комнату у своей золовки в большом доме, который выстроил когда-то Пантелеймон Кулеш для своего племянника(он его усыновил). Как и заведено на Украине, отношения у нас с ближайшими родственниками - Кулешами были натянутыми. Вечера проводили мы у Вербицких. Собирались мы все за огромным ещё прадедовским столом в центре, которого стоял пузатый медный самовар с медалями, пили чай с блюдечка вприкуску с голубым колотым сахаром. До сих пор вспоминаю эти искрящиеся голубые конусы сахара, от которых бабушки специальными щипцами откалывали кусочки. Помню пьянящий аромат этого, напоённого травами чая. Помню бесконечные рассказы бабушек о предках и их друзьях. Это смешно, своих сослуживцев 90-х годов, своих преподавателей и соучеников по институту – забыл, а тот огромный стол с пузатым самоваром, те голубые конусы сахара, те рассказы-исповеди - помню, как будто это было вчера…

У каждой из бабушек был свой любимый герой - предок. Бабушка Вера была без ума от Якова де Бальмена. Красавца, в которого были влюблены все девушки высшего света, но вот на возлюбленной он так и не смог жениться. Всех интриговала тайна, из-за которой его крестная Волховская (кстати, это именно та «Старенька мати», любимица Тараса Шевченко, которую он вспоминал в ссылке), под угрозой проклятия отказала ему в женитьбе на Сонечке Вишневской. Моя бабушка не любила де Бальменов, помня, что это Маня де Бальмен была первой, с кого начались измены жене Пантелеймона Кулеша. Её любимцем был баснописец Леонид Глебов, у которого в раннем детстве она сидела на коленях, слушая сказки «дедушки Кенаря» . А вот у тёти Муси любимчиком был певец единственной любви и автор тысячи горилок – Виктор Забила. Она даже у бабушки переписала рецепты его целебных настоек. Лечилась сама, и лечила детей теми настойками. Бабушке те рецепты перешли вместе с тремя свитками рукописей Забилы от её бабушки, мамы-Саши Билозерской. (для нас Ганы Барвинок).

Вот об этом Викторе Забиле, больше всех повлиявшем на мою судьбу и расскажу Вам. Это благодаря его объёмному свитку с рецептурами горилок и настоек я, после того как пришлось распроститься с надеждой и на золотую медаль , а и на поступление в университет (написал на выпускном экзамене в сочинении на вольную тему о романе Шевченко с Ганной Закревской и о их дочери Софии, за что получил кол по украинскому) я без проблем поступил в во всесоюзный Киевский технологический институт пищевой промышленности( там украинский не входил в программу). Конкурс в те времена был 7 человек на место. Я набрал проходные 23 балла, а бабушка, для надежности, показала зав. кафедрой бродильных производств проф. Мальцеву те заветные свитки рецептур, обещав отдать их мне на 3 курсе. Конкурс я прошел.…Да и как было не пройти, ведь в тех свитках были рецептуры почти 1000 горилок, бальзамов, медов, настоек и наливок. Наша же промышленность в те времена знала не более пары сотен рецептур…

Глава 1

 

 

Так кто же был этот, по словам Ивана Франко «Первоцвет украинской поэзии», побратим самого Тараса Шевченко, автор почти всех горилок Российской империи( И Петров, и Смирнов ,и Шустов пользовались его записями) ?

Как ни странно, у вчерашнего крепостного Тараса Шевченко, побратимами были аристократы, да еще и иностранных корней. Как Вася Штенберг, как Яков де Бальмен…

Виктору Забиле также приписывали, что род его ведет начало от итальянского архитектора, выписанного Иваном Грозным для строительства кремлевских укреплений. Увы, не верьте знаменитому словарю Брокгауза и Ефрона! Да, на черниговщине и полтавщине, действительно, в дворянских книгах числится многочисленное потомство Рода Зебелло. Но предком Виктора Забилы был управитель королевских владений на борзенщине Петр Михайлович Забила, перешедший в 1648 году к Хмельницкому. Умер он в чине генерального обозного (высший чин после гетьманского) в 1689 году, имея 109 лет отроду. Все его потомки были сотниками, полковниками, а после ликвидации козаччины, судьями и чиновниками. Все, кроме отца Виктора отличались завидным долголетием. Отец Виктора - Николай Карпович, борзнянский судья, женился на внучке самого гетмана Полуботько Надежде Рыбе, принесшей ему в приданое сотню крепостных и 400 десятин земли (десятина= 1.о25 га).В те временя дворяне имели монополию на винокурение. Была винокурня и у Николая Карповича. Мало того, от отца ему достались рецептуры горилок и медов, перешедшие в наследство от самого Разумовского. Николай Карпович полюбил изобретать и изготавливать всяческие настойки, бальзамы и горилки. Всё свободное от судейских дел время проводил на винокурне. Горилки в те времена делали в каждой помещичьей усадьбе, а вот медоварение было делом избранных. Это горилку можно было гнать из дешёвого сырья. Для медов нужен был мёд, сока из хороших кислых ягод. Да и перед брожением сок с мёдом сильно уваривали. Выход продукции был очень низким. Процесс брожения и дображивания- очень длительным. Очень это было дорогое удовольствие. Зато правильно сваренный и правильно выдержанный мёд давал неописуемо приятен на вкус и веселил даже убеждённого пессимиста. Именно поэтому помещики-медовары считались элитой общества, избирались предводителями дворянства. Но не только веселящими медами был знаменит Николай Карпович. Он создал и возродил вновь бесчисленное количество горилок, которые грели тело, веселили душу. Родила жена ему трех сыновей. А когда она была беременна дочкою, на рождество 1809 года, Николай Карпович так надегустировался новоизобретённой вкуснейшей и коварнейшей «дуриголововкой», что в пургу не дошел 100 метров до дому. Так и замерз в рождественскую ночь, занесенный метелью( кстати, та «дуриголововка» стоила Тарасу Шевченко Ураины).

Молодая вдова, родившая через несколько месяцев дочурку, осталась одна, с четырьмя малыми детьми на руках. Женщине, привыкшей к тому, что вначале всем командовали родители, а затем хозяйничал муж, пришлось самой вести хозяйство. Не смогла справиться. Доверилась управляющим. Что не разворовали те управляющие, разграбили в 1812 наполеоновские войска. Не за что было даже обучать детей. Благо, она сама была грамотной и смогла всех их обучить грамоте. Но в те времена обязанностью дворянина было служить. А для того, чтобы иметь право служить, надо было закончить гимназию. Когда Виктору исполнилось 12 лет, вся родня взбунтовалась и заставила таки Надежду отдать сына в Московскую четырехклассную губернскую гимназию. Почему в Московскую, ведь рядом в Нежине была одна из лучших в империи гимназий, равноценная университету? Да потому, что ее директор Нестор Кукольник посчитал сына разорившейся вдовы недостойным его заведения. Лишь после смерти Кукольника вдова смогла перевести сына в Нежин. В 1822 г стал он учеником 3 класса первого периода (всего в гимназии было 3 периода по 3 года обучения и выпускники ее получали аттестат, равноценный университетскому диплому.)

Не очень то гостеприимно встретили гимназисты полунищего «хохла» Забилу. В классе верховенствовали сын Кукольника Нестор, Петя Мартос, Платон Закревский, братья Лукашевичи…Они могли себе позволить все, даже запереть надзирателя в туалете или вытолкать его вечером взашей из проверяемой спальни пансионата.В те времена им, детям богатеев всё сходило с рук. (Со временем, уже при Николае 1, они все загремят по делу о «заговоре в Нежинской гимназии» ). Виктора же наказывали за любую шалость…

Посадили его за парту рядом с таким же бедняком-изгоем Николаем Гоголем. Увы, Гоголь не отличался коммуникабельностью. Не друзьями они стали, а соперниками. Оба писали вирши, при этом Викторовы стихи были и более песенными и более простыми. Гоголь не мог простить, что кто-то пишет лучше его. Переписал он Викторовы вирши в сборник-альманах, назвал его «Навозный Парнас» и пустил по рукам…

Кстати, не будь этого альманаха, может быть, и не было бы великого писателя Гоголя, ведь именно после этого альманаха Николаша серьезно увлекся редактированием настоящих журналов, а так как он фактически был и единственным их автором, то поневоле увлекся и прозой…

Ничем хорошим ни Гоголь, ни Забила не могли вспомнить гимназию. Не принял их коллектив ровесников. И вот наступило лето 1825 года. Загадочно умер Император Александр 1.Страна очутилась в неопределенности безвременья. Великий князь Константин, которого готовили в императоры, наотрез отказался сесть на престол. Великий князь Николай, просто не готов был к этому, так как старший брат не включал его даже в, положенный по рождению, Государственный совет…

В этой обстановке неуверенности и разброда Виктор записался унтер-офицером в Киевский драгунский полк. И красивая форма манила, и захотелось почувствовать себя защитником отечества. Через два месяца ему присваивают юнкера, а через два года - корнета. Затем было участие в подавление варшавского восстания. Он не получил, как его однокашник Петя Маркос, ордена, но то, что получил звание поручика и стал любимцем самого Пассека, говорит о том, что труса не праздновал…

В 1832 его полк перевели в Москву. Вот здесь и выпал случай Виктору поквитаться с Гоголем. Выиграв солидный куш в карты, Виктор не пропил его, а пустил деньги на анонимное издание книжечки из двух рассказов -0 «Рассказы прадеда. Картины нравов, обычаев домашнего быта Малороссов. Книга первая»(Вы, кстати, и сейчас можете почитать ее в зале старожитностей Львовской библиотеки им. Стефаника). Включала книга две повести: «Иван Пидкова» и «Семейство Кулябки». Своим стилем, языком, юмором – повести настолько напоминали Гоголевские « Вечера на хуторе близ Деканьки», что мамаша последнего не удержалась, чтобы не поздравить сына с выходом очередной его книги. На это 21.08.1833 взбешенный Гоголь пишет матери: «Сделайте мне милость, не приписывайте мне всякого вздору. Я в первый раз слышу, и то от Вас, что существует книга под названием « Кулябка » Верьте, я то если б я что-нибудь выпустил свое, то, верно, прислал бы вам!»

На Рождество Виктор получил отпуск.. Перед отпуском подал прошение в цензурный комитет на издание ещё одной книжки рассказов «Чары».В отпуск отпросился домой…

По дороге домой он заехал на соседний хутор Матроновку к дальним родственникам Белозерским. Первой, кого он встретил на хуторе, была их старшая дочь Люба. 25 летний Виктор влюбился в нее с первого взгляда. Да и трудно было не влюбиться в такую – высокая, пышная с царственной фигурой Волнительная украинская грудь над тонкой талией притягивала прижаться, волошковые лаза заглядывали прямо в душу.

Увы, влюбленный даже тех глаз не разглядел. Вот как он ее описывает в своей песне:

“Послухайте мою писню, я вам заспиваю

Про гарную дивчиноньку, яку я кохаю

Русявая,круглолиця,очици чорненьки,

Моторная як на диво, роточок маленький

Як квиточка хорошая, як тополька статна,

И як лебидь билесенький вся собою знатна...

Губоньки- як те намисто, що добрим зоветсься,

Сонечко неначе зийде, коли засмиється.

А як писни заспиває – солов”я не треба – Слухаєш,тоби здається ,неначе хто з неба...”

 

 

17 летняя красавица и сама влюбилась в молодого поручика. Весь отпуск они провели вместе. Не могли на них нарадоваться матери, а Любин отец дал согласие на свадьбу. назначив ее на 7 ноября 1834 года...Как на крыльях помчался Виктор к себе в часть и тут же написал рапорт о выходе в отставку. В 1834 он получил отставку в чине майора, одновременно пришло разрешение и на выпуск книги, “ Чары”...

Полный радостных надежд ехал он домой. Увы, судьба сыграла с ним злую шутку. Рядом с Матроновкой купил поместье богатый вдовец , отставной поручик Иван Федорович Боголюбцев. Хоть рода он был и не знатного и само дворянство получил только благодаря 23 летней службе прапорщиком в Митавском драгунском полку, но при подавлении польского восстания к его рукам прилипла солидная трофейная сумма и сразу же после окончания кампании он вышел в отставку богачем. Было ему тогда сорок лет. Ему запала в сердце Люба. Конечно, ему трудно было бы конкурировать с молодым и родовитым Виктором, поэтому осаду он начал с дружбы с её отцом, своим ровесником. Вскоре Николай Белозерский стал видеть в нем воплощение всех своих идеалов, а в Викторе гуляку-картежника. Виктор, действительно, любил погусарствовать – выпить чарку, спустить все, что имеет, в карты. Как и все его ровесники –офицеры. И вот, узнав про очередной его проигрыш в карты, старый Белозерский объявил, что разрывает обручение и выдает Любу за Ивана Боголюбцева.

Люба и ее мать вначале стали на дыбы. Но не те времена были. В семье жили обычаями «Домостроя». Судьбу дочери решал отец- как скажет, так и будет!

Приезжает Виктор на хутор, а Люба к нему не выходит. Встречает его в дверях Николай Дмитриевич и говорит, что нечего ему больше сюда ходить, Люба выходит замуж не за него, картёжника и пьяницу, а за достойного человека – Ивана Боголюбцева!

Долго кружил Виктор возле хутора, да так и не смог увидеть любимую. Наконец, уже зимою перестрел их с матерью, когда они ехали в Нежин за покупками. Мать велела кучеру не останавливаться, а обезумевший Виктор бросился прямо под копыта лошадей. Сани перевернулись и женщины посыпались на него. Упреки, слезы, обвинения и, наконец, обещания матери, что она трупом ляжет, но не отдаст Любу за нелюба. Увы, все это были только обещания…Через месяц Люба стала женой Боголюбцева, матерью его семейства (Эту историю, кстати, прекрасно нарисовал Яков де Бальмен в альбоме «Из жизни мочемордов»)

 

Виктор с горя заболел. Когда весною вышел на улицу, никто уже не мог узнать в нем былого красавца-весельчака. Лицо изрыла оспа, вылезшие волосы прикрывала тюбетейка, офицерский мундир заменил бухарский халат, взгляд погас. Все время стал проводить на своей винокурне, изобретая и дегустируя все новые и новые виды горилок и настоек, ища средство от любви. Только не думайте, что те горилки были похожи на нынешний самогон. Во-первых, вначале каждый первак он гнал отдельно из фруктов, ягод, запаренной пшеницы, ржи и ячменя. Во- вторых, этот первак был только полуфабрикатом. Он еще многократно перегонялся, пока полностью не избавлялся от сивушных масел (эфирные масла и альдегиды отделялись и фракционировались отдельно). А для обеспечения целебного эффекта он эти напитки ещё и настаивал на травах. Каждую траву собирал сам в определенное время, высушивал по своей технологии и настаивал каждую при определенной температуре и определенный срок. Некоторые из этих настоек он перегонял вновь и получал прозрачную, ароматную лечебную настойку, ведомую только ему.(описание настоек и медов я дам после очерка). Всё искал рецептуру настойки, которая позволила бы ему забыть Любу…

Искал всю жизнь. Так и не нашёл…

Дегустируя свои восхитительные напитки, сочинял удивительно-прозрачные мелодичные стихи. Это тогда именно были написаны им строки песни:

«Гуде витер вельмы в поли, реве –лис ламае

козаченько молоденькый долю проклынає”...

Заглядывали к нему в винокурню друзья, знакомые, соседи, проезжие. Никому не отказывал в чарке.

 

 

Выпивали,слушали его песни, записували песни и рецепты...Вскоре слава о Викторовых настойках и его песнях разнеслась по всему левобережью. Его стали приглашать Галаганы, Тарновские, Лизогубы – первые богачи, меценаты-украинофилы. Виктор считал, что только прозу можна писать по-русски, а петь нужно языком сердца, языком предков. Кстати, этот свой принцип он внушил и младшему побратиму –Тарасу Шевченко, который также прозаические произведения писал только по-русски, хотя стихи предпочитал писать на украинском языке (кстати, для своей первуй возлюбленной - Ядзи Гусакивской писал по- польски, по просьбе княжны Репниной- по русски, а Элькан даже упоминал о его французких стихах)...

А побратимами они стали благодаря первому Тарасовому побратиму Васе Штенбергу, с которым Виктор Забила познакомился и побратася в 1839 году у Тарновского. Тарновский любил запрашивать на свои обеды знаменитостей. Приехал к нему тогда из Москвы великий русский композитор Михаил Глинка, который как раз работал над оперой „Руслан и Людмила”. На встречу со столичной знаменитостью Тарновский пригласил и местных знаменитостей. Но не думайте, что ими для него, богача, были знатные соседи типа Репниных или Капнистов. Он пригласил поэта Виктора Забилу и слепого кобзаря Остапа Вересая. Когда кобзарь пел Забилины “Не щебечи соловейку” и “Гуде витер вельмы в поли”, все собравшиеся плакали…

Эти песни настолько запали в душу великому Глинке, что он отложил работу над пушкинской «Руслан и Людмила» и не успокоился, пока не написал романсы на слова Забилы…

Окончилась его командировка на Украину, вернулся он в Петербург с новыми песнями. И вот в России, России «мракобеса» Николая 1 и «шовиниста» Белинского, на любой вечеринке, в будь каком обществе пели украинские «Не щебечи соловейку” и “Гуде витер вельми в поли”...

Имя бедного украинского поэта прогремело на всю российскую империю.

В 1839/40 г на студиях в Качановке был Вася Штенберг.

 

Он познакомился здесь с Забилой и во все визиты последнего в Качановку, они были неразлучными. Вернувшись в Петербург, свое висхищение Забилой Виктор передал и Шевченко, который заочно влюбился в чародея-песенника. Даже стилистика его тогдашних стихов стала подобной Забилиным .Вот разберите, где Шевченко, а где Забила –

«Витре буйный, витре буйный!

Ты з морем говорыш...”

“Повиялы витры буйни

Та над сыним морем...” или:

“Плаче козак молоденькый

Долю проклынае...”

“Шука козак свою долю

А доли немае...”

Как видите, не только великие Котляревский и Мицкевич сделали Тараса Шевченко Великим Кобзарем, но и забытый нене хуторской поэт Виктор Забила...

Когда им довелось встретиться впервые, неизвестно.По нашим семейным преданиям, Тарас, осенью 1841, получив первый гонорар за стихи, опубликованные в “Ластивке”,а главное, за свой первый “Кобзарь”, драпанул с Яковом де Бальменом на Черноре море, и познакомился с Забилой, проезжая через Борзну. Увы, нигде я не смог найти подтверждения этому. Разве только рапорт надзирателя Академии, генерала Сапожкова от 15 мая 1842 года о семимесячном „отстутствии без уважительных причин” Тараса в Академии...

Во всяком случае мемуары Репниной, Тарновского-младшего и других современников так описывают их встречу во время Плэнэра, который Тарас совершал в 1843 году.-

Остановившись у Тарновского Тарас первым делом попросил послать гонца за Виктором Забилой. Виктор примчался вместе с тем гонцом. За время пребывания Тараса в Качановке они не разлучались. Да и внешне они были как старший и младший брат. Оба приземистые, мужиковатые, кареглазые. Тарас перенял от Виктора привычку, сочинять стихи, подыгрывая себе на кобзе или гитаре, что придавало им песенность. Виктор взял у Тараса его юмористический подход к жизни. Вместо слез, в его песнях появился смех .

Вот его “ В Хугу”:

“ Вечорие, смеркаеться, дедали темние,

Зрывається хуртовына – витер вельмы вие...

Вияв просто мени в пыку уже через миру...

“Поганяй” я обизвався до свого маштмиру.

Був я трошечкы пьяненькый, мав на серци горе,

Тоди, вправду, мени було по колина море...

Пидстырыла мене стыра покохать дивчыну

Не на радисть, не на втиху, на лыху годыну,

Бо бидному без талану любыть не годыться

Йому дулю пид нис сунуть,як схоче женыться!

Нехай буде пречеснишый,нехай прехорошый-

Скажуть:”Пьяныця, нероба, то й немае грошей!”...

Надо сказать, что с детства Виктор никогда не был лидером, поэтому первым в их дуэте всегда был Тарас. Единственное, в чем Тарас беспрекословно уступал ему лидерство, было изготовление настоек, хоть и сам Тарас неплохо знался в этом. Во всяком случае, среди Викторовых рецептов было несколько, на которых было написано « Тарасовы». Но здесь с Забилой не смог бы сравниться и творец российской водки Дмитрий Менделеев. Я и сейчас лечусь от всех болезней его настойками. Знаменитый «Ерофеич» придумал не денщик имератора Александра 111, а Виктор Забила усовершенствовал Разумовский рецепт. Завез же рецептуру во двор императора в Петербург дядя моего прадеда – Черниговский губернатор Сергей Голицын, поклонник Забилиных стихов и настоек. У Виктора для каждой настойки был свой первак тройной перегонки. Для одних- хлебный, для других ягодный или яблочный. «Кохановка»(любовный напиток) делалась из первака, перегнанного из диких груш. Перед второй перегонкой он настаивался на любистке и семенах пастернака и петрушки, к которым для улучшения аромата добавлялась палочка корицы, а перед третьей перегонкой двойной первак настаивался на веточках чёрноё смородины и мяты кудрявой…

За эти настойки местные «мочеморды» сделали его главным виночерпием, а их «войсковой осаул Яков Дибайло»( Яков де Бальмен) изобразил его чуть ли не на каждой третьей своей картине о быте « мочемордов». (см.рисунок - Забила первый слева)

 

Был он любимым гостем у Закревских. И в том 1843 году, когда Тарас познакомился на балу у Волховской с Ганной Закревской, в гости к Закревским вместе с Гребинкой повез его именно Виктор Забила. Там он обеспечивал им свободное общение, отвлекая злюку Платона Закревского своими знаменитыми настойками под закуску игры в карты, до чего отставной полковник был большой любитель. Тарасу было не до стихов, а балагур Гребинка тогда тоже влюбился в Сонечку Раттенберг и написал свои знаменитые «Очи чёрные», хит и сегодняшнего дня…

Уехал Тарас в Петербург, увозя дюжину бочоночков, полубочоночков, барылец целебных Забилиных настоек на все случаи жизни. В сентябре-октябре 1844 к Тарасу наведывалась Ганна Закревская, сопровождавшая мужа при его очередной поездке в Петербург по тяжбам с соседями. Тарас ради неё даже сменил квартиру. Угощались с нею, подаренною Виктором «кохановкой». А через 9 месяцев, в июле 1845 года Ганна родила дочурку Софию. Крестными были Виктор Закревский и его сестра. Платон не хотел и видеть дочери. Но и Тарасу не дали на нее даже взглянуть. Именно этим объясняется его депрессия и последовавшая болезнь, чуть не приведшая к смерти (во всяком случае «Заповит» он тогда написал). На ноги его поставил побратим Забила. Примчался со своими целебными настойками. Стал петь о своей несчастной любви. Утешал , что у него, Тараса, хоть дочка есть, а у его, Виктора -никого и ничего. Рассказал Тарасу о судьбе небогатого помещика, соседа Закревских. Он влюбился в дочь соседского помещика. Женился на ней.Счастливо прожили 25 лет, имели уже взрослых детей, когда оказалось, что она в юности тайком обвенчалась с заезжим гусаром. Через 25 лет этот «муж» появился и предьявил свои права. Соседа Закревских ждала каторга и позор, а детей бесчестье и крепацтво...

Утешил Виктор Тарасову душу, понял тот, что это Любовь к нему и дочурке заставила Ганну Закревскую скрывать от него ребенка.Ушла из сердца обида, ушла и болезнь.Поехал свататься к влюблённой в него, дочери его бывшего хозяина-священника, Феодосии Кошиц…

Разошлись пути Виктора и Тараса в 1847 году, когда схватили Кирилло-Мефодиевских братчиков и Тараса. Нет, Виктор не сходил с ума, как Костомаров, не наговаривал на себя и всех, как Андрузкий, не падал в обморок, как Вася Белозерский. Он только сжег всю переписку с Тарасом и ни строчки не написал ему в ссылку. Виктора власть не тронула. Привезли, правда, жандармы его к грозному Леонтию Дубельту. На грозный вопрос того, -« какие поддерживал отношения с бунтовщиком Шевченко?- глядя на шефа жандармов правдивыми детскими глазами, Виктор завопил: «Да, я поддерживал отношения с Шевченко. Был у меня вот такой же, как этот, бочоночек вишняка. Пришел я с ним к Тарасу. Выпили мы чуть-чуть, повеселили сердце. Бочоночек я оставил у него. На следующий вечер он пришел с тем бочоночком ко мне. Снова мы повеселили сердце. И так поддерживали наши отношения, пока бочоночек не опустел. Видите, у меня такой же бочоночек с таким же вишняком. Давайте почаркуемся, и у нас будут такие же отношения!» Дубельт, грозный Дубельт, доведший до сумашедствия Костомарова и до обморока Билозерского, рассмеялся и попробовал предложенную чарку. Ему понравились и эта настойка и этот безыскусный селюк-поэт, явно не годящийся в революционеры. Взяток он никогда ни от кого не брал, а вот от Забилы тот бочоночек забрал и заплатил за ежемесячную поставку таких же веселящих настоек. Вот то чаркование с Дубельтом не могли простить Забиле ни Тарас Шевченко, ни Пантелеймон Кулиш. Хотя оба описали Виктора в своих знаменитых повестях. Тарас Шевченко в повести «Капитанша», а Кулиш – в повести «Майор»…

После высылки Тараса, Виктор, на материны деньги, выкупил Борзнянскую почтовую станцию. Стихи он забросил. К службе тоже относился спустя рукава. Занимался только горилками. В 1851 году вернулся из ссылки Афанасий Маркович, считавший поэта Забилу своим отцом-наставником. Заехал к Виктору, а вместо Наставника увидел пьянчужку, полностью отвечающего Забилиному же стиху «При дарунку матери дзвиночка”:

“Задзвены мени дзвиночок,розкажи, як там сыночок?

Може вин того не знае, мати як за ным скучае?

Задзвены мени дзвиночок! Неслухняный мий сыночок

Мене стару забувае и частенько запыває...”

Написал о Забиле и его недруг –Пантелеймон Кулиш:

„ Может кто и удивится, но я скажу, что и у нас бы был второй Гоголь, до того же Гоголь, пишущий по-украински, если бы у него была такая судьба, как у Гоголя и такие приятели, как у того. Надо добавить к этому, что и скот свой спустил этот дорогой человек не на одних картах да пирушках по старосветским обычаям гостеприимства. Он был очень милосерден к убогим и без всякой меры великодушен ко всем друзьям. Много всякого Добра было в сем несчастливом человеке, и все то сожрала ленивая панская жизнь, та самая жизнь, которую так горько рисовал Гоголь, а нарисовавши молвил «Скучно на этом свете, господа!»

Почему я назвал своего прапрадеда недругом Забилы, перед которым преклонялась вся наша семья? Дело в том, что Виктор устругнул бонвиану Пантелеймону Кулишу такую шутку, над которой смеялась вся империя. Кулиш тогда бегал за женой Афанасия Марковича Марией. У той была та же болезнь, что и у Екатерины Великой. Мало ей было одного мужа. Пантелеймон хвастался, что грешит с Марковичкой, из благодарности за любовь даже великого украинского писателя Марка Вовчка из нее сделал, (переписанными мужниными «Оповиданнями з украинского життя»). Страдала жена Пантелеймона, Александра Билозерская, младшая сестра Любы Билозерской. Мучился и Мариин муж, почитаемый Виктором Забилой, Афанасий Маркович. Вот, когда Пантелеймон гостил у него, напоил его Виктор одной из своих настоек. Через неделю Кулиш стал импотентом. С треском выперла его из своей постели Марковичка и укатила с Тургеневым за границу. У Кулеша началась такая депрессия, что Шевченко в то время писал « Пантелеймон вже мабуть зовсим з глузду зьйихав”...

Не выдержало сердце у Ганны Барвинок, попросила Виктора вернуть мужа к жизни. Дал он другой настойки. На свою голову дал. Кулиш, поняв от чого потерял мужественность, не только стал его первым врагом, но и жене стал изменять теперь уже с женой баснописца Леонида Глебова. А на Виктора Забилу обрушился град Кулишевых статей, в которых тот Викторовы песни называл “сочиненные плохим малороссийским стихотворцем Забеллою,понимающим как-то уродливо свой народ и его поэзию,вдобавок полженные на голос москвичом Глинкою”(Русский вестник 1857г).Виктору трудно было что-то напечатать –украинские издания были под сильным влиянием Кулиша.Поэтому свой ответ,в стиле письма запорожцев турецкому султану,Виктор отдавал всем проезжающим,а начинался тот ответ весьма сочно:

“Крути-верти свий розум, скилькы хватыть праци,

не выкрутиш, бильше того, що у мене в с...ци...”

Увы, в 1859 году окончательно разошелся Виктор и с Тарасом Шевченко. Вернулся тот в Украину изломаный ссылкою. Больше всего мечтал о семье, чтобы не остаться на старости лет таким бобылем, как Виктор. Ехал он выбрать место для строительства родной хаты и для знакомства с невестой, которую обещала найти ему Мария Максимовичка. По пути заехал он и к старому побратиму Виктору. Увы, не о чем им уже было говорить. Да и неприятно было Тарасу, когда его дружбан, котрого он всегда считал старшим, к тому же ставший сивым дедом, зовет его, младшего,”батьком”! Не долго он гостил у Виктора. Укатил на Михайлову Гору с гостинцем –“Кохановкой”, которую изготовил когда-то Виктор для их з Ганной Закревской. Да захватил и барильце вкуснейшей,коварнейшей „дуриголововки”.

Нет уже давно любимой Ганнуси, загнал её в землю ненависный Платон. Дочурка Соня где то чахнет в пансионе во Франции. Только “кохановка” будит память о них. Заехал он к родичам, затем приехал к Максимовичам, нарисовать их портреты. Максимовича так и не нашла ему невесты, шутила, что сама хотела бы быть на месте той невесты. И надо же случиться, однажды вечером, когда чем-то рассерженный Михаил Максимович величественно удалился в свой кабинет, работать над очередным научным исследованием, распили Тарас с Марией пару чарок той кохановки. Подействовала она безотказно...

Поздней ночью, Максимович зашёл в спальню жены для прощального поцелуя. Весь в мыслях о только что завершеннях исследованиях, не обратил внимания на громкий храп в спальне. Не зажигая свечи, чтобы не потревожить её сон, нагнулся для традиционного поцелуя. И неожиданно наткнулся на что-то твёрдое и потное. Провел рукой и вместо мяких округлостей жены обнаружил лысый Тарасов череп. Взъярённый немощный профессор исхитрился выдернуть уже довольно грузного Тараса из постели. Он устроил ему такой скандал, что Тарас среди ночи, схватив только одежду, бросился из дома, переплыл лодкой на другую сторону Днепра и больше к Максимовичам и носа не сунул. Его биограф Конисский пишет в “Хронике”:”...трудно сказать, что именно стало причиной той резкой перемене во взглядах Максимовича на Шевченко, на его поведение и на его произведения. К величайшему сожалению, о времени пребывания поэта на Михайловой горе Максимович не только не написал воспоминаний, а даже не хотел рассказывать о нём Маслову, когда последний просил его об этом. Максимович даже советовал Маслову не писать жизнеописания Шевченкоь, говоря, что “ в жизни нашего поэта стольки гадкого и неморального, что сия сторона покривает все последние добрые стороны его жизни”...

А затем было «обмывание» с землемером и его знакомыми-шляхтичами земельного участка под Тарасову хату, во время которого выпивший «дуриголововки», Тарас читал отрывки из своей поэмы «Мария», описывавшие его встречи с Марией. Пьяные шляхтичи нашли их богоотступническими. По их доносу Тарасу пришлось навсегда покинуть Украину. Одной из причин тех своих бедствий он видел Викторовы «кохановку» и «дуриголовку». Поэтому, когда зимою 1860/61 он тяжело заболел, запретил сообщать об этом Виктору. Не приехал побратим с целебными бальзамами, настойками и разговорами к Тарасу. Врачам же уже не под силу было его вылечить…

Последний путь Тараса пролег через Борзну. Виктор забрал со своей почтовой станции лучших коней, самую лучшую упряжь, все ковры и возглавил похоронную процессию. Он даже спал во дворе в обнимку гробом Тараса. Приехали в Киев. Дальше нужно было добираться пароходом. Оставил Забила коней незнакомым людям и в чем был, поплыл на пароходе. Кроме гроба с телом Побратима он не видел никого и ничего. Жизнь для него окончилась. Последним стихом, который он написал, была «Молитва о Тарасе», напечатанная по просьбе архиерея Филарета в «Черниговских епархиальных известиях»…

В Борзне его ждала ревизия с последующим описанием всего имущества для компенсации того экипажа и ковров, которые пропали в Киеве. Всё что у него было отобрали. Выселили из дома. Жил на содержании младшей сестры. Только тяжело это было назвать жизнью. Ничего не делал. Ничего не писал. Ничего не говорил. Даже настоек больше не изобретал. Сидел, уставившись в стенку…

В 1868 году повезла его сестра в гости на хутор Матроновку, где теперь жила его Люба. Горькой была та встреча. Недаром говорят, что никогда нельзя возвращаться к старой любви. Встретились не красавица и молодой поручик, а старый, опустившийся дедуган и толстая, патлатая бабище, ничего не знавшая, кроме многочисленных внуков…

Наступило 7 ноября 1869 года. Ровно 35 лет назад должна была состояться их свадьба. Пришел Виктор на свой хутор «Кукориковку». Отбил кресты на дверях и ставнях своего заброшенного дома. Вошел в комнаты, выкопал из под пола один из бочоночков вишняка, приготовленного к свадьбе. Вынул из разсохшегося шкафа запыленные чарки, вытер и поставил их на старинный стол. Чарку Тараса Шевченко. Чарку Николая Глинки. Чарку Якова де Бальмена. Чарку Виктора Закревского. Чарку Васи Штенберга. Чарку Афанасия Марковича. Чарки всех своих умерших побратимов. Налил их чарки и начал свою последнюю Тризну. Тризну, описанную когда-то Шевченко. Чокался с чаркой каждого своего побратима. Вспоминал их ушедшие жизни. Говорил каждому прощальное слово…

Утром, сельчане, заметив открытые двери, зашли в Викторов дом и увидели его спящего вечным сном, с блаженной улыбкой на устах. Под головою у него был бочоночек из под того вишняка, а чарки его побратимов на столе, были пустыми, будто они участвовали в той Тризне…

Владимир Сиротенко