Я со вздохом захлопнул книгу, и желтые страницы скрылись за дешевой темной обложкой с потускневшими буквами.

Смеркалось. Глаза уже устали от чтения, и я медленно обвел взглядом читальный зал Клементинума.

Нужные мне архивы не были доступны. Пришлось выписывать отрывочные упоминания в исторических монографиях. Любой студент, как бы он ни любил предмет своего изучения, иногда готов возненавидеть его за все занудные вещи, которыми приходится заниматься в университете. Даже если этот студент - увлеченный историк. Как я.

Оторвавшись от чтения, мысли галопом неслись подальше ото всего, что связано с учебой: сегодня у меня встреча с приятелями-единомышленниками в ресторане неподалеку... Да, наше студенческое "тайное общество" не жалеет денег на свои небольшие пирушки. Зато как светло на душе, когда выходишь из ресторанчика с красными занавесками на окнах и по темной, плавно изгибающейся улице, где каждый шаг отдается звонким эхом, направляешься домой - пешком, а не на метро.

Я бросил взгляд за окно: на улице было сыро и серо, хотя к западу небо прояснялось. Судя по шагам, которые стихли в середине двора, и доносившемуся до меня четкому голосу, во двор Клементинума пришла экскурсия. Я прислушался: наверное, русские. Впрочем, это не важно...

Я положил книгу справа от себя, на высокую стопку уже просмотренных томов, и взял слева еще одну.

Но строчки расплывались у меня перед глазами, а пойманные за хвост фразы разбегались по буквам. Мысли уплывали куда-то далеко, и я, устав гоняться за ними, отпустил их, куда им вздумается.

 

* * *

 

Поздним вечером в городе было пусто и тихо. На плавно изгибающейся улице бывшего гетто ничего не было видно, кроме редких огней в окнах. Город замер в угрюмой дреме. И особенно угрюмо было здесь, в молчаливом сыром квартале у реки.

Послышались тяжелые шаги, и со стороны набережной На Франтишку приблизились двое. Уверенный стук сапог по тротуару выдавал в них военных - часовых.

Один из них ругнулся по-немецки и начал шарить по карманам, ища в темноте папиросы.

- Собачий холод, - проговорил он озлобленно, едва раскрывая рот. Вспыхнувший огонек осветил хмурое лицо, грубые руки и даже - так ярок он был по сравнению с непроглядной темнотой, царившей до этого, - лицо второго солдата, более молодое, полноватое и усталое, и также часть черной решетки с той стороны улицы, где стояли двое.

- Покурим, - достал сигарету другой. - И правда - жуть как холодно. Брр, - затянулся он, - не нравится мне здесь.

Хотя он говорил тихо, вполголоса, слова отдавались тихим эхом.

- А, ну тебя! - огрызнулся первый. - Я бы на передовой глянул на тебя. Ха, молчишь! То-то же! Я-то не понаслышке знаю, что это такое, и в самом пекле побывал... Фу, черт!.. - Он снова выругался и сделал такую затяжку, что закраснели огоньки. - Только куревом и согреешься. - Было не только холодно, но и сыро.

- Э, нет, - сказал второй, прерывисто дыша и слегка приплясывая на месте. - Когда я в Берлине ловил коммунистов, я не боялся! А тут мне совсем не по себе... Хорошо хоть, в этом их, Новом городе попался хороший командир, понимающий. Я там на посту стоял - то у ратуши, то с другой стороны площади, ну, или ходил в дозор. Когда сил моих больше не было - ну, чувствую, нечистое дело! - он мне и говорит: "Иди-ка ты, парень, служить туда-то и туда..." И перевел меня. Ой, ну здесь-то тоже как страшно...

- Эх, парень, иди ты к черту! - хрипло сказал первый и закашлялся. Кашлял он долго и сипло. - Я здесь уже год почти, с зимы 40-го. У нас тут парочка таких, как ты, с ума посходили, еще один в подвал какой-то попал - черт его знает, как его туда влезть угораздило! - еле живого достали. По правде сказать, - понизил он совсем охрипший голос, - я ума не приложу, зачем все это сохранять. По мне - так надо разрушить тут все и заново отстроить, чтоб были добротные дома, а не эти их... - он бесшумно выругался, закашлял, затянулся и бросил окурок. Огонек засиял и погас.

- Слушай, пошли отсюда, - сказал второй, поднося ко рту сигарету в дрожащих пальцах. - Ты посмотри - и ворота открыты! Ой... что это?

Но в темноте за решеткой едва ли можно было что-то различить.

- А, ну тебя, ты чувствуешь, а я здесь за год всякого навидался! - захрипел первый. - Знаю я эти штучки - мозги запутывать они мастера, шельмы, но я-то им не верю! Вот, что ты думаешь - и сейчас вижу! В темноте - а вижу их чертов морок!

- Эй, стой, приятель! - быстро и взволнованно заговорил второй и выронил сигарету. - Ты что, ошалел? Нет там ничего! Стой, слышишь!

Но первый солдат уже открывал ажурные ворота в решетке.

Когда глаза немного привыкли к темноте, можно было различить за ней, метрах в трех от улицы, небольшое красивое здание с причудливым фасадом.

Солдат, приготовив зачем-то винтовку, приблизился к нему и сказал нарочито громко, так что слышно было с обоих концов улицы:

- Ага ну что же вы? Давайте, покажитесь! Я жду, - и он продолжил в привычных для него выражениях.

Второй тем временем отошел от решетки почти на проезжую часть и пятился дальше. Неизвестно, что виделось первому. Но его приятель с ужасом следил за тем, как он со всей решимостью приготовился отражать незримое нападение, держа винтовку наготове, как обычную палку. Но ему так и не пришлось ею воспользоваться, хотя он и выражал всемерную готовность к этому.

Что-то невидимое вдруг заставило его попятиться. Ничего не было видно в темноте, но парню, оставшемуся на улице, показалось, что он что-то слышит - музыку, шепот многочисленных голосов на непонятном языке, - и это было так невыносимо пугающе, что он схватился за голову - и на самом деле услышал и увидел, как первый солдат попытался бежать. Он с искаженным лицом бросился было к решетке, но не сумел даже развернуться - его ноги словно остались приклеенными к почве, и он рухнул на землю.

Второй не стал долго ждать и с криком "На помощь!" бросился бежать обратно по улице, но споткнулся, упал и потерял сознание.

Эхо стихло, и в воздухе молчаливого города повисло то же морозное ожидание.

 

* * *

 

"Как свидетельствуют архивы частей немецкой армии, размещавшихся в Праге в начале 40-х годов, а также записи военного госпиталя, один из солдат, совершавших обход квартала вечером *** числа, был доставлен в госпиталь с тяжелым психическим расстройством, которое было признано неизлечимым. Его напарник по дозору имел ушибы и более легкую форму помешательства, но был признан негодным к службе и отправлен домой. В одном из документов отмечается также, что это далеко не первый подобный случай за прошедшие несколько лет."

Это была первая фраза в этой книге, которую я неожиданно для себя самого прочел осознанно. Во всяком случае, за прошедшие... сколько времени? И что я делал до этого?

Я посмотрел на часы и вздрогнул: у меня есть десять минут, чтобы сдать книги и добежать до Майзловой! Это недалеко, но опаздывать совсем не хочется.

Я побросал свои вещи в сумку и стал складывать книги в стопку, но все мои движения были заторможенными, как после долгого сна. Только я поднял все книги, как верхняя брошюра соскользнула на пол и раскрылась. Я поставил стопку книг обратно на стол, наклонился за книжицей и прочитал фразу, которая врезалась в мою память золотыми буквами. Да, да, я знаю это, но почему?..

"Как с удивлением признают многие, большая часть старой Праги совершенно не пострадала в годы оккупации."