Не могу сказать, что я страдаю клаустрофобией – это вряд ли. Но, тем не менее, первое, что я делаю по утрам, вскакивая с постели, - распахиваю окно настежь. И это – в любое время года.

Антон утверждает, что я рехнулся – мол, НОРМАЛЬНЫЕ люди так не делают... Что ж, я этого не исключаю. – В таком случае, сумасшедшим быть не так уж и плохо. К тому же, довольно симпатичным, стройным сумасшедшим двадцати двух годков отроду...

Это всё, кстати говоря, относительно – сумасшествие, я имею в виду. Среди моих НОРМАЛЬНЫХ знакомых есть такие, кто утром (или днём – это уж кто как...), проснувшись, сразу хватается за пульт телика или CD-плейера. Или за сигареты. В лучшем случае. В худшем – за что-нибудь покрепче...

А по мне так – пусть я буду сумасшедшим – я не против. Распахивать окно по утрам я всё равно буду – это же здорово! Ещё ни разу я не видел за окном того же, что было вчера. Или позавчера. Одним словом – БЫЛО... Ситуации не повторяются.

Сегодня двор залит солнцем – весенним, слепящим – яркие лучи вызолотили хмурые стены домов, и деревья, и скамейки, и машины... Даже воздух кажется пронизанным сияющей золотистой паутинкой! И настроение сразу – с самого утра – такое солнечное-солнечное становится... Хочется выпить на завтрак золотистого же (!) апельсинового сока, а потом выкинуть весь свой гардероб, заменив его на ворох золотисто-жёлтого трепья... А может, мне в кришнаиты податься?.. Вот Антоха обрадуется! Будет кричать на всех перекрёстках, что «всё, мол, к тому и шло» и что он-де предупреждал!.. Вот смеху будет...

А ещё в такое расчудесное, сказочное утро ужасно хочется позвонить Вальке Дроздову и сказать ему, что он совсем не такой плохой вратарь! Я, мол, погорячился вчера... Ты уж не обижайся, Валёк, а? Ладно? Хочешь, сходим сегодня в «Падди» - выпьем пивка? Супер! Я там буду часиков с восьми, жду тебя! Где? Ну, ясное дело, наверху – где же ещё! Кей, see you later, alligator!..

Я вешаю телефонную трубку и лениво потягиваюсь, как довольный кот у камина – так и хочется, чтобы кто-нибудь за ушком почесал... Неторопливо натягиваю джинсы, традиционно попадая ногой в продранную коленку – привык уже – и ныряю в любимую футболку с рекламой HARLEY DAVIDSON и надписью «Господь ездит на Харлее». Люблю. Правда, народ иногда возмущается. Ну и пусть. Это, говорят, даже полезно. Эмоциональность, в смысле.

Топаю на кухню и ставлю чайник. Потом сажусь на подоконник и смотрю вниз, во двор. Соседская Катенька учит своего щенка ходить на задних лапках. Бедный Таркан (это ж надо было додуматься! Назвали бы уж сразу Тараканом, что ли...) отчаянно сопротивляется, но Катенька стоит на своём.

Мой сосед с четвёртого – Фёдор Николаич – моет свою ненаглядную «бээмвэшку» и бодро напевает земфирино «А я девочка с плейером...». Ничего напевает, кстати – не фальшивит! Ему бы ещё репертуар поменять - цены б дяде Феде не было в определённых кругах!..

 

 

₪₪₪

 

А бывает, проснёшься – а по стеклу капли барабанят. Ох, вот что я, наверное, больше всего на свете люблю – так это дождь! Никогда не понимал людей, которые – чуть пасмурная погода - начинают хандрить...

Дождь – это же ЗДОРОВО!! Воздух становится чистый-чистый, свежий и - пряный... Он смывает с души пыль повседневных забот, тени мрачных мыслей... Одна капля за другой... они для меня всегда означают перемены, напоминают о том, что всё движется, меняется...

Зато ходить под зонтом я терпеть ненавижу. Хоть и обожаю бегать по лужам под проливным дождём. В каждой капле отражается целый мир – много тысяч миров! – и ни один не похож на другой...

В дождь я, наверное, и вправду схожу с ума – мне хочется носиться босиком по лужам, и улыбаться всем подряд, и подарить бутылку дорогущей «конины» первому попавшемуся бомжу, и огромный букет цветов – одинокой старушке на троллейбусной остановке...

А когда хорошенько промокнешь и устанешь – тогда хорошо сидеть дома на подоконнике в кухне, попивать горячий, ароматный чай и смотреть вниз - во двор. Поначалу кажется, что все поголовно вымерли – как мамонты. Дождь всех разогнал по домам – сидеть в уютных гостиных перед телевизорами, попивать горячий чаёк, заедать плюшками и смотреть «Поле Чудес».

Но вот – скрипнула дверь подъезда, и на улицу «вылупляется» пенсионерка Марфа Никитична – соседка со второго этажа. Милая старушка. Как-то зазвала меня к себе – чай пить. Тоскливо ей одной теперь – Семён Семёныч, муж её, этой весной от рака умер. Одна она теперь осталась – дети далеко, приезжают редко... Она мне фотографии показывала – сын Володька (для меня, наверно, всё же Владимир Семёнович...) с женой и двумя дочерьми – в Мурманске; дочери – Алёна и Катерина – с семьями в Питере.

Нет, Марфа Никитична мне нравится. Славная она. Когда я собрался уходить, она так смешно сокрушалась, где это я так «брюки-то порвать умудрился» - ну как ей объяснишь, что коленки у джинсов сейчас специально дерут?.. А она всё зашить предлагала –

- Вы, - говорит, - Сергей, не думайте – я так зашью, что ничего и видно не будет!

Я засмеялся, поблагодарил.

- Спасибо, - говорю, - Марфа Никитична, - я пока уж так как-нибудь похожу – привык уже...Только, знаете, говорите мне «ты», пожалуйста, ладно? А то неудобно как-то – я же вам во внуки гожусь!

А она прямо расцвела, заулыбалась и говорит:

- Ты, Серёженька, не стесняйся – заходи почаще. А надумаешь брюки зашивать – только скажи, мигом сделаем! А нет – просто приходи – я тут в субботу пирожки печь собираюсь. С капустой. Любишь с капустой?

- Обожаю! – ухмыляюсь я. – Спасибо огромное за приглашение, Марфа Никитична! Я обязательно приду!

 

 

₪₪₪

И вот она идёт, сгорбившись – в одной руке авоська, в другой – старенький зонтик. В магазин, наверное. Ладно хоть недалеко тут – в соседнем доме киоск есть.

Тут меня осеняет: я же к ней сегодня зайти обещал, олух царя небесного! Пойду, развлеку её немножко – а то ведь, наверное, тоскливо одной. Как, впрочем, и мне – я ведь тоже один...

Эврика! Так я и сделаю – я хватаю со стола кошелёк, на бегу запихиваю его в задний карман джинсов и, захлопнув входную дверь (чудом не забыв ключ внутри, как это со мной нередко бывает...), несусь вниз по лестнице, перескакивая через три ступеньки.

Продавщица в цветочном ларьке удивлённо вскидывает брови, увидев, как я – без зонта - несусь по лужам, убирая со лба непослушные пряди мокрых волос – я иногда и сам не рад, что отрастил такую гриву!

- Лилии? Сколько вам, молодой человек?

(Ха-ха – «молодой человек»! Она небось не старше меня!)

- Мне? Двадцать два, а вам?

Смеётся.

- Да нет, лилий вам сколько?

- Ну, я думаю, пятнадцати будет достаточно.

И вот я уже мчусь в РИМИ, одарив милую продавщицу самой чарующей улыбкой из моего арсенала и получив взамен другую – не менее чарующую.

С ворохом лилий и тортиком, приобретённым на обратном пути, я мчусь назад – вверх по лестнице – звоню –

Секунды ползут, как мухи в клею. Но вот - наконец-то! - шаги и стук палки – Марфа Никитична открывает дверь... и расцветает в улыбке:

- Серёженька! Здравствуй, здравствуй, проходи! Я уже и чайник поставила – всё ждала, что ты придёшь.

Я торжественно вручаю ей лилии, невзирая на возмущённые возгласы о том, что «дорогие же»!!! Потом скидываю кроссовки, отношу тортик на кухню – старушка радостно хлопочет у плиты:

- А ты, Серёженька, не стесняйся – проходи! Ты, сынок, какой чай любишь? С лимоном или без?..

 

 

₪₪₪

 

Интересно, есть ещё где-нибудь на свете человек, который бы ненавидел снег так же, как я? До сих пор понять не могу – за что я его так?.. Снег – это всегда что-нибудь безысходное, безнадёжное. Весь мир утопает в сугробах, а ботинки с каждым шагом напоминают о том, что они уже давно отжили свой век, а финансы, как назло, поют романсы...

В квартире пёсий холод – сплю под тремя одеялами, и всё равно утром просыпаюсь от стука собственных зубов.

Вставать по утрам и вовсе не хочется – ну в крайнем случае добежать до кухни и заварить чаю... Так бы и валялся целый день под одеялом. Велик соблазн стянуть вторую книгу «Нам здесь жить» моих любимых Олдей с журнального столика и читать, читать, читать... до обеда. И вместо обеда, тоже. И после. Весь день читать...

Ещё можно вспомнить, что где-то в сумке завалялась шоколадка – мне Димон на прошлой неделе из Питера привёз – он туда к предкам ездит.

Я вообще шоколад не очень люблю, но вот так – за книгой – наверное, тоннами есть могу. И не замечу, сколько съел. Я ведь читаю так, что даже иногда телефон не слышу – а он у меня горластый! – это как приключение: ухнуть ТУДА с головой и жить вместе с ТЕМИ, что внутри... ТАМ... Я себе и глаза чтением испортил, наверное. Всю жизнь мучился из-за того, что приходилось очки носить – вечно меня очкариком дразнили... Теперь-то мне наплевать – я обзавёлся стильными очками, потом и вовсе на линзы перешёл. Но тогда – тогда я каждый вечер, ложась спать, умолял: «Боже, если ты есть – пожалуйста, сделай так, чтобы мне больше не нужно было носить очки! Очень тебя прошу!»

Но читать я не переставал никогда – скорее наоборот: чем чаще мне доставалось ТУТ, тем чаще я убегал ТУДА... ТАМ всегда можно было найти убежище и утешение. ТАМ я был собой. ЗДЕСЬ всё было гораздо сложнее.

Со временем я почувствовал, что так нельзя – нельзя жить так, позволяя ускользать реальному миру... Но понял я это сразу – толчком. Понял, с тем, чтобы уже никогда не забывать – понял, когда Лёха, мой лучший друг с пелёнок, умер от передозировки героина. Не приходя в сознание – ТАМ...

Господи, никогда не забуду, как я ревел белугой, как изрезал себе все руки бритвой, как перебил чуть ли не все тарелки в доме, как слушал Цоя с утра до вечера и с вечера до утра на максимальной громкости, на какую был способен мой верный «Пионер»...

Так продолжалось несколько кошмарных недель. Я думал, что не выдержу, думал, что жить на этой чёртовой земле мне больше незачем. Мне хотелось выключить свет и проснуться – ТАМ... Никогда не думал, что буду так близок к самоубийству – мне всегда казалось, что на такое способны только шизики там всякие, да психи... Ан нет – оказалось, что вот она – рядом, пропасть-то... Один шаг, один-единственный шаг нужен для того, чтобы тебе посвятили пару-тройку строк в газетах: «...трагический случай...», «...восемнадцатилетний С. pасстаётся с жизнью, бросившись с Вантового моста...» и т.д.

Чёрт, я даже не помню, что меня заставило выкарабкаться. Но я это сделал. Может быть, ради Лёхи... Правда, свой прирождённый оптимизм я после этого потерял надолго, а заноза в душе не спешила исчезать – до сих пор иногда саднит...

А потом мне приснился Лёха. Не помню, что он мне говорил, но на следующее утро я проснулся с мыслью: ДУРАК! ЕСЛИ ВСЕ С МОСТОВ СИГАТЬ НАЧНУТ, ТО КТО ЖИТЬ-ТО БУДЕТ?? ГОБЛИНЫ ВСЯКИЕ? ТЕ, КОМУ НА ВСЁ НАПЛЕВАТЬ, ДА???

С тех пор я предельно осторожен с этим ТАМ – оно ведь такое, возьмёт да перевесит банальное ЗДЕСЬ – и поминай как звали...

И ещё одну вещь я тогда понял: нет на свете ничего хуже РАВНОДУШИЯ! Без эмоций, без чувств человек становится гоблином...

Вот почему я, наверно, так снег ненавижу. Он такой холодный, белый, мёртвый...

Я зимой занавески могу неделями не открывать – окно открываю, а занавески – нет. Всё равно смотреть тоскливо на это мёртвое царство...

Зимой я вообще вечно хандрю, липну к телеку, да перечитываю любимые книги: Ремарка, Баха... Ну и музыку слушаю, понятное дело – БГ люблю, Фредди...

А бывает – просто валяюсь целый день в постели и думаю... О чём? А так – как дядюшка Ондатр: о тщете всего сущего. Или наоборот. И вообще – о жизни. Антоха давно советовал записывать мои философствования – «для потомков»... Я сначала отмахивался, а потом подумал, подумал – и ...

Одним словом – результат перед вами. О качестве уж, боюсь, вам судить придётся. «Секи, начальник, я всё честно рассказал!»»

 

###

 

Вот бы сейчас – снять меч со стены, махнуть на конюшни, да оседлать любимого Фола... А потом – куда глаза глядят – все дороги в моём распоряжении, всё королевство у моих ног...

Мечтал бы так и мечтал, но тут на меня внезапно рушится потолок. С ясного неба рушится, если так можно выразится... Или, по-крайней мере, поначалу ощущение именно такое. На самом деле всё просто, как швабра: это в комнате включился центр – я ж его сам вчера на девять поставил, вот только... громкость на 28 единицах оставил, ёж меня затопчи. Как ни крути – спасибо Антохе, если бы не он, я бы сегодня весь день от трамваев шарахался. А то я так один раз уже проснулся – правда, это после вечеринки было, я тогда тоже громкость до нормальной убрать забыл, а тут ещё кто-то добрый мне будильник на шесть утра поставил! (Это при том, что я вырубился-то часа в четыре!) Так меня наутро просто вышвырнуло из постели – проснулся я, уже сидя на полу, перед центром, судорожно нажимая кнопку «volume». Весело было, ничего не скажешь. Так что сегодня мне правда повезло. По-крайней мере, я теперь точно знаю, что «Пушкингов» в будильник толкать, мягко говоря, не стоит...

Чтобы окончательно проснуться, я минут двадцать добросовестно отжимаюсь – случается со мной такое, признаюсь – редко, правда, но случается...

После сего геройского подвига во славу отечества я падаю на пол, и пытаюсь отдышаться, уткнувшись носом в пыльный ворс дряхлого ковра. Эх, говорил мне Антоха, что НОРМАЛЬНЫЕ люди ковры пылесосят два раза в неделю – не то что я: раз в год по обещанию, ну и ещё иногда по великим праздникам... Не люблю я это дело, что поделаешь... Ну что ж, это лишь в очередной раз подтверждает тот факт, что НОРМАЛЬНЫМ меня не назовёшь – к сожалению ли, к счастью ли... А я ведь и правда ничего против не имею – на самом-то деле это здорово: когда чувствуешь, что многие ограничения тебя просто не касаются. Сразу становится так легко-легко... только жалко тех, кто упирается в эти самые ограничения лбом и принимается сетовать на судьбу коварную. Угнетают, мол, нас, бедных, обижают все, кому не лень...

Я-то для себя давно уже решил, что хочу прожить эту жизнь с открытыми глазами – прожить по-настоящему. Вне зависимости от того, одна она – жизнь, то бишь – или действительно есть ещё это самое ПОТОМ...

Меня вполне устраивает то, как я живу. Смакую свою свободу – и живу сегодняшним днём. Вот уж не помню, кто из великих это сказал, но фраза и правда гениальная: надо, мол, каждый день проживать так, как будто он – последний... По-моему, здорово сказано! Или вот ещё одна фраза по этому поводу – я тут как-то прочёл автобиографию пацана одного шестнадцатилетнего, немца – Benjamin Lebert он обзывался, если мне не изменяет мой маразм – так вот, фраза у него была такая: «Vom Leben muss man saufen!» - что по-нашему значит: «Жизнью надо напиваться!» И ведь верно! – Жизнь, она ведь только тогда имеет смысл, когда ты действительно ЖИВЁШЬ – живёшь каждой клеточкой, чувствуешь эту самую ЖИЗНЬ, а не «существуешь» - то есть довольствуешься пыльной ролью зрителя. Ещё батенька Шекспир говаривал: «Жизнь – театр, а люди в ней – актёры...» Актёры!!! (Для особо одарённых поясняю: это те, которые НА сцене! Играют которые!) Это же здорово – чувствовать себя шестерёнкой в сложнейшем и гениальнейшем механизме – шестерёнкой маленькой, но не-за-ме-ни-мой! – Звучит-то как, а! Незаменимой! Почему? Да элементарно потому, что ВТОРОЙ такой нету! Ну хоть ты веником убейся – нету!

Правда, Антоха это всё приписывает моей неизлечимой форме мании величия. Да плевал я на неё с высокого дерева! Лучше «страдать» манией величия, чем комплексом неполноценности – как сказал один очень уважаемый мной человек.

И как это народ понять не хочет, что НАДО это! – один раз уразуметь, что каждый сам по себе неповторим, и что это просто преступление, соглашаться быть частичкой этакой «однородной массы» - быть «одним из»...

Не знаю, может, я и правда сумасшедший – Антоха, тот меня вечно затыкает и требует, чтобы я перестал чушь пороть – мухи, мол, дохнут. Вечно мне, мол, надо выделяться, да быть не таким как все.

Да, надо! Просто потому, что я по-другому не могу. Со школы ещё – не могу, и всё тут! Вот уж кто действительно натерпелся, так это мои учителя. Не все, конечно, но вот некоторым, твердолобым, от меня доставалось только так. Вечно у неугомонного Балкаша (фамилия мне досталась тоже ещё та – Балкаш – до сих пор выяснить не могу, значит она чего-нибудь, или нет...) – вечно у него всё не как у людей.

Вот зададут нам по литре любимой пятьдесят стихотворений Сан Сергеича наизусть учить – все люди, как люди – учат, оценочки зарабатывают, а я упрусь, как португальский кенгурнот ( это зверь такой – помесь енота и кенгуру – упрямая тварь - до колик! Только не путать его с енгуром – тот белый, пушистый и вообще - лапушка!) - упрусь, значит – не буду, мол, учить, и всё тут. Скандал, конечно: как-так – «не буду»? А вот так – не буду, и точка! А почему не буду – так это ж ясно, как пень: я не дурак учить 50 стихотворений Пушкина, да ещё если 50 ОПРЕДЕЛЁННЫХ, а не скажем, 50 на выбор... или уж, на худой конец, 50 любимых. Я вообще стихи люблю наизусть учить – но исключительно те, которые МНЕ нравятся!!

По-моему, с лирикой вообще осторожно надо – разве её можно, скажем, ИЗУЧАТЬ? Говорят, можно. А я вот всё никак в толк не возьму – как это? Ну, расстреляйте меня из рогатки – не понимаю я этого, и всё тут! Проза – это одно, а стихи... или ты их ЧУВСТВУЕШЬ, или нет. И никакое изучение тут не поможет. Наоборот – вот сколько мы поэтов «напроходили» в школе – стольких я просто панически боюсь - до сих пор. Боюсь потому, что ПОНЯТЬ их нам не давали – нам сразу начинали долбить: вот этот, мол, ТАК писал, а вот этот - ТАК... Мне до сих пор в самых кошмарных снах снится такая жуткая штука, как ИДЕЙНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ – это когда берётся какое-нибудь ни в чём не повинное стихотворение и препарируется в своё садистское удовольствие, расчленяется на мельчайшие детали и заспиртовывается. И ещё в конце надо обязательно выяснить, ЧЁ КОНКРЕТНО автор, в натуре, имел в виду. Это же... маразм!! Кристально-чистой воды маразм! А народу нравится! Говорят, что это они, мол, поэзию понимать учатся. Ага. Ща-з-з. Учатся они. Это вроде вариации на тему «Сделай сам»: «...это руководство – незаменимый помощник каждого школьника. Здесь подробно описывается весь процесс создания качественного стихотворения. Воспользовавшись нашим Пособием Юного Поэта, вы поймёте, что писать стихи под силу любому среднему школьнику...» Тьфу.

Нет, ну правда на луну выть хочется. По-испански, желательно. – Язык больно звучный!..

Ой, кстати, об испанском: у Лёхи, друга моего, поэт любимый был – Лорка. Испанец. Так Лёха без него буквально жить не мог – до тех пор, пока на иглу не сел - там уж ему на всё наплевать было... А раньше – так он со своим Лоркой – тот, если я не ошибаюсь, Федерико Гарсиа полностью – просто не расставался! Лёха всё мне его читать порывался, да я тогда ещё в стихах мало чего понимал – это потом, после того, как Лёха... после того, как его не стало, я начал потихоньку лирику почитывать – и Лорку тоже, и других... Вот тогда я Лёху понял, да ещё как!

Эх, Лёха, ну почему без тебя так сложно? Почему твои советы нужны именно теперь, когда до тебя не добраться!!! Вот, говорят, что мужчине плакать не к лицу – чушь это всё! – или просто я не мужчина? А то я недавно в трамвае видел – мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати Лорку твоего читал: взахлёб читал, запоем, что называется. Знаешь, так бывает, что читаешь – и не замечаешь вокруг себя ничего... Вот так и с тем пацаном было. К нему ещё кондукторша прицепилась – покупай, мол билет, или выметайся – она надрывается,а он не слышит, и всё тут. Тут я кондукторше двадцать сантов сунул – пусть парень читает... А сам выскочил на следующей остановке – это как раз около какого-то кладбища было – так я махнул туда, сел на могильную плиту – (она совсем уже дряхлая была, даже не видно, чья) и разревелся, как ребёнок. Тебя, Лёха, вспомнил.

И какого чёрта тебе понадобился Кент и вся его шакалья банда! Почему я только вовремя не заметил, что ты какой-то странный стал? А ведь должен был, должен!! Друг хренов, тоже мне! А когда, наконец, заметил, то уже поздно было – ты уж прости меня Лёха, ладно? Ты ведь меня слышишь, я знаю...

Я тут твои стихи почти каждый вечер перечитываю и всё никак понять не могу: чего ты во мне нашёл?? Я же тебе в подмётки не годился! Ты всё о высоком, да о прекрасном, а я... А, что там!

А ещё я недавно Натаху твою встретил – знаешь, она ведь до сих пор в чёрном ходит и никого к себе не подпускает: тут один из кентовской банды к ней клеился, так она ему раз так между глаз врезала, что этот ублюдок от неё до сих пор шарахается. Знаешь, я всё боюсь, как бы она чего с собой не сделала, Лёха, понимаешь, о чём я? Так ты бы попробовал как-нибудь... ну, ведь со мной-то у тебя получилось как-то, помнишь? А то она ведь девчонка хорошая - смотреть жалко, как она мучается! А тебя она послушает, я уверен...

Знаешь, я тут тоже стал стихи черкать помаленьку – до твоих далеко, ясен пень, но, знаешь, они НАСТОЯЩИЕ, я точно знаю – ну, в смысле, ИЗНУТРИ они... Правда, они у меня все белые получаются – как только пытаюсь рифмовать, так сразу смысл пропадает. Но я тут подумал, что бы ты сказал, и решил – главное, чтобы от души, а форма... форма уже дело десятое... Ты ведь так всегда и говорил, правда, Лёх?

А ещё помнишь того карапуза из твоего подъезда – Гошку – ты ведь ему как-то обещал лук вырезать, когда увидел, что он всё со своим тетрисом возится, помнишь? Так вот, мне когда твоя мама вещи твои отдала, я в коробке, в самом низу заготовку твою нашёл – так я сначала её чуть было не выкинул, а потом отложил и решил как-нибудь попробовать доделать – вдруг получится?.. И правда, я на днях на неё опять наткнулся в шкафу, достал, и, знаешь, за один вечер закончил! Вчера отнёс Гошке, так он так радовался, дурашка! Я ему ещё на стене старого сарая мишень нарисовал и взял с него торжественное обещание по кошкам и голубям не стрелять – он теперь с утра до ночи за домом торчит – упражняется. Говорит, ты приедешь – он тебе покажет...

Ты прости, Лёха, я ему так и не смог сказать, что ты... что тебя... ну, не смог, и всё тут! Может, когда-нибудь смогу, а пока... ну как я ему скажу? Он ведь такие вещи не понимает ещё, всё спрашивает, когда дядя Лёша приедет...

А ещё он тебе подарок приготовил: парусник из деревяшки выстругал. Уж так он над ним трясся, даже показывать никому не хотел – боялся, что поломают. Смешной такой этот Гошка. Только вот во дворе его не любят почему-то – задирают всё время. На днях ему чуть было не накостыляли по первое число – за что, я так и не понял. Ладно, я вовремя увидел – спасать побежал.

Господи, Лёха, я так не могу больше, честное слово, не могу! Я или утоплюсь, или уеду куда-нибудь! В полярники пойду! Тут и шагу ступить нельзя – всё о тебе напоминает! Я знаю, знаю, что должен жить так – без тебя, но если бы ты знал, Лёха, как это адски трудно!..