Стоял октябрь. Теплом последним сочился воздух, и листвы опад камедный, грязно-медный, в сыром бесцветии травы казался сором после бури или прошествия толпы по площади… И, словно куры - озябши, жалки и глупы - деревья листья, будто перья, отряхивали на ветру, а серый свет из иномерья лизал шершавую кору холодным языком заката. И было грустно, грустно так; и сердце билось виновато и медленно. Я слушал, как земля, покрыв туманом дали, вся в оспинах от чёрных луж, ждала в покое и печали глухое, злое время стуж. А солнце, к горизонту съехав и пригасив бессильный луч, глядело в нищую прореху горизонтальных красных туч; и из-под ног по косогору легла моя прямая тень - свидетель в бесконечном споре, что длят веками ночь и день. И, замерев над мирозданьем, Господь в торжественной тиши не искушал воспоминаньем покой смирившейся души.