Я сегодня не помню, что было вчера,

По утрам забываю свои вечера,

В белый день забываю огни,

По ночам забываю дни.

 

Но все ночи и дни наплывают на нас

Перед смертью, в торжественный час.

И тогда - в духоте, в тесноте

Слишком больно мечтать

О былой красоте

И не мочь:

Хочешь встать -

И ночь.

 

А. Блок, 1909

 

 

Сизые осенние сумерки сковали землю. С утра зарядил дождь и моросил не переставая по еще не оправившейся от первых заморозков земле, сухо шуршал в пожухшей бурой листве. В это время по дороге из В-ска в Я-ск шел рейсовый автобус. Было воскресенье, и потому пассажиров набралось меньше, чем обычно – всего трое. Доктор Яков Селезнев и инженер Соколовский были пожилыми людьми, а юристу Константину Ламову едва исполнилось двадцать восемь лет.

Путь был неблизкий, а потому, как водится, они успели познакомиться и завести беседу. Обсуждали наступающие холода, снова поднявшиеся цены и назначение нового губернатора. В основном говорили Соколовский и Селезнев, а Ламов лишь изредка вставлял в их беседу свои реплики. Но к вечеру дорожные темы исчерпались, разговор стал спотыкающимся и скучным. Доктор достал из портфеля книгу, а Соколовский перевел внимание на Ламова. Инженер был честным человеком, гордился этим качеством и не пропускал случая выставить его напоказ. Он считал себя связанным гражданским долгом и понимал его так подробно, что вступал в спор едва ли ни с каждым, кто не разделял его убеждения. Делал он это с вызовом, почти скандально, и в его нахрапистости порой проглядывало не столько стремление поставить собеседника на путь истинный, сколько желание самоутвердиться за его счет. Соколовский начал с молодым человеком разговор в своей обычной колючей манере и угадав, что Ламову предстоит выслушать длинный менторский монолог, доктор, спокойный и прагматичный человек, не любивший споры, сочувственно улыбнулся ему из-под очков.

- Скажите-ка, как вы представляете себе жизнь? – спросил инженер.

- Как-как… Ну я думаю, что она, например, вроде этой дороги, - сказал нехотя Ламов только для того чтобы не молчать. – Грязь да тряска на ухабах.

- Если так, то и жить было бы незачем. Слишком уныло.

- Почему же не за чем? Есть же и маленькие радости. К примеру, на прошлой остановке мы в кафе коньячку выпили, покушали. Помните, как снова хорошо стало и как будто нет на улице дождя и грязи? Вот из-за таких моментов можно и все остальное выдержать.

- Так по вашему мы живем от удовольствия к удовольствию? А как же цель жизни, искания?

- А для чего искания? – удивился Ламов.

- Как для чего? Известно - чтобы характер выработать! – твердо сказал Соколовский.

- Н-у-у-у… «Характер выработать». Заговорили как в нравоучительных советских фильмах. Я вот тоже в детстве любил пофилософствовать. А теперь-то мне это зачем нужно? Цель… Заняться что ли нечем? Главное свое место найти, а потом все приложится. Вот я нашел. Так зачем метаться-то? Кстати, насчет характера у меня метод есть.

- Какой же ваш метод?

- А вот такой. Нравится мне у человека какая-нибудь черта, так я ее по возможности стараюсь перенять. У одного учусь уверенности, у другого – общительности, у третьего возьму красивый жест. А потом под себя все это подлаживаю. И ни исканий, ни мучений.

На несколько мгновений настала тишина.

- Эх, молодежь… Что это у вас за жизнь – ни борьбы, ни движения. – оборвал ее Соколовский. – Мы-то иначе жили, с целью. Шли к ней, считая минуты, чтобы ни одно мгновение даром не пропало. А что у нового поколения? Серость... Удовольствиями, говорите, живете? Да ведь главное не это…

- И что же тогда? Для вас, например, что главное? Вот какая у вас цель? – сердито буркнул Ламов.

- Как для всякого. Стране пользу принести, например! Детей вырастить честными людьми. Ну мало ли еще… Вот это и есть цель!

Ламов поморщился:

- Это банально как-то и пафосно. Все так говорят, а в итоге по любому дело к удовольствиям сводиться. Ну вот ребенка, говорите, вырастить? А ведь, наверное, на первых порах натерпелись с ним? Грязные пеленки там, крик по ночам. Ну не знаю что еще. А все это для чего? Вот сделал малыш первый шаг – радость, агукнул – снова радость. За это все остальное и готовы терпеть. А что такое радость? Удовольствие! Ведь верно? Верно, доктор, как вы считаете? – обратился он к Селезневу.

- Я считаю, что плох тот работник, который только из-за зарплаты ходит на службу, – улыбнулся тот.

- А потом ведь через тридцать лет будет себя жалеть и плакать, что жизнь коту под хвост! – сказал Соколовский доктору, решив, что нашел в нем союзника. – Вот и не говори-и-и-и, что не предупреждали! Так-то без цели! – колко, почти ехидно добавил он.

Селезнев закрыл книгу и задумчиво посмотрел перед собой. Ламов хотел было что-то возразить, и уже открыл для этого рот, но доктор опередил его:

- Как знать… Бывает, что и с целью жалеют.

- Ну если она нечестная, то, конечно, пожалеешь в конце концов, - быстро сказал инженер. – Вот наши богатеи потому и делают взносы в благотворительность, что хотят совесть очистить. Да поздно уже. А если человек верной дорогой идет, не ворует, не обманывает, то такого не будет. Чего ему сомневаться в себе, если честно жил?

- Да нет. Бывает что и не сомневается, а все равно жалеет…

- Доктор, вы, наверное, меня убедить хотите, что черное это белое? Да только я уже не первый год на свете живу, - начал раздражаться Соколовский.

- Хорошо, хотите я вам на эту тему одну интересную историю расскажу?

Никто не возразил и доктор, положив свою книгу на свободное сиденье рядом с собой, устроился поудобнее и начал рассказывать:

- Как-то под утро привезли ко мне мотоциклиста - парня лет тридцати пяти. Почти бегом затащили в приемный покой – боялись вот-вот умрет. Выяснилось, что разбился он, врезавшись в торговую палатку, да как странно разбился – ночью, когда на дороге никого. И не пьяный был. Заглянул в его медкарту, и еще больше удивился. Оказывается это уже вторая авария за полгода. От первой еще и оправиться не успел, а сразу на мотоцикл. «Вот дуралей – собой не дорожит, а мы его спасай», - подумал тогда. Но работа-работой, прооперировал беднягу и положил в палату под личное наблюдение. А когда он отошел немного, я нет-нет стал наведываться. И как ни увижу его– все мрачный какой-то, будто и не рад, что жив остался. Обычно-то иначе – хоть и на костылях человек, а плясать готов, что вернулся с того света. Признаюсь, решил я, что горемыка с собой покончить хотел, да не удался номер. Стал чаще навещать, чтобы глупостей не наделал. С родственниками пытался списаться –у него из близких один брат в Омске, но ответа так и не получил. Единственное, к нему друзья часто заходили, да странные такие – в чудных кожаных куртках, бородатые все. Сначала я им удивлялся, а потом разговорился с одним и оказалось, что мой пациент-то не простой. Известный мотоциклист, один из основателей этого движения. Ну знаете, их еще байкерами называют. Даже статьи в газетах показывали о нем. Но только из своих товарищей он и видеть никого не хотел - скажешь, что к нему пришли, а он даже не отвечает - к стене повернется и молчит.

Со временем парень стал привыкать ко мне. По мелочам так болтали, иногда даже пульку распишем. Но вот как заведу беседу об аварии - в себя уходит. Была у него особенность: он будто замерзал что ли… Зайду, поздороваюсь, а он молчит, в стену уставившись и как будто нет у него ни мыслей, ни ощущений. Случалось, часами так сидел. Как-то он признался: «На меня иногда такое находит, что и глядеть перед собой невыносимо, и не могу себя заставить глаза закрыть - пустоты боюсь. А так я все забываю». Сначала это странным казалось, но потом я его понял…

Однажды мы с ним откровенно разговорились. Чувствую, что он раскрываться стал передо мной. Появилась у него нужда выговориться и всегдашняя ледяная корка между нами понемногу стала рассыпаться. Начал вспоминать случаи из своей жизни, несколько раз даже посмеялся моим шуткам, чего раньше с ним никогда не случалось. Тогда я решился и еще раз спросил его:

- Голубчик, так как же так случилось, что ты разбился? Да второй раз еще?

- Эх, доктор, долгая история, вы и слушать не станете.

- Куда же мне торопиться?

И тогда он рассказал:

- Началось все прошлым летом. Я тогда в первую аварию попал – не справился с управлением да влетел на полном ходу в фургон. Перелетел через мотоцикл и свалился прямо на дороге. Мигом потерял сознание и очнулся уже в больнице. Весь в гипсах, перебинтованный, на шее - корсет. Пошевелиться не могу, даже моргать больно. Все вокруг темно-серое, непонятное. Вижу только свою ногу, подвешенную на кронштейне, да и то с горем пополам. Все время было дурно и душно и я то просыпался, то снова проваливался в дремоту. Пить все время хотелось, но как-то неосознанно, про себя. Сначала ни о чем не думал, а потом когда сознание стало понемногу возвращаться и мысли появились. Но лучше бы их не было. Как очнусь, все думаю: «Что со мной ? Сколько я здесь? Буду ли ходить? А что если я навсегда инвалид, то как дальше? Как буду жить?» В сон проваливаюсь, просыпаюсь – опять эти мысли. Вспомнился мне тогда случай с товарищем – тот в деревне лихачил, в забор врезался, разнес его и угодил со всего размаху в теплицу. Там-то его и нашли всего в стекле, изрезанного. Спасти-то спасли, да только он позвоночник сломал, двигаться не мог и покалечился страшно. Его через трубочку кормили до конца жизни. Наверное, тысячу раз я прокрутил в голове ту историю. И для меня это воспоминание было страшнее всего. «Если и со мной так, то что хуже может быть? Ведь я всю жизнь тогда пролежу запертый в собственном теле как в склепе, и все буду мечтать о смерти, но даже пальцем двинуть не смогу чтобы с собой покончить!» Пытался себя как-то подбодрить, говорю себе: «Ты же смелый человек, мужчина в конце концов!» И ведь знаю сам, что смелый – такие трюки выделывал, что и профессиональные каскадеры удивлялись – мог разогнаться на крыше небоскреба и затормозить у самого края, мог на полной скорости с пятиметрового трамплина через огонь перелететь. Знаю все, а поделать с собой ничего не могу. Да и вообще вся эта смелость показалась мне ненастоящей в сравнении с тем, что я сейчас испытывал. Таким жалким, детским позерством, что мне стыдно за нее стало…

Так и лежал несколько недель. И вот, наконец, стало легче, начал говорить. Оказалось, что мои дела не так уж и плохи, отделался парой переломов да вывихами. Гораздо больше нервное сказалось – до того меня страх довел, что в зеркале себя не узнал. Похудел, осовел, в волосах седина пробивается…

Вскоре выписали домой, а перед этим меня врач вызвал в кабинет и отдал документы на мотоцикл, рассказал где он на стоянке. Я во время этого разговора впервые понял, что во мне что-то не так. Ведь о мотоцикле-то я за время это и забыл совсем! Забрал я его, привез домой, да так и оставил. Оказалось, что ничего с ним страшного – только помялся сильно, а такое мне исправлять не впервой. Пытался ремонтом заняться, но посижу, покопаюсь – и бросаю. Уже не то… Чувствую – нет в этом деле для меня души. Какое это было для меня потрясение!

- Неужели какой-то мотоцикл был для тебя так важен? Это же простая железяка! – воскликнул я. Так он на меня жарко посмотрел, что мне страшно стало… Видно для него эти слова были как ледяной бритвой по сердцу. Но через секунду отошел, погас... И уже утомленно-обреченно говорит:

- Эх, доктор, скажите вы мне это год назад, я бы вам за эту «железяку»!.. Он всей моей жизнью был. Ведь для меня мотоцикл не просто средство передвижения. Это и стиль жизни и философия. Я еще в начале восьмидесятых начал кататься. Едва школу окончил и на свой первый мотоцикл сел - Яву. А потом купил Харлей вот этот самый – Спринт 65-го года. Мне из-за него все завидовали, машина очень редкая. Полностью его перебрал и отчистил, так что он как новый стал. Почти два года отъездил и ни разу не пожалел. Таким свободным себя чувствовал, что каждый день петь хотелось от радости.

- А как же родители? Они разве не против были?

- Да с ними я почти перестал общаться – домой только перекусить да поспать заскакивал. И все больше от них отдалялся. У них был свой мир – с ежедневной программой «Время» и обсуждениями решений ЦК, а у меня свой – свободный и независимый. Не скажу, что я ненавидел то, что им было близко, мне было оно безразлично скорее.

Через некоторое время мне надоело одному и тогда я стал кататься с байкерами из рокерской компании «Лихие кони». Большинство ребят там были такие же как я – уставшие от духоты и мечтающие о переменах. Да что там ребята – тогда вся страна хотела перемен. Я быстро их философией заразился, тем более она так была на мою похожа. «Ты правильно сделал, что к нам пришел, - говорили мне новые друзья. - Мы с одной стороны, а обыватели с другой. Пусть пионеры-комсомольцы строем ходят, а мы свободны как ветер и ни за что себя не продадим». И мы действительно не продавали. Были наперекор всему, протестовали, от милиции гоняли, дрались. И вроде бы все было правильно в этом, и я не сомневался ни в чем, но после аварии что-то изменилось во мне...

Будто бы со стороны на себя взглянул. И вся моя жизнь, все чего я добился в ней - рекорды, достижения, пройденные трассы - все это показалось никчемным и ненужным. Да и сам я почувствовал себя мелким человеком. Раньше такой самолюбивый и уверенный, я впервые оказался беспомощным перед всей той громадой жизни, что проходила мимо меня. Копились сомнения, бродили во мне как дрожжи... Знаете, как бывает – проснешься посреди ночи, лежишь с открытыми глазами, ворочаешься, овец считаешь, а все не спиться, как ни старайся. Вот и я проснулся… Другой человек попытался бы отвлечься от серых мыслей, уйти от них, пока было еще не поздно. Но не такой я. Вместо этого принял вызов, самого себя хотел побороть. Думал, что если с первыми сомнениями не справлюсь, тряпкой стану. Но только чем больше думал, тем хуже было.

«Разве не правильно я жил? Я ведь к свободе всегда стремился, а это самое главное! Что может быть этого важнее?» – говорю себе. И тут же отвечаю: «А что свобода? Разве она на самом деле была? Что от себя скрывать: по большому счету я вольным был только когда на мотоцикле ездил. А как не стало его, я как и все - пассажир метро… Будто крылья за спиной обрубили… Что же это за свобода, которая на одном только куске железа держится и так… унизительно вещественна?.. Одно название, липа, а не свобода… Да и каждый себе сегодня купил мотоцикл и катайся. Много для этого не надо».

- Так ведь не только в нем дело! – говорю я байкеру. - У вас же там компания со своими законами, правилами. Я в газете читал, что не так уж и просто стать частью этого сообщества. Но он на это только рукой махнул:

- Были бы деньги… Помню, привел однажды к нам шеф новенького: «Познакомьтесь, мол, с нами теперь будет ездить». А тот - типичный нувориш – одет с иголочки – костюм на заказ сшит, часы – «Ролекс», словом все при нем. Пошли его технику смотреть – Харлей последней модели да еще во всей комплектации - нашим ребятам такое и не снилось. Но ездить по-людски не умеет – на такой-то машине больше 60 километров не выжимал, боялся наверно. И в конце кросса ему лично главный подарил кожанку с символикой клуба. Такую обычному члену клуба дай бог на третий год выдают… Вот так.

- Так а как же твои идеалы, убеждения? Ну мотоцикла не стало, а они-то у тебя все равно остались? – спрашиваю его.

Он замолчал. Потом попросил стакан воды. Я принес и он начал пить нервными глотками, проливая на одеяло. Руки его тряслись. Поставил стакан на тумбу и снова заговорил, торопясь, с придыханием:

- Идеалы… Как сомнения в выбранной дороге появились, так и идеалы пошатнулись… Они ведь не могут сами по себе существовать, им нужна материальная основа. Аромата без розы, как известно, не бывает.

- Погоди, ну это уж ты загнул… Вот веру взять – зачем ей основа? Верят же в бога и безо всякой основы!

- Доктор, где вы видели чтобы люди просто так, от души верили? Верят не в то, что Христос воскрес, а в то, что если мимо церкви пройдешь и не перекрестишься, то худо будет. Самый набожный человек – строит свою веру не на знаниях, а на предрассудках, которые мало к Библии имеют отношения, а много к его собственным земным, материальным, если хотите, делам и потребностям… Попросите его перечислить Евангелия, он запнется, зато мигом скажет в каком углу правильно икону вешать, чтобы тараканы в доме вывелись. О чудесах Христовых знает мало, зато обязательно угостит историей о том, как его тетка в церковь ходила и излечилась от косоглазия… Вот она и основа…

- И знаете, - сказал доктор своим спутникам, - хотел я ему на это возразить, но ни слова не смог сказать. Показалось мне, что он в свой нравственный нигилизм верит так, как иные – в бога, что это для него едва ли не последнее пристанище, как для юродивого – церковная паперть… Так что согласись я с ним или заведи спор – одинаково подлецом окажусь. Я промолчал. А он тем временем продолжал:

- Так вот, стал разбираться я в своих идеалах. И оказалось, что все, на чем они держались, осталось далеко в молодости. Взять хотя бы наших тогдашних кумиров... - Вы, доктор, наверное, и не знаете рок-группы «Аэроплан» и «Солнцеед»?

Я признался, что не знаю.

- В-о-о-о-о-т… - уныло протянул он, - а для нас они когда-то были как боги. Собирались в подвалах, слушали их музыку и все думали, что подвиг совершаем, что нас за это вот чуть ли не посадить могут. И такое чувство было, что это правильно и верно, навсегда, на всю жизнь… Но не минуло и двадцати лет, как новые времена пришли, а вместе с ними и идолы появились другие и демоны… А наше все уже забыто: группы эти давно развалились и пропали неведомо куда… А я, ведь по сей день их музыку слушал. Выходит, жил, что называется, по инерции… Кому польза от этого? Не стоит ли остановиться?

Не в один день все это я передумал. Несколько недель прошло… За это время апатия у меня началась – ничего не хотелось, не ел, не пил. И все как в больнице – думал. Порой сомневался даже – неужели моя это жизнь? И знаете, доктор, я и жалел себя и гордился в одно время. Ведь это же все мое – мои принципы, мои убеждения - прочувствованные, прожитые! Все искреннее, честное, ничего фальшивого. Хотелось на улицу идти и кричать: «Нате, смотрите! Я за это и в огонь и в воду готов!» В конце концов, - думаю, - неужели все, что во мне накопилось, что я перенес никому не нужно? Нужно конечно! А иначе зачем я таким вообще на свет родился? Дело все в том, что я дорогу неправильную выбрал. С самого начала твердили мне, что только два пути есть – или быть белым воротничком или на мотоцикле гонять. Но разве верно это? «Э, нет! – думаю. - Существует и третий путь!» Вот только как его найти? Не знал я с чего начать.

И вот однажды подумал: а не в любви ли мое спасение? Может быть рядом с близкой женщиной я успокоюсь… Детишек заведем, заживем по-человечески… Понятное дело, заново искать, знакомиться мне было не с руки. И возраст уже не тот и характер. И тогда я вспомнил о Маше…

- А кто такая Маша?- спросил его.

Мотоциклист на меня так посмотрел, будто сомневался стоит ли со мной делиться этим воспоминанием. Видимо долго про себя его держал чтобы не заиграть и не затереть в будничном… Но распалился так, что уже не мог остановиться:

-Пятнадцать лет назад во время мотопробега из Калиниграда в Москву наша группа остановилась в подмосковном поселке Кубинка. Расквартировались как получилось – кто-то в гостиницы, кто-то знакомых нашел. И, конечно, вечером дискотека, девчонки.. Там я Машу и встретил. Она была такая нежная, как котенок и красивая до ужаса. Влюбился в нее, да не так, как обычно влюблялся. Было что-то основательное в этом чувстве. Я, знаете, противник расписаний, но у нее как по графику под окном каждое утро с цветами появлялся.

Несколько недель провели вместе, а потом дорога опять позвала. Влюбился-то я в нее не так как во всех, а уехал, как ото всех… Но только других я почти сразу забывал, а она нет да и промелькнет в памяти… В молодости у меня не было мысли к ней вернуться, ведь когда ты молодой, все кажется, что лучше найдешь. Но шли годы, а лучше так и не встретил. А потом со временем меня сильнее и сильнее к ней звало. Да так и не решился к ней поехать. Потому наверное, что сама память о ней была для меня драгоценным запасом, который я на крайний случай берег. Вот он и наступил, этот случай…

Боялся, что она переехала давно и заранее приготовился, что всю Россию объеду, если не найду там. Но оказалась, что Маша все еще в Кубинке. Я, конечно, как узнал новый адрес, сразу в гости. Она была давно замужем и была такой, какой бывает половина женщин через десять лет несчастливого брака, связанного детьми. Располнела, опустилась – халат на ней грязный, штопаный-перештопаный, на кухне бардак, тараканы, немытые тарелки… Раньше такая воздушная была, а теперь меня ее взглядом будто ударило. Она меня узнала и пустила. Вспомнили мимолетом прошлое, водки выпили. Она видно была рада поводу, пила как мужик, залпом. Еще немного посидели и я ушел. Сначала, я только поздравил себя с тем, что порвал с ней … Но когда ехал после этой встречи домой, я ее не той помнил – обрюзгшей и грязной, а такой, какой она была много лет назад. И оттого горько, до одурения, до крика стало, что могло быть все иначе когда-то между нами, да не случилось…

Больно мне было после встречи с Марией, но все же я хотя бы тому был рад, что понял: не моё это. «Если бы иначе было, то наверное уж, - думаю, - я бы ее взял и такой». Стал в другом себя искать. Сначала по стране путешествовал, а потом осел в одной заброшенной деревне, ушел от мира. Почти два месяца там мыкался - сам себе готовил, землю пахал. Но не смог к такой жизни привыкнуть.

А вернулся в Москву – попал в секту. Называлась она «Свидетели Судного дня». Хоть и слышал много страшных историй о сектантах, но сам легко в их сети попал. Несложно меня оказалось окрутить – на проповедях говорили о том, что мир погряз во лжи и пороке и спасти можно его только добром… Когда оказался там, решил было, что у моей жизни наконец-то смысл появился. И сам верил и других приучал – таких же доверчивых как я помогал вербовать. Промаялся там месяц, квартиру свою перевел на секту. Но только все это оказалось лишним и пустым. Узнал вскоре, что деньги от ее продажи пошли не на проповеди и распространение учения как мне говорили, а на пьянки и гулянки. Ни слова ни говоря я оттуда ушел. Стал жить в гараже.

Пришел к тому, с чего начать следовало – стал от себя убегать, забываться. Существовал как животное. Не брился, не мылся. Пить начал. Когда деньги кончились, пошел на работу. Раньше подрабатывал в одном байкерском клубе – то на охране, то в баре. Так многие ребята делали. Но теперь я не решился туда пойти – повсюду прежние знакомцы, а я среди них уже себя своим не чувствовал... Нанялся газеты в палатке продавать. Ремесло тяжелое – в семь часов приходишь, ларек сам в снегу собираешь – руки то и дело коченеют, подышишь на них и опять за дело. А потом целый день до девяти вечера стоишь, вмерзнув в снег. Даже в сорокоградусный мороз. Простудишься, а все же надо выходить на точку. Не явишься – уволят. После смены едва на ногах стоял. И все деньги, понятно, пропивал. Сначала только после работы, а потом и во время нее стал в рюмочную бегать. Однажды переборщил со спиртным, хозяин меня застал и выгнал. В другое место устроился. Когда и оттуда попросили, грузчиком пошел в магазин – лишь бы на водку хватало. И каждый раз просыпаясь с похмелья, говорил себе: «Так нельзя». Спрашиваю: «А как же можно?» И нет ответа. Вся душа моя истрепалась.

И вот как-то однажды бреду я вечером пьяный домой, не в тот переулок по ошибке свернул и неожиданно оказался перед церковью. Там как раз служба шла. Тихие, нежные голоса доносились из храма и я почти час простоял за железным забором, слушая их. Так мне стало хорошо и спокойно, что решил – это знак мне к Богу придти. Мысль эта не давала покоя. Начал Библию изучать и все больше убеждался, что вот оно – мое спасение – в исконно русской, православной вере! И каждый раз, когда мне это приходило на ум, я чувствовал себя тверже и уверенней.

Долго собирался в церковь. Все никак на этот поступок не мог осмелиться. Страшно было, что не примет Господь такого как я – я ведь праведной жизни не вел, даже в секте запутался, а это грех большой. Иной раз переселю себя, уже к церкви подхожу – ан нет, поворачиваюсь и бреду обратно. И все же однажды решился – загодя оделся в чистое, неделю спиртного в рот не брал. Мне казалось, что когда в Дом Божий войду, мне будет знак какой-то, гром на небе прогремит или земля разверзнется. А потом все во мне снова станет на места. Чего-то необыкновенного ждал, волшебного. Да и как не ждать - другой надежды у меня не было...

Зашел, значит, в храм… Старушки по стенкам шушукаются, на мой наряд смотрят. Я понимаю, что не к ним пришел, а к Всевышнему. Встал на колени, начал молиться, а ничего нет! Будто бы меня бог и не заметил. И такая злость меня охватила! Не та злость на весь свет, что бывает у неудачников и не на себя… Была у этой злобы конкретная, определенная цель... Но вот что это за цель? Тогда я не понял и сейчас не знаю…

Вышел из церкви, когда уже вечер настал. Иду без мыслей, спотыкаюсь. Глянул на небо, а там луна. Такая огромная, яркая, что я взгляд от нее боялся оторвать. Как до гаража добрался, что-то меня толкнуло выкатить мотоцикл. Он хоть и помятый весь, но с грехом пополам завелся. Еду по шоссе – и ничего не вижу. Ни людей вдоль дороги, ни кабаков, ни остановок – ничего. Только на луну смотрю, быстро мелькающую средь голых веток. И скорость все прибавляю и прибавляю. Очнулся здесь уже…

Вот и вся история, - окончил свой рассказ доктор.

- Да, такие дела, - протянул Ламов. – А что из этого получилось? В итоге-то он к чему пришел?

- Не знаю. Представьте себе, как-то приезжаю на работу, а там беготня, суета. Спрашиваю что стряслось, а мне в ответ: «Ваш пациент сбежал!» Захожу в палату. И правда исчез - одни бинты остались. Как только мимо дежурного поста пробрался? Я, конечно, в крик. У него ведь еще послеоперационная реабилитация не окончилась, швы не успели снять. Чуть что – труп и на моей совести будет… Искали-искали его, но не нашли. Домой не появлялся, у друзей - тоже… Больше я о нем ничего не слышал. Думаю, долго не протянул, у него в последнее время состояние сильно ухудшилось. Каждый день температура под сорок градусов…

- А вы знаете… Я ведь понимаю вашего байкера… - сказал, подумав, Ламов. – Таких как он сколько угодно. Вот кого не встречу из сверстников – они все гружёные какие-то… И неудивительно – родились и воспитывались мы в одной стране и тут раз – катаклизмы, революции, все перевернулось с ног на голову. А нас-то и не спросили: живите как хотите… Вот мы и живем: путаемся, гаснем в мелочах.

- А я про что! - воскликнул Соколовский. – Потерянное поколение! Еще и жить не начали, а уже устали. Разве можно так? Бороться надо!

- Да за что им бороться? Наше им не нужно, а своего нет еще…– тихо произнес доктор и, не дожидаясь ответа, вернулся к книге.

Все замолчали и наступила тишина. За окном начался ливень с градом. Льдинки быстро стучали в стекло, по которому стекали плотные дождевые струи. Иногда на горизонте вспыхивала молния, а через мгновение раскатно ухал гром. Уже не хотелось говорить, а хотелось сидеть в тепле и думать о том, как хорошо быть здесь, в уютном салоне, а не на улице, где беснуется природа. Через час автобус вошел в Я-ск и спутники, наскоро попрощавшись, расстались. Дождь продолжался еще два дня и перестал лишь на третий.