Так, распадаясь на атомы лет и зим, время скользит по плоскости нашей памяти, не задевая («…Друг мой – один грузин, любит тебя…») того, что потом останется. Руки горят – от снега гор горячи, кто-то другой припомнится еле-еле. Все повторяется, дни – как те кирпичи смерти и жизни, месяца и недели. …По воскресеньям я бы пекла тебе яблоки в тесте в печке и в тихой грусти вешалась в воздух надписью про обед, что в переводе значит всегда: «не пустим!». …Из магазина выйдя на липкий свет снежного города, щурясь, прикрыв перчаткой левый висок, я, как скво бы ходила след в след, тишиной перебирая часто ног в сапогах, легких, как крылья сов. Каждую ночь я бы рожала в сумрак ворох горячих не знавших бумаги слов, тех, что у губ, вспыхивая, трясутся звездами – там, куда мы идем не спать. Просто висеть памятью долговязой вниз головой, наверное, даже – вспять, выкатив между звезд и свои два глаза. |