Он кричал всю ночь. Чтоб его убили, что она его любит, что люди сволочи. И много чего еще. Пьяным сорванным голосом, который звонко раздавался в летней свежей ночи. Иногда он куда-то уходил, и крик смолкал, но потом возвращался под те же окна и начинал заново.

Роман не выдержал и закрыл окно, но в комнате стало душно. Он опять ступил на холодный пол и, поджимая пальцы, добрался до окна. Как только створка стеклопакета распахнулась, в комнату ворвался оборванный вопль. Роман посмотрел на желто-голубое небо, вздохнул и перевел взгляд вниз. Сквозь неплотную липовую зелень виднелся тротуар. «Опять он», - устало шепнул Роман. На мокром темно-сером асфальте стоял вдрызг пьяный мужчина, покачивался из стороны в сторону и прижимал к груди растопыренную пятерню. И продолжал кричать, то тише, то громче.

Не отрывая от него взгляда, Роман пошарил в углу около окна. Почти моментально в потную ладонь ткнулся холодный металл снайперской винтовки. Несколько секунд Роман бессмысленно водил пальцами по стволу, и постепенно тот перестал быть холодным. Тогда Роман вскинул винтовку к плечу, поморгал заспанными глазами и прижался к прицелу, хотя не было в этом необходимости. Высота – четвертый этаж, видимость прекрасная, он попал бы с закрытыми глазами. Несколько мгновений изучал Роман цель, а потом с какой-то безысходной усталостью опустил винтовку прикладом на пол и оперся на нее, как на костыль. Спина сгорбилась, подбородок уткнулся в грудь, веки наползли на глаза и не было сил их поднять. «Схожу с ума. Надо куда-нибудь уехать, отдохнуть, не видеть никого. Хорошо бы месяца на два. Поработать в тишине, может быть, завести женщину, может быть, даже не одну», - пока такие мысли текли в голове, Роман уже выходил на улицу.

Мужчина замолчал и уставился на Романа мутными темными глазами. Роман подошел и подхватил пьяного под мышки, не обращая внимания на крылья, которые сильно мешали. Тот что-то мычал, но уже тихо, покорно пытался подняться. Роман молча потащил его к подъезду. Когда они добрались до квартиры, Роман первым делом затолкал гостя в душевую. Придерживая его одной рукой, открыл ледяную воду и стоял, ловя на разгоряченном лице мелкие брызги. Гость пытался уворачиваться, но Роман уже пришел в себя и держал железной хваткой. Потом он изрядно повозился, снимая с пришельца одежду. С джинсами было легко, а вот куртку и рубашку пришлось порезать. Человек сопротивлялся, но Роман смерил его презрительным взглядом, и мужчина сник, забормотал что-то пьяное и невнятное. После он оттащил гостя в гостиную, положил аккуратно на диван, а сам отправился варить кофе. Спать смысла не было. Пока в джезве поднималась черная пена, Роман вспоминал. Три дня назад в переходе он увидел ангела… Тот стоял с протянутой дрожащей рукой, весь какой-то серый, потрепанный, с потеками грязи. Обычный попрошайка, каких, правда, почти не осталось. Его обвисшие, как ком мокрого тряпья, крылья скребли по белому кафелю. Роман остановился и машинально опустил ему в руку мелочь из кармана. И пошел дальше. Но отойдя шагов на пять, он ясно услышал в шуме перехода звон падающих монеток, обернулся – и никого не было, только монетки раскатывались под ноги идущих. Тогда Роман уверился, что сходит с ума.

Он вошел в гостиную. Мужчина спал на животе, подложив руки под голову. «Да и не такой уж мужчина, - подумал Роман. - Молодой парень, симпатичный даже». Роман взял лист бумаги и огрызок карандаша и принялся делать набросок. Легкими штрихами наметил контуры тела и свисавшее с края дивана крыло, заштриховал тени, вывел почетче мышцы и наметил перья. Потом посмотрел на часы и с удовольствием отметил, что на все потратил не больше 5 минут. И вдруг ему невероятно захотелось спать, точно выпил не кофе, а фенозепам. Он дополз до кресла, повалился, закрыл глаза и тут же ухнул в черный сон.

 

Дверь хлопнула так громко, что Ромка вздрогнул и лапнул по боку.

- А, это ты! – выдохнул он, увидев Колю, и вернулся к шнуркам. Сменные тапочки стояли рядом. Где-то за стенами школы бухали глухие удары.

- Матеку сделал? – Ромка покидал в пакет грязные ботинки и вытер пальцы об оттянутые на коленках джинсы.

- Не все. Одно упражнение какое-то левое, с ответом не сходится, - Колька спешно стаскивал ботинки и пытался расстегнуть заевшую молнию.

Ребята повесили куртки и заспешили вверх по лестнице. До звонка оставалась пара минут. Урок тянулся мучительно медленно. Учительница выводила на доске формулы. Девчонки обсуждали что-то, заглядывая по очереди под парту. Ромка кис, как капуста. Коля смотрел в окно. Из-за пуленепробиваемого стекла не доносилось ни звука, зато отлично было видно, как к небу взлетали комья земли и грязного снега: старшеклассники что-то затеяли. На последней парте, позади Ромки, сидел второгодник Пашка Лобанов и прилаживал самодельный глушак к допотопному нагану. От усердия он даже язык высунул. Ромка покосился на него и тут же отвернулся к доске: Пашку он побаивался, хотя стрелял гораздо лучше, да и реакция у него была быстрей.

Ромка поглядел на доску, уставился в тетрадь, подумал немного, открыл последнюю страницу и стал рисовать Пашку с высунутым языком. Он так увлекся, что не заметил, как кто-то внимательно заглядывал через его плечо. А потом услышал злобный сдавленный шепот: «Что, клоп, маляки свои рисуешь?! Мало тебе в прошлый раз досталось?! Сучонок!» Тут Ромка потерял всякое самообладание, выхватил из-под тетрадок ТТ и в упор выстрелил в Пашку. Загремели стекла шкафов с пособиями: тело отлетело на них. Посыпались модели: шары, кубы, параллелепипеды… Класс дружно завопил. Учительница оторвалась от доски и нажала кнопку медкабинета. Через минуту ворвались два здоровых санитара с носилками, бросили на них труп со снесенной наполовину головой и унеслись. Учительница строго оглядела класс, и все постепенно затихли. «До конца урока еще десять минут, - сухо произнесла она, потом посмотрела на Ромку и сказала: - Дневник на стол! И вон из класса. Не мог перемены дождаться!» Ромка бросил взгляд на окровавленную заднюю парту и забрызганные шкафы, поднялся и вышел. Вслед ему донесся крик учительницы: «На перемене все уберешь. Сам!» Еще Ромка чувствовал, как спину ему прожигал злобный взгляд Люды Карповой – самой красивой девочки в лицее. Она не носила даже пугача и, говорят, любила Пашку Лобанова. «Дура, - прошептал Ромка, - нашла, кого любить». Он сел на скамеечку и стал ждать перемены. Но еще долго чувствовал на себе ее тяжелый укоряющий взгляд.

 

От взгляда он и проснулся. Потянулся, выгнул спину, а потом, подняв веки, столкнулся взглядом с пьяным гостем.

- Ты, наверное, не рад был, когда оружие отменили? – спокойно и ясно спросил тот.

- Его не отменили, - буркнул Роман, приходя в себя. – Просто все стало немного сложнее.

- Да, конечно. Винтовку ты держишь по-прежнему.

- И тебя из нее чуть не застрелил…

- Да, чуть, - гость улыбнулся. Он был совершенно трезв.

- Улыбается, - сказал Роман в сторону. – Ты чего орал всю ночь, людям мешал?

Гость почти смеялся: «Людям я не мешал, только тебе». Тут Романа осенило: «А чего орал, мог бы потрубить?»

- Ну да, ради тебя одного – трубить. Ты, конечно, художник талантливый, признанный, почти с мировым именем, но не так велик, чтобы ради тебя трубить. Вот и пришлось надрываться. – Гость покашлял и постучал себя по груди.

«Глупо как-то, – подумал Роман, хрустя пальцами. – Сидим в трусах и о какой-то ерунде разговариваем. Глупо». «Может, кофе?» - обратился он к гостю. «Пожалуй, - согласился тот и спросил: – Дашь мне какие-нибудь штаны?» Роман отвел гостя в гардеробную, зажег свет: «Выбирай». «Спасибо», – несколько опешив, протянул гость. А Роман отправился на кухню, достал турку побольше, зажег огонь.

Когда гость вошел на кухню, на нем были светлые джинсы и черная футболка, все точно по размеру. Роман обернулся от плиты, оглядел его и, вспомнив, сказал: «Извини за рубашку». «Ничего, мне не жалко. Это я так, вырвалось». Роман помолчал немного и спросил: «Как к тебе обращаться-то?» Гость поглядел в окно и сказал: «Пожалуй, Гриша». «А может, Гаврюша?» – усмехнулся Роман. Гость неожиданно разозлился и отрезал: «Гриша!» «Хорошо, хорошо», - Роман примирительно поднял руки. В этот момент из турки полезла пена и погасила газ, Роман засуетился и отвлекся от гостя.

Потом они пили крепкий кофе из фарфоровых чашек ручной работы и молчали. Минут через десять Гриша спросил:

- Давно она ушла?

- Она не ушла, - удивился Роман. – Она уехала, к подруге.

- Да нет, ушла, - упрямо повторил Гриша.

- Да откуда ты!… - начал и запнулся Роман. А почему бы ему и не знать? – А к кому?

- К подруге, - рассеянно произнес Гриша, уже потеряв интерес к Роминой жене.

- То есть?

- Разве не понятно? Она тебя обманывала все шесть лет. Она лесбиянка.

- Ты что мелешь?! – взвился Роман. – С ума сошел?! У нас запрещено, у нас за такое…, за однополые отношения!..

- Ну да, - вздохнул Гриша. – У вас за такое. И на такое дело и разрешения не надо. Винтовку на плечо – и все. Похвалят, вынесут благодарность за очищение общества от скверны. – Гриша налил еще кофе и спросил: «У тебя есть что-нибудь пожрать?»

Этот примитивный вопрос в грубой форме (так его определил для себя Роман) отрезвил. Он махнул рукой на холодильник: «Что найдешь – все твое». Гриша шуршал пакетиками, что-то резал, что-то ломал. Потом вернулся к столу с большим бутербродом, в который, похоже, напихал все, что нашел.

Пока он жевал, Роман пристально его разглядывал, запоминая, чтобы потом, может быть, написать. Ангела с бутербродом. «Все-таки очень красивый», – подумал Роман. Темные гладкие волосы почти до плеч, темные же спокойные глаза, посаженные немного глубоко. Овал лица вытянутый. Нос с легкой горбинкой и вздернутыми крыльями. Гладко выбритые щеки, чуть запавшие, отчего четче виднелись высокие скулы. Тонкие, но правильной формы, губы. Острый подбородок. Густые срастающиеся брови. Не очень высокий лоб, закрытый косой челкой. В пять утра он казался другим. Обычным пьяным молодчиком с быдлятскими замашками. А сейчас перед Романом сидел эффектный смуглый молодой человек. Этакий молодой аристократ.

Молодой аристократ с набитым ртом пытался что-то говорить. Мычал, гудел, потом наконец проглотил здоровый кусок, на секунду задохнулся – и выпалил: «Нам бы с тобой погулять». «С чего бы? У меня дел вагон и тачка», - ответил Роман. «Да это не предложение, - отмахнулся Гриша, запивая бутерброд кофе. – Это приказ». Так-то. Сначала Роман захотел разозлиться, начать возмущаться: да кто ты такой, да что ты себе позволяешь и т.д. и т.п. Потом подумал, успокоился и даже немного испугался, представив, что могло бы быть, начни он орать. «Пешком или на машине?» «Пешком», -вздохнул Гриша, поглядев себе за спину.

 

Утро было свежим после ночного ливня. Листва еще болталась бесформенными тряпочками, лужи медленно подсыхали. Тротуар идеально чист. Праздношатаюшихся не видно – все-таки среда. Роман в очередной раз порадовался, что дожил до таких вот дней. Когда кругом все чисто и светло и правильно, когда у каждого есть свое дело, никто не страдает от безделья, не тратит свое бесконечное свободное время на всякие гадости. По праву отнесенные в разряд скверны. «Мы», - буркнул Гриша. «Что?» «Роман такой был давно у одного забавного человечка. Он там будущее описал, где все круто, все расписано, рассчитано, никто глупостями не занимается и…» «Да знаю я, - перебил Роман, - и любовь по розовым билетикам. Бред это». «Почему же бред? Вот у вас так же». Роман понял, куда клонит спутник, и передернулся: дискуссий на подобные темы он не любил. Зачем кому-то что-то доказывать? Особенно доказывать заведомо правильные и сто раз доказанные на практике вещи? Но Гриша вдруг сказал: «А может, и не так. Тебе виднее». И замолчал. Роман сразу успокоился, а чтобы окончательно прийти в себя, подвигал плечами, ощутив винтовку.

- Куда идем? - Этот простой вопрос почему-то вызвал странную реакцию. Гриша тут же сник, замедлил шаг, хотел что-то сказать, но только бессильно помахал рукой. Прошла не одна минута, пока он ответил: «Так. К одному моему знакомому. Хочу тебя представить». Зачем и кому это нужно, Роман решил не спрашивать.

Когда они пришли, Роман вдруг понял, что абсолютно не следил за дорогой, думал о чем-то своем, но не смог вспомнить, о чем именно. Они ушли в самый дальний и старый район города, где сохранились постройки прошлых лет и было много разросшихся кустов, а трава дотягивалась до бедер. Роман мысленно стал писать картину, на которой было бы много-много дикой зелени, а в центре вон та серая высотка – памятник ушедшему, но не забытому. Что-нибудь патетическое и символическое. Когда Роман отвлекся от мыслей, то увидел, что Гриша ушел довольно далеко. И он поспешил за ним, пробираясь через заросший газон, путаясь с непривычки в каких-то ползучих стеблях.

Гриша брел медленно, глядя под ноги, пару раз сворачивал, один раз даже попрыгал на месте, послюнил палец, подставил его ветру, пошевелил крыльями, точно собирался взлетать. Но вдруг резко свернул к одинокому подъезду узкой многоэтажки и легко открыл облупившуюся дверь. Потом они долго тащились по пыльной лестнице. Наконец на черт знает каком этаже Гриша остановился и постучал. Металлическая дверь ответила тихим глухим стоном, и Роман подумал, что даже постучи Гриша сильнее, в квартире бы все равно не услышали. Но дверь открылась, как будто и заперта не была.

Обычная квартира, скромненький ремонт, полиэстеровый коврик, шкаф для обуви, вешалка. Все в коричневых тонах. Два бра друг напротив друга. Роман непроизвольно отмечал детали. Так с ним бывало всегда, когда он приходил в новый дом. Он тут же делал в голове наброски. Хотя на бумаге они потом появлялись редко. Просто многолетняя привычка. Не разуваясь Гриша прошел в конец коридора, в комнату за желтой стеклянной дверью. Роман хотел было снять ботинки и даже поставить винтовку в угол, но передумал и последовал за Гришей. Когда он вошел, Гриша уже разговаривал с хозяином квартиры.

- Здравствуйте.

- День добрый, – хозяин внимательно разглядывал Романа. Роман делал то же самое. Человек сидел в кресле в углу между двумя окнами и его было хорошо видно. Немолодой, полноватый, побритый на лысо, аккуратно одетый. У него было широкое лицо, и все черты крупные. Глаза чуть навыкате, большой нос, кажется, сломанный не один раз, пухлые губы, широкий рот. Лицо могло быть весьма мужественным, если бы не подбородок. Он оказался маленьким, задвинутым куда-то назад, и жутко контрастировал с остальными частями. Ну и тип, отметил про себя Роман. Глаза хозяин щурил, и потому Роман не мог разобрать их цвета. Позже оказалось, что цвета как такового у них нет, словно тот вытерся от времени, стал каким-то невнятным, серо-желтым. Даже, наверное, зависел от освещения и цвета одежды.

- Роман, - представился Роман, протягивая хозяину руку. Тот в ответ выдвинул свою лапищу и замялся. Как будто пытался вспомнить имя:

- М-м-м-м… Не знаю, как и представиться. Все только титулы какие-то, а имен-то и нет, – голос был подстать лицу и глазам: гулкий, крупный, но местами какой-то невнятный. – Зови меня, что ли, Плакальщиком.

Тут Роман еле сдержал усмешку. Он напрягся и пожал руку, а после низко наклонил голову, чтобы его улыбки не заметили. Ну и бред! Прямо какой-то бульварный романчик а-ля фэнтези. Ой, чушь. Роман решил покашлять, чтобы заглушить смех. Но хозяин сказал: «Да ты смейся, смейся, я не обижусь. Садись вот в кресло и ржи сколько влезет. Только винтовку сними, а то в задницу давить будет». Теперь Роман несколько опешил, но винтовку снял и в кресло сел.

Дальше и вовсе началась какая-то чепуха, все больше и больше походившая на дешевый мистический роман. Господин Плакальщик стал вещать. Вещал он какие-то чудные вещи, что-то про очень долгую жизнь, про всякие ужасы, которые ему довелось повидать…

- Ага, - неожиданно для себя перебил Роман хозяина, - я Дункан Маклауд, я родился четыреста лет назад в горах Шотландии. Ню-ню. И дальше что?

Хозяин замолчал и грустно посмотрел на Гришу: мол, что с ним разговаривать. Художник хренов. Окромя свои красок, холстов да малевания ничего не видит и видеть не хочет.

Роман осекся и побледнел, поняв, что сказал глупость. На секунду он даже сильнее вжался в кресло и забыл про винтовку у подлокотника.

- А что такого? – спросил вдруг хозяин тоном обиженного ребенка. – Почему бы и не поплакать? О вас, черт, об ублюдках. Я-то такой же и много хуже. Я стольких грохнул, и просто так, и за дело. Хотя больше просто так. И помародерствовал, и в отдалении постоял, глядя, как по моему приказу били друг друга люди одного племени. У меня был меч, последний патрон, ампула с ядом… А я – вот он я! Сижу, жиром заплыл, не сплю много лет. И плачу. А последние годы особенно сильно. Как же вы так все сделали? Стыдно-о-о-о.

Тут на Романа снова что-то нашло:

- А вы бы, если не нравится, того – он изобразил руками что-то вроде харакири и продекламировал не своим голосом: Если твой позор нестерпим – вот тебе меч.

Хозяин молчал, уставившись в пол, Гриша отошел к окну. Вдруг хозяин, не поднимая глаз, спросил:

- А ты помнишь Люду? Карпову?

Губы Романа поползли в стороны и вниз, щеки побледнели.

- Она была против, помнишь? Помнишь, как в конце учебы, на самом выпускном, она в бело-лиловом платье вышла на сцену и вместо заготовленной речи-благодарности… Ты помнишь, что она сказала?!

Роман вцепился в подлокотники.

- Она было против и говорила об этом. Громко, покраснев. Все молчали, удивленные: лучшая ученица, первая красавица – кричала такое, такое… Помнишь, что случилось потом?

Роман скособочился, скрючился, на руках от напряжения вздулись вены:

- Ее расстреляли. Тут же, на сцене, больше половины зала.

- А знаешь, чья пуля была главной? – хозяин поглядел на него и улыбнулся очень ласково, даже нежно. – Твоя.

Роман выпрямился и успокоился. Тогда, много лет назад, в разукрашенном зале лицея, он и не думал, целясь в бело-лиловое облако на сцене. И сейчас он был готов защищаться, отстаивать, доказывать свою правоту.

- Ты ее вроде любил? – Гриша впервые за последний час что-то сказал.

- Да какая это любовь, - вяло отмахнулся Роман.

 

Всю дорогу домой молчали. Роман даже не удивился, что на них не обращают внимания.

Дома он машинально сварил кофе, нарезал хлеба, достал сыр и салат. Сел, принялся есть, но тут неожиданно затошнило. Пил только кофе. Гриша слонялся по квартире, чем-то громыхал в мастерской, что-то двигал, один раз зазвенела разбитая банка, Гриша крикнул, что все уберет сам, но Роман не отреагировал. Нельзя сказать, что ему было плохо, что странный человек с дурацким именем вогнал его в сомнения, поколебал веру или что-нибудь похожее. Просто Роман вдруг стал оценивать себя, взвешивать поступки. Короче, занялся самокопанием. Он мысленно себя обвинял, а потом мысленно же оправдывал. И все получалось гладко и правильно. Роман был бел со всех сторон и со всех точек зрения. Но ощущение какого-то столбняка оставалось.

На кухню пришел Гриша. В пыли, в каких-то опилках, даже в краске, лохматый и довольный. Под мышкой он держал старую потрепанную папку. Роман узнал ее – там хранились старые-старые рисунки, еще с лицея. В том числе и Пашка Лобанов с высунутым языком. Гриша стоя залпом выпил чашку кофе, взял кусок сыра и, не переставая жевать, свободной рукой похлопал Романа по спине:

- Ты чего, расстроился? Да не переживай! Приятель мой, хоть и жил долго, с людьми все общается как солдат. Не научился, маху дал. Плюнь.

Роман покачал головой, соглашаясь, и отметил про себя, что Гриша явно чем-то обрадован. А тот уже из коридора крикнул: - У тебя есть выпить?

- Да, в гостиной, в баре, - ответил Роман. Посидел еще немного, опять сварил кофе, выпил, даже выкурил сигарету, но как-то без удовольствия. Потом поднялся и стал убирать кухню, помыл залитую плиту, оттер кофейную кромочку в чашках. Провозился чуть больше часа и, наконец, решил проведать Гришу.

То, что он увидел в гостиной, вернуло его в нормальное, утреннее, состояние. Гриша, пьяный в хлам, сидел на полу среди старых Роминых работ и уныло разглядывал пустую бутылку из-под рома. Судя по выражению лица, он снова собирался кричать.

- Не, не, не! – засуетился Роман, отнимая бутылку и закрывая опустевший бар. – Хватит с меня сегодняшнего утра, хватит по горло! – Он снова подхватил Гришу под мышки и перетащил на диван. Тот что-то ныл и пытался Романа пощекотать. Впрочем, заснул довольно быстро. Роман подумал, что это от пеших прогулок – не привык, да и крылья, видимо, весят немало.

Захотелось поработать. Роман погасил везде свет и заперся в мастерской. Всю ночь он простоял перед подрамником, торопливо смешивая и накладывая на холст краски. Так торопился, точно еще секунда – и картинка, что он видел перед глазами, пропадет.

Отвлекся только поздним утром, когда хриплый голос за спиной сказал:

- Утро доброе. Ты это, извини за вчерашнее, не удержался.

Роман удивленно обернулся на запертую дверь – это он помнил хорошо. В проеме, опираясь на косяк, стоял Гриша. Веки его опухли, на щеках были мятины от подушки и красные пятна, волосы с одного бока примялись, с другого торчали иголками. Даже крылья выглядели квело. Роман улыбнулся и присел на краешек табурета, не выпуская кистей из рук: - Ну ты хорош…

«Я кричал? – Гриша отцепился от косяка, сделал шаг и тут же наступил босой ногой на тюбик – по стене расплылся зеленый плевок. – Ой, прости!» Он отдернул ногу и чуть не упал. Роман улыбался:

- Нет, не кричал. Но ром выпил весь, и белый, и черный.

Гриша потер ладонями лицо: - Ну-у-у… Бывает.

- У нас не бывает, - неожиданно холодно буркнул Роман. – Мне этого бара на всю жизнь бы хватило. Он у меня вообще для интерьера, я лицензию на него получать задолбался… - теперь он почти кричал.

- Знаю, знаю, - перебил Гриша, морщась от громкого голоса. – У вас пьянство идет там же, где однополая любовь и прочее. Вы его удачно искоренили вместе с носителями.

- Да, да, да! – Роман взвился, отбросил кисти, принялся орать: - Да, мы это сделали! Что тебя не устраивает, что-о-о-о?!

Гриша обхватил голову, попятился, спиной вышел в дверь и скрылся. Судя по звукам, в ванной. Роман сел на табурет и уставился в холст: при дневном освещении написанное не нравилось. Он покривился, достал банку с растворителем, взял было тряпку, но передумал и просто плеснул на холст. С края подрамника закапали бело-лиловые капли.

 

Они завтракали. Кофе в Гришу не лезло, он пил найденный в шкафу зеленый чай. Говорил – отрезвляет. Он уже умылся и причесался, выглядел весьма пристойно, только на левой щеке еще не разгладилась полоска.

- Как же так? – спросил Роман.

- Ты о чем? О жене что ли?

- О ней. Все не пойму, в голове не вяжется. Я же вроде любил ее…

- Да какая это любовь, - протянул Гриша, а Роман вздрогнул.

- Мне бы повидать ее. Что же она, насовсем ушла? И не сказала, совсем ничего не сказала.

- Ты, конечно, художник замечательный, но в людях… Не психолог ты, не психолог.

Тут Роману расхотелось говорить на эту тему. Гриша понял и замолчал. Когда Роман мыл чашки, Гриша спросил:

- Зачем тебе ее видеть, чтобы ты сделал? А? Ничего хорошего, я уверен. Успокойся, забудь.

- Вообще-то я должен…

- Нет-нет, никому ты ничего не должен. Ты же не знал? Не знал. Ну вот – все чисто и правильно. – Гриша только что не гладил Романа по голове. Сцена была какой-то глупой, Роман стал опять усмехаться и мысленно рисовать.

Потом они снова отправились куда-то за город. Гриша с кислым лицом топал впереди. Роман на этот раз специально не фиксировал путь, просто покорно плелся и думал, вернее, вспоминал.

 

- Девушка, девушка! Ну что же такое? Когда вы меня примите, я второй час тут? – Рома пытался прорваться в дверь кабинета, изнутри дверь старались закрыть. При других обстоятельствах Рома давно бы получил, что ему нужно. Но это был именно тот злосчастный год, когда вышло много разных указов и постановлений, пытающихся сократить продажи оружия, ужесточить правила его приобретения и тому подобное. Люди нервничали, были напряжены. Роме же оставалось получить одну лишь подпись под кучей собранных справок и разрешений – и все будет как надо. В учреждении, где он находился, крайности и вспыльчивость были излишни. Рома терпел полтора часа, но когда вместо него вызвали другого, не выдержал. Дверь все-таки закрылась, он сел на место, сгорбился и стал ждать: сейчас придут и выведут его за скандал, отберут все справки – и не видать ему родной винтовки. Но ничего не случилось. Наконец кабинет открылся, и пригласили Рому. Он вошел виновато: опускал голову, сжимал плечи – каялся.

- Садитесь, - голос был спокойный.

Роман поглядел: за широким столом сидела молодая женщина. Короткие светлые волосы, светлые брови и ресницы, даже глаза – светло-карие, какие-то соломенные. Под мешковатой формой фигура не различалась. На лице не было ни улыбки, ни раздражения. Рома протянул стопку бумажек, и она погрузилась в изучение. Иногда задавала незначительные вопросы, вроде даты подписи, если та стояла неразборчиво. Через 20 минут она отложила бумажки на край стола и спросила: «Вы уверены?» Рома не понял, удивился, хотел ответить, но она уже ставила печать и протягивала ему последний заветный листок: - Всего хорошего.

От двери Рома обернулся: - А можно вас встретить после работы?

- Не надо. Я вам сама позвоню.

И позвонила, через 3 дня, вечером. Позвонила и пригласила погулять. 3 недели они гуляли, потом Рома не выдержал и сделал предложение. Она думала где-то минуты 3 и согласилась. Как будто он предложил ей очередную порцию мороженого.

Впрочем, все Ромины воспоминания о ней были обрывочными, ни одной картинки не видел целиком.

Вот они въезжают в квартиру, пустую, белую. Лариса ходит по комнатам и трогает стены. Лицо грустное.

Вот они громко ругаются. Из-за того, что Лариса намного старше, на семь лет. Она пытается учить Рому жить.

Потом видел, как Лариса сидит за кухонным столом и лицо как всегда ничего не выражает. И Рома начинает на нее за это кричать, но она – равнодушна.

Один раз она позировала в мастерской. Во время работы Рома думал, что она некрасива. Тот рисунок лежал в папке, найденной Гришей.

 

Уже второй день в рабочее время они просто ходили. Только сейчас Роман понял и удивился: их ни разу не остановили. Впрочем, у Романа на всех куртках была нужная нашивка, все-таки художник. В этот раз они шли гораздо дольше, ноги уже еле поднимались, а Роман впервые обругал винтовку. Дом стоял далеко за городом. Здесь не было ухоженных парков, деревья росли как вздумается, без системы. Что Роману сразу не понравилось: слишком буйно, дико, нагло, лезет во все стороны. Где-то молодые побеги, а среди них засохший куст репейника, или хуже того – пень гнилой. В городе такого не допускалось. Даже там, где они были в первый раз, все выглядело гораздо ухоженней. Хотя вокруг дома газон был аккуратный, кусты подстрижены, единственная дорожка посыпана песком. Сам дом одноэтажный, выкрашенный белой краской, очень простой и неинтересный. Только веранда никак не вязалась с ним. Она была резная, в завитушках, с колоннами, балясинами, вензелями и еще черте чем. И все это раскрашено. Точно ребенку дали краски и пустили на веранду, сказав: рисуй что хочешь, но только здесь. В результате получилось, что дом и веранда были отдельно. Об этом думал Роман, еле волоча ноги за Гришей.

На раскрашенной веранде стояли пластиковый столик и два кресла. В одном из них сидела немолодая женщина, на столе перед ней была бутылка, граненый стакан и блюдце с крекерами. Кажется, дама дремала. Гриша протопал по ступенькам, добрался до стола, волоча ноги, и плюхнулся в пустое кресло. Роман осел на пол и прислонился к белой теплой стене. Женщина открыла глаза – и ни тени удивления не мелькнуло на морщинистом напудренном лице.

- Добрый вечер, господа, - голос скрипел, хотя она пыталась говорить плавно.

- Привет, Магда, - Гриша потянулся к бутылке, но та оказалась пустой. – О-о-о-о!.. Попить бы чего-нибудь, хоть капельку.

Магда крикнула в окно какое-то имя, вскоре появилась другая женщина, помоложе, но неуловимо похожая на саму Магду. Потом снова ушла в дом и вернулась с новой бутылкой. Гриша напился и протянул Роману. Тот сделал мощный глоток и задохнулся – в бутылке был теплый ром. Он выплюнул едкую жидкость и забрызгал белую стену. Магда молча покачала головой и дала ему крекер. Роман прожевал его, и теперь казалось, что в горло сунули наждачку. Пока он страдал, Гриша в полголоса беседовал с Магдой. Та сидела боком к Роману, и он стал опять фиксировать детали. Женщина немолода, пожалуй, даже стара. Одежда свободного покроя скрывала расплывшуюся фигуру, но оставляла открытой складки на шее. В них терялись какие-то вульгарные яркие бусы из дешевых стекляшек. Жидкие вьющиеся волосы выкрашены в рыжий, но корни седые. Лицо сильно контрастировало с фигурой: оно было какое-то высушенное, а щеки и подбородок напоминали брылья сенбернара. Более неприятного человека Роману видеть пока не приходилось. Все, видимо, усугублялось тем, что дама злоупотребляла спиртным и сигаретами. «Где она это берет?» – некстати подумал Роман.

Он так глубоко ушел в мысли и так нечеловечески устал, что вскоре перестал обращать внимание на окружающих, спал наяву. Поэтому когда оплывшая фигура с лицом сенбернара повернулась и позвала его, он вздрогнул и ударился затылком о стену.

- Ну что, милый? Страдаешь? – в скрипящем голосе звучала… Нет, ничего в нем не звучало, один скрип, треск и даже шипение. Будто в грозу работал приемник без антенны. Роман растерялся и лишь отрицательно покачал головой. «Страдаешь, - повторила Магда, стряхивая пепел в желтый череп на столе. – Зачем ты его притащил?» – она обращалась уже к Грише. «А он засомневался, – пьяно, с издевкой усмехнулся тот. – Сам еще не знает, но уже сомневается. Ты ведь сомнева-а-а-ешься? А?» Роман опешил.

«Знаешь, ты на него внимания не обращай, он когда выпьет… Разговаривать невозможно. Так что наплюй и не обижайся». Роман хотел сказать, что и так знает, но промолчал, чтобы Гришу не злить. Магда продолжала: «Он вот хотел, чтоб я тебя поучила или что-то в этом роде. Говорит, ты сомневаешься, можешь многое и тэдэ и тэпэ. Обычная ерунда, каждый год, или не год, одно и то же. Я тебе расскажу… сказку расскажу, а ты если действительно такой, как говорит этот пьяница, то сам обо всем догадаешься. Впрочем, если не догадаешься – не беда. Будешь как все. – Она неожиданно сплюнула прямо не пол. – Тупым.

Значит так. Жила-была одна очень красивая девушка. Очень-очень. А ты знаешь, чем такие красивые себе на жизнь зарабатывают? Не кривись, вижу, что знаешь, или догадываешься. Ну так вот. Жила она себе, горя не знала. Все только развлекалась и вино пила – больше делать было нечего да и не умела ничего. Но один раз ей не повезло: клиент неудачный попался, побил и не заплатил. Ничего особенного. Девушка подумала-подумала, да и напилась на оставшиеся деньги. А как напилась, захотелось поплакаться кому-нибудь в жилетку на тяжелую девичью жизнь. Тут как раз добрела она до дома одного знакомого. Хороший был мужик, добрый, щедрый. Денег ей давал иногда и подкармливал. Просто так. Бессемейный был. Услышала девушка, что из дома гомон доносится, свет везде – гости значит, ну и зашла. А там – стол накрыт, народу много, все говорят, обсуждают что-то и пальцами иногда показывают на человека, что рядом с хозяином сидит. Был тот человек как все: невысокий, загорелый, волосы темные, глаза карие с огоньком, нос широкий, губы улыбающиеся, одет во все ношеное, пыльное. С дороги, наверное. В общем, не противный. Хозяин девушку увидел и замялся: у него общество, гость нездешний, а тут она пришла. Неудобно. Но потом подумал и поманил. Девушка подошла, да и села прямо на пол, между хозяином и гостем: места свободного не было, а стоять она уже не могла. Все притихли, а потом начали шушукаться: мол, кого пустили, тут люди приличные, разговоры чинные – и такая… Короче, слова стали говорить нехорошие. А гость возьми да и погладь ее по голове, нежно. И стало девушке вдруг обидно и больно, что ее вот и за человека не считают и противно людям, что она рядом с ними сидит. Опустила голову и заплакала. Впрочем, такое часто с пьяными бывает. Только слезы стали капать прямо на ноги гостя. А те были в пыли и грязи дорожной, точно хозяин от радости забыл ему воды предложить. Девушка плакала, слезы капали и в пыли дорожки оставляли. А когда она заметила это, то очень испугалась, что гостю противно станет и ее прогонят. Хотела она попросить полотенце, но хозяин глянул строго: мол, сиди тихо как мышь. Тогда девушка наклонилась ниже и стала ноги гостя волосами своими вытирать – лучше ничего не придумала. Ну да что с пьяной возьмешь. Хозяин как увидел, весь покраснел от злости, сказать ничего не может, только руками взмахивает и дергается весь. Но гость его остановил, стал говорить, кажется, укорил хозяина, что тот забыл ему воды для мытья ног дать и еще что-то. И получалось по его словам, что это хозяин кругом не прав, а девушка молодец. Снова по голове ее погладил и простил за что-то. Уходя девушка думала: а за что меня прощать, что я ему сделала? Странный человек, но вроде добрый. И пожелала она, чтобы все у него было хорошо, потому что он ее пожалел и не прогнал, и не противно ему было, что она рядом с ногами его сидела. А пока она шла, увиделось ей, что человеку этому скоро будет плохо, так же плохо, как ей сейчас. И тогда она пожелала, чтобы и у него нашелся кто-нибудь, кто вот так вот по голове погладит и слово ласковое скажет. А еще лучше, пусть этот кто-то возьмет да и все его страдания на себя примет. Такая мечта и у самой девушки была, но она о ней никому не говорила. Впрочем, на утро она мало что помнила и только радовалась, что голова у нее не болит. Так-то, дорогой. Вот и вся сказка».

Магда налила в стакан рому и выпила одним глотком: «Все, ребята, вы мне надоели. А ты, Гриша, перестань водить ко мне всяких, все равно ни черта у тебя не выйдет. Только девочек моих пугаешь: они думают, будто у меня крыша едет».

 

Когда вернулись к Роману, Гриша сел на кухне, подпер кулаком голову и молчал целый час. Роман пытался его разговорить, потом махнул рукой и ушел убираться в мастерской. Уже ночью он явился на кухню пить кофе. И Гриша сказал: «Знаешь, я завтра уйду». Тут Роман не выдержал: «Это как? А зачем ты вообще приходил? Чего тебе от меня надо? За каким хреном ты меня таскал к черту на кулички, с психами какими-то страшными знакомил? На кой фиг я столько чуши выслушал, что сам думать стал, что с ума сошел? Ты чего молчишь, а?! Чего ты молчишь?!» Гриша смотрел и улыбался: «Понимаешь, взять и сказать тебе все как есть я не могу. Считай, это не по правилам» - «По каким, блин, правилам? Я с тобой не в преферанс играю!» - «Да не ори. Не играешь, успокойся. Просто ты слушал невнимательно и много о себе думал. Не конкретно в эти два дня, а вообще. Какое там плакать на чужие ноги или вообще за всех плакать. Ты о жене-то своей плакать не стал. Но ты ведь не плохой, ты просто правильный. И иногда тебе становится не по себе, особенно если смотришь на свои старые рисунки. Смотришь и думаешь: может, я не прав? Вернее, ты этой мысли оформиться толком не даешь, боишься. Ведь таких мыслей быть не должно! Ты ведь все и всегда делал правильно, даже если и не думал. Но как-то так получилось, что ты оказался единственным, у кого вопрос о неправоте стал не просто ощущением, а почти мыслью. Хотя, как говорится, почти не считается. Все, что ты слышал в эти два дня, должно было мысль твою укрепить. Тогда бы и понял».

Роману казалось, что Гриша просто говорит, говорит, говорит, а сути в словах нет. Просто льет воду. Гриша потер подбородок и сказал совсем тихо: «Может, правда нет сути-то? А с-суть-то в чем?» - добавил он некстати и засмеялся. Потом успокоился, вытер глаза и поднялся: «Чего завтра-то ждать? Пойду прям сейчас». И направился в прихожую. А Роман все стоял на кухне. Он слышал, как хлопнула дверь, и видел, как Гриша прошел под липами. Он думал, что Гриша взлетит, но тот медленно пошел на запад, точно забыв о крыльях. Отойдя от подъезда, он обернулся, но лица Роман видеть уже не мог. Только вдруг будто послышалось: «Просто хорошо бы, если хоть кто-нибудь по голове погладил и пожалел. А еще лучше, поменялся бы местами, ну хоть не надолго». Роман вздрогнул – он сказал это сам. Показалось, он догадался, чего хотели Гриша, и Плакальщик, и Магда, и жена его, и Люда Карпова, и…

Он прошел в спальню, сел на кровать лицом к окну, взял винтовку. Какое-то время опирался на нее, положив подбородок на сложенные руки. Потом потрогал дуло губами, языком, опустил правую руку, пытаясь дотянуться до курка.

 

 

- Висишь?

Человек нехотя поднял голову и медленно открыл левый глаз, правый заплыл: «Здравствуй». Голос еле слышался, человек прокашлялся и повторил: «Здравствуй. А что мне еще делать?»

- Да ладно. Это я так, в шутку. – Гавриил махнул рукой. Человек молчал долго, потом попросил: «Не в службу… Под коленкой жутко чешется, под правой». Гавриил согнал настырных мух и принялся скрести грязную сухую кожу.

– Мне не повезло, - Гавриил вытер руку о белую хламиду. В голосе человека выразились чудовищные мука и злоба: «Ка-а-ак?! Опять! Почему?!» «Не кричи, ты сам знаешь. Никто, понимаешь, никто не хочет! Всем наплевать, они даже не понимают, а сказать я не могу, вот так вот, открытым текстом, потому что не по правилам! Никто с тобой НЕ ХОЧЕТ меняться, им – наплевать!!!» – Гавриил покраснел и закашлялся. Человек как-то обмяк и тихо сказал: «Почеши еще?» Гавриил снова подошел к нему и, не скрывая отвращения, стал чесать худые ноги: «Всем хорошо, всех все устраивает. А у тех, кого не устраивает, нет времени на разговоры со мной. Они меня не замечают. Извини».

Гавриил повернулся, чтобы уйти. Потом оглянулся и пробормотал: «Знаешь, я устал. Мне надоело, ничего у тебя не выйдет. Почему не хочешь, как раньше? Они ведь почти забыли про тебя. Забыли! – крикнул он с новой силой. И добавил уже тихо: - Я ухожу. Прости». Он снова подошел к человеку, порылся в складках хламиды и поставил у ног причудливо изогнутую, всю перекрученную трубу. Она заржавела, но кое-где еще сверкало белым. «Все», - Гавриил постоял, опустив голову, а потом побрел на запад и больше не оборачивался. Человек смотрел ему вслед одним глазом, в котором кипела невероятная злоба. Но потом глаз закрылся, человек пошевелил губами: «А я верю. Им не может быть все равно».

 

Солнце проникло в спальню сквозь неплотную листву и коснулось лица. Роман открыл глаза и потянулся: все затекло. Что-то грохнуло – рукой он свалил пустую бутылку. Роман скосил глаза в окно: все было каким-то удивительно красивым, хорошим. Облака подсвечивались золотым и бледно-розовым, небо яркое, зеленые листья липы – в золотистой каемке. По босым ногам скользнул сквозняк, это оказалось странно приятным: ноги были горячими. К тому же во рту и горле стояла невыносимая сухость, а все тело отяжелело. Но Роман взял себя в руки, рывком сел и тут же напрягся в ожидании самого мерзкого. Посидел секунду напряженно и улыбнулся. Голова не болела.