ШЛЮХА

 

Раннее утро. Вот-вот начинает светать.

Он вошёл. Осторожно, медленно. Как раньше, как другие. На мгновение застыл.

Визгливо пискнула дверь:

– Шлю-ю-ю-ю...

И с шумом за ним захлопнулась:

– Ха!

Вот и глубокий просторный коридор. Темнота смешана с тишиной. Теперь здесь всегда тишина. В конце туннеля бледный свет: вход в спальню. Там окно. Прохладно. Он ежится, вбирает голову в плечи. Да, в последние годы здесь никого не ждали. Но надо идти дальше, до конца. Рука скользит вдоль стены – шершавой, сухой. Все разбито. Раньше было не так... разбили, изломали случайные. Помнит ли она, сколько сюда их входило и выходило за день? Красавица Марта всем была рада, без разбора. И ему в том числе, но он тоже случайный... жилец. Теперь она боится ос-таться одна. Надеется. Поэтому и отдала ему эту темную, холодную нору в надежде, что будет ре-бенок. На пальцы сыплется штукатурка. Стены в шрамах, трещинах. Закаменели. Марта больна. Разве могут быть дети, когда об эти стены терлось, скреблось железо.

Сухо и больно. Он напрягся. Погрузился дальше.

– Шлю-шлю-шлю, – скрипят негромко половицы.

– Хаа-а-а... – скользит рука вдоль стены. Здесь можно пробираться лишь на ощупь. И нельзя думать. Мешает скверный запашок. Время.

Дом мертвый, заброшенный. Слишком пыльно. Марта, наверное, сама не заглядывала дав-ненько сюда. Раньше здесь ухаживали ее руки, любопытные руки мужчин, их полувялая гордость... На память о них остались трещины – рубцы и швы.

Вход в спальню загородила паутина. Он вытянул руку вперед. Проткнул, скомкал. С ней это было в пятнадцать лет. Человек семь сразу. Что тогда наплели – никто и не вспомнит. И она забыла. В тусклом свете видна старая, разбитая мебель. Значит, были молодцы, дошли и сюда. Марта, помнится, лежала пьяная. Все смеялись и любовались, как медленно входит бутылка. Сейчас она хочет ребенка. Вместо бутылки. Но здесь не будет больше жильцов. Дом стар и пуст.

В спальной тоже тихо скрипят половицы:

– Шлю-шлю-шлю...

В раскрытую форточку вливается шум листвы:

– Шш-шл-л-л-ю-юх...

– Хааа, – дыхнул на замерзшие пальцы жилец. Слишком рано. Пожалуй, зря. Что о ней в памяти осталось, если сюда никто не вхож? Только в жирных пятнах стакан. Да в нем мертвая муха. Давным-давно она держала его в руке, смеясь в клубах сигаретного дыма, а другая рука улиткой сползала с груди к животу, к лобку, в темноту... «Поживу, нарожаю!» Ее пальцы становились влажными, и этой влагой она выписывала свое имя. Сплевывала в стакан: тушила сигарету.

Поднялось солнце. Серость утра исчезла. Тонкий луч пробил листву и растёкся по окну, вы-светив на пыльном стекле лаконичную надпись: ШЛЮХА.

Он вышел. Резко, уставший, как и все. И покинул холодный дом.