­– Сыплет и сыплет, вон уже всё скрыл собой, ни дорожек тебе, ни тропинок. Вон, только половина калитки на божьем свету осталась, а он всё валит. – Дед Андрей повернулся к семье и жестом потребовал налить себе ещё чаю. Получив желаемое, улыбнулся, но тут же поднялся, подошёл к столу и из вазочки взял крупную горсть печенья. Сел опять у окна, уставился на снег и продолжил свой монолог.

– Вот вам всё душно, а мне тепло. Не знаю вашей духоты, кости не ноют, значит хорошо натоплено, значит всё путём. Вот вы спрашиваете, о чём я вспоминаю. Старику, вроде, положено это. Говорите, мол жизнь у меня такая была, есть о чём вспомнить. А я скажу вам – всё пустое.

Годами жизнь, вон как этим снегом, присыпана. Вроде и было что-то, но что толку зимой о цветах вспоминать? Давно прошло лето. Сейчас не солнце, печка греет, а мне старику и этого довольно.

– Зима она ведь как, всё, что весной сеял, летом растил, осенью собрал, тем и жить будешь. – Дед Андрей сунул в рот целое печенье, сделал большой глоток чая, помолчал, медленно обвёл всех отсутствующим взглядом и продолжил.

– Старость, что твоя зима, вон у меня снег на голове, – дед Андрей провёл ладонью по седым волосам, – и всё уже мной сделано. О чём вспоминаю? Много было дел, да всё пустое. Что моя жизнь, не лучше, не хуже других.

Да, был председателем. По совести, дела вёл, хороший колхоз был, в районной газете не раз обо мне писали. Даже по телевизору показывали. Награды были, ветеран труда… да и ветеран войны тоже. Под началом Родимцева служил в 13-ой гвардейской. И тоже ведь медали есть и ордена.

Некоторое время дед смотрит в окно, о чём-то думает, поглаживает тщательно выбритый подбородок. – Вот же валит! Так к утру и калитку с забором не увидим. О чём там я? Ах да, ветеран… Так вот Родимцева, может, ещё и упомнит кто, а вот простых солдат и офицеров нет. Да и председателей колхозов по стране сколько было, не сосчитать. Одни хуже, другие лучше, не в этом дело.

Страна сейчас другая. Память она, как снег, всё скроет под собой. Кто вспомнит, что были такие люди – председатели колхоза? Не все теперь знают и что такое колхоз. Всё это к тому я, что все дела наши пусты. И будут пусты, пока в них самого главного нет – любви.

– Эх, ребятки, – дед Андрей обвёл всех взглядом, глаза его искрились, – вот мне нынче девяносто годков стукнуло. Собрались, позволили старику слово молвить, не сказать, как благодарен за это.

Что я вспоминаю? Катю, я вспоминаю. Каждый день, каждый час, каждую секунду. Когда хоронили её, сказали вы мне, мол время лечит. Эх, это вас оно лечит, а меня уже нет. Нет у меня времени, вышло всё без малого. Совсем на чуть осталось.

Люди думают, что любовь дело молодое. Чепуха, уверяю вас. Только после пятидесяти начинаешь понимать, что такое любовь. В молодости она, как молодой побег, а вот что вырастет, кто знает? Крепкое дерево с плодами – вот где сила любви.

В молодости любовь живёт надеждами и обещаниями. Слабая она, любой сломать может. Чем дальше вместе, тем она крепче. За спиной уже так много пройденного осталось. Обиды, разочарования, неурядицы, языки злые да вот и война та же. Много всего вместе надо пережить… И никогда, слышите, никогда не ставьте ничего вперёд любви.

Беды гнут дерево любви, но сломается оно только из-того, что один из любящих ослабнет. Или отвернётся от другого. Как только обида важнее любви стала, значит погибло деревце. – Дед Андрей на время замолчал, молча жуя печенье, смотрел в окно. Там большими крупными хлопьями продолжал падать снег.

– Вы скажите, когда надоест меня слушать, не обижусь. Что я вспоминаю? Да всё, что я делал для Кати моей было. Да не беды и радости вспоминаю, а улыбку её. Всё, что было, как этим снегом присыпано. Ничего под ним не разглядеть, надёжно укрыл он под собой землю и всё, что на ней.

Руки её вспоминаю, бывало проведёт пальчиками по лицу… ничего приятней и нежнее на свете нет. Поцелуи её вспоминаю. Вы то её бабкой старой помните, а у меня, старика глаза другие. Она всё также любимой моей оставалась, красавицей, лучше которой нет на свете.

Вы на морщины смотрите, а я вижу лишь заботу в её глазах любовь и тепло. Вы о том, как она ворчала вспомните, а я за её словами лишь заботу о вас вижу. Вы её шарканье слышали, а я шелест одежды: идёт она, значит всё хорошо будет.

В Сталинграде, меня тогда только призвали, ещё необстрелянный был, письмо от неё получил. Узнал, что у меня Колька родился. Сижу, читаю, не замечаю, что слеза по щеке бежит. Ребята спросил от чего я такой, молча им письмо сунул, говорить не мог.

И вот представьте, война, одна смерть вокруг, а тут сын родился. Все бойцы сидят, как мешком прихлопнутые. Где спирт достали, не знаю, гульнули тогда немного. Ротный хотел порядок навести, а как узнал в чём дело, сам чарку попросил.

Наутро так и пошли в атаку крича: «Ура! За Кольку!». Ух надрали мы тогда фашиста! Катя словно и в нас жизнь вдохнула. Злые мы стали тогда. Так всегда бывает, когда есть кого защищать. Я за неё дрался, за сына.

 

Как представлю, что эти нелюди до нашего села дошли… винтовку крепче в руках сожму и луплю гадов.

Она мне потом ещё четыре жизни подарила. Двух дочек, остальные парни. Да-да, улыбаетесь, о вас говорю. Вы все вскормлены её заботами и любовью. В каждом из вас есть и кровь её и свет, тот, что в сердце, от любви который.

– Снег. ­– Дед Андрей опять уставился в окно. – Помню вернулся я домой только в сорок шестом. Служба держала. Заждалась Катюха меня. Тогда вот такой же снегопад был. До деревни меня сосед на санях довёз, а до дому пешком. Я солдат, не привыкать. А навалило по пояс, идти трудно, конечно, за мной борозда, что за трактором. Так и вошёл в дом, что твой снеговик. Но она меня сразу признала. Как она смеялась и плакала одновременно, когда от снега меня отряхивала.

Вот, что я вспоминаю.

Каждую её улыбку и каждую слезинку. Для неё жил. Для неё строил. Не быть мне председателем, кабы не она, Катя моя. А на что оно мне? Трактористом спокойнее. Ей лучшей жизни желал, старался.

Катя она сердцем жила, всё и всех сквозь него проносила. Вот у этого окна она всё сидела последние годы, вас ждала. Я её каждую слезинку, каждую улыбку помню.

Как она на ваши детские шалости смеялась. Как расстраивалась из-за вас. Помню для вас тогда из леса ёлку принёс. Вы игрушек понаделали, красили их. Снеговика слепили. Я фонарь на столб подвесил, патефон вот на это самое окно поставил. Снежинки падают, а мы вдвоём вальс танцуем. А вы хором кричите: «С Новым Годом!». Глаза Катины счастьем тогда светились – вот, что я вспоминаю.

Вы это, дров в печку подбросьте, что-то зябко становится. Вот, спасибо. Что вспоминаю? Спину её. Она то над стряпнёй возится, то стирает, то в огороде. Всегда в хлопотах. Болеть, сидеть и скучать себе не давала. Заботой жила, потому как любила всех.

Вспоминаю сколько всего она для меня сделала. Это ведь оно вот как – стирать исподнее для меня с радостью, чтобы мне было хорошо, как подарок. А кормить каждый день? Убрать за мной, мои ворчания послушать. Я же ей всё рассказывал и про работу, и про людей, и про… да не важно про что. Важно, что она слушала, впитывала и так во всём этом со мной жила…

По щеке деда Андрея побежала слеза, но он не заметил её. Открыл рот, чтобы ещё что-то сказать, в этот момент все печенья из его руки просыпались. Несколько штук упало в чашку, остальные на пол. ­– Эх, с заметным расстройством произнёс дед, – только не вскакивайте. Потом уберёте, когда уйду. Слушайте дальше.

Что я вспоминаю? Прожитая жизнь, она, как и память, вот таким же снегом засыпана. Холодно вокруг. Старость, что твоя зима, холодом кутает. И всё спасенье в доме, да только когда в печи огонь танцует. Печь – сердце дома, всё вокруг неё строится.

Вот и моё тело, как дом. А печь в нём – сердце. Огонь же в нём – Катя. Вот этим и жив. Моя память, как поленья в печи, поддерживают огонь, пока он горит есть жизнь. А поленья эти мои воспоминания. Вот всё, что мне Катя оставила, тем и греюсь, то и вспоминаю.

Дед Андрей поднялся. Твёрдой походкой подошёл к столу. – Вот мне сегодня девяносто стукнуло. Я вот и в памяти, и в разуме. Вы все приехали, низкий поклон вам за это, уважили старика. Мне сейчас большего счастья и не пожелать. Спасибо, что послушали! Я вам душу открыл. А теперь оставлю моё стариковское слово для вас.

Ничего не говорите в ответ. Да и про меж собой не обсуждайте. Просто в сердце своём поселите вопрос: А о чём я буду вспоминать в старости?

После этих слов дед Андрей налил полстакана водки, выпил одним махом и молча ушёл спать.