Наконец-то настал тот долгожданный воскресный день. Мы с братом быстро оделись, умылись, без лишних разговоров уничтожили по тарелке ненавистной манной каши и вышли вместе с мамой из дома. Путь предстоял неблизкий—сначала электричкой до Тбилиси, а потом с несколькими пересадками на автобусе и троллейбусе на птичий рынок, что располагался в одном из дальних микрорайонов грузинской столицы.

Цель поездки—покупка пары волнистых попугайчиков, на которую мама была вынуждена согласиться после наших с братом длительных домоганий. «Согласиться»—в соответствии с принципом, что из двух зол следует выбирать наименьшее. А «большее зло» в данном случае—была собака, о которой мы просили маму уже очень давно. Да и не какая-нибудь, а служебной породы—немецкая или шотландская овчарка, никак не меньше—которую я мечтал начать дрессировать по всем правилам служебного собаководства и вырастить из неё себе настоящего друга и защитника. Я даже две книжки об этом неоднократно от корки до корки перечитал—«Основы служебного собаководства» и «Воспитай себе друга».

Однако родители явно не разделяли мою любовь к братьям нашим меньшим, твердили какие-то мещанские, на мой взгляд, истины, что де собака, тем более овчарка, в скромной трёхкомнатной квартире, где жили мы впятером вместе с бабушкой—совершенно нереально. У неё, т.е. у собаки, а не у бабушки, могут оказаться глисты, по квартире будут летать её волосы, и вообще, мол, даже люди себе не каждый день могут мясо позволить, откуда же для такой псины его брать. Надобно заметить, в Грузии в начале 80-х годов было действительно весьма неважное положение с продовольствием. Мясо можно было раздобыть практически только на рынке—втридорога, разумеется, что представляло собой для моих родителей, живущих на скромную советскую зарплату, серьёзную проблему. Таким образом, я вынужден был согласится с их доводами, заручившись обещанием о покупке попугайчиков—всего лишь на время, пока не наступит, наконец, коммунизм и мясо можно будет получать в магазинах бесплатно. А в том, что такое время не за горами, я, конечно же, нисколько не сомневался...

Итак, часа через полтора мы прибыли на место назначения. Тбилисский птичий рынок представлял собой широкий, обнесённый проволочной сеткой пустырь, на котором тесными рядами лаяли, мяукали, фыркали, кудахтали, свистели и рычали самые разнообразнейшие представители земной фауны. Звуки эти перемежались пёстрым сочетанием русского, грузинского, армянского и прочих языков Закавказья, позволяющим как нельзя лучше воспроизвести в уме своём картину, царящую некогда при постройке Вавилонской башни.

Однако мы с братом в тот момент были весьма далеки от исторических аллегорий. Поспешно пробравшись к дальнему, выстроенному из птичьих клеток, ряду, мы принялись алчно взирать на то, чему суждено было явиться до наступления лучших времён для нас суррогатом верного четвероногого друга. С видом безысходной настороженности сопровождающая нас мама паралельно проясняла с владельцами финансовую сторону вопроса.

Внезапно, обойдя клеточную баррикаду с другой стороны, взгляд мой упал на нечто в соседнем ряду, мгновенно приковавшее к себе внимание. Нет, это были не попугайчики—на серой холщовой подстилке на фоне возвышающейся позади объёмистой и такой же серенькой бабки лежали два живых комочка коричневого цвета. Лежали и жалобно поскуливали, щурясь едва прорезавшимися глазками на яркое южное солнце. Один из них был тёмный, почти чёрный и однотонный. Другой—каштанового цвета, с симметричными забавными жёлтыми пятнышками на лапках, на плечах, и с совершенно крошечными—над бровями. «Чистейшей воды английский пинчер! –проскрипела хозяйка, заметив мой интерес. –Родословная тоже имеется—всё в ажуре!» В этот момент каштановый повернулся ко мне задом, и я заметил под крысиным хвостиком его такое же жёлтое округлое пятно, переходящее на задние ножки. Я присел на корточки, протянул к нему руку. Он ткнулся в ладонь влажным носом, изучающе засопел и через секунду шершавым кончиком языка облизал мой палец. Я пребывал на вершине блаженства. «Нет, ничего подобного ни от какого там попугайчика не испытать никогда!» -тоскливо подумал я. «Мам, посмотри, какие хорошенькие!.. –жалобно вскинул я глаза на подошедшую маму. -И по размерам ведь—почти как попугайчики... Только намного умнее!» «Дети, ну мы же договаривались, -произнесла мама совсем не строго.-Они же, наверное, только мясо едят...» По её виду я понял, что каштановый завоевал её расположение. «Нужно наступать!» -промелькнуло в голове. Неожиданно в наш разговор вступила хозяйка: «А вовсе и не только мясо—они всеядные. И вообще, это такая благородная порода, что они очень мало потребляют в пищу—вы и не заметите по деньгам!» Словами этими массивная бабка тут же завоевала моё расположение, и я принялся с видом знатока обсуждать с ней оптимальный рацион питания щенка, изредка бросая на маму многозначительные взгляды. Короче говоря, вопрос был решён в нашу пользу—домой возвращались уже вместе с каштановым симпатяжкой.

Самым главным теперь для нас с братом стало присвоение достойного имени новому члену нашей семьи. Почему-то мы придавали этому огромное значение и весь остаток дня провели в поисках. Предложенное мамой «Каштан» и бабушкино «Шарик» были забракованы по причине своей тривиальности, наши с братом мужественные «Рекс» и «Акбар» отпали как-то сами собой после ненароком брошенного взгляда на нашего испуганно вздрагивающего во сне питомца, а отцовское шутливое «Бобик»—было встречено нами презрительным молчанием. В конце концов мы отчаялись и решили перенести процедуру на завтра.

На следующий день имя родилось само собой—«Айк»! Уж не помню, чья это была идея, но появилась она отнюдь не в память одного из достойных президентов Америки, а по причине издаваемых ночью тоскующим по материнскому теплу щенком звуков. Впоследствие нам казалось, что никакая другая кличка не подошла бы к нему так, как эта. От неё веяло стремительной элегантностью, нежностью и одновременно какой-то хрупкостью, ранимостью. Именно таким и был наш Айк. Говорят, собаки похожи на своих хозяев (или хозяева на собак—не помню точно). Действительно, мне доводилось очень часто встречать людей, до нелепого напоминающих своих поджарых доберманов, мордастых бульдогов или же лопоухих охотничьих. Причём, поистине ошеломляющей оказывалась именно схожесть в поведении и характере между ними.

Не знаю, насколько стороннему наблюдателю мог показаться похожим на меня грациозный миниатюрный оленёнок с большими стоячими ушами и крысиным некупированным хвостиком. Однако я всегда чувствовал в нём какую-то родственную душу, с которой долгие годы юности делил многие радости и невзгоды жизни. И мне было бы приятно оставить в сердцах окружающих меня людей такие же тёплые воспоминания, какие оставил о себе наш Айк...

Когда ему исполнилось месяцев пять, он практически достиг своей взрослой величины. Но если кому-то при упоминании об английском пинчере воображение рисует некое трясущееся создание с выпученными глазами, которое испуганно взирает на мир из фасонистой сумочки какой-нибудь там престарелой дамы, то в нашем случае он глубоко заблуждается. Моя страсть к дальним пешим прогулкам сделала из Айка к тому времени выносливую гончую, которая была способна совершать дальние многочасовые переходы по гористым субтропикам Закавказья. Бесстрашно задрав хвост и навострив свои непропорционально большие ушки-локаторы, он лихо нёсся вперёд, заблаговременно предупреждая меня о любой подстерегающей впереди неожиданности. Летом мы с ним взбирались на покрытые колючим кустарником горы, обступившие тесным кольцом наш пышащий зноем город, в начале осени переходили вброд сильно обмелевшую, сварливо продирающуюся меж многочисленных булыжниковых островов, Куру. В некоторых местах мне приходилось брать Айка на руки, дабы стремительное течение не унесло прочь его лёгкое тельце. Он благодарно оценивал этот поступок и всякий раз порывался лизнуть меня в подбородок.

Однажды на дальних песчаных горах мы потревожили греющуюся на солнце молодую гюрзу. Она хищно выгнулась, покачивая своими толстыми, налитыми ядом щеками, и прыгнула на стоящего впереди меня Айка. Но то ли змея слишком разомлела на солнце, то ли Айк мой был действительно необычайно юрок, только хищница промахнулась. Шлёпнувшись в двух метрах от меня на песок, она изготовилась для следующего прыжка—на этот раз в мою сторону. И прежде чем я успел что-либо сообразить, глазам предстала сцена, которую мне однажды пришлось наблюдать в фильме «Рики-Тики-Тави». Правда, я никогда не думал, что на подобное единоборство способен кто-то ещё, кроме бесстрашнго мангуста. Яростно оскалив два ряда мелких, но густых и острых зубов, Айк бросился на гюрзу, вцепившись ей сзади в шею чуть пониже выпирающих ядовитых височных желёз. Неистово рыча, он сжимал свои маленькие челюсти всё сильнее, пытаясь перекусить надвое упругое, зловеще отливающее на солнце стальной чешуёй тело. Однако для этого моему маленькому защитнику явно не хватало сил. Стремительно изогнувшись, Гюрза ударила Айка хвостом по голове. Он завизжал, выпустил свою жертву и отскочил в сторону, готовясь отразить новую атаку хищницы. В этот момент я, держа уже наготове огромный булыжник, с размаху вмял змею в серый сухой песчанник. Поединок был окончен. Только Айк мой ещё с минуту трепал неподвижно торчащий из под камня чешуйчатый хвост, словно желая подчеркнуть свою решающую роль в одержанной нами победе. Но я и не думал оспаривать её...

В другой раз мы наткнулись в своих странствиях по берегам Куры на трёх отдыхающих грузин. Рядом находилась девушка—подруга одного из них. Расстеленная на траве скатерть изобиловала изысканными яствами кавказской кухни. Из стоящей рядом машины доносились протяжные звуки зурны. «Малчик, иди к нам! –крикнул тот, что сидел рядом с девушкой. –У меня сегодня день рождения—хочу тебя угостить!» Мне налили полстакана домашнего красного вина, дали хачапури. Айку бросили внушительный кусок шашлыка. Я пожелал имениннику здоровья, все кроме девушки выпили. Она же только смеялась и поглаживала обнимающую её волосатую руку. Мужчина подмигнул мне и приглушённым голосом произнёс: «Малчик, ты в следующий раз лучше с дэвушкой гуляй, а не с собакой—так кайфа болше!» Он потрепал меня по затылку. Через некоторое время мы с Айком отправились домой. Я усмехнулся, вспоминая слова грузина: «Он моего Айка не знает! –подумал я про себя. –Такого друга себе разве ещё найдёшь!»

Когда мне было лет 14, наша семья переезжала на Украину. Для полёта на самолёте собаке необходим был документ о прививках. Мы поехали в Тбилиси к ветеренару, поскольку тот, что находился в нашем городке, лечил только крупный рогатый скот. Выждав два часа в очереди, попали на приём к молодому азербайджанцу, недоумённо уставившемуся на нашего Айка, который бесцеремонно занялся обследованием его кабинета.

-Чем болен? –спросил ветеринар.

-Да нет, он здоров, -ответила мама. –Просто нам нужно справку о прививках для аэрофлота.

-А-а, прививку—это можно... Ну ка, подержите его!

Сделав укол, мужчина достал маленький серый бланк. На секунду задумался:

-Кто он?

Мы с мамой не поняли вопроса.

-Ну, мальчик!.. –пробормотал я озадаченно. –Английский пинчер... Кличка Айк.

Азербайджанец записал что-то, поставил печать и протянул нам бланк:

-Всё. Следующего позовите!

Мы с мамой вышли за дверь и посмотрели на справку. В графе «Кличка» там значилось: «Малчик». И чуть ниже приписка: «1 штук. Здоров».

Так и полетели мы с нашим «здоровым малчиком» в Киев, в окрестностях которого отец приобрёл к тому времени маленький домишко...

Деревенский образ жизни пришёлся Айку явно по вкусу. Большую часть времени он проводил во дворе, грозно лая на проходящих мимо людей, чем повергал их в веселье, поскольку такой мелкой породы собак ни у кого из сельских жителей не имелось.

-Шо це такэ? –спрашивали они у моего отца. –Пес чи мышь?..

Наступила зима. Я уходил по полдня кататься на лыжах, Айк, конечно же, всюду сопровождал меня. Он по самое брюхо проваливался в рыхлый снег, однако изо всех сил старался не отставать. Стоило же образоваться корке наста, и я едва поспевал за Айком, лихо несущимся по окрестным полям и оврагам на своих тонких ножках.

Однажды, сразу после приезда из Грузии, когда я встал на лыжи в первый раз ( там, где мы жили в Закавказье, снег являлся экзотикой), меня угораздило сильно подвернуть себе ногу при съезде с крутого склона оврага. Скрутившись от боли, я валялся в глубоком снегу, Айк заботливо семенил вокруг. Дело происходило километрах в десяти от дома, мороз минус пятнадцать и вокруг—ни души. Делать было нечего, я еле-еле поднялся на ноги и, превозмогая боль, поковылял по белому безмолвию обратно. Постепенно начало смеркаться, мороз крепчал, Айк периодически забегал вперёд, пытаясь поторопить меня своим призывным лаем, и снова в недоумении возвращался назад. Когда до дома оставалось километра три, я в изнеможении упал на снег, будучи не в состоянии сделать больше ни шага. Айк стоял рядом, дрожа от холода и с собачьим состраданием поглядывая на меня. Потом он исчез в темноте. У меня поплыли круги перед глазами, и на какое-то время я отключился. Пришёл в себя от голоса отца, приближающегося ко мне в темноте, в сопровождении звонкого Айкиного лая...

Наступила весна. Для Айка было истинное раздолье. Протиснувшись сквозь редкие прутья забора, он убегал со двора и носился как угорелый вместе со сворой соседских овчарок по деревне, принимая самое активное участие в их любовных потехах. Несмотря на разницу в размерах, они принимали его за своего. Лишь один раз, уже в конце весны, ему пришлось сразиться «из-за дамы» с одним из местных конкурентов—помеси волкодава с овчаркой. Айк наш приполз домой весь окрававленный, с многочисленными рванными ранами на теле. Мы тогда не на шутку перепугались, срочно отвезли его к ветеренару. Тот наложил несколько швов и сказал, что из-за большой потери крови не может гарантировать благополучный исход. Однако молодому организму нашего Айка суждено было таки выкарабкался из кризиса. В солнечные дни он выползал в сад и, повинуясь инстинкту, словно кролик щипал какую-то ему одному лишь ведомую травку, предварительно тщательно обнюхав и облизав каждый стебелёк. Недели через две он был снова прежним, только вот его былая «южная» открытость и добродушие сменились изрядной недоверчивостью по отношению к местным псам...

Прошло несколько лет. Мне исполнилось 18, и на два года я исчез из дома—выполнять свой долг перед родиной. Не знаю, как переживал это событие мой Айк—ведь отныне закончились его дальние путешествия по окрестностям, а все прогулки для него теперь ограничивались территорией нашего двора. Однако мама рассказывала, что он настораживался и бежал к входной двери всякий раз, когда в кругу семьи произносилось моё имя. И первое, что я увидел по возвращению из армии после демобилизации,—это был напряжённо вглядывающийся вдаль Айк, который встречал меня на просёлочной дороге в полукилометре от нашего дома...

Вскоре после этого семья наша переехала на постоянное жительство в Германию. Поселились в серой и скучной многоэтажке в одном из неприветливых микрорайонов восточного Берлина. Вокруг ни зелени, ни прочего намёка на природу—где бы погулять, отвлечься от грустных мыслей—одни лишь такие же тоскливые высотки выстроились вплотную друг к другу, загораживая небо. Да и за городом—никакого раздолья. Всё заборами огорожено, тропинки выложены, кустики подрезаны—словно в игрушечном мирке каком... И начал наш Айк болеть. Аппетит пропал, гулять не желает—лежит себе лишь весь день в гостиной на коврике и грустно так то на нас, то на телевизор поглядывает, что на непонятном ему языке вещает. И ведь не такой уж старый был–лет 9, не больше...

Нужно сказать, симптомы болезни той поначалу у каждого из нас проявлялись. В большей или меньшей степени—у всех без исключения. Ностальгия называется. Однако мы, люди, сильнее. И обманывать себя лучше умеем. Что, мол, того-то и того-то здесь, на чужбине, нет—зато другое есть, что для нас, якобы, гораздо важнее. И в обман сей потом свято верим, не понимая только, отчего это жизнь не той дорожкой, какой хотелось бы, стелется. А вот Айк ни нас, ни себя обманывать не умел. И на куски отборного мяса да пёстрые коробочки собачьего корма в магазине его, видать, не купить было... Стал он чахнуть и хиреть на глазах, да так вскоре и умер. Никакие немецкие ветеренары не помогли. Лишь только светлая память в сердцах наших осталась.

Ну, а отголоски болезни той коварной до сих пор нам знать о себе дают. Видимо, неизлечимая она...