Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.

 

Лектор

Заканчивая выступление, Дмитрий незаметно взглянул на часы. Думал, что не плохо бы успеть домой на телепередачу. Все зависит от вопросов публики, иногда в записках.

Он, академик, астрофизик, иногда по приглашению выступал с популярными лекциями для широкой публики здесь, в астрономической обсерватории. Вопросы бывают всегда, и сегодня, когда хотелось раньше освободиться, он почему-то подумал, что именно женщины проявляют глубокую любознательность. Сложные вопросы задают женщины. Их лица и голоса умные, оживленные.

В конце мероприятия слушатели благодарят его и торопливо покидают зал. У выхода не поджидает его толпа, как поджидают, например, любимых артистов.

Не только на лекциях; женщины всегда обращают на него внимание, выражают свое восхищение. Но не им самим, а его словами, знаниями… Называют его умным, талантливым, гениальным. Но как только послушают и проводят, их восхищение сменяется равнодушием и забвением. И тогда он чувствует себя брошенным, одиноким. И все это женщины культурные, воспитанные. Он и сам восхищается ими. Но ему не хватает искренности и теплоты.

Мир теплоты и нежности, полной отдачи мыслей и чувств, взаимности… Не удалось ему построить его.

Мысли о женщинах как-то переплетались в его сознании при женской лести и так называемой его «гениальности».

«А ведь все из детства идет» – думал Дмитрий.

В школе он по-своему выделялся, но не так, как хулиганы-герои. Он был тихоней, забитым, внешне невзрачным, небольшого роста, и ему почему-то казалось, что все были против него. Он был крепким троечником; знания были, но он не умел и не рвался их проявлять. За небрежные работы ему снижали оценки. У доски отвечал, стесняясь, волнуясь. А яркие одноклассники даже называли его тупицей.

Он и у взрослых не пользовался авторитетом. Его семья – это мама, сестра, отчим и сводный брат. В доме часто бывали родственники и приятели семьи. Всегда теплая обстановка. Дмитрий был в меру шустрым, но не блистал среди сверстников. Жил тихо, как-то сам по себе. Это по-своему отмечали и ласково посмеивались над ним. Дмитрий слышал, как мама любя говорила кому-то: «Такой он у нас есть. Звезд с неба не хватает». А ему слышалось: «Это наш дурачок». Он не удивлялся и про себя решил: «Жизнь у меня такая».

 

Его тихий интерес к физике перерос в серьезное увлечение. Так же тихо и легко он поступил в университет и закончил его с красным дипломом.

Девушки… На молодежных вечерах он не танцевал, а только сидел и смотрел, потому что сам танцевать стеснялся, да и не умел. Успеха у девушек он не имел, но любовь занимала его не меньше, чем наука.

В десятом классе он увлекся девочкой из параллельного класса. Маленькая изящная Таня, живая, веселая, активная общественница и любимица учителей, она была популярна в школе. К тому же хорошо пела и выступала на школьных концертах.

Однажды Таня вдохновенно пела со сцены «Белый танец»:

«Вас пригласить хочу на танец. Вас, и только Вас»…

Каждому мальчишке казалось, что она смотрит только на него и обращается именно к нему. Влюбленные мальчишки открыто выражали ей свои чувства.

Дмитрий любил ее молча. На совместных мероприятиях Таня не выделяла его, но и не отвергала. Он привык к ее безразличию.

Но однажды он столкнулся с ней в школьном коридоре. Выполняя какое-то поручение, Таня бежала, держа керамическую вазу с цветами. Кто-то случайно ее толкнул, и ваза с цветами упала. Таня опустилась, чтобы собрать цветы и осколки. Дмитрий оказался рядом и тоже опустился и помог ей разобраться с оплошностью. Когда поднялись, Таня, ничего не сказав, поблагодарила его глубоким, теплым взглядом. И, готовая бежать дальше, она прощально улыбнулась ему.

Этим и ограничилось Танино внимание к нему. Но тот взгляд, отнюдь не мимолетный, не случайный, – не давал себя забыть, навевая мысли о каком-то неправдоподобном счастье. Он любовался ее изящной фигуркой, думал о ней, но эта всеобщая любимица была недосягаема. Дмитрий приглушил ее в себе, не веря, не надеясь на ее повторное когда-нибудь внимание. Она была чужая.

Его студенческие сверстники вели пеструю личную жизнь, но его не тянуло к гаремам, даже в фантазиях. Он мечтал о любви. Ему представлялась какая-нибудь одна девушка, умная, с которой можно беседовать, делиться сокровенными мыслями. Хотелось понимания и отзывчивости. Рисовался некий идеал.

И Дмитрий нашел свой идеал. Он женился по любви уже будучи молодым ученым. Людмила с первых встреч оценила его и приняла предложение. Семейная жизнь заладилась. Жена с удовольствием создавала домашний уют. И теща, довольная зятем, относилась к нему уважительно, но с оттенком насмешливости, чуточку свысока. Дмитрий по-доброму улыбался, видя в этом что-то знакомое, давно привычное.

Он не сразу понял, что жена не любила его. Конечно ценила, заботилась, гордилась перед подругами, и, вообще, – добрая женщина.

Но во всем этом теплом, монотонном уюте ему стало чего-то недоставать. Нет, он не чувствовал себя одиноким, а просто был сам по себе. Что-то важное будто мимо прошло, не случилось. На протяжении жизни его душу охватывала смутная тоска по любви. С годами она притупилась, но где-то все еще тлела, жила. Хоть у него уже дети и внук есть и самому уже пятьдесят.

 

Вопросы из зала все еще поступали. И его мысли отрывочно наплывали на фоне вопросов. Дмитрий уже понял, что на передачу домой не успеет, когда организатор закрывал мероприятие.

Публика была еще оживлена, но вот-вот начнет вставать. Неожиданно к сцене подошла слушательница с букетиком цветов и, сказав спасибо, отошла. «Еще одна «восторженная» поклонница, – досадливо мелькнуло в голове.

Публика расходилась быстро, зал пустел. Уходя со сцены, Дмитрий вдруг увидел, что к цветам приложена не просто записка, а маленький конверт.

Никуда не спеша, Дмитрий зашел в ближнее кафе выпить кофе. За столиком открыл конверт. «Ну надо же – письмо!» – удивился он и, развернув листок, стал читать:

«Здравствуй, Дима!

Представляю, как ты удивишься моей записке. Я гостила у знакомых в Штатах, а в Торонто я всего три дня, завтра улетаю в домой, в Ригу. Я знала, что ты в Канаде, но не именно здесь. Вчера случайно узнала о твоем сегодняшнем выступлении и решила пойти на лекцию и увидеть тебя.

О твоих научных достижениях я слышала от знакомых. Это не удивило меня. Но скажу откровенно: «Твоя ученость, это твое профессорство не произвели впечатление. Я, конечно, рада за тебя, но знаешь: самое сильное впечатление производил на меня тот Дима, давний одноклассник. Ты всегда был моим кумиром. Я считала тебя самым лучшим в нашем выпуске.

А сегодняшнего тебя я совсем не знаю. Понимаю, ты уже другой. Мы все уже другие. Интересно было бы, конечно, встретиться и пообщаться. Давно мы уже не сталкивались, не встречались. Помню, всегда только случайно, на ходу. В общем, присоединяюсь к твоим благодарным слушателям.

Таня».

Дмитрий вдруг почувствовал, что какая-то свежая струя влилась в окружающий воздух маленького кафе. Таня… Помнит ли он ее? Да просто никогда не думал о ней. Однако, вспомнил, что когда-то был пленен ее нежным девичьим взглядом, обращенным именно к нему, заурядному, неуверенному мальчишке. Дмитрий улыбнулся, вспомнив свой невзрачный облик той поры. И вот теперь – это свойское «ты», это доверительное «знаешь» ... Письмо ошеломило его.

Он шел домой, удивляясь, что именно сегодня на него почему-то свалилось это романтическое, забавное приключение.

Он не переставал думать о письме и в следующие дни. Но оно уже не казалось ему забавным приключением. «Знаешь, – все повторял он, – это твое профессорство не впечатлило, а впечатлял тот давний Дима, который был моим кумиром и самым лучшим в нашем выпуске».

Эти лестные слова совсем не казались ему лестью. «Да и с чего бы ей льстить мне, – думал он, – так вот просто, наивно-интимно, как к близкому человеку, никогда не обращались к нему «восхищенные» им женщины».

И хотелось ответить на эту лесть, просто поблагодарить за посещение лекции. Если был бы какой-нибудь адрес в письме или телефон… Нет, она не собиралась пообщаться с давним знакомым.

Чем больше проходило дней, тем сильнее хотелось откликнуться на письмо, поблагодарить за память о школьных годах и, может быть, вместе вспомнить о них. Дмитрий стал перебирать знакомых, кто мог бы что-нибудь сказать о ней.

Он связался с одним из них, простодушно поделился своими мыслями и узнал ее электронный адрес.

И, как только узнал, задумался отнюдь не простодушно. Почему-то засомневался, не решался написать, и взялся, наконец, с волнением («ах, эта вечная неуверенность!»):

«Добрый день, Танечка!

Не часто получаю я письма от давних, очень давних друзей. Тех, что остались позади долгих лет и чьи образы уже размыты в памяти. Но, когда прозвучали родные, «кодовые» слова, хотя бы «наша школа», – все встрепенулось. Неужели меня кто-то помнит еще из того времени? Я вспоминаю о нем, как вспоминают самое лучшее в жизни: пору расцвета, увлеченность творчеством в науке; поиски себя – в том цветном мире. Сейчас все это в туманной дали, как первые детские сказки, а образы тех лет пропитаны весной и восторгом от каждодневного чуда жизни.

Сегодня, когда на душе осень, мне уже не с кем поделиться прежним ощущением тех времен. Они ушли, те чудесные годы. И так далеко все то, о чем ты пишешь!.. И это далекое предстало вдруг ожившей фантастикой, снова ставшей реальностью. Я все помню, Танечка! Из твоего письма я понял: я совсем не изменился, душа моя не изменилась, все так же трудится, все так же ищет в жизни чудесного.

Я благодарен тебе, Таня, что разворошила прошлое и обновила чувства, что напомнила мне самого себя из тех времен. Ничто не уходит бесследно. Мне кажется, я всегда в это верил…»

Заканчивая письмо, Дмитрий удивлялся, что оно получилось совсем не коротким, какое хотел написать. И сам не заметил, как погрузился в неожиданно наплывающие слова.

Когда письмо уже ушло, он упрекнул было себя в излишней открытости, но тут же оправдался воспоминанием о юношеской любви, слегка коснувшейся его жизни. Да и эта туманная тоска по чему-то несостоявшемуся…

Его собственное откровенное письмо еще долго будоражило его, внося новые краски в повседневную жизнь. Она не казалась ему скучной рутиной, а была насыщена новым смыслом. И сам себя он чувствовал каким-то особенно значительным, обновленным, кому-то интересным.

 

Уже прошла осень, все ее этапы. И яркий, золотой октябрь, и серый ноябрь прошли в гармонии, как будто озаренные немеркнущим светом.

Еще больше взбудоражило его письмо Тани, которого он не ожидал:

«Как радостно, Дима, было читать твое письмо и упоминание о том чудесном времени. Да, вообще, каждое слово. И знаешь, мне тоже показалось, что это совсем не фантастика, а настоящая, сегодняшняя жизнь. И я как будто снова вижу тебя в нашей школе, где ты никакой не профессор, а обыкновенный мальчишка, который мне всегда нравился.

Как это ни забавно звучит, а получилось почти, как объяснение в любви. Но ты, сегодняшний, серьезный, понимаешь юмор. Вообще, все понимаешь и знаешь…»

 

«Да ничего я не понимаю, ничего я не знаю… Забавно, смешно?» – подумал Дмитрий, весело посмеялся и тут же отшутился в ответном письме:

«А что, Танечка, любовь? Почему бы и нет? Я тоже помню тебя, очаровательную девушку, которая блистала в школе, по которой мы все сходили с ума. И я уверен, что ты обрела в жизни счастье, которого достойна…»

Отправив письмо с полувраньем, с полуправдой, Дмитрий испытал удовлетворение от того, что приятно развлекся. Он вскоре забыл о своем веселом послании, но жить продолжал с приподнятым настроением.

Прошла неделя, потом месяц; его приподнятое настроение стало постоянным.

И теперь в любом обществе, будь это дружеские компании или встречи в рабочем режиме, – в любом обществе, где были женщины, он чувствовал себя уверенным и независимым от их подчеркнутого уважения к нему. Их холодное восхищение, тусклые комплименты больше не задевали его равнодушием и неискренностью. Женское окружение казалось ему скучным, пустым.

Но на фоне этой скуки и пустоты нет-нет, да стал выделяться один четкий женский образ, и снова слышались: проникновенное «ты», такое родственное «знаешь», «тот, который мне всегда нравился». Эти слова звучали, как ласка. Они согревали, а порой и жгли его тоскующую по нежности душу.

Одна, единственная, – она так просто и смело, без спросу, без стука – ворвалась в его душу. Так же, как когда-то, в далеком школьном коридоре, она мгновенно вторглась в его жизнь своей нежной улыбкой.

Эти мысли и чувства не мешали ему жить спокойной семейной жизнью. Они лишь подтверждали его особую значимость, полноту внутренней жизни.

И как-то неожиданно он задался вопросом: «А ей каково? Что испытывает она? И, вообще, какая она сейчас? Что я знаю о ней?»

Приятель, который дал ее адрес, что-то сказал о ней. Кажется, она сейчас одна, то ли разведена, то ли… нет, он не помнит точно, не обратил тогда внимания. «Ах, да не все ли равно?» – Дмитрий улыбнулся своим мыслям.

Внешность? Ну, она в возрасте приятельниц его жены. Все они женщины ухоженные, вполне ничего себе. А она все-таки опереточная артистка. Он стал припоминать случайные встречи. Зрелая женщина в расцветном возрасте, в его глазах она была все той же хорошенькой девочкой. Дмитрий попытался представить ее, но образ как-то ускользал, и он снова перебил себя: «Ах, да не все ли равно!»

И он уже почти перестал думать о ней, но почему-то, глядя на суету вокруг, он стал ждать приближения новогодних праздников. И ждал все нетерпеливее, чтобы был повод еще раз обратиться к ней.

Наступили декабрьские дни. Дни летели так, будто ветер листал календарь. Вот уже тридцатое декабря. Он все еще не решился. А завтра, вообще, уже праздник. Что она может подумать? Не врываться же к ней прямо в праздник. С Новым годом можно поздравить и после праздника. Весь январь еще Новый год, и есть еще время.

Первого января пришла открытка от Тани: «Желаю тебе радостного Нового года, Дима. С праздником!»

На картинке – холодная, снежная зима. Но каким теплом повеяло от этого снега, от белизны! Он уже ни о чем не думал, ничего не просчитывал, а тут же написал:

«Дорогая Танечка!

Новый год стал радостным уже с первого дня. Это ты и твоя открыточка. Спасибо тебе за память. Она дорога мне. Всем сердцем поздравляю тебя. Будь успешна и счастлива!»

Получилась невольная переписка. Следующее Танино письмо было с оттенком упрека:

«Что значит спасибо за память, Дима? Я и не забывала тебя никогда. Но, знаешь, когда я слушала твое выступление, я не видела в тебе незнакомого человека, ученого. Я видела твой прежний облик. И, если бы сейчас, например, довелось увидеться, я все равно бы видела того давнего Диму. Он бы просвечивался сквозь тебя сегодняшнего, настоящего».

 

Как удивительно, думал Дмитрий, врезаются в память ее слова. Встретиться со мной сегодняшним, настоящим… А какой же я настоящий? Тогдашний или сегодняшний? Пожалуй, тот, который сейчас.

Увидеться наяву? Эта мысль не приходила к нему. Таня была недосягаемой звездой… А ведь это возможно. Ничего невозможного нет. Он бывает в Москве, а значит может быть и в Риге…

Январь стоял уже по-зимнему серьезный. Было холодно, и шел снег. И, когда знакомые один за другим заболевали гриппом, не верилось. Ведь вроде не сезон. Но уже ходили слухи о новом вирусе, который циркулировал в мире и уже расходится по стране. Говорили «паника». Оказалось - не так. В мире уже царила пандемия.

«Идите домой и сидите дома!», – приказали по телевизору.

Послушное население затаилось по домам. Опустевшие плазы вызывали чувство тоски и одиночества. А пустые автобусы… Иногда по вечерам Дмитрий выходил к ближайшей остановке, испытывая навязчивую потребность встречать и провожать автобусы, из которых никто не выходил. Он заглядывал в освещенные окна и видел одного или двух пассажиров. Вид одиноких пассажиров вызывал странную ностальгию по незнакомым людям.

Общение стало ограниченным. Не ходили в гости, и не звали гостей. Начался режим удаленной работы. Работа из дома свела людей к тесному контакту с родными. Без друзей, без гостей, дома стало тесно, тоскливо и одиноко.

Иногда хотелось уединиться, и Дмитрий погрузился в чтение.

«У каждого хранится на душе, как тонкий запах липы, память о проблеске счастья, заваленного потом житейским мусором», – прочитал он в «Повести о жизни» Паустовского.

Эти слова вызывали тревожные мысли. Он не переставал думать о Тане. И чем сильнее ощущалось затворничество, тем острее вспоминалась ему недавняя мысль о возможной встрече. Но о какой встрече можно думать сейчас!?

На фоне пандемии многие страны закрыли границы. Отменяются авиаперелеты. Срываются жизненные планы.

Все устали и ждут перемен…

Но уже сообщалось о постепенном спаде заражений. И все больше приходит хороших новостей. Ограничения понемногу ослабляются.

Дмитрию виделось уже меньше препятствий, и мечтать о встрече с Таней он стал смелее и решительнее. Еще не имея никакого плана и ясно не представляя саму встречу, а лишь предвкушая ее, он написал ей о своей решимости прилететь и увидеться, если она пожелает.

Короткое торопливое письмо получилось деловито-прозаическим. Дмитрий почувствовал себя больше не мятущимся. Он не предполагал скорого ответа, но готов был ждать.

Где-то в душе ожидал чего-то особенного; неспешного, по-женски нежного и разумного. В самом ожидании было что-то радостное и праздничное.

Однажды в таком настроении, идя откуда-то домой, он шел бодро и весело. По дороге засмотрелся на молодого парня, уткнувшегося в телефон. Дмитрий понимающе улыбнулся и, думая о любви, зашагал быстрее, чтобы скорее к компьютеру.

Дойдя до перекрестка, недалеко от дома, он взглянул на светофор, но, неловко шагнув, споткнулся о выступ тротуара и упал. Он поднялся с усилием и, испытывая сильную боль в лодыжке, прихрамывая, перешел дорогу. Пока шел, боль как будто притупилась, но дома усилилась.

Все домашние всполошились и тут же приступили к лечению: лед, повязка и главное – покой.

Травма оказалась не слишком серьезной (растяжение щиколотки); но поврежденная конечность доставляла дискомфорт. Требовалось ограничить физическую активность. Дмитрий понимал, что это временно, а жизни идет, и она, в общем-то, хороша и приятна. Еще недели три, и он поправится. К тому времени вирусная ситуация улучшится, и, если Таня не откажется, одобрит мысль о встрече, то она может состояться. Возможность отказа он все-таки учел. Но тень сомнения ушла, как только желанный ответ пришел:

«Димочка, жду встречи! Очень!»

Какое-то неправдоподобное счастье сверкнуло в этих словах. Но нечего расслабляться! Надо действовать. Дмитрий стал активно интересоваться авиаполетами.

Шли дни.

И опять письмо:

«Димочка, очень, очень жду! Даже не вериться, что скоро увидимся».

Он улыбнулся и почему-то смутился. Не то, чтобы письмо не окрылило его, а сделало каким-то слишком спокойным. Здоровье его (в связи с травмой) поправлялось, уже не было серьезной помехой. Вот только надо выждать время, пока полностью не наладится обстановка с передвижениями.

Дмитрий еще энергичнее взялся наводить справки о маршрутах и уже собрался было выбрать подходящий, как пришло еще письмо:

«Димочка, сообщи, когда планируешь прилететь. Жду. По-прежнему вспоминаю тебя прошлого. Но это прошлое. А мы должны научиться жить достойно настоящим. От чего-то отказаться, что-то, может быть, изменить, что-то новое попробовать обрести, сохранить. В моих, здешних условиях это сложно…»

Дмитрий почувствовал себя растерянным. Его как будто холодом обдало. Что же это?.. О чем она? И… к чему это все ведет? Он еще не задумывался о том далеке. И сейчас ничего не приходило в голову, чтобы как-то ответить.

Несколько дней он пребывал в растерянности, потом в недоумении.

«…в моих, здешних условиях это сложно», – не выходило из головы.

Его недавний энтузиазм вдруг потускнел. Он еще по инерции интересовался полетами, но все более вяло. И наконец даже сам не заметил, как прекратил свои действия.

Да и вся жизнь вокруг стала меняться. Пик волны заражений был уже позади. Люди как будто ожили.

Всеобщее оживление принесла и погода. Конец весны и самое начало лета – прекраснейший сезон. Небо стало высоким. Весь мир как будто расцвел. И солнце светило особенно ярко и ласково. Многолюдно и весело стало в парках, заработали детские площадки, стали возможны собрания на открытом воздухе, семейные и дружеские пикники.

Теперь, когда кончилось затворничество, в доме стали появляться друзья. Домашние заботы были прежние, но связь с внешним миром внесла в дом новизну, все освежила.

Дмитрий, после вынужденной работы в изоляции, теперь целиком погрузился в исследования в университетском центре. На фоне занятости мысль о Тане продолжала в нем жить, но как-то самостоятельно, будто в тумане.

Он все напоминал себе о неотвеченном письме. В чем-то ее, поняв, оправдал, что-то простил, но ответ все оттягивал и оттягивал. Пока, наконец, не признался себе: «Не хо-чу»

Но ответить надо непременно. Не затрудняя себя поисками каких-нибудь «подходящих» слов, Дмитрий объяснил Тане, что из-за полученной травмы пока не чувствует себя достаточно здоровым для дальнего полета. И это не отказ, – убедил он себя, – от дальнейшей дружеской связи.

И, как бы поставив какую-то точку, Дмитрий почувствовал себя свободным человеком. Не просто свободным человеком. В нем что-то изменилось. Он не мог определить, что, но его преображение отразилось на отношении к нему женщин. Дмитрий видел это по их взглядам, излишнему вниманию, по мелким просьбам за незначительной помощью или советом. Он отвечал им терпеливо-вежливо и невольно сравнивал с Татьяной; в ее пользу. И он мысленно благодарил ее и жизнь за эту позднюю, воздушную встречу.

 

В одно из воскресений вместе с друзьями организовали пикник. Взяли детей и отправились за город, на природу. Дмитрий воздержался от пикника, так как для больших пешеходных прогулок еще не совсем окреп. Он остался, чтобы поработать дома.

Часа через полтора, сделав себе перерыв, он вышел из своего кабинета, чтобы взять воды, и с удивлением увидел в детской комнате знакомого девятилетнего парнишку.

– А ты как очутился тут, Петруша? – сказал он.

– Его не взяли. Он наказан, за поведение, и он должен сделать домашнее задание, – откликнулась из кухни теща, которая тоже осталась дома.

Дмитрий подошел к ребенку. На столе большая открытая книга, в стороне школьный учебник.

– Что это ты читаешь?

– Это про знаменитых баскетболистов.

– Вижу, любишь баскетбол. Хочешь стать знаменитым спортсменом?

– Может быть, я к этому стремлюсь.

– А чем еще после школы занимаешься?

– Ну … меня, вообще-то, хотят записать в танцевальный, но я не хочу, мне не нравится

– А домашку-то ты свою сделал?

– Еще не кончил, сейчас начну, – и он убрал большую книгу, открыл учебник и тетрадь.

– Ладно, давай ка выйдем сейчас на свежий воздух, поиграем немножко в баскетбол, а потом за работу!

– С удовольствием! А нет!.. Я сначала все сделаю, а потом пойдем.

– Великолепно! Идет! Позови меня, когда закончишь.

Домочадцы вернулись с отдыха к концу дня. С ними пришли и родители Пети, чтобы забрать его домой.

Петя тепло попрощался с Дмитрием.

– Счастливо, Петруша! – сказал Дмитрий, – а в танцевальный ты все-таки запишись! В будущем пригодится.

 

.