На фронтоне лоджии здания Национальной библиотеки Азербайджана им. М. Ф. Ахундова среди других великих высится статуя Максима Горького, писателя, трижды на своём веку побывавшего в Баку, известного большинству народонаселения Земли благодаря своему роману «Мать».

Мне же, наверное, как поэту, ближе не проза, а поэзия Горького. Да, он не рифмовал, но для меня его «Буревестник», его «Легенда о Данко», его «Сказки об Италии» - чистейшей воды поэзия! Если же вспоминать горьковские строки о Матери, то я напомнил бы миру вот об этих:

«…долго думал бич народов и сказал наконец:

— Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы земли моей, и пусть найдут они сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с ребенком на седле своего коня, он будет счастлив — говорит Тимур! Так, женщина?

Она откинула с лица черные волосы, улыбнулась ему и ответила, кивнув головой:

— Так, царь!

Тогда встал этот страшный старик и молча поклонился ей, а веселый поэт Кермани говорил, как дитя, с большой радостью:

Что прекрасней песен о цветах и звездах?

Всякий тотчас скажет: песни о любви!

Что прекрасней солнца в ясный полдень мая?

И влюбленный скажет: та, кого люблю!

Ах, прекрасны звезды в небе полуночи — знаю!

И прекрасно солнце в ясный полдень лета — знаю!

Очи моей милой всех цветов прекрасней — знаю!

И ее улыбка ласковее солнца — знаю!

Но еще не спета песня всех прекрасней,

Песня о начале всех начал на свете,

Песнь о сердце мира, о волшебном сердце

Той, кого мы, люди, Матерью зовем!

 

И сказал Тимур-ленг своему поэту:

— Так, Кермани! Не ошибся бог, избрав твои уста для того, чтоб возвещать его мудрость!

— Э! Бог сам — хороший поэт! — молвил пьяный Кермани. А женщина улыбалась, и улыбались все цари и князья, военачальники и все другие дети, глядя на нее

— Мать! Всё это — правда; все слова здесь — истина, об этом знают наши матери, спросите их, и они скажут:

— Да, всё это вечная правда, мы — сильнее смерти, мы, которые непрерывно дарим миру мудрецов, поэтов и героев, мы, кто сеет в нем всё, чем он славен!»

На мой взгляд в этом отрывке больше поэзии, чем у некоторых современных поэтов во всех их произведениях вместе взятых. Поэт Максим Горький был поэтом и в описаниях Баку, при том, что эти описания созданы в разные промежутки времени и разительно отличаются друг от друга. Вот первое из них, написанное в 1892 году…

«Нефтяные промысла остались в памяти моей гениально сделанной картиной мрачного ада. Эта картина подавляла все знакомые мне фантастические выдумки устрашённого разума, все попытки проповедников терпения и кротости ужаснуть человека жизнью с чертями, в котлах кипящей смолы, в неугасимом пламени адовом. Я - не шучу. Впечатление было ошеломляющее…

За несколько дней перед тем, как я впервые очутился в Баку, на промыслах был пожар, и над вышками, под синим небом, ещё стояла туча дыма, такая странно плотная, тяжёлая, как будто в воздух поднялось несколько десятин чернозёма. Когда я и товарищ мой Фёдор Афанасьев, шагали по песчаной дороге, жирно пропитанной нефтью, подходили к Чёрному городу и я увидел вершины вышек, воткнувшиеся в дым, мне именно так и показалось: над землёй образована другая земля, как бы второй этаж той, на которой живут люди, и эта вторая земля, расширяясь, скоро покроет небо вечной тьмой. Нелепое представление усилилось, окрепло при виде того, как из одной вышки бьёт в тучу дыма фонтан чёрной грязи, точно землю стошнило и она, извергая внутреннее своё, расширяет дымно-масляную крышу над землёй...

Нас обгоняли и шли встречу нам облитые нефтью рабочие, блестя на солнце, точно муравьи. Обогнала коляска, запряжённая парой серых, очень тощих лошадей, в коляске полулежал, закрыв глаза, человек в белом костюме, рядом с ним покачивался другой, остробородый, в тёмных очках, с кокардой на фуражке, с жёлтой палкой на коленях.

Коляску остановила группа рабочих, десятка два; сняв шапки, размахивая руками, они заговорили все сразу:

- Помилуйте! Как же это? Мы - не можем! Помилуйте!

Человек с кокардой привстал и крикнул:

- Назад! Кто вам позволил? Марш назад!

Кучер тронул лошадей, коляска покатилась, врезая колёса в песок, точно в тесто, рабочие отскочили и пошли вслед за нею, молча покрывая головы, не глядя друг на друга. Все они как будто выкупались в нефти, даже лица их были измазаны тёмным жиром её.

На промысел они нас не пустили, угрожая побить. Часа два, три мы ходили, посматривая издали на хаос грязных вышек, там что-то бухало влажным звуком, точно камни падали в воду, в тяжёлом, горячем воздухе плавал глуховатый, шипящий звук. Человек десять полуголых рабочих, дёргая верёвку, тащили по земле толстую броневую плиту, связанную железной цепью, и угрюмо кричали:

- Аа-`а! Аа-а`а!

На них падали крупные капли чёрного дождя. Вышка извергала толстый чёрный столб, вершина его, упираясь в густой, масляный воздух, принимала форму шляпки гриба, и хотя с этой шляпки текли ручьи, она как будто таяла, не уменьшаясь. Странно и обидно маленькими казались рабочие, суетившиеся среди вышек.

Во всём этом было нечто жуткое, нереальное или уже слишком реальное, обессмысливающее. Федя Афанасьев, плюнув, сказал:

- Трижды с голода подохну, а работать сюда – не пойду!»

Второй раз Горький посещает Баку и его нефтяные промыслы в 1897 году в сопровождении знаменитого учёного и публициста Гасан-бека Зардаби. Горький и Шаляпин встретились с ним в редакции газеты «Каспий», где трудился тогда всеми уважаемый Гасан-бек. В этот раз Горький увозит с собой любовь к азербайджанскому народу и его культуре и вскоре создает ряд художественных произведений, непосредственно связанных с Азербайджаном. «Я так люблю эту прекрасную страну, олицетворение грандиозной красоты и силы ее горы, окрыленные снегами, долины и ущелья, полные веселого шума быстрых, певучих рек, и ее красивых, гордых детей», пишет Максим Горький об Азербайджане в этот период своей жизни.

Приближалось время революционных перемен, пора первой русской революции. Прощаясь с Баку, стоя на корме шхуны, Горький запоминает панораму города: «Дул сильнейший ветер, яркое солнце освещало этот необыкновенно унылый город, пыль кружилась над ним. Казалось, что нагромождение домов с плоскими крышами высушено солнцем и рассыпается в прах.

Маленькие фигурки людей на берегу, становясь всё меньше, сохнут, сгорают и тоже скоро обратятся в пыль...»

Возможно, именно там, на шхуне, покидающей бакинскую бухту, в душе поэта возникли первые строки известного в пору моей юности каждому школьнику стихотворения:

«Над седой равниной моря ветер тучи собирает.

Между тучами и морем гордо реет буревестник,

черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь,

то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат

радость в смелом крике птицы.

В этом крике — жажда бури!

Силу гнева, пламя страсти в уверенность в победе

слышат тучи в этом крике…»

Прошло много лет, 20 июля 1928 года Максим Горький в третий раз возвращается в Баку, вспоминает и сравнивает: «Свиреп и непримирим был ветер, и так же непримиримо было все вокруг: богатые здания набережной Баку и полуразрушенные дома в кривых, узких улицах тюркской части города. Трудно узнать Баку, мало осталось в нем от хаотической массы унылых домов «татарской» части… Даже древняя черная башня Гыз Галасы кажется помолодевшей и не давит на город, как давила раньше, а украшает его своей оригинальной формой и затейливой кладкой, отшлифованной до блеска ветрами и масляной копотью промыслов».

«Я прибыл на родину, в давно любимый и желанный мой пролетарский Баку», пишет он в этот раз. Горький приехал в Баку после долгого пребывания в Италии, где он жил и творил произведения на острове Капри. Там создал он свои чудесные «Сказки об Италии» с великолепными образными поэтическими описаниями, подобными этим:

«С моря тянет легкий бриз, огромные пальмы городского сада тихо качают веерами темно-зеленых ветвей, стволы их странно подобны неуклюжим ногам чудовищных слонов. Мальчишки — полуголые дети неаполитанских улиц — скачут, точно воробьи, наполняя воздух звонкими криками и смехом. Город, похожий на старую гравюру, щедро облит жарким солнцем и весь поет, как орга;н; синие волны залива бьют в камень набережной, вторя ропоту и крикам гулкими ударами, — точно бубен гудит…»

Не стану приводить его описания нефтяных промыслов и рабочих посёлков, созданных явно по заданию «партии и правительства». Слава Богу, те времена миновали, когда такие «задания» были нужны, но, как бакинец, не могу отказать себе в удовольствии процитировать Горького там, где он сравнивает города-побратимы - Баку и Неаполь:

“Ночью я смотрел на Баку с горы, где предположено устроить ботанический сад, и был поражён изумительным обилием и красотой огней в городе, на Биби-Эйбате, где идут ночные работы на промыслах. До этой ночи я не представлял себе картины более красивой, чем Неаполь ночью с горы Вомеро ,- богатейшая россыпь отражённых водами залива крупных самоцветов, густо рассеянных по древнему городу, по его порту. Но Баку освещено богаче, более густо, и так же, как в Неаполитанском заливе, в чёрном зеркале Каспия отражаются тысячи береговых огней.”

Классик азербайджанской поэзии Самед Вургун познакомился с Горьким в Москве и был искренне потрясен его личностью: «В его груди билось сердце большого человека, человека, который шел трудными и сложными путями, который перелистал все страницы жизни. Беседы Горького были обычно кратки и просты, но всегда полны глубокого содержания. Всем своим обликом, характером движений он напоминал наших мудрых мудрецов, пытливым взором проникающих в глубины жизни». Я полностью согласен с этими словами.