Детство Наташи закончилось в шесть лет, когда умер папа. В тот же год мама — преподаватель английского языка в Воронежском технологическом институте, женщина строгая и целеустремленная — отдала Наташу учиться фигурному катанию, музыке и немецкому языку. Английским языком мама занималась с Наташей сама. Два года бабушка водила Наташу на занятия строго по часам и все больше мрачнела. Но после того, как уставшая Наташа уснула прямо за обеденным столом, не дождавшись маминого борща, бабушка заявила целеустремленной дочери, что этакое издевательство над ребенком надо прекращать:

 

- Ты, Алена, как хочешь, но у ребенка должно быть детство.

 

Мама сопротивлялась, но бабушка настояла на своем и вызволила Наташу из фигурного рабства, потом отменила немецкий язык. Остались только английский и музыка.

 

Теперь после школы Наташа с бабушкой отправлялись гулять — а жили они на Петровском спуске в старом доме, построенном сразу после войны. Они спускались к реке, подолгу сидели на берегу, любуясь россыпью солнечных зайчиков на воде. Или уезжали в Ботанический сад слушать птиц, собирать цветы и травы.

 

Однажды, когда Наташе было лет восемь, они с бабушкой подобрали в саду раненого скворца — то ли мальчишки из рогатки подстрелили, то ли кошка промахнулась. Скворца привезли домой, поселили в коробку из-под обуви. Коробка стояла на подоконнике, и Наташа поминутно заглядывала к страдальцу, проверяя, жив ли ? Птица сидела, нахохлившись, раненое крыло бессильно свисало, глаз-бусинку затянуло мутной пленкой. Иногда скворец пытался прыгнуть, и тогда раненое крылышко скребло по коробке, а у Наташи от страха замирало сердце, ей казалось, что скворец умирает, как умер папа. После смерти папы она боялась потерь.

 

Скворец все-таки умер рано утром, когда Наташа еще спала, бабушка закопала его во дворе. А внучке сказала, что не доглядела, и птица улетела в открытую форточку. Наташа молча выслушала бабушку, молча села на диван, нахохлившись, как скворец.

 

- Ну, что ты, детка, - попыталась утешить внучку бабушка, - улетел и улетел.

 

Наташа промолчала, так же молча собралась и ушла в школу. А уже вечером, после ужина, подошла к бабушке, уткнулась лицом в ее теплое мягкое плечо и спросила:

 

- Он ведь умер?

 

- Ты уж не сердись, детка, - призналась бабушка, - не хотела тебя огорчать.

 

- Как же я тебя люблю! - пробормотала Наташа. - Больше всех! Но ты не ври мне больше, пожалуйста. Я уже взрослая! Я все понимаю.

 

И заплакала. Так они и сидели на кухне, утирали слезы, шепча друг другу ласковые слова, потому что горе — большое или маленькое — надо пережить.

 

И если маму Наташа побаивалась, то бабушку она обожала. Бабушка была лучшей подружкой, с которой можно было разговаривать обо всем на свете. Бабушка учила Наташу печь пироги, заваривать чай особым способом, так что аромат расплывался по всей квартире. Она учила Наташу наслаждаться жизнью, радоваться самым простым вещам.

 

Когда Наташа подросла, субботние вечерние посиделки с чаем и яблочным пирогом или песочным печеньем стали для нее самым любимым занятием. Наташа, мама и бабушка устраивались на маленькой кухне, не спеша пили чай и разговаривали. За этими обстоятельными разговорами о жизни Наташа незаметно для себя усвоила несколько правил, которым, взрослея, следовала неукоснительно. Бабушка и мама были убеждены, что главное украшение женщины не яркие наряды и побрякушки, пусть даже и дорогие, а достоинство. Наташа это запомнила. Как и то, что настоящую женщину отличает сдержанность и недоступность. Как-то Наташа попыталась спорить, ссылаясь на то, что не все так живут. Что сейчас другое время. И все эти разговоры о женской гордости давно устарели.

 

- Ошибаешься, детка. Во все времена, даже самые лютые, честь всегда оставалась честью. Верность — верностью. Эти качества всегда в цене, это только колбаса со временем портится, а честь и верность — они вне времени.

 

- Надо мной и так смеются уже.

 

- Ну и что? - изумилась бабушка. - Это не твоя беда. Это их беда.

 

- Я хочу быть, как все! Я не хочу быть белой вороной! - рассердилась Наташа.

 

- А белым лебедем? Хочешь? Запомни, детка, скатиться в стаю ворон легко, но вот вороне белым лебедем уже не стать. Никогда.

 

И Наташа, которой тогда было лет четырнадцать, запомнила этот разговор.

 

Закончив школу, она легко поступила на факультет романо-германской филологии, легко и с удовольствием училась, по распределению уехала в деревню преподавать английский. Через два года друзья отца помогли ей получить направление на работу за границу. Так Наташа попала в наш гарнизон и стала вольняшкой. Так называли гражданских вольнонаемных, которые приезжали подзаработать денег в дружественную страну. Работали они в основном, в школе, в офицерской столовой, госпитале.

 

Наташа появилась в гарнизоне в середине августа, и по нашей небольшой деревне, где все друг друга знали, прошелестело: в школу новая англичанка приехала, блондинка, чудо, как хороша.

 

Холостая часть офицерского состава оживилась, записные сердцееды старлей Сорокин и лейтенант-инженер Ковальчук чуть ли не пари уже заключали, кто первый улестит англичанку. К предстоящим в субботу танцам в Доме офицеров сердцееды готовились, как к премьере в театре. Никто не сомневался, что англичанка на танцы придет: на людей посмотреть, себя показать.

 

Но суббота проходила за субботой, уже и сентябрь отшелестел золотой березовой листвой, отшумел холодными злыми дождями, а англичанка только и знала работу, да комнатку в коммуналке. В ее окошке на втором этаже за шелковой шторой - по зеленому полю кисти белой сирени - допоздна горела настольная лампа. Англичанка готовилась к урокам, проверяла тетради. Иногда ее видели в парке, куда она приводила своих пятиклашек во время классного часа. Они играли в догонялки, собирали осенние листья и ветки и даже пели песни. Детвора привязалась к ней, можно сказать, полюбила. А вот взрослые...

 

Приунывшие сердцееды Сорокин и Ковальчук провели разведопрос на предмет выяснения, почему хорошенькая блондинка ведет себя так нетрадиционно: игнорирует гарнизонный бомонд, по магазинам не бегает, шмотье и сервизы не скупает, ни с кем из учителей особо не сближается, но и не дичится. Со всеми ровна и дружелюбна. Может, замужем? Результаты разведки ясности не внесли, из чего разведчики сделали вывод, что англичанка нелюдима в силу своей натуры.

 

Правда, одно обстоятельство выяснить удалось совершенно определенно: никакого мужа в наличии у Натальи нет, замужем не была, детей не родила. Сердцееды воспрянули духом, тем более, что надвигался День учителя, и в связи с этим в Доме офицеров впервые в истории гарнизона должен был состояться осенний пушкинский бал. Уж кому пришла в голову такая мысль, теперь и не вспомнишь, но гарнизонные дамы восприняли идею с восторгом. Срочно шились вечерние платья в пол. Силами педагогического коллектива готовился маленький концерт, а вокально-инструментальный ансамбль двадцать шестого зенитного полка спешно разучивал «Журавлиную песню» из кинофильма «Доживем до понедельника».

 

События пушкинского бала потом долго обсуждались на гарнизонных кухнях. Женщины, как водится, злословили по поводу англичанки. И гордячка-то она: после концерта сразу ушла домой, на банкет не осталась. И выпендрежница - отказалась шить платье в пол. И в самом деле, у гарнизонных дам были все основания злиться и сплетничать. На открытии бала дамы горделиво подметали паркетный пол танцзала Дома офицеров подолами своих бальных платьев. Передвигались на высоченных каблуках осторожно, как на протезах, боясь зацепить стильными шпильками тонкую ткань вычурных нарядов. Потому выглядели смешно, особенно, когда начались танцы, и разгоряченные итальянским ореховым ликером дамы, потеряв осторожность, принялись энергично скакать под нестареющие шлягеры битлов. Некоторые даже оконфузились падением - натертый до блеска паркетный пол оказался весьма коварным, а главное несовместимым с ореховым ликером. И вообще вечерние платья надо уметь носить легко и непринужденно, что дается длительной тренировкой. Ну, а где наши гарнизонные красавицы могли тренироваться? Разве что на своих кухнях.

 

Зато англичанка — единственная — пришла на бал в маленьком черном платье, украшенном ниткой жемчуга. И смотрелась на фоне громоздких, как стога в поле, гарнизонных дам в пышных туалетах девочкой-подростком. А уж когда англичанка вышла на сцену петь романс, заявленный в концертную программу, наш бомонд и вовсе потерял дар речи. И не красота ее голоса поразила высокое гарнизонное собрание, и даже не то, что англичанка, как оказалось, прекрасно играет на рояле. Кстати, инструмент в тот вечер звучал, как никогда. Я думаю, рояль тоже был приятно удивлен. Он-то считал, что умеет извлекать из своих струн только «Собачий вальс».

 

Всех собравшихся поразил выбор Натальи. Она пела подзабытый «Романс Рощина» из кинофильма «Разные судьбы»:

 

Почему ж ты мне не встретилась,

Юная, нежная,

В те года мои далекие,

В те года вешние?

 

Голова стала белою,

Что с ней я поделаю?

Почему же ты мне встретилась

Лишь сейчас?

 

Я забыл в кругу ровесников,

Сколько лет пройдено.

Ты об этом мне напомнила,

Юная, стройная...

 

Мужская часть собрания аплодировала долго и неистово. Женская часть лениво похлопала, что можно было объяснить только вредностью. Но почему-то сразу и безоговорочно наши дамы решили, что выбор романса не случаен, что за этим кроется несчастная любовь англичанки - о ужас! - к женатому мужчине, да еще и старше ее. У всех словно пелена с глаз спала: так вот почему англичанка сторонится общества, не бегает на танцы, не кружит головы молодым офицерам, хотя могла бы. Любовь! Несчастная любовь! Да, но кто он? Кто поразил сердце немыслимой гордячки? Вот на этот вопрос дамы, как ни старались, ответа найти не могли. Зато теперь у них появилась долгоиграющая тема для бесконечных пересудов.

 

Жизнь в маленьких закрытых гарнизонах однообразна и потому скучна. Из развлечений - игра в карты по маленькой, да бытовое пьянство, тщательно скрываемое, иначе быстро вылетишь в Союз, вот, пожалуй, и все. Мужья работают сутками. Устроиться на работу очень трудно. Рабочих мест мало, и они заняты вольняшками. Что остается женам? Сидеть дома, шататься по магазинам и рьяно обсуждать соседей. Сплетни — самое любимое занятие гарнизонных кумушек. Они знают все: кто с кем спит, кто кого бросил, что у тебя сегодня на обед и даже — что ты собираешься готовить завтра.

 

Уже и бал забылся, выпал первый декабрьский снег, и морозы сковали льдом неглубокий пруд, а кумушки все перемывали косточки гордячке англичанке, гадая кто же из гарнизонных мужчин — герой ее романса.

 

А тут новый повод для разговоров. Англичанка вместе со своими пятиклашками каждый день затеялась после уроков на пруд ходить, на коньках кататься. В белом свитере и белой вязаной шапочке, в красной шерстяной юбочке она такое на льду выделывала, что детвора верещала от восторга.

 

«Опять выпендривается! Уже и не знает, как на себя внимание своего хахаля обратить!» - судачили кумушки. Но вот беда — им никак не удавалось хоть кого-то из мужчин гарнизона связать с гордячкой.

 

И вдруг нашу неугомонную деревню облетела ошеломляющая новость: нашелся таинственный герой влюбленной англичанки. Здесь надо сделать отступление и представить уважаемой публике новую персону, до этого момента остававшуюся в тени. Знакомьтесь - прапорщик ( а по-нашему. по-гарнизонному — кусок) Николай Кнур. Он служил на продуктовом складе, поэтому, наверное, был так хорошо упитан.

 

Надо сказать честно, не красавец был Коля и никогда им не был. Толстый, с круглым брюшком, лицо плоское, рыхлое, словно недопеченный блин, вечно сальное, будто Коля никогда не умывался. Россыпь ржавых веснушек, картошистый нос и маленькие поросячьи глазки в рыжих ресничках. Рыжие, жесткие, как щетина, волосы, стрижены под ежика. При такой, мягко скажем, неказистой внешности прапорщик Кнур считал себя мужчиной видным и неотразимым. И эту дичайшую мысль он очень умело внушал своей патологически ревнивой жене. Она была уверена, что каждая женщина спит и видит, как увести ее рыжее сокровище из семейного гнезда.

 

Коля, понаблюдав, как англичанка выписывает круги на коньках, тоже решил было подкатиться к ней. Притащил под каким-то дурацким предлогом банку тушенки, пачку какао и десяток брикетов гороховой каши Чем только думал! Неужели и в самом деле считал, что его рыжие веснушки неотразимы, потому особо утруждаться не стОит, кинь девчонке гороху— и она твоя. А может, просто жадноват был Коля, тратиться не любил, а гороховых брикетов на складе валом, и он, Коля, над всем этим изобилием — царь Горох. Только Наталья быстро наладила складского царя, а пакет с подарками выставила в коридор. Соседка по коммуналке, медсестричка Руфина, видела, как Наталья хохотала, стоя в дверях своей комнаты, а Кнур, угнув рыжую башку, боком-боком проскочил мимо Руфины, буркнув неразборчивое здрасте. Руфина еще потом спросила у Натальи, что делать с подношением.

 

- Да хоть выброси! - равнодушно бросила Наталья и ушла в комнату.

 

Эта обидная для самолюбия Коли история случилась в четверг. А в пятницу, когда складские традиционно оттягивались с пивом в парной, Кнур вдруг заявил, что англичанка в него втрескалась по уши, проходу не дает, требует жениться. Вчера он даже вынужден был идти к ней с подарками — тушенка, какао, горох - чтобы мирно решить этот вопрос, чтобы она наконец оставила его в покое.

 

Я же все-таки человек семейный. Для меня семья — все! Ну, было разок. Покувыркались. Подумаешь! - вещал подвыпивший Коля. - ничего особенного! Баба, как баба. А теперь — ни-ни! Я Любке никогда не изменю, потому, как семья — это святое!

 

Сначала мужики хохотали и слушать не хотели:

 

- Кончай заливать, Колян!

 

Они, хоть и приняли на грудь литра по полтора пива, а все же понимали, где красавица англичанка, а где Коля. Но разошедшийся прапорщик приводил все новые и новые подробности любовного свидания с Наташей. И тогда Коля сделал хитрый ход: отправил неверующих к Руфине, мол, она все видела.

 

А Руфина что? Подтвердила, что Коля приходил, пакет принес — вон пакет стоит под вешалкой — но Наташка подарок не приняла, а Колю выгнала. Ходоки осмотрели пакет — тушенка, какао, горох. Выходит, не соврал Коля. А что англичанка пакет не приняла, так это значит будет биться за Колю до конца, в смысле, до свадьбы.

 

И эта оглушительная новость покатилась по нашей деревне, как девятый вал, обрастая совсем уж невероятными подробностями. Докатилась она и до Любаши, Колиной жены. И узнала Любаша, что коварная англичанка уже на сносях, ждет двойню и требует от Коли немедленного развода и свадьбы в офицерском кафе. Мол, и платье для свадьбы уже прикуплено, такое маленькое платьице из гипюра с оборочками. Кто-то даже клялся Любаше, что лично видел, как англичанка примеряла платье в магазине. Окончательно добило Любашу известие, что англичанка завтра собралась идти с жалобой на Колю к командиру полка, будет ставить вопрос ребром.

 

Любаша и до этого особой сообразительностью не отличалась, а тут и вовсе ополоумела. И пока Коля ходил по гарнизону гоголем, ловил на себе удивленно-завистливые взгляды обитателей деревни, Любаша решила действовать.

 

Вечером, когда родительское собрание закончилось, Наташа шла по пустынным улицам домой, наслаждаясь легким морозцем. Снег поскрипывал под ногами, снежинки плясали в неярком свете уличных фонарей, и Наталье смертельно захотелось домой. Не в гарнизонную коммуналку, а в Союз, к бабушке и маме.

 

Как она соскучилась по домашним чайным посиделкам! По домашнему уютному теплу. По длинным задушевным разговорам. Улыбаясь, она вспомнила, как провожая дочь в загранкомандировку, мама наставляла ее не ронять достоинства, не терять лица, быть гордой, ведь она как-никак будет представлять свою страну за рубежом. Милая, немножко наивная мама думала, что Наталье, как дипломату, придется ежедневно общаться с аборигенами дружественной страны. А Наталья почти полгода безвылазно сидела в гарнизоне, и ничего, кроме школы, оболтусов-учеников и коммуналки увидеть еще не успела.

 

Она свернула к подъезду своего дома, вошла в полутемное парадное, тускло освещенное запыленной, засиженной мухами лампочкой. На втором этаже лампочка вообще не горела. Наташа осторожно поднималась по лестнице и не сразу поняла, что случилась. Какая-то огромная темная фигура метнулась к ней и повалила на пол. Наташа ударилась затылком о каменные ступени и на мгновение потеряла сознание, но тут же очнулась, застонала, пытаясь высвободиться из цепких рук. Однако сильный удар головой о ступеньки вновь погрузил ее в беспамятство.

 

Как потом рассказывала Руфина, она услышала какую-то возню и стук за входной дверью, открыла посмотреть, что за шум. Увиденное повергло ее в ужас. Растрепанная багровая Любаша взгромоздилась верхом на Наташу и колотила ее головой о каменные ступени, повторяя, как заведенная: «Я тебе покажу! Я тебе покажу!»

 

На истошный крик Руфины выскочили соседи, Любашу с трудом оторвали от Наташи, та была без сознания. Приехала скорая, Наташу увезли сначала в военный госпиталь, через неделю перевели в гражданскую больницу. Рассказывали, затылок у нее после этой расправы был весь разбит, словно мягкий, а живот — один сплошной синяк. Лечили ее долго и трудно, но она выкарабкалась.

 

Гарнизон в ужасе затаился. Больше всего наших сплетников поразила не жестокая расправа Любаши с соперницей, а то, что англичанка в свои двадцать шесть лет оказалась девственницей, а значит Коля Кнур бессовестно оболгал девушку. И тут надо отдать должное нашему гарнизонному бомонду. От кровавых супругов отвернулись все. А Любаше даже в магазин нельзя было зайти, ее прямо корежило от осуждающего молчания и презрительных взглядов бывших подруг и приятельниц.

 

Осознав, в какую беду попали, Коля с Любашей каждый день ездили к Наташе в больницу и даже, говорят, стояли на коленях и плакали, умоляли не подавать в суд, предлагали большие деньги. От денег Наталья отказалась. Но в суд подавать не стала. Хотя до сих пор не понимаю, почему она простила этих мерзавцев? Неужели пожалела?

 

Командование тоже не было заинтересовано выносить сор из избы. Страшную парочку скоренько услали в Союз, Наташа по возвращении из больницы тоже сразу уехала в Воронеж. Там ее с нетерпением дожидалась мама. Бабушка всех этих потрясений и переживаний не перенесла...

 

Провожать Наташу на вокзал пришли все ее ученики, которых она хотела, но так и не успела научить английскому языку. А ее пятиклашки наломали вдоль железной дороги белой сирени — несколько огромных охапок - и притащили к поезду. Но Наташа взяла только одну веточку и теперь стояла с ней у окна. В больнице ее коротко остригли, под мальчика. Волосы немного отросли и светлым кудрявым пушком она напоминала сейчас взъерошенного птенца. Так и остались в моей памяти ее серьезное осунувшееся личико за стеклом и охапки белой сирени на перроне.

 

Я не знаю, как сложилась ее дальнейшая жизнь. Вышла ли она замуж, смогла ли родить детей, смогла ли вырваться из этих страшных воспоминаний, или грязная ложь и человеческая подлость навсегда приковали ее к беде, словно птицу со сломанными крыльями.

 

Трудно жить белым лебедем.