Близкие вспоминали меня среди кожистых телескопических деревьев фахверкового острова. Дух малой

планеты

лежал далеко за пределами смертных тел типа Бландери ВЦ 3. Тысячи, таких как я, покидали саркофаг, покоившийся

на мыслях малахитового океана. Тройные ножницы гидропривода вошли в кровоточащий виток, снижая

механические потери, преодолевая заряженный харизмой деспотичного мира сверхзвуковой ураган, нагоняя волну

смерти человечества. Цветовые примеси алюминия создали дымчатый кристалл моей «ракушки», поцелуй,

авансированный мне девчонкой с серебряной медалью. Чувства и стихи, учителя и приятели пробивали мою кабину,

словно электронные импульсы. Из вращающихся пиллерсов выплывали выпускники, принимая в золотой визор

скафандра ширь своей родины. Я приземлился на зеленой ладони дерева, в усах гудел «лампенфибер», завладевшая

мной оглушительная страсть цветка. Я распылял сяжками агрегации соцветий радужного диска от сокрушительного

синего до созидательного желтого, сползая к горизонту незабудкового поля, щекоча свои нетронутые чувства

ядовитым плющом, жгучей крапивой.

Я поцеловал стыдливую мимозу в бархатные уста и забрал её горький дар любви и пламени прежде, чем она

захлопнула ловушку. Шевелюры кленов центрального парка были украшены узловатыми мулине, энергия любви

вилась в ветвях, отправляя городских ласточек вскрывать наперники туч и хитиновые доспехи, незаметно перенося в

мизерных представителей людского роя отчетливо наблюдаемый феномен воплощенного Бога. В каплях

рододендрона отразилось ядро млечного пути, пилоты-планеристы с недосягаемых Астр, прибегшие к технической

хитрости и механической инерции, чтобы выиграть борьбу окрепших за тысячелетия вирусов и организмов.

Крылатый расселитель раскурил травяную палочку и, наполнив неподвижный воздух ароматами хвоща и

шалфея, столкнул меня с тронутого суховеем дуба в свитую из золота паутину. Болтаясь между землей и небом, я

ждал, пока накупавшееся в пшеничном поле солнце примет мое искалеченное тело и превратит скопленную во мне

кислоту в роднящее меня с маленьким миром чувство. Парасолька понесла меня по волнам неслучайных

случайностей, хрустальным подъёмникам многослойных небесных водозаборов, над марсианскими пейзажами

Романцевских гор, через затопленные луга Больших Плотов, Кукуя, Узловой и перегоны Рассвета. Укрытую туманом

станцию усыплял голос диспетчера. «Попугай» с перегрузом - грузом на гоп – топе – топе! Уснули узлы вагонного

устройства, затерялся в стрелочной горловине боковой путь. Ночная радуга прилегла на алмазно-серебристую

глазурь составов. «Арктические грезы», «Ледниковый экспресс», «Стрела 001» сделали рабочий парк звездным

небом.

Ветреная грусть выдавила трезвучия из пустот тростника, скрестившие крылья стрижи рассыпались на чувственные

тела деревянной церквушки. Из сладкой горечи волчьей ягоды, запахов шпал и дыма теплушки росла моя тяга к

этому краю. Я ушел от сосущей пустоты электронов, тревоги межклеточных контактов, требовавших от частиц

угасающего организма миграции, структурирования и обновления.

Сигарный дым рисовал места богоявлений в ярко включенном солнце. Трехлепестковое пламя пронзило янтарной

струной растревоженную, обвешанную крючковатыми бобами черемуху. Крылатый расселитель зажмурился и

завернулся в залитый первородным светом лист. Его Торпедо Стримлайнер вырвался из дупла царственного

эвкалипта, держа курс на раскрашенные скалы земли Раффлезии. Захватившие «Дымную гору» колонисты давно не

давали потомство. Кочевавшая в поисках пищи самка – основательница породила поколение девственниц,

неспособных откладывать яйца. На стекловидной паутине покачивалась подсветка из пыльцы калипсо. Морские

звезды оберегали тайны мертвых морей: в мозаике высушенного старостью глаза вши, в капельке яда пчелиного

жала, в бархатных лентах крыла бабочки, в росяных пузырьках безропотных куколок присутствовала добротность

Солнечной системы.

Дребезжащие от звуков маримбы перепончатые перегородки инсект – отеля впитали стекавшие с улиц потоки

воздуха, ароматы масла какао и утраченные сакулы Духа. Дионея висела на поднятых на стилобат кристаллах белой

ночи, наблюдая, как короткокрылый, безглазый самец срезал мачете «коричневое золото» Тринитарио, а после,

парализованный ядом, рухнул в осиную нору. Дионея перевернулась в воздухе и бросилась в каверну, где

вылупившиеся личинки пожирали сборщика пади. Детство показалось ей обучающей игрой, сезонным опен – эйр

шоу, где одни львинки превращались в крылатых имаго, развивая вложенные в земляные капсулы дарования, а

другие отъевшиеся черные красавицы готовились заснуть на волокнистых облаках картофельного, подсолнечного и

яблочного рая. Дионея поднялась над «Дымовой горой» и нырнула вниз, испытав замирание сердца в потоке

воздуха. Рассекая крыльями воздух, львинка уловила брюшком крохотного муравья, который пробирался к ней

издалека и влиял на характер ее снов и полетов, и она зазвучала на частоте первоэлементов небесного цветка.

Желтой была Земля, принимавшая колонии паломников, мыслителей и поэтов. Красный символизировал огонь жизни,

любви и радости. Зеленым было дерево в ее дворе, питавшее и укрывавшее все живое. По соседству с белым

металлом и голубой водой рос замыкавший бутон лепесток. Он определял день и час планетарного события, когда

хлорофилл преобразует энергию её надежд в запредельный опыт мультипликационного лета и впишет образ её

избранника в цикличную органическую программу.

Я вошел в деревню, снял шёпот с окон, выпил сахарной браги на березовом соке под брачные песни ворон.

Потрепанные ветром, заговоренные лесом крестьяне в полосатых робах собирали нектар с заливных лугов, садились

на поваленные заборы и запускали в душу коньячных клопов, выдавливая из узкого горлышка своего нутра

генетический мусор из колкой хвои, ложных грибов, непокорных изюбрей и борзых волков. Моими соседями стали

жуки – навозники. Более ценные в планетарном масштабе, чем люди, они перегоняли спирт из продуктов распада,

пропитывались им, распадаясь на уксус и сажу, мертвую и живую воду.

Мотыльковое облако взорвалось светом, демонстрируя, как энергии духа проникают в плотную материю коридора

эволюции человека, как цивилизации поднимаются на вершину бутона, сжигая тонкие оболочки идей в пламени

лепестков оранжевой лилии Импалы, пурпурной лилии Юниверса и белой лилии Мира. Я проснулся от шелеста

крыльев среди обездвиженных клейким секретом июньских жуков. Вызывая ураганы на другом краю Земли, цикада

хлопала надо мной кружевными крыльями, ища в старой соломе ненасытную, жгучую юность, сочные и выцветшие

образы, взвешенные и необдуманные поступки, переменные и константы уравнения жизненного равновесия.

Сухой, росистый лепесток, его уносит ветерок

В разряженные, светлые миры

Где я и ты – участники неведомой игры

Под звуки усачей, цикад и соловьев

Ложится наземь легкокрылая любовь

Я посмотрел на одуванчиковое небо и длинные тени курящих холмов, на выпитые метановые озера Титана, и

удивился тому, насколько темпераментны и наивны, чувствительны и импульсивны были мои собратья. Я узнал в них

себя, испуганного и обособившегося, смотрящего козявочными глазами на сгоравший в пожаре мир. Я был горем

покалеченных осин, страхом обожжённых клопов - пожарников, ором шредеров, стоном тушевозов и тревогой того,

кто приглядывал за мной с высокого дерева. Мои кислотные мысли, прятались в норе от огня, а после отрешенно

грелись на солнце.

Королева пропустила свет уличного проектора через свои оборванные крылья и превратила «Дымную гору» в

фейерверки цветов. Летуны со всей Манилы мчались на свет и превращались в зомби, пожирая другу друга за право

обладать самкой. Я, Бландери ВЦ 3, поглотитель «металлической планеты», миллионы лет разрушавший великие

стены

космоса, несся в урчащем облаке смерти, настраивая свои антенны на любовь, пахнувшую садами. Я спустился по

стройному вихрю на апельсиновую крышу инсект-отеля и обвил Дионею вихрами своих усов. Ее глаза излучали свет

древних миров и туманностей, в них гулял звездный ветер и взрывались сверхновые. Я погрузился в нее и обрел

покой в глубине ее космоса.