Кошкой малец прокрался по зацелованному бликами акведуку Элио, подмел курчавыми космами прах погребальных

кварталов. Любовь предлагалась, в том числе и на кладбищах, в разивших мочой купальнях, в хмари малярийных

болот. Амори полз в заваленный туфом каменный шатер заточенной жрицы, к смертельному ложу дочери

государства, сделавшей его свободным. На отсыпанном заплесневелой крошкой жертвенном алтаре он опустошал

ритуальные амфоры, притягивая родное - родным, очищая рассадник чумы от следов механических людей, тяжести

скверны. Амори наполнил сосуды флегмой разных зарядов и плотностей. Тягучая жидкость начала проникать,

влюблять и выстраивать свою иерархию в тысяче миров. Где-то сейчас он уступал женскому целомудрию, покорялся

настойчивой силе матери – заступницы, осветляя глушенное стекло золотом священных рощ своих предков.

Полевая туманность темного разума тянулась в равновесную пустоту вечного некрополя. Бодрствовавший понтифик

облекал себя в багряную тогу, осквернял и причащал, насиловал и подчинял перед бронзовым распятием в карете.

Учение Иисуса растекалось по головам рабов куда живее воды в водопроводах, куда таинственней крови на аренах.

Сопровождаемый гвардейцами служитель церкви промчался мимо башен Модены, Болоньи и, любуясь с моста

барашками волн Самоджи, призвал под кожаный полог скорбевшего Амори. Скрытая ярусами садов вилла Джулия

стояла особняком, полукруглая галерея раскрывалась во двор, служа партером. Рассеченные колонны подпирали

окаймленные плющом руины слезного неба, в них барахтались вылупившиеся люди. Опираясь на хрупкое плечо

гостя, Юлий прошелся по лоджиям Нимфея, сон выкупал его душу в облагороженном роднике Аква Верджине.

Судьи трупного Синода, палачи церковного трибунала лишили священника трех пальцев руки, которыми он совершал

крестное знамение. В залитой пальмовым вином камере медного быка Юлий ощутил настигшую похоть, пульсацию

боли, ёрзанье стригиля, скоблившего его отмершую кожу. Мир втянулся во внеземную бездну своего бутона,

багровый пар шикал в зареве никогда не наступавшего завтра, и не чувствовалась трепыхания чего-то, что осталась

бы после него, что оставило бы понтифику толику тени.

На космическом дне фасеточных глаз Амори шли войны: священник увидел вспышки бомб на солнце, обломки

кораблей, людей с лунной радуги, зараженных недугом облеченных властью. В подоле песчаной бури завалялось

стекло с секретом. Предрассветный зефир на мгновенье перестал щекотать дурманившую ум пустоту. Спустившийся

по ступеням звездного амфитеатра холодок вскрыл язвы на ступнях понтифика, одним духом проявила себя болезнь.

- Римский народ больше не станет преклоняться предо мной,- тихо проговорил он. Дьявольский, сенсационный

трактат вышел из-под его пера. Он переписывался на лучших папирусах, обсуждался на рынках и форумах. В

истинной истории вознесенные до апофеоза императоры были побеждены и унижены, всесильная страна была

разделена и разграблена. Изгнанный вельможа бросал динарии в уготовленную для купола пантеона бетонную пену.

Ночами он вынимал пораженный грунт из ветхого храма и ждал, когда мириада молодых планет из числа тьмы

прожжет тяжелое веко окулуса. Горячие звезды, ковавшие жизнь рабов и технократический уклад, превратят в

Новый Рим человеческое царство. Пустыни праха, реки крови обесценят телесную жизнь и придадут ей духовные

смыслы.