Мотя махонька, да смышлёна. Посреди подружек – заводила-затейница.

Шостый год покатился с горки, будто ледянки – со снежной кучи.

- Мотя, кастрюлю отскобли, чашки помой, - скажет, бывало, мать.

Мотю два раза просить не надобно. Влажного песка на кусок рогожи наберёт, и ну драить чашки-ложки-поварёшки! Розовый язычок от усердия высунет, струйки пота со лба тыльной стороной ладошки оботрёт.

Знает Мотя, как с работой надо управляться. Работа – она работящих боится!

 

Мать горбуху хлеба вынесет – сладкую, ржаную. Вку-уу-сную!

Поверх горбушки – крупные кристаллы соли. Бежит Мотя по улице с куском хлеба – только пятки босые сверкают, да сарафан, словно колокол, раздувается.

Мать отпустит погулять, да накажет, чтобы недолго. Как только солнышко зацепится за макушку придорожного столба, что возле Сельсовета, значит, пора домой – братца нянчить. Пока Мотя за малым приглядывает, мать с делами управляется – похлёбку сварит, двор выметет, с колонки воду натаскает.

 

Батьку Мотя видит дома только по вечерам, или по праздникам.

- Копия – отец, - судачат про Мотю соседки. Оно так и есть! Нос – картохой, волос – густой, с весёлыми завитушками, цвета потемневшей от дождя соломы. И норов, как у отца – шебутной.

Спиридона Копылова и в родном посёлке, и за его пределами, хорошо знают. И мастеровитый, и работящий, и за словом в карман не полезет. Зимой и летом шабашит, копейку в семью зарабатывает. Родители так наказывали: - Нарожал детей, значит, корми досыта, на ноги поставь.

Старается Спиридон ради молодой жены да сына с дочкой. А как иначе? То на заготовку кедровых шишек подвяжется, то на рыбалку, когда нерест идёт. Енисей хоть и угрюм, но зато щедр на рыбу – омуль, щука, язь.

А коли тятька подвяжется на заготовку леса, то непременно принесёт или груздей котомку, или короб малины, или горсть брусники.

Вернётся отец с заработка, Матрёна уткнётся ему в колени, ловит курносым носом всякие вкусные запахи – речные или таёжные. Батька ласково погладит по волосам, скажет:

- Кровиночка моя ненаглядная!

 

А жена, Ульяна, больше сына пестует-балует. Мамки – они завсегда сыночков больше любят. Ульяна – полная противоположность мужу, строгая, не шибко говорливая. Каждое слово – на вес золота.

Сама высокая, ладная, хоть картину пиши.

Но всё Ульяне чего-то неймётся, всё не эдак да не так:

- Давай уедем отселе, Спиридон.

- Куда уедем? Нам и тут хорошо.

- Хорошо, да не больно хорошо. Зима длинная, а лето короткое. Комарьё да гнус, да волки, да медведи. Поедемте в Поволжье, там фрукты растут. Тётка писала, виноград даже вызревает.

- Какая шлея тебе под хвост попала? Опять – двадцать пять!

Спиридон в сердцах хлопнет дверью, шибче, чем обычно, выйдет во двор, раскурит самокрутку, успокоится.

Ульяна чашками погремит – тоже, значит, сердится.

 

Изба у Копыловых небольшая, но справная. Стены – бревенчатые, брёвнышко к брёвнышку. По периметру двора – высокий частокол, от зверья и гостей непрошенных. В избе – огромная, словно корабль, печка. Корабль Матрёна видела только один раз, ранней весной. Белая махина, с яркими буквами на борту, медленно шла вниз по течению.

- Гляньте, корабль плывёт!

Местная ребятня, любопытные взрослые, побросав все дела, высыпали на берег.

- Э-ге-ге-гей! – мальчики, засунув пальцы в рот, свистали вслед удаляющемуся судну.

- У-гууу! – отвечал им корабль.

- Вот это громадина! – восхитился кто-то из взрослых. – «Валерий Чкалов» называется.

«Чкалов» издал прощальный гудок и скрылся за изгибом реки.

 

Моте отчего-то стало тоскливо, словно бы, корабль увёз вместе с собой что-то очень важное из её жизни. Она отчётливо представила себе, как причаливает он к южному берегу, обогретому солнцем. И как встречающие подкидывают вверх шапки, радуясь прибывшим пассажирам. В тех краях всегда тепло, солнечно, и почти не бывает зимы. Там растёт виноград, и цветут красные розы.

 

Всю эту красоту Мотя однажды видела в книжке, у закадычной подружки Любы. Люба разрешила книгу только полистать, а взять домой, даже на одну минуточку, не позволила.

- Испачкаешь ещё, а книжка дорогая.

 

- Тять, а виноград вкусный? – донимала Мотя отца.

- Почём я знаю? Не пробовал.

- А как розы пахнут?

- Не знаю. Может, как шиповник?

Моте показалось, что отец начал сердиться, поэтому замолчала.

 

Новость о том, что к Копыловым пришло письмо, прилетела гораздо быстрее, чем почтальонка постучала в дом. Бабы – они такие, все новости наперёд знают! Письма и телеграммы с Большой земли в посёлке были такой же редкостью, как папиросы или конфеты-батончики – в сельском продмаге.

 

Ульяна нетерпеливо надорвала голубой, истрепавшийся по углам, конверт. Письмо читала долго, чуть слышно шевеля губами, перечитывала вновь. Мотя по лицу матери старалась определить, какая новость – хорошая или плохая – сокрыта в небольшом клочке бумаги. У Спиридона, в отличие от жены, всегда всё на лице написано. У Ульяны чувства – за семью печатями. Если рассердится – только бровь недовольно поднимет, а ежели развеселится, то в голос редко когда рассмеётся.

Наконец, мать отложила письмо в сторону, поцеловала Мотю в макушку:

- Теперича надо батьку нашего уговорить!

- Куда уговорить? Зачем?

Но вопрос Моти остался без ответа…

 

Проснулась Мотя от того, что мать с отцом спорили. А если говорить точнее, то ругались. Если бы не ночь и спящие дети, то вместо громкого шёпота (словно две рассерженные змеи шипят!) всё было бы иначе. Ульяна, точно курица, растопырив локти-крылья в стороны, охаживала бы отца упрёками. А отец с остервенением крутил бы самокрутку, или лущил ножиком лучину для печки.

- Чего я не видал в том Куйбышеве? – сердито шипел отец.

- Талдычу тебе который день! Тётка одна осталась, старенькая совсем. А дом большой, на нас отпишет. И школа рядом, и детский сад есть. В этой дыре весь век куковать, что ли?

- Тебе дыра, а я тут родился! А где родился, там и сгодился.

Спиридон вспомнил, как познакомился с Ульяной при строительстве Красноярской ГЭС.

 

- О детях подумай, Спиридон. И климат там теплее, и комарья нет.

- Маяться я буду, на чужбине-то. Как ты не поймёшь?

Но ежели женщина чего-то сильно захочет, так тому и быть! А коли две женщины захотели, то случится всенепременно. Мать с дочерью взяли Спиридона в оборот. Где мытьём, где катаньем – уговорили всё-таки сменить мрачные воды Енисея на спокойные воды Волги-матушки.

Так уж устроен человек – всегда ищет лучшей доли. А где она, лучшая доля, никто заранее толком не знает. Везде, говорят, хорошо, где нас нет!

 

Избу продали быстро, скарб собрали.

- Молись Святому Спиридону, чтобы дорожка скатертью была, - увещевала Ульяна мужа, заворачивая образа в кусок новой ткани.

- Тять, а мы на корабле поплывём?

- На пароме, после на поезде поедем, а потом видно будет.

Мотя испытывала двоякое чувство: ей хотелось немедленно отправиться в путешествие, и в то же время, жаль было оставлять родной угол. Мотя огляделась… В передней комнате – тяжеловесный дубовый стол, люлька, привязанная к крюку в потолке. На полу – шкура медвежья. В красном углу – иконостас.

В задней комнате – полати, прикрытые самотканой рогожей, шкаф с посудой, самовар, чугуны да чашки…

 

Редко покидали люди эти суровые, но щедрые на пропитание и суровую красоту, места. Потому и отговаривали Спиридона сотоварищи:

- Куда едешь? Чего тебе тута не хватает? Оставайся!

Ан, нет! Теперь уже Спиридон упёрся рогами. Раз мужик решил – так тому и быть. И чем больше уговаривали, тем больше хотелось ехать, сделать как бы наоборот, назло всем.

 

В воздухе уже чувствовались первые признаки осени. Тайга, подступавшая к дому, смотрела мрачно и настороженно. От Енисея тянуло холодной волглой изморосью. Ветер всё чаще подтягивал с севера серые низкие тучи.

 

Едва лишь рассвет заглянул в окна избы, семья Спиридона споро поднялась. Спотыкаясь о баулы и тюки, принялась таскать вещи и складывать в подъехавшую подводу. Мотя ощутила дрожь и болезненное нетерпение во всём теле.

Хлопали двери. Братик плакал. Лаяли собаки.

Ульяна окинула избу прощальным взглядом:

- Ну, с Богом!

Входную дверь подперла толстой жердью – замков на дверях в поселении отродясь ни у кого не было.

 

Хозяин каурой лошади, худой и бородатый, словно леший, равнодушно глядел на суету отъезжающих, изредка позёвывая и поглаживая бороду.

- Усё взяли?

- Всё, братец, трогай!

Мотя, восседавшая на самом верху пирамиды из мешков, вдруг вскрикнула, и не успели родители опомниться, как тут же соскочила на землю.

- Стой, Матрёна, ты куда?

- Я щас, куклу забыла!

- Да где ж твоя кукла?

- На печи осталась.

- Ступай, только быстро!

 

Мотя, рывком открыв входную дверь, словно ураган влетела в избу. И замерла на месте… На печи, свесив ножки, обутые в махонькие лапоточки, сидела старушка. По личику её, сморщенному, как мочёное яблоко, торя дорожку, бежали ручейки слёз. Старушка баюкала на руках Мотину куклу…

Старушка плакала молча, но так горько, так безнадёжно, что Мотя сама чуть было не расплакалась. Открыв рот от удивления, она не знала, что делать и как быть. Старушка словно бы её и не видела, всё качала куклу и качала, всё баюкала и баюкала…

- Мотя-ааа! – послышался с улицы голос матери.

Матрёна обернулась на крик, а когда взглянула на печь, там уже никого не было.

 

Она опрометью бросилась на улицу, споткнувшись о порог, едва не упала.

- Что случилось? – всполошился отец.

- Там! Там! – Мотя никак не могла ответить ничего вразумительного. Отец соскочил с телеги, бросился в избу, обшарил все комнаты, но никого не обнаружил.

Когда Мотя немного успокоилась, она рассказала про старушку, сидящую на печи с куклой.

 

- Эх, горе горькое! – вздохнул Спиридон. – Забыли мы про Домовиху-то. Мать моя сказывала, что на веник надо сажать, да из хаты вместе с собой брать. Тогда удача на новом месте будет, и дорога ладная. Совсем я запамятовал! Дурная это примета.

- И что теперь делать? – с тревогой спросила Ульяна.

- Оставайся, Спиридон, - «леший» посмотрел строго из-под густых бровей. – Не хорошо это – Домовиху обижать. Не будет счастья на новом месте. Верно говорю, не будет

Спиридон совсем растерялся:

- А как же дом? Ведь новые хозяева теперича у дома-то.

- А ты им объясни, всё как есть. Они люди хорошие, войдут в положение.

Спиридон вопросительно поглядел на жену.

Ульяна, ни слова ни говоря, молча слезла с подводы.

 

С этого дня в семье Спиридона всё вернулось на круги своя. Ульяна больше не заводила разговоров о переезде на новое место. Может, потому, что опомнилась в последний момент – «от добра добра не ищут». А может, испугалась, кто его знает?

А подружка Люба, прознав о случившемся, жадничать перестала, дала-таки книжку домой почитать и картинки посмотреть. А на картинках – море, виноград и жаркое южное солнце...