Легенда Арагона

 

Глава II.

(отрывок)

 

…Едва дон Эрнесто во главе своего отряда подъехал к главным воротам, как они с тяжёлым скрипом отворились, и, оказавшись во внутреннем дворе, граф увидел спешащего к нему Тобеньяса. Он был рад снова видеть этого дородного бородатого человека. Широкая борода, щёлочки всегда смеющихся глаз, толстый нос не только не портили его лицо, но напротив, делали его очень милым и необыкновенно добрым.

Дон Эрнесто спрыгнул с коня, и друзья крепко обнялись.

Солнце только что село, а за высокими стенами замка уже давно было темно. Несколько воинов по знаку дона Себастьяна поспешно зажигали факелы по всему двору.

Вслед за Тобеньясом появились слуги и мастеровые. Однако они остались в почтительном отдалении от прибывших и только радостно и немного растерянно улыбались: они услышали, что вернулся сеньор граф, но не знали, в каком он настроении и прежний ли это дон Эрнесто, ведь бывает, что время и несчастья меняют людей, а многие из них помнили, каким мрачным уехал пять лет назад граф де Ла Роса; тогда он ни с кем не попрощался и даже отчуждённо взглянул на поднесённых к нему младенцев, а сейчас...

Сейчас граф был оживлён, громко смеялся и хлопал своего друга по плечу. Потом он обернулся к отряду и сделал знак, что можно спешиться и отдыхать. Воины стали стаскивать с себя тяжёлые латы. Затем они передали коней, также защищённых доспехами (плотной тканью с нашитыми металлическими пластинами), подошедшим конюхам и, наконец, попали в объятия своих родственников.

Дон Эрнесто с улыбкой смотрел на эту радостную встречу. И вдруг он увидел, что прямо к нему направляется мальчик, стоявший впереди всех, которого он поначалу принял за сынишку одного из мастеровых. Поэтому он вздрогнул, когда дон Себастьян шепнул ему:

– Это Рафаэлито, Ваш сын...

У графа на миг перехватило дыханье. Он стал пристально и жадно разглядывать идущего к нему мальчика.

Лицо Рафаэля Эрнесто было очень смуглым, и сейчас, в густом вечернем сумраке, его трудно было как следует разглядеть. Граф хорошо видел только длинные чёрные кудри, которые доставали до плеч мальчика, и ещё заметил, что он одет просто, ничем особенно не отличаясь от окружающих, разве что небольшой кружевной воротничок говорил о том, что это, действительно, маленький сеньор. Мальчик шёл не спеша и уверенно, его голова была горделиво приподнята.

Дон Эрнесто замер, как завороженный, и не знал, что сказать, когда мальчик подошёл. Однако тот заговорил первым.

– Сеньор, это правда, что Вы – мой отец?

Сейчас лицо сына было хорошо освещено факелом, и граф увидел, что у ребёнка ярко-синие глаза, совсем как у Эсперансы...

А Рафаэль Эрнесто, в свою очередь, внимательно разглядывал прибывшего сеньора, о котором дон Себастьян недавно с радостью сказал ему: «Приехал твой отец, Рафаэлито!» От взора мальчика не ускользнули ни кольчуга, надетая поверх рубашки из плотной ткани, ни меч в ножнах, прикреплённых ремнём к поясу, ни стоящие у стены длинное копьё и большой щит, каким можно было бы прикрыться взрослому рыцарю с головы до ног, ни шлем с забралом, который сеньор держал в руке и на металле которого поблёскивали отсветы пламени. И Рафаэль Эрнесто, не обратив внимания на то, что ему не ответили, удовлетворённо сказал:

– Если Вы, и правда, мой отец, то для рыцаря выглядите совсем не плохо. Вы мне нравитесь.

Граф растерянно обернулся к Тобеньясу. Тот незаметно толкнул его в бок, мол, не тушуйтесь, сеньор, то ли ещё услышите!

– Спасибо, Рафаэлито, – наконец, обрёл дар речи дон Эрнесто.

– Сеньор, я бы предпочёл, чтобы Вы называли меня полным именем. Это дядюшке Себасу простительно говорить «Рафаэлито», – он даже иронично скривил губы, – а вообще я Рафаэль Эрнесто. Надеюсь, Вы это знаете?

– О да, Рафаэль Эрнесто! – сказал граф. Он уже пришёл в себя и впервые подумал, что дети – это те же люди, только маленькие, каждый со своим характером и образом мыслей.

– Но, в таком случае, и у меня к Вам, мой друг, есть просьба.

– Да? Какая же? – удивлённо поднял брови мальчик. Ему понравилось, что к нему обращаются, как к взрослому. Он сразу почувствовал расположение к этому незнакомому человеку.

– Не говорите мне «сеньор», ведь я – Ваш отец.

– Как пожелаете! – белозубая улыбка осветила смуглое лицо Рафаэля Эрнесто.

– Обнимитесь же! – не выдержал и почти взмолился Тобеньяс. – Разве так встречаются отец и сын?!

Граф опустился на одно колено и, положив на землю шлем, протянул к сыну обе руки. Тот вдруг засмеялся и, бросившись в его объятия, крепко обвил ручонками шею.

Тобеньяс и все, кто видел эту трогательную сцену, начали утирать слёзы. А Рафаэль Эрнесто тихо спросил:

– Отец, Вы больше не уедете?

– Нет, сынок, я не уеду.

Мальчик вдруг отстранился от него, как будто о чём-то вспомнил, и сказал:

– Отец, позвольте мне сбегать позвать Лету.

– Лету? – не поняв, переспросил граф.

– Сеньор, Рафаэлито так называет свою сестру, Вашу дочь, Алетею Долорес, – пояснил Тобеньяс.

– Разве она не знает?.. – озадаченно посмотрел на друга Ла Роса.

– Наверное, ей уже сказали, – откликнулся Рафаэль Эрнесто. – Дон Себастьян сообщил бабушке Хулии, я слышал, а она сказала, что скажет Лете после вечерней молитвы...

– Да вон они, Рафаэлито, – прервал его вдруг дон Себастьян, указывая куда-то в толпу слуг и мастеровых.

В первую минуту граф де Ла Роса никого не увидел. Но вот люди расступились и пропустили пожилую женщину, которая вела за руку девочку с непокрытыми, очень светлыми волосами...

 

Женщина эта, Хулия Дельгадо, была матерью Эсперансы. Её отец, дед Эсперансы, был мелким рыцарем, идальго, вконец обедневшим. После его гибели на войне немногочисленная семья перешла в крестьянское сословие.

Хулия овдовела очень рано, когда Эсперанса была ещё совсем мала. Но это была сильная и мужественная женщина. Она сама содержала своё довольно большое хозяйство, подаренное её матери одним из ныне покойных графов де Ла Роса, сама запрягала в железный плуг коня и вспахивала участок графского поля, а затем собственный надел. Подросшая Эсперанса помогала матери ухаживать за коровой, овцами и свиньями.

Когда дочь вышла замуж за дона Эрнесто де Ла Роса, Хулия отказалась перейти жить в замок, хотя с радостью навещала молодых, принося с собой полные корзины гостинцев – сладости и печенье.

Болезнь и внезапная смерть дочери подкосили Хулию физически, она стала ходить с трудом, но сила духа её была велика. Она пошла к своему двоюродному брату Хуану Вивесу и сказала, что хочет отдать свой дом и надел его старшему сыну Хосе, который уже был женат и имел пятилетнего малыша, тоже Хосе. Хуан спросил, как она будет жить без своего хозяйства? Хулия ответила, что собирается поселиться в замке рядом с внуками и жить там до самой своей смерти, даже если ей придётся стать служанкой в доме богатого зятя. Брат начал было её отговаривать, но Хулия была непреклонна и заявила, что если Хуан не возьмёт её надел, она отдаст его кому-нибудь другому; и тот согласился.

Дон Эрнесто, оглушённый горем, был равнодушен к происходящему вокруг. Он не помнил, как дал согласие на то, чтобы Хулия Дельгадо ухаживала за его детьми, он даже редко узнавал её при встречах, как, впрочем, не узнавал и других, кроме Тобеньяса.

После отъезда графа Хулия взяла в свои руки управление всем большим хозяйством Ла Роса, и дон Себастьян позволил ей сделать это. Он видел, что властная женщина никогда не станет высокомерной и жестокой: вершина власти не испортит её серьёзной, скромной и деловой натуры. И он не ошибся. Она даже одевалась по-прежнему, по-крестьянски, хотя платье всё же было изготовлено из более тонких и дорогих тканей, но это только потому, что Хулия всегда была на людях, и ей хотелось выглядеть рядом со своими милыми внуками особенно опрятно и красиво. Постороннему

человеку могло показаться, что детьми сеньора занимается добросовестная кормилица, ему и в голову не пришло бы, что эта неулыбчивая крестьянка держит в своих руках всё родовое имение, принадлежащее могущественной и знатной графской фамилии.

У доньи Хулии спрашивали, не пора ли пополнять запас продуктов в подвалах замка, и она давала согласие на то, чтобы управляющий Диего Санчес начинал принимать от крестьян оброк: нелегко было содержать довольно большой отряд воинов-защитников замка, а также слуг, мастеровых и их семьи.

Донья Хулия решала, что следует отвезти в город и обменять на соль и металл; нужно ли делать перетяжку кресел в покоях сеньора по случаю удачного приобретения красного бархата; произвести ли отстрел не в меру расплодившихся зайцев, которые нападали на крестьянские огороды и пожирали овощи; взять ли обязательный по закону выкуп с родителей девушки, выходившей замуж за крестьянина из соседнего поместья. И если да, то в каком размере.

На одно она давала согласие, другое запрещала, и каждый раз дон Себастьян находил решение доньи Хулии мудрым и справедливым или же предусмотрительным и экономным. Эта необыкновенная женщина никогда не спрашивала его мнения. Она словно жила сама по себе, в стороне ото всех, общаясь с людьми только в случае необходимости.

Иногда донья Хулия подолгу сидела одна в дальней беседке сада, густо увитой плющом и окружённой кустами чайных роз. Отсюда был виден большой камень, поставленный на могиле Эсперансы. Однако к самой могиле за все пять лет, проведённые ею в замке, она так и не подошла, но каждый день посылала к ней служанку – положить свежий букет роз.

И лишь небольшая деревянная скульптура Девы Марии в тесной комнатке без окон видела по ночам слёзы этой сильной женщины, горячо молившей о том, чтобы небесная защитница вернула сердце и разум мужу её дочери, покинувшему своих детей.

Внуков донья Хулия любила до самозабвения, но, внешне сдержанная, была к ним требовательна и строга. А чуткие души детей ощущали теплоту её большого доброго сердца и платили бабушке Хулии такой же преданной любовью.

Узнав от Тобеньяса о неожиданном возвращении графа, донья Хулия вдруг испугалась. Что если её молитвы не дошли до Пресвятой Девы, и душой зятя по-прежнему владеет дьявол? Что если он установит в замке другие порядки и захочет разлучить её с Рафаэлем Эрнесто и Алетеей Долорес?.. Трясущимися губами она с трудом ответила дону Себастьяну, что сейчас поведёт на вечернюю молитву графиню, а потом спустится вместе с нею во двор.

Наклонённый лик Девы Марии с милой, покорной улыбкой успокоил донью Хулию. Сердце подсказало ей, что в замок Ла Роса, наконец, пришла радость, и ей не нужно опасаться за свою судьбу и судьбу внуков.

Девочке она сказала:

– Лолита, только что приехал твой отец. Давай помолимся за то, чтобы этот добрый человек теперь всегда был с нами.

После молитвы, взяв оробевшую Алетею Долорес за руку, она твёрдой походкой вышла из часовни.

 

Граф отпустил из объятий Рафаэля Эрнесто и поднялся с колена. В эту минуту он не видел своей дочери, он смотрел лишь на одетую по-крестьянски женщину со строгим спокойным лицом.

– Донья Хулия воспитывает Ваших детей, сеньор, с тех пор, как Вы уехали... – услышал граф негромкие слова друга.

И вот мать Эсперансы стояла перед ним и испытующе смотрела в его лицо. Из-под чёрной шали выбилась прядь седых волос, губы были плотно и скорбно сжаты...

Дон Эрнесто взял её руку и поцеловал, а потом вдруг упал, как подкошенный, на оба колена и припал губами к краю её платья.

Донья Хулия осторожно и ласково провела рукой по его жёстким волосам и сказала по-матерински просто:

– Встань, сынок. То, что было, забудется, а то, что будет... в том помогут Господь и Пресвятая Дева.

Дон Эрнесто повиновался. Он с трудом справился с волнением и тихо проговорил:

– Madre...Простите меня.

В ответ донья Хулия впервые за долгое время улыбнулась и, ласково глядя на высокого графа снизу вверх, сказала:

– Ты уже прощён Господом. Он не отвернулся от тебя, и это главное.

– Спасибо, madre! Спасибо Вам за всё! – и граф тоже улыбнулся.

Потом он горячо обнял потянувшуюся к нему дочку.

Немного отстранив хрупкое семилетнее создание, граф уже весело сказал:

– Дайте-ка, посмотрю на Вас, донья Алетея Долорес. Вы такая же смелая, как и Ваш брат? – и он метнул смеющийся взгляд в сторону Рафаэля Эрнесто, который в эту минуту пытался примерить его боевой шлем.

Девочка, застыдившись, опустила тёмные глазки, почти прикрыв их длинными густыми ресницами. Её белокурые волосы немного растрепались, и в свете факелов казалось, будто вокруг головы сияет небесный ореол. Восхищённый, граф не мог отвести взгляд от этого чудесного ангела.

– Я сразу узнала Вас, отец, – сказала вдруг Алетея Долорес и снова подняла к нему лицо. – Я каждый день смотрю на Ваш большой портрет в верхнем зале. У Вас такие же коричневые глаза, как на портрете, и длинные волосы, и нос прямой. Только там Вы без бороды, такой молодой и красивый! Она Вам не идёт, отец.

– Правда? – граф растерянно схватился за подбородок, а Тобеньяс вдруг громко и раскатисто захохотал.

Бесхитростные слова, произнесённые маленькой графиней, будто сняли незримое напряжение со всех близких людей. Засмеялся и граф, и донья Хулия, и сама виновница этого веселья, счастливо обнимавшая отца, которого так любила и так ждала... И только Рафаэль Эрнесто, сосредоточенно сопя, вынимал из ножен только что снятое графом боевое оружие, и было непонятно, как такой маленький мальчик вообще смог поднять большой меч…