Рассказать, значит? Что ж, попробую... но Пожалуй, мне было бы легче это сделать, обещай ты представить себе, как в огромной толпе — от одного зеваки к другому — будто глухие хлопки (поочерёдно издаваемые дверьми вагона электрички, со всего маху ворвавшейся в длинный узкий тоннель) побежал шёпот, смысл пересказа которого, расширял зрачки мгновенно, — всем его услышавшим, придавая вытянутым выражениям их лиц пугающую схожесть, а едва уловимому проблеску тоски по навсегда покинувшей осмысленности в безумно радостных взглядах их — не крайнюю озабоченность, порождённую невозможностью немедля свалить ошеломившую их новость в чьи-нибудь поспешно разысканные уши, а... Нет! Нет! Нет же! 2¹ эти двое. зеваки Вязкое, гадкое воображение их, погружалось глубже — ближе к чувству освобождения в экстазе инфернального блаженства, чтобы вплотную прижаться к беззаветно-лютой ненависти, силу воздействия которой, на меня тогда, как на ритуальную куклу (чью спину истыкали указующими перстами в своём обряде осуждения) — я уверенно (сейчас уже, по прошествии бездны времени) могу называть не человеческой, а колдовской, скорее, — как силу отчаянного порыва ненависти в мести изощрённой, не знающей берегов, и присущей разве что, какому-нибудь взашей вытолканному со двора шуту, осмелившемуся укорить гнусным полунамёком — песенкой о непорочной любви, возможно, — свою королеву. И всё это в присутствии её фаворитов — безнаказанно, на его (шута) взгляд, обменявшихся недвусмысленными знаками внимания с нею. |