Что хочет автор. Литературные конкурсы

Бабушка права, конечно. Она не любит вспоминать о том времени, но Оля знает: в войну и картофельные очистки почитались за лакомство. И хлеба не хватало. Сейчас и хлеба вдоволь, и мяса, только яичницу все равно не хочется. И почему взрослые все время заставляют есть по утрам? Не хочется ведь. Вот ни капельки!

— В школе поем, — Оля отодвигает тарелку.

— Ну-ка, быстро ешь!

С бабушкой спорить — себе дороже. Оля неохотно отковыривает и проглатывает пару кусков.

— Не хочу, она мне в горло не лезет. Дай молока.

— Еще чего удумала! Молоко холодное, с ледника. Хочешь, чтобы горло заболело?

— Не могу я эту яичницу есть.

— Чаю хоть попей.

Оля придвигает к себе чашку и от души кладет туда три ложки сахара. Чашка белая с золотым истершимся ободком и белыми же крапинками и такая тонкая, что кажется прозрачной. Бабушка говорит, что это настоящий кузнецовский фарфор. Чашка старая, еще с тех времен, о которых бабушка не любит вспоминать еще больше, чем о войне. Но этими чашками бабушка отчего-то дорожит, хотя вообще не любит всякое старье, как она выражается. Вот буквально на прошлой неделе, безо всякого, казалось бы, сожаления она отдала Оле на металлолом кучу всякой старой утвари — пришлось звать подружек в помощь, чтобы все это унести. Зато их отряд занял первое место по школе!

Вообще у них много всякого от тех времен. По правде говоря, почти все. В большой комнате — тяжелые бархатные гардины цвета бутылочного стекла с золотой бахромой, за которыми они с Котькой любят прятаться, когда играют. Еще там стоит у окна плетеное кресло, в котором бабушка любит читать или вязать салфетки. И швейная машинка «Зингер», и старинное зеркало со стершейся местами амальгамой в массивной резной деревянной раме красного дерева, и темный тяжелый комод, верхний ящик которого бабушка запирает на ключ, потому что хранит там конфеты. Конфетами она угощает по выходным. А еще старое пианино в углу. Только это не пианино вовсе, а клавесин, у него клавиши наоборот: не бело-черные, а черно-белые. На нем они с Котькой тоже любят играть, но бабушка ругается, чтобы они не расстраивали инструмент, потому что он и так расстроен.

— У тебя чай уже остыл, а ты все в одну точку смотришь! Вольно же. Хлеба хоть с маслом съешь.

Оля намазывает кусок черного хлеба толстым слоем сливочного масла и нехотя откусывает, запивая остывшим чаем. Что горячий, что холодный — все равно гадость. То ли дело молоко! Бабушка порой ворчит, что нынче и чаю приличного не найдешь. Оле непонятно: чай как чай, какой ей еще приличный надо?

Чай хранится в большой, местами поржавевшей жестяной коробке с румяной тетенькой в широкополой шляпе и длинном платье, как на фотографиях бабушкиной молодости. На коробке смешная надпись: «Чай наилучшаго качества». Елена Васильевна за это «наилучшаго» сразу бы двойку поставила. Коробка стоит в старом буфете орехового дерева. Когда открываешь верхние дверцы с сияющими стеклянными окошками (их по субботам приходиться натирать с противно пахнущим нашатырем, который приносит с работы мама), внутри оказывается куча маленьких выдвижных ящичков. Кажется, что там лежит что-то секретное, но на самом деле — ничего интересного. Лавровый лист, черный перец горошком, сухие палочки гвоздики, бумажные пакетики с похожим на сахар белым пахучим порошком. Только это не сахар, это ванилин.

По праздникам, когда бабушка печет пироги, она роется в этих ящичках и часто сетует, дескать, и специй теперь никаких не достать. Она называет диковинные слова: кардамон, шафран, корица, марципан, цукаты. Оля не знает, что это, но любит разносящийся по дому аромат свежей сдобы. Жаль все же, что пироги пекут только по праздникам.

«Когда горнист играет сбор, не нужно тратить слов!» — слышит Оля из комнаты. Она быстро дожевывает хлеб, запивает остатками совсем уже холодного чая (иначе бабушка из-за стола не выпустит) и вскакивает с места.

— Бабуль, утюг где?

— Знамо где, на печи, бери скорее, покуда угли не простыли.

Оле нравится бабушкина старинная речь, хотя и кажется немного странной. В школе их учат говорить по-другому.

Оля любит гладить, слушая «Пионерскую зорьку». Школьный фартук, пионерский галстук, воротничок и манжеты непременно должны быть свежими и выглаженными. Гладить приходится с утра, перед школой, пока топят печь — оттуда берут угли для утюга. Делать это надо быстро, чтобы не пришлось менять угли. Утюг тяжелый и очень горячий, но Оля привыкла. У одной из ее подружек есть современный электрический утюг. Оля с мамой тоже о таком мечтают, но их продают только в больших городах.

Алый шелк галстука расправляется под утюгом. За окном вовсю сияет солнце. С сосулек на крыше падает капель.

«Пионерская зорька, — говорят по радио. — Двенадцатое апреля, среда».

* * *

— Белая Ферина, черный Семён снова готовят детей миллион! — доносится вслед.

«Вот дуры», — думает Серега, заворачивая за угол.

Далась ему эта Ферина, она ж вообще чокнутая. Все время пристает. Наверно, сама эту дразнилку и придумала. А эти дуры и повторяют.

Ну распустил он авоську у Нинки — так ему было интересно, из чего она сделана, он же не знал, что так получится. А то, что Гальке таракана по парте пустил — так весело же было. Пацаны все смеялись! Эка невидаль — таракан. Галька сама виновата, что раскричалась. Не визжала бы, никто бы и не смеялся.

Странный народ эти девчонки. Как обзываться и дразниться, так первые. А как отвечать за это — сразу крик и слезы. Одним словом — дуры.

Эх, жаль весна уже, в ботинках скорости не набрать, тормозят. А будь он сейчас в валенках, как прокатился бы по крашеному полу, как шмыгнул бы в класс за поворотом — попробуй, догони…

Путь ему перерезала компания первоклашек, прыгавших на скакалке. Можно бы их растолкать, конечно, но как-то несолидно. Они мелкие совсем, а он уже в четвертом. Серега свернул на лестницу. Теперь — вверх через три ступеньки. Как удачно, что дежурных нет. Серега на всякий случай сунул руку в карман — пионерский галстук был надежно смят в его глубине. Сейчас можно запрыгнуть в класс, который прямо перед лестницей, и переждать до конца перемены, там его никто не найдет.

Не то чтобы Серега боялся девчонок, ему сдачи дать — раз плюнуть. И подумаешь, что их пятеро, а он — один. Но только Елена Васильевна все на него свалит, потом к директору вызовут, мать с отцом в школу пригласят. А еще хуже — из пионеров выгонят. Надо оно ему? Серега дернул на себя дверь класса, но та не поддалась.

По лестнице с диким топотом неслись Нинка с Галькой, и Олька, и Людка, и эта ненормальная Ферина. Со стороны туалетов важно шли дежурные. Дверь соседнего кабинета оказалась открыта — он был пуст, в настежь распахнутые на время перемены окна врывался солнечный ветер весны и свободы.

Серега высунулся в окно. Пахнуло тающим снегом и прелыми опилками, огромной кучей сваленными под окнами. Он вскочил на подоконник и наконец сделал то, о чем мечтал уже неделю: с тех пор, как этот самый опилок привезли.

* * *

— Семенов, можешь ты, наконец, сказать, зачем было прыгать со второго этажа?

Древесная стружка щекотала шею за воротником и так до конца и не отчистилась с вельветовой коричневой куртки в мелкий рубчик. Серега упорно молчал. А что тут скажешь? Вроде и дуры эти ни при чем, просто так получилось. Он ведь давно хотел проверить опилок на мягкость. В снег все ж приятнее прыгать: и мягче, и стружка за шиворот не забивается.

Елена Васильевна вздохнула.

— Сережа, ты хоть понимаешь, что мог разбиться или сломать себе что-нибудь? — сказала она уже мягче.

— Так не разбился же.

— Садись на место. Завтра придешь с мамой. И галстук надень.

Внутри отлегло. От родителей влетит, конечно, но из пионеров точно не выгонят.

— А вам я, кажется, ясно сказала, что на улицу в перемену мы гулять раздетыми не ходим, — обратилась Елена Васильевна к остальному классу.

Губы ее, накрашенные ярко-красной помадой, превратились в тонкую ниточку, а темно-серые глаза сделались едва ли не черными. Класс сжался и сидел тихо, как мышки.

— От вас, девочки, я такого не ожидала. Замечание в дневник — каждой. И завтра чтобы принесли подписи родителей.

Серега внутренне возликовал. Все-таки есть на свете справедливость! Он поймал злой взгляд Гальки. Ну и пусть злится! Сама виновата!

— Открывайте тетради. Напоминаю, сегодня двенадцатое апреля. Классная работа.

Галька как будто нечаянно толкнула Серегу локтем, отчего на странице расплылось фиолетовое пятно. Серега вырвал лист, смял его в комок и сунул в парту, пока никто не видит.

— С новой строчки пишем: Юрий Алексеевич Гагарин. Запомните это имя, дети. Сегодня произошло великое событие! Наша страна запустила первого человека в космос! Полет прошел успешно! Первый в мире космонавт — наш с вами соотечественник, гражданин СССР Юрий Алексеевич Гагарин!

* * *

— Ну что, д-д-давай еще раз?

От холода у Котьки зуб на зуб не попадал. Штаны покрылись комковатым слоем наледи и противно холодили ноги сквозь сырые чулки.

— Д-д-давай, — Валька с покрасневшим сопливым носом выглядел не лучше.

— Д-десссять, д-деввять, в-восемь, с-семмь, ш-шесссть, п-пять, ч-чет-тырре, т-т-три, д-д-дв-ва, од-д-дин… Пуск! — крикнули они хором и сиганули с крыши сарая прямо в сугроб.

Прыгать в плотный, слежавшийся апрельский снег было удовольствием так себе. За миллисекунды полета невесомость ощутить не удавалось, несмотря на неоднократные попытки.

Котька зарылся с головой в проторенную многочисленными прыжками снежную яму и задержал дыхание, приготовившись считать до ста. Пока что его личный рекорд был пятьдесят восемь — на семь секунд больше, чем у Вальки.

— Котька! Котька, ты где?

Котька не отзывался. Вот еще, проигрывать только из-за того, что зовут ужинать!

— Котька, пошли есть, папа с рейса вернулся!

— Когда? — резко выдохнул Котька и вынырнул из сугроба. В этот раз счет оборвался на двадцати семи.

— Только что, — Оля с важным и довольным видом разглядывала новенькие желтые ботинки, которых Котька у нее прежде не видел.

— Проиграл, проиграл! Шестьдесят пять против пятидесяти восьми!!! — закричал довольный Валька, утирая нос рукавом пальто и вытряхивая снег из ушанки.

— Вы почему такие мокрые? — спросила Оля, до ужаса подражая сварливым интонациям мамы и бабушки. Подумаешь, всего на два года старше, а строит из себя взрослую!

— Так это… Мы тут в космонавты тренируемся... — растерянно ответил Валька чуть севшим голосом. Он Оли немного побаивался.

— Ты что, не знаешь?! — завопил Котька. — Сегодня же первого человека в космос запустили! Юрий Алексеевич Гагарин, нам в школе рассказывали!

— Вот еще! Конечно знаю! — важно ответила Оля, задрав нос. — Только тебе от бабушки все равно влетит… — Оля все разглядывала и разглядывала свои ботиночки. — Она же говорила не прыгать в снег и ноги не мочить.

— Много ты понимаешь! В космосе еще холоднее!

— К тому же, безвоздушное пространство! — осмелел Валька.

— А тебя вообще не спрашивали, мелкий, — ответила Оля и показала ему язык.

— Сама дура! — обиделся Валька. — Бывай, Котька! — он снова залез на крышу сарая и спрыгнул на свою сторону двора.

— Из-за тебя я проиграл, — зло пробубнил Котька. Он терпеть не мог, когда Оля важничала.

— Но ты же можешь еще потренироваться? — с надеждой в голосе спросила Оля.

— Да, наверное… — неуверенно кивнул Котька. — А папа откуда приехал?

— Из Верхоледки.

— У, далеко! Это он привез? — Котька ткнул пальцем в Олины ботинки.

— Ага.

— А мне привез что-нибудь?

— Дома увидишь.