- Ты что? Плечевая? – был первый вопрос, когда она добежала до каби-ны здоровенного дальнобоя (рефрижератора, перевозящего грузы из города в го-род) и, прыгнув на ступеньку, заглянула внутрь.

Того, кто задал этот вопрос, она не разглядела. Она даже не поняла этого терми-на «плечевая». Но по звуку, по интонации почувствовала, что это не о ней. И замота-ла головой так, что длинные волосы хлестанули по лицу.

- Садись, - сжалился водитель, не дождавшись более членораздельного ответа.

Она замешкалась. Его вопрос предполагал некоторые намерения, но слишком холодный был вечер на трассе, слишком пронизывающий ветер по контрасту с уют-ной кабиной и запахом бутербродов откуда-то из сумки небрежно брошенной на со-седнее с водителем сидение. И она села, перебросив назад чужие вещи, куда-то за шторки, туда, где обычно спал напарник водителя. Но сейчас это место пустовало.

Хлопнула тяжелая дверь. И вперед. Мимо еще мелькающих в сумерках дереву-шек, полян, речек и бесконечных деревьев. Вниз – с горки, вверх – на горку.

- Так и доедем до Торжка…

Она уловила, наконец-то, что водитель давно уже что-то рассказывает. И улови-ла она это как раз во время, потому что дальше он задал вопрос, не ответить на кото-рый было просто не вежливо.

- Зовут-то тебя как?

- Мариша, - ответила она.

И сама удивилась звуку собственного голоса. Он был охрипший, дрожащий. «Чего я боюсь?» – подумала она. Вот уж дернула ее нелегкая на ночную трассу Мо-сква – Питер.

Она вспомнила свои лихорадочные метания по городу в последние дни. От те-лефона к бессмысленным поездкам в метро. Она двигалась все время хаотично без цели и направления. Может быть, только поездки на работу еще имели какой-то смысл. Но на работе она ставила стулья где-то между бесконечными стеллажами книг и засыпала. Девчонки ее не беспокоили, будто сговорившись, подменяли на выдаче книг, прятали от начальства. А она отсыпалась за все бесконечные бессонные ночи.

И вот в пятницу, когда даже заведующая библиотекой, что-то почувствовав, ска-зала: «Возьми парочку дней отгулов». Она не выдержала. Она кивнула головой в знак благодарности и побежала в раздевалку. Здесь она привалилось спиной к шкаф-чикам и зарыдала.

Рыдала она минут десять, пока в раздевалке не появилась Наталья.

«Сука, - подумала Мариша, - приперлась, -глядя на Наталью, которая перемеща-лась по раздевалке, плавно двигая бедрами.

Марише совсем не хотелось, чтобы Наталья видела ее слезы, и она быстро успо-коилась.

- Тебе презервативы нужны? – спросила Наталья.

Мариша замерла. Еще ни разу она не была удостоена хоть словом от этой нама-леванной куклы, только кивком, иногда.

- Нет, - отрезала Мариша.

- Уже доктор? – поинтересовалась Наталья, показывая на живот.

Золотое это было время для Натальи, тогда все аптеки были заполнены только изделием номер два, годным разве только для надувания шариков и герметичного сохранения продуктов. И Наталья продавала импортные презервативы, контрацеп-цию не за очень большие деньги, но подрабатывала немного к семидесяти рублевой ставке библиотекаря, а в случае беременности, помогала с врачами.

- Извини, колес не держим, - сказала Наталья насмешливо.

- Давай, - ответила Мариша, - Презервативы.

И Наталья извлекла из своей черной до упомрочения изящной сумочки малень-кий яркий бумажный пакетик, в котором было три штуки, сунула его в руку Мари-ше.

- А деньги? – спросила Мариша.

- Пользуйся, - она хотела добавить «моей добротой», потом оборвала себя, махнула рукой и быстро ушла.

Мариша посмотрела на яркую обертку, запихнула в карман куртки.

Что-то надо было менять. Что-то надо было сделать. Это «что-то надо» на секун-ду повисло в воздухе, и было сметено другим словом, наполнившем ее Маришино существование ужасом. Следующее слово, которое возникло, было «иначе».

Иначе что? Иначе, она не выдержит этих бессонных ночей, ожидания телефон-ного звонка, вздрагивания от каждого шороха. Иначе, ей станет мало того элениума, который она вытаскивает тайком из бабушкиной тумбочки.

Мариша испугалась дальше разглядывать это иначе.

Вот поэтому, после работы она и оставила для матери на кухонном столе эту за-писку: «Я вернусь в понедельник», поэтому и оказалась на ночной трассе.

Всего-то на всего из-за одного слова: «Иначе».

- Меня Витя-Витек зовут, - прервал Маришкины раздумья водитель дальнобоя. Он закурил.

- А что такое «плечевая»? - невпопад спросила Мариша.

Витек хохотнул. Он даже с подозрением глянул на попутчицу, не издевается ли она. Но нет, спрашивала серьезно. Витек даже присвистнул.

- Да, бывает, - он не отвечал ей. Он говорил сам с собой, - Бывает и хо-рошие, чистенькие попадаются на трассе, - потом он будто вспомнил о пасса-жирке, - Они, знаешь, что творят. Что хочешь. Как хочешь, в любых позах. За бу-терброд, за ночевку. Ты точно не плечевая? – спросил еще раз Витек с каким-то сожалением, - впрочем, от них и заразу легко подхватить, - успокоил он сам себя.

Мариша пошарила у себя в кармане куртки. Там, рядом с аккуратненьким паке-тиком презервативов, лежал перочинный нож. Обычный нож, ничего в нем не было особенного, кроме длинного лезвия. Ей говорили, что оно может достать до сердца. Главное – не вытаскивать его раньше времени. Только в последний момент, иначе… Опять это слово. Но, как ни странно, сейчас от него уже не веет таким ужасом и бе-зысходностью.

Витек как-то успокоился. Вся ночь впереди. Стал рассказывать что-то о своих женах в каждом городе, о бесконечных трассах, о том, что его напарник в Москве заболел, и теперь лежит где-то в больнице с аппендицитом.

Вообще-то, обычная дорожная болтовня, когда рассказчик даже не вспоминает о слушателе, а упивается тем, что хоть кто-то есть рядом.

Маришу странно захватило это ощущение присутствия рядом человека, который не посягает на ее одиночество, мелькание за окном редких огоньков, запах бутер-бродов. От всего этого стало клонить в сон.

Витек заметил это, и предложил ей прилечь на место сменщика, за сидения. Ей так захотелось заснуть. И Витек предложил это из сочувствия.

Но вдруг Мариша поняла, что машина может остановиться в любой момент, и тогда она, Мариша, не успеет добраться до заветного ножичка.

Она замотала головой.

- Куда ты едешь-то? – спросил Витек.

Ах, если б Мариша знала. Но, раз спрашивают, ври, во спасение.

- В Новгород, - первое, что пришло в голову.

- Зачем? – искренне удивился Витек, - К родным?

- Нет, посмотреть. Я – историк, пишу о Новгороде, но ни разу там не была, - уже во всю разошлась Мариша.

Витек покачал головой. «Она совсем дура? Чего врет?» – подумал, а точнее по-чувствовал он. Вранья он не любил. Похожа она на дуру? На кого она похожа? Ви-тек бросил косой взгляд на пассажирку. «Что-то у девчонки случилось?» – вдруг по-нял он. И эта мысль как-то неприятно пронзила его. Она похожа была на воробушка – маленькая, хрупкая. «Вот, так бы прижать к себе, обогреть. Защитить,» – Витек от-крыл окно и сплюнул, чего обычно не делал. Так его задели эти «нежные» мысли. «Баба, как баба – дура…» – оборвал он сам себя.

- Или случилось чего? – прервал он ее поток слов об историческом зна-чении города Новгорода.

Она растерялась, замолчала.

Он смотрел на дорогу, и вдруг услышал всхлип.

Она ревела. Она ревела, закрыв лицо руками. Из-за своей несчастной жизни. Из-за того, что отец, наверное, опять пьян. Из-за того, что вчера он опять избил мать. Из-за того, что она не поступила в институт, и теперь таскает эти кипы книг, тяже-ленные пыльные, счастливым обладателям студенческих билетов. А они смотрят на нее с презрением и униженно просят дать на ночь книжечку, которую запрещено выносить из читального зала.

И ревела из-за того, что не знала, кто такой Борхес-Маркес и Франсуа Вийон. А, тот, самый важный человек в ее жизни знал. И он был счастливым обладателем сту-денческого билета. И он сказал ей, протягивая книгу Борхеса: «Недаром моя мать была царицей, я не могу смешаться с чернью…». И она убежала, бросив книгу.

И он не звонил. И ей, казалось, что все теперь кончено. И ехала она в Питер по ночной трассе, потому что все кончено. И холодный ночной ветерок, который про-рывался в приоткрытое окно, подтверждал, что все кончено.

- Бросил что ли тебя? – спросил Витек.

Она с удивлением посмотрела на этого работягу с грубым лицом и соломой вме-сто волос.

- Ты не тушуйся, воробей. И стоит ли он того, чтоб ночью, да, по трас-се? Деньги-то есть? – спросил он.

Она отрицательно мотнула головой.

- Доедем до Питера. Я тебя на поезд посажу. К мамке поедешь, продол-жал он, - а пока на стоянке заночуем.

Последняя фраза неприятно кольнула ее. И рука опять потянулась к перочинно-му ножику.

Они остановились на пустой стоянке.

- Ложись, - сказал Витек, опять предлагая ей место сменщика. А сам вышел размяться, покурить. Когда он вернулся, то увидел, что она даже не поше-велилась.

- Ложись, - Витек начинал злиться.

Мариша распахнула дверь и выпрыгнула из машины. И быстро-быстро пошла прочь.

- Куда ты, дура? Ночь же, - Витек уже просил, - Да, разве можно одной, ночью? – прошептал он, - Обидят же.

Он почти побежал за ней. Схватил за плечо.

- Дура, пойдем в машину. Сейчас ребята приедут. Я у них устроюсь. Не трону. Не бойся.

Ей так хотелось поверить ему. И рука, которая лежала у нее на плече вдруг пока-залась ей теплой, домашней.

- Пойдем, - и Витек уже притянул ее к себе.

Она вырвалась и побежала вдоль трассы.

Сзади показались огни. Дальнобой. Она махнула рукой. Запрыгнула в кабину.

- До кемпинга.

Водитель понимающе кивнул.

- С женихом, что ли поругалась? Ну, и дура. Одна, по трассе, ночью. Хорошо, что я остановился. А то и обидеть могут, - пробасил водитель.

И машина помчалась. Свежий ветерок дул в приоткрытое окно. Мариша поежи-лась от холодного воздуха. На этот раз пронесло. Она почувствовала себя почти сча-стливой.

«Что для счастья надо? – пронеслось в голове. – Тепло, ветер, дорога».

Быстро-быстро ехала машина.

«Какой русский не любит быстрой езды?» – почему-то вспомнился Гоголь.

Прочь, прочь быстро-быстро от университета, дома, счастливых обладателей студенческих билетов, от Витька. Быстрее, еще быстрее.

- А хочешь, до Торжка довезу? Там гостиница! Во! И жратва! У меня ночная трасса. Домчим, мигом. – Он скорчил какую-то рожу. – Скучно одному. Неуютно.

Мариша рассмеялась:

- Нет, до кемпинга. И быстро.

- Какой русский не любит быстрой езды? – хохотнул водитель.

Через четверть часа она уже стояла перед железными воротами, и кемпинг манил ее теплыми огоньками.

- Спасибо.

Водитель протянул ей бутерброд.

- На трассе и хорошие люди попадаются, - он махнул ей рукой. И даль-нобой громко взревел и помчался прочь.

Спать. И завтра домой. Мариша вспомнила записку: «Я вернусь…», обязательно, иначе… Она недодумала, снова наткнувшись на это слово, и направилась к теплым огонькам кемпинга.

Но кемпинг обманул ее ожидания. Не было в нем того тепла, которое померещи-лось ей.

Заспанный дяденька буркнул, что мест нет, и лучше ей убираться туда, откуда она явилась.

Мариша села на стул и поняла, что уйти снова в ночь, снова встретить Витька, она не может. И заснула прямо на стуле.

Часов в шесть дяденька разбудил ее. Он, оказывается, спал здесь же на раскла-душке. Потряс ночную гостью за плечо.

- Дочка, поспи часок. Я по территории пройдусь.

И почти силком уложил сонную Маришку на свое место.

Подушка! Что за чудное слово! Еще теплая, полная чужих снов. Дремотная по-душка. И Мариша снова заснула. Через час дяденька разбудил ее.

- Пора тебе, дочка. А то неравен час начальство.

Маришка потянулась, кивнула. Она удивительно хорошо выспалась. Спала так, как, наверное, только в детстве. И снилось ей синее небо и быстрые белые облака.

Утренняя трасса сильно отличалась от ночной. Мариша не думала об этом, но чувствовала, что трасса просыпается, что она уже не опасна и легкой шелковой лен-той тянется от горизонта к горизонту.

Мариша поеживалась от прохлады. Но даже радовалась. Холодок бодрил. Она съела бутерброд, подаренный вчерашним басовитым водителем. И ей захотелось кофе.

И тут, как по волшебству, из утренней дымки опять явился дальнобой – Ноев ковчег – спасение ее из утреннего тумана, зыбкости и уже понемногу начинавшего просыпаться одиночества.

Надо сказать, у Маришкиного одиночества странный характер. Оно всегда про-сыпается позже, оставляя Марише несколько счастливых утренних минут, напол-ненных радостью и ощущением полноты жизни. Потом оно просыпается и начинает вставать во весь рост, наполняя собой все Маришкино существо, лишая ее возмож-ности сопротивляться пустоте и тоске. Особенно сильным одиночество становилось вечером и ночью…

Но сейчас Ноев ковчег – дальнобой – наполненный жизнью и запахом горячего кофе из термоса. Того кофе, который пила Маришка из железной крышки, обжигая губы, и рассказывая веселому водителю, что она поругалась с женихом, что ночью выскочила из его машины и ночевала в кемпинге. И едет теперь в Новгород к род-ным, у которых хочет занять денег, чтобы вернуться домой.

То ли ее утреннее вранье было таким вдохновенным, то ли водитель – Сергей наслаждался возможностью просто прокатиться с кем-то в компании, что он сочув-ствовал ей там, где это было надо, смеялся, утешал. Он рассказывал про свою чуд-ную Галюсю – невесту, божился, что не обидит ее никогда в жизни.

Маришке даже жалко стало, что так быстро доехали они до поворота на Новго-род.

Сергей отправился дальше, в Питер, к милой Галюсе.

После поворота останавливались только частники – злобный народец, крутя-щийся по своим делам. Они требовали денег, получив отказ, хлопали дверьми и ма-терно ругались.

«Эх, Вы, - думала Мариша, - не ощущаете Вы из-за своей приземленности странного чувства тепла, оттого, что кто-то просто едет с Вами рядом, разговарива-ет, прогоняет одиночество, наполняет жизнь новым смыслом».

Она вспомнила ночного басовитого водителя: «Какой русский не любит быстрой езды? – Вот бы сейчас быстро-быстро в Новгород».

И зачем-то понадобился ей этот Новгород? Какой в этом смысл? Вроде бы ника-кого. Но ей казалось, что был. Что там, именно в Новгороде, откроется какая-то дверь в другую жизнь, такую, где все иначе.

Мариша ощущала себя удивительно легкой, даже бесплотной.

Вот захочет она, сделает шаг и окажется в любой точке мира. Стоило ей это по-чувствовать, как рядом остановился белый «Жигуленок».

- В Новгород?

- Угу.

- Поехали.

- Фрески смотреть? Софию?

- Угу.

Откуда он узнал, этот странный водитель?

- Завтракала?

- Не-а.

- На, заправься, - Он протянул ей хлеб с котлетой, - Да, не стесняйся ты. Сейчас мигом домчим, и пойдешь в Софию. Я уж который раз еду, все нарадо-ваться не могу. Красота. Да, и дорога сама. Тоже красота. Мчишь быстро-быстро и уже в Новгороде. Какой русский не любит быстрой езды?

- Какой русский? – рассмеялась Мариша.

- Какой русский не любит, - уточнил водитель и тоже засмеялся, под-мигнул.

- Все-таки, пусть будет «быстрой езды», - смутилась Мариша.

- Пусть будет. Гоголь тоже, наверное, поэтому и добавил, что смущение появилось, - высказался водитель, увидев, как покраснела пассажирка.

Легки дорожные встречи и расставания. Только, казалось, что вот расскажешь о себе все случайному человеку, что нет никого ближе и дороже на свете. Но хлоп-нешь дверью, махнешь рукой. Машина мигнет фарами напоследок и исчезнет. И этот человек больше уже никогда не появится в твоей жизни. Исчезнет, оставив тебе частицу тепла и своих тайн, но, забыв назвать имя.

Новгородская София не произвела на Маришу впечатления. Вся она была в строительных лесах, между колоннами шлялось множество неприкаянных туристов и экскурсоводов.

Немного порадовали деревянные домики – Музей деревянного зодчества, как Мариша назвала его про себя. Вспомнился сразу таинственный град Китеж – царство незримое, наполненное запахом дерева, сена, молока…

Она бы бродила по городу до темноты, не зная, где остановиться, если бы не встретила Андрюшу – художника.

Видела ли она самую поразительную вещь в Новгороде? – интересовался он.

Нет, конечно, Мариша не видела.

И тогда Андрюша повел ее по длинной дороге, куда-то в сторону от основных достопримечательностей, к старой церкви.

Церковь была заброшенным складом и казалась почерневшей и покосившейся.

Мариша сразу почувствовала свое родство с ней. Чем-то они походили друг на друга – церковь и Мариша, Мариша и церковь.

Андрюша наблюдал за Маришей, прищурив глаз, внимательно, будто собирался рисовать.

Вдруг солнце оказалось точно над крышей церкви. И вся она преобразилась: за-блистала, очистилась, выпрямилась. Свет наполнил ее. Все это продолжалось какую-то секунду. И тут же облако, тяжелое, серое, закрыло солнце и чудо исчезло.

Мариша застыла. И зрелище этого светящегося храма еще стояло у нее перед глазами.

А Андрюша быстро-быстро что-то чиркал на альбомном листе.

- Что это?

- Ты, - ответил Андрюша, протягивая ей рисунок. – Или не ты? – уди-вился он.

Секунду назад, он же помнил, видел, Мариша была другой. Будто что-то горело у нее внутри, освещая лицо. Теперь она опять как-то потемнела, съежилась.

- Тогда я напишу: «Не Маришке от Андрюшки», - сказал он, подписы-вая лист.

Она аккуратно спрятала рисунок в сумку.

Потом они вместе возвращались в Москву на поезде.

Мариша смотрела в окно, где мелькали деревушки, поля, речки и бесконечные деревья.

Она возвращалась обратно. Зачем? Куда?

Вот, сейчас Андрюша спросит у нее, любит ли она Франсуа Вийона.

- Ты любишь Франсуа Вийона? – спросил он.

- Я не знаю, кто это, - сразу поникнув, вздохнула Мариша.

- Такой же бродяга, как и ты, - ответил он и рассмеялся.

Поезд ехал быстро. «Какой русский не любит быстрой езды? – думала Мариша. – Теперь все будет иначе, когда я вернусь».

Андрюша читал Борхеса: «Недаром моя мать была царицей…». Марише он про-тянул книжечку Габриэля Гарсиа Маркеса. Она открыла ее на последней странице: «Ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не сужде-но появиться на свет дважды».

Мариша зевнула. Положила в книжку вместо закладки яркую обертку от презер-вативов. «Наверное... Не суждено иначе…».

И она заснула под ровный стук колес, прижимаясь щекой к жесткой дорожной подушке. И ей приснилось синее небо и быстрые белые облака.