Длинный мрачный коридор. Множество обшарпанных дверей, похожих друг на друга. Одинокая лампочка то оживала, разбрасывая яркий свет, то затухала, словно пытаясь скрыть сгорбленную фигуру, медленно, почти наощупь пробиравшуюся к выходу. На лестнице мы столкнулись. В робком пятне света проявилось незнакомое лицо с громадным плоским носом, но я чувствовала, что это бабушка, и потянулась к ней. Однако старуха, зло отмахиваясь, пробормотала, что не знает меня. Я заплакала. Громко. С надрывом. Как в детстве. Я вскочила с постели и включила свет. Часы показывали пять. Знакомые вещи успокаивали и возвращали в привычный мир. Но сон не отпускал, напоминая о себе слезами, которые продолжали скапливаться внутри, стыдясь вырваться наружу. Тихо, чтобы не разбудить мужа и детей, спустилась в гостиную, вынула из шкафа старые альбомы и стала судорожно перелистывать их в надежде найти единственный снимок бабушки. К счастью, он сохранился. Гладкие волосы, слегка впалые щеки, тонкие губы и пристальный колючий взгляд – я смотрела на это изображение и постепенно превращалась в маленькую беззащитную девочку. - Ешь быстрее и иди домой, - слышала я, давясь супом. - Я боюсь оставаться одна ночью. - Большая уже, нечего притворяться. У меня негде спать. - Но папа сказал... Меня никто не слушал. Быстро набив рот ненавистным мясом, я выскочила в коридор и выплюнула его в ведро, стоявшее перед дверью. Бабушка и её сестра, моя крёстная, которую я должна была называть «кока», что мне очень не нравилось, жили в двухэтажном бараке, похожем на муравьиную кучу. Часть муравейника работала с утра до вечера, потом выползала во двор полузгать семечки, поиграть в домино и посплетничать; другая часть, дети, была предоставлена себе и радовалась свободе. Родители тоже много работали, поэтому мне приходилось быть самостоятельной, хотя некоторое время за мной смотрела тётя Саша, худощавая старушка неопределённого возраста, похожая на бабу Ягу. Я её немного побаивалась. Этого, конечно, никто не замечал, потому что с перепугу я всегда перечила и пыталась отстаивать свои права. От опеки удалось быстро избавиться, после чего отношения с соседкой наладились. В тот вечер я постучала в её дверь и попросилась переночевать – одной мне было не по себе, а отец и мать работали в ночную смену. Флигель, в котором жила наша семья, приютился в глубине большого двора за бараком, с жильцами которого сложились непростые отношения. Женщины ворчали по поводу того, что у нас просторные отдельные квартиры, а им приходилось жить почти на виду у двадцати семей. Я, наоборот, завидовала своим друзьям, которые могли носиться по нескончаемому коридору и скатываться по перилам крутой лестницы. Распри взрослых, которые иногда доходили до драк, никак на нас не отражались: и зимой, и летом мы находили столько интересных занятий, что ссориться и злиться друг на друга не было времени. Родные иногда пытались нас растащить в разные стороны, но им это не удавалось. Я лежала на высокой кровати со взбитыми пуховыми подушками и думала, вернее, пыталась понять, почему бабушка меня не любит. То что это так, я не сомневалась, но моё детское сердце не могло смириться с нелюбовью. Я ворочалась, представляя, как она проходит мимо меня, будто чужая, как поджимает губы, когда я прошу заплести косы. Нет, она не отказывается, но расчёсывает длинные густые волосы так безжалостно, что я начинаю всхлипывать, чем раздражаю её ещё больше. А самое обидное – она никогда не угощает меня конфетами. Закрываю глаза и представляю тёмно-синюю вазу на длинной ножке, до краёв наполненную карамелью в ярко- зелёных обёртках. Эта ваза – главное украшение – стоит на буфете и сразу бросается в глаза, как только входишь в комнату. Сколько раз моя рука опускалась на эту чудную горку, но я не решалась взять хоть одну штуку, словно боясь, что бабушка пересчитает конфеты и заметит пропажу. Думать мне мешало лёгкое похрапывание тёти Саши. Ничего не придумав, я разбудила свою спасительницу и спросила, не знает ли она, за что баба Катя меня не любит. - Так она никого не любит, - послышался сонный голос, - вот Пашутку совсем со света сживает. Все соки из неё выжала, злыдня! Снова стало тихо. Заснуть не удалось. Не сразу поняла, что Пашутка – это моя крёстная, которая не вставала с постели уже много лет. Она была незаметна, молчалива, пожалуй, я никогда не слышала от неё ни слова. Да и видела редко, невольно обходя стороной её каморку. Но сейчас я вдруг представила себе закуток, отгороженный тонкой стенкой от комнаты, где бабушка царствовала среди своих ковров и резной мебели, и с ужасом увидела, как наяву, что крестная лежала не на кровати, а на сундуке и накрыта была тонким лоскутным одеялом. В эту ночь я поняла, что такое настоящая нелюбовь. Мне было восемь лет. Что я могла изменить? Ничего! Но я поклялась - вырасту и заберу Пашутку к себе. А сейчас решила устроить ей праздник - день знакомства с моими подругами, да и со мной тоже. Бабушка Катя каждое лето на несколько дней уезжала к подруге в деревню, поручая маме хлопоты по дому, поэтому времени было достаточно. Конечно, я рассказала крёстной о своих планах и впервые увидела её улыбку. Она радовалась не столько гостям, сколько тому, что я заговорила с ней. Комнату украсили полевыми цветами и воздушными шарами. Коку, как я теперь стала её называть, перенесли, с помощью тёти Саши, на диван, стоявший напротив окна, в которое так и рвалось любопытное солнце. Мы устроили настоящее представление с фокусами, музыкой и, конечно, пирогом. А в конце праздника – фейерверк: подбрасывали в воздух шарики и лопали их иголкой. Треск стоял такой, что соседи сбежались и наблюдали за нашим весельем, стоя перед открытой дверью. А моя маленькая крёстная заливисто смеялась, показывая всем крошечного зайца, который оказался в куске пирога и чуть не сломал ей зуб: «Зайцева получила зайца!» К приезду бабушки мы убрались, расставили всё по своим местам. Конфеты по-прежнему занимали почётное место, но теперь, войдя в комнату, я смотрела не на них, а на крёстную и радовалась тому, что смогла сделать для неё то немногое, что могла. Через несколько месяцев я уговорила родителей забрать её к себе. Баба Катя вздохнула с облегчением и совсем перестала меня замечать. Впрочем, не только меня. Гладкие волосы, слегка впалые щёки, тонкие губы и пристальный колючий взгляд... Он так и не смягчился. Бабушка снова оттолкнула меня, теперь уже во сне. Маленькая девочка во мне плакала и пыталась заглушить обиду, о которой я, казалось, давно забыла. Может когда- нибудь, в новом сне, она обнимет меня и сунет в карман карамель в зелёной обёртке? Буду ждать... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
