Александру Аникину

 

1.

Эпоха, насыщенная кровью и страданиями невинных вряд ли может породить людей искренно любящих и сердечно относящихся к друг другу. Опричники носились по Руси на чёрных конях, периодически покрикивая «гойда!», вселяя страх и безумства в русские души. Казнь за казнью притупляла чувства людей. Стоны, зловония, крики несчастных жертв уже никого не могли удивить. Только звон колоколов в храмах заставлял людей думать: «царь молится за души наши, да поможет Бог самому царю, светлому князю московскому Ивану Васильевичу!».

Но даже среди мрачной ночи, луч света любви всё же пробивается в души развращённых и жестоких людей, и тогда действительно кажется, что не зря люди приходят в этот мир. Не зря испытывают страдания, которые возвышают дух человеческий, и даже жалкие существа делают прекрасными. Любовь, и только любовь правит миром. Любовь, как противовес жестокости и насилию. Любовь, как возможность увидеть в человеке, не свойственные ему качества, как возможность подняться на новую планку бытия.

… По Москве пронёсся дурной слух: царская невеста Марфа Васильевна Собакина занемогла. Царь невесел и зол. По своему обыкновению он полагал, что Марфу отравили. Это подтвердили и придворные лекари, и специалист по ядам голландский доктор Елисей Бомелий, к которому Иван частенько обращался за нужным снадобьем. Марфа худела, сохла, несла полный бред, и совершенно не обращала внимания на своего жениха. Былая красота Марфы, которую столько раз расписывал Грозному Малюта Скуратов, один из его ближайших приближённых, и дальний родственник Марфы, поблекла. Щёки ввалились, глаза выцвели, кожа ссохлась и побледнела. Бомелий за всем этим признавал действие какого-то заморского яда, рецепт которого он, естественно, знал сам, но предпочитал умолчать в данной ситуации.

Расспросив девок, которые присматривали за Марфой, царь узнал, когда начались признаки отравления. Было выяснено, что царская невеста занемогла после того, как побывала вместе с царём на пиру у Михаила Темрюка, кровавого брата второй жены Ивана, уже представившейся, Марии Темрюк. Ходили слухи, что Марию отравил тот же Бомелий, но по приказу самого царя…

Грозный заулыбался. Ему представился случай убрать бывшего свояка, чтобы тот в случае чего не затеял смуту. После заутрени, которую Иван отслужил истово и рьяно, он направился в дом Темрюка, который встретил царя несколько растеряно. Михаил был уже несколько дней, как пьян. Объявление новой царской невесты было для Михаила явно неприятной новостью. Это означало потеря и власти, и влияния, а, возможно даже и жизни. Михаил отлично помнил широту тех погромов, которые царь учинил после смерти его сестры Марии. Сам Темрюк давно уже проклял тот день, когда радовался тому, что станет шурином самого царя московского. Сейчас этот суровый азиат то палач, то жертва, постоянно подвергаемая издевательствам царя, должен был идти в поход против Дивлет-Гирея, но сердце его ему подсказывало, что в этот поход он не пойдёт. Темрюк отпил медовухи, вытер рукавом губы, и почем-то вдруг вспомнил о князе Владимире Андреевиче, который был жестоко убит царём после смерти Марии.

«Да, не добром отзовётся русским людям болезнь царской невесты», – подумалось Темрюку. И ему почему-то стало жаль безродной девочки, волею судьбы попавшей в царицы. Снова образ Владимира Старицкого всплыл в памяти у Темрюка. Владимира, давнего врага Ивана Грозного, но не так давно прощённого, заманили в Александрову слободу, ласково встретили, а затем заставили принять яд, искусно приготовленный доктором Елисеем Бомелием, этим адовым псом, которого ненавидел даже кровожадный Темрюк. Представив доктора, Михаил сплюнул. Ему приходилось только гадать, как ему суждено умереть. Посадят ли его на кол, засекут до смерти, или заставят выпить яд, приготовленный «доктором»?

«Нет, уж, – подумал Темрюк, – пусть лучше засекут, но яда от Бомелия я не приму».

Перед Михаилом побежали сцены новгородского погрома, плач детей, женщин, вой собак, пожары, горящие избы, убегающий люд… Новгород был вырезан дотла. Особенно ярко представилась опричнику та сцена, когда людей сгоняли топиться в речку, и опричники ездили в лодках, и добивали жертв то кольями, то палками, чтобы те не всплывали. Больше всех свирепствовал Григорий Грязной. Михаил Темрюк помнил его хладнокровное лицо, ни один мускул которого ни дрогнул даже тогда, когда жертвы вопили. Грязного Темрюк не понимал. Всегда исполнительный в своих злодействах опричник, который по совместительству выполнял и обязанности спальничьего царя, был суров и спокоен. Григорий не внушал доверия Темрюку. Он был со всеми ровен, и никогда не говорил ни с кем с высока, хотя бывал в спальне самого государя. В душе Михаил знал, что Грязной боится, но этот человек ещё ничем себя не выдал, и не дал повода на него сорваться. Темрюк ревновал Григория ко всему: к милости царя, к женщинам, которые окружали опричника, всегда готовые отдаться ему при малейшем капризе последнего. Темрюка любили не так. Его всегда пинали за малейшую провинность. Возможно, и за его происхождение. Но и Грязной был тоже не из благородных. Однако царь уважительней относился к нему, нежели к вспыльчивому Темрюку и страстному Василию Грязному (который не являлся родственником Григория). Темрюк вздохнул.

Снова Новгородский погром поплыл у него перед глазами. Насилие женщин, детей…

Опричники носились по родной Земле, как по вражеской, проливая, кровь христианскую. Пожженные дома, оставленные без всего люди. Гой еси, древний вольный город! Где же теперь твоя былая воля? Темрюк неожиданно для себя перекрестился.

Затем решилась участь Пскова, тоже некогда вольного города. Но ненасытный дух Грозного почему-то не допустил разорения Пскова. Михаил помнил ту сцену с юродивым, который вместо привычного хлеба-соли подал Грозному живое мясо, возможно и человеческое. Темрюк с наслаждением представил испуганное лицо царя, и вновь будто бы услышал крик «поворачиваем!». Повернули…

Русь утопала в крови. Для чего это нужно было Грозному – загадка. Но никто её не пытался разгадать. Царь повелевал, опричники исполняли.

Затем был отравлен митрополит Тверской Филарет. Темрюк сглотнул. Да, тяжело быть в опале у царя, но ещё тяжелее тем, кто познал его милость.

Сам Иван всегда не любил Темрюка, терпел его только из-за жены. И вот представившийся удобный случай развязал Грозному руки.

Когда Темрюку доложили, что приехал царь, он понял, что это конец. Заглотнув последнюю в его жизни чарку медовухи, он еле поднялся, чтобы встретить Ивана. Взглянув в свирепые глаза царя, которые уже зажёг дух смерти. Темрюк сплюнул, набрался смелости, и высказал царю:

Реклама:

₽

 

Стать блогером в Яндекс.Эфире

0+

 

– А, ну, тебя, душегуб треклятый, дождался своего часа? Ну, убей меня, не боюсь. Заслужил. И ты когда-нибудь помрёшь, захлебнёшься в своей злобе.

Иван посмотрел в глаза Темрюку, надеясь его смутить. Но этого не произошло. Михаил закрыл глаза, чтобы не смотреть в глаза смерти.

– Какую смерть ты хочешь, пёс смердячий? – Вдруг спросил Грозный, подумав.

– Мне всё равно, каким образом добираться до ада. – Твёрдо заявил Темрюк.

– Всё равно? – Иван расхохотался демоническим смехом. В этот же день Темрюка посадили на кол.

 

2.

 

Елисей Бомелий суетился с утра около царской невесты в её роскошных, отделанных золотом, драгоценными камнями и серебром, покоях. Всё, казалось, было создано для того, чтобы радовать глаз. Большие окна, украшенные резьбой, украшения, отделанные в древнерусском «зверином» стиле, высокий потолок, который тоже украшали различные фигурки, изображающие животных и людей. Вокруг Марфы, помимо «доктора», находились девки. Они поправляли высокие подушки, на которых возлежала невеста, вытирали ей пот со лба, подносили какое-то, неизвестное даже Боиелию, снадобье. Когда Марфа просила – давали воду, чаша с которой стоял на столике возле её кровати. На том же столике стояла красивая икона нежной Божьей матери с младенцем Христом на руках. Возле иконы – свечка, и молитвенник, который читала нараспев, приходящая к Марфе няня, женщина с круглым лицом в бородавках, и глубокими морщинами. Сейчас эта женщина была прогнана Бомелием, который не выносил чистого христианского духа. Это был невысокий человек, подвижный, с близко посаженными глазками, которые никогда не смотрели прямо на человека, с сильно выдающимся подбородком, тонкими руками, на которых выделялись тонкие, костлявые пальцы, хитрым выражением лица, тонкими губами и вытянутым носом. Одевался он по-европейски. Синий камзол, высокие сапоги. Бомелий посмотрел на икону, и сплюнул. Светлый лик Божьей Матери, этой заступницы за души человеческие, действовал ему на нервы. Большие, исполненные печали миндалевые глаза, как бы укоризненно наблюдали за его действиями. «Эх, ты, Елисей, – укоряла его Божья Матерь, – как же ты отважился загубить душу свою, христианскую?». Бомелий посмотрел на икону снова, и содрогнулся. Убрал бы он вообще все иконы на Земле. Младенец Христос, и вовсе вызывал раздражение. Он, столько раз приносивший в жертву диаволу, кровь детей, в надежде добыть какое-нибудь снадобье, не выносил вид довольных и чистых младенцев. А малыш улыбался, как бы не зная о своей будущей судьбе, и лишь взгляд Марии-Девы показывал, что что-то должно случится, что-то произойти…

Бомелий бы с удовольствием закрыл чем-нибудь бы икону, которая очень мешала ему, но не мог: разозлит царя, который, заботясь о состоянии души своей, рьяно отслуживал и вечерню, и заутреню.

Наблюдая состояние Марфы, Бомелий изучал действие яда, разливавшегося по её телу, заставляя его сохнуть и вянуть. Как всякий знаток своего дела, Бомелий не мог не радоваться: всё точно, как описано в древних книгах. Улыбнувшись сам себе, Елисей всмотрелся в лицо лежавшей на перинах невесты.

«Потом человек зачахнет, и умрёт», – пронеслась у него фраза из книги. Бомелий был доволен собой. В этот миг дверь отворилась, и вошёл царь. Бомелий содрогнулся. Даже его, ничего не боящегося, кроме смерти, фигура царя заставляла содрогнуться. Царь был высок, худощав, рыжебород (не зря ведь ещё древние греки заметили, что рыжие олицетворяют злодейство!). У него был выдающийся нос с горбинкой, пухлые губы, и пронзительной глубины тёмные глаза, которые, проникая в душу собеседника, заставляли его содрогнуться. Бомелий содрогнулся: тёмные очи царя уставились на него:

– Ну?

Елисей засуетился. Тяжёлый взгляд Ивана испугал его малодушную душу. Он занервничал. Стал нервно потирать руки. Иван это заметил, и улыбнулся.

– Ну? – Повторил он ещё грознее.

– Государь, и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич! – Завопил фальцетом Бомелий так, что одна из девок цыкнула на него, прижав палец ко рту: невесту потревожите. Бомелий между тем упал уже на колени

– Не велите казнить меня, грешного, велите миловать…

Царь стал подозрительней. Тон Елисея ему явно не нравился. В эту минуту в палату пробрался Григорий Грязной, мужчина среднего роста, средних лет с тёмными волосами, недлинной бородой и карими глазами, в которых стоял ужас и тревога. Упав перед царём ниц, Григорий услышал, отчётливый фальцет Бомелия:

– Я знаю, кто отравил царскую невесту…

Иван вскочил. Елисей отпрянул назад. Девки прижались друг к дружке, полагая, что, если этот отравитель и не знает имени убийцы, то, по крайней мере готовит крамолу, чтобы свести с кем-то счёты. А между тем Бомелий дрожащей рукой, пряча глаза, указывал на Грязного. Опричника схватила прибежавшая стража царя. Иван подошёл к Бомелию и пристально посмотрел ему в бегающие глазки.

– Откуда ты знаешь это, холоп?

Бомелий заплакал. Он, сбиваясь, и униженно моля о пощаде, доказывал, что Григорий знал о болезни царской невесты, и был даже в неё влюблён. Слушая сбивчивый, но весьма искренний рассказ Елисея, Иван постоянно поглядывал на онемевшего опричника, словно стараясь разглядеть то, что на самом деле у того твориться в душе. Марфа приподнялась с постели, и попросила воды. Увидев Григория, она встала, и пошатывающейся походкой, подошла к нему, посмотрев в глаза, как бы пытаясь узнать что-то. Затем девушка зашаталась, и упала в обморок. Грязной хотел было кинуться к ней, но охранники держали его за руки. Испуг, отразившийся в карих глазах опричника давал царю понять, что Бомелий был прав. Поступить, как с Темрюком, с Грязным Грозный не мог. Всё-таки Григорий уже много лет был его любимцем, и был по-своему дорог Ивану. Поэтому царь шепнул Бомелию:

– Приготовь яд. После пыток его не станет.

Бомелий поклонился, и вышел.

 

3.

 

Тёмное подземелье, куда привели Грязного, было всё пропитано кровью. Серые каменные стены, казалось, дышали убийством. Грязного на место пыток вели какими-то коридорами, за стенами которых были слышны вопли людей.

«Их, видимо, пытают…» – подумал Григорий и сглотнул, посмотрев на Малюту, идущего с ним рядом. А ведь он недавно назывался его другом! Странное понятие – дружба. Видимо, к его времени, оно также неприменимо, как и любовь. Сердце жертвы сжалось. Он постарался прогнать мысли о Марфе прочь. Но не мог. Что-то жгло мозг. И тут, даже его, чуть не вырвало. Из какой-то щели выкатилась на пол окровавленная голова зрелого человека с чёрной бородой, и большими, выпученными от страха глазами. Она покатилась мимо Григория, и замерла у стенки с противоположной стороны. Кровь хлестала из шеи убиенного, и попала на обувь Грязного. Язык выкатился. Грязной закрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса. Сердце бешено заколотилось. Грозный, видя волнение бывшего любимца, слащаво улыбнулся: они шли в чертог смерти. Григорий посмотрел на двух, идущих с ним палачей. Большие, грозные детины, которым на роду, видно предписано было, что они станут убийцами, шли рядом с ним. В руках они несли тяжёлые топоры, которыми были готовы отрубить голову любому, кто тронется с места. На лице Малюты не дрогнул ни мускул. Дрожь пробежала по телу Григория.

Реклама:

₽

 

Работа информационная безопасность

 

Неожиданно, откуда-то полилась кровь, забрызгавшая лица и руки идущих. Григорий совсем пал духом. Он давно боялся Ивана, и теперь, смотря на царя, ему казалось, что он смотрит на какое-то страшное чудовища, на Кощея из русских сказок, о котором ему рассказывала сестра. В некотором царстве, в некотором государстве жил был Кощей бессмертный, и смерть его заключалась в яйце, а яйцо находилось в сундуке под дубом за семью цепями, а сундук сторожил медведь…

А есть ли смерть у этого человека? У царя, всея Руси? Где то яйцо, которое принесёт ему погибель? Или его смерть в нём самом таится, как в сундуке, находящемся под огромным раскатистым дубом? Захлебнётся ли Грозный от собственной ненависти, или падёт жертвой какого-нибудь Бомелия? Бомелий! Григорий задохнулся от нахлынувшей на него ненависти. Удушил бы собственными руками! Всё отобрал, как грозился. И какой чёрт его толкнул обратиться к этому чернокнижнику за любовным приворотом? Ведь знал же Грязной, каков этот «доктор»! Знал, и не удержался…

Грозный! Вот, что всегда пугало Григория. И вот они столкнулись. Какой рок вмешался в его судьбу, разрушив её до основания? Бомелий наколдовал, верно, Бомелий! И Грязной и, правда, начал думать, что Грозному на Марфу указал именно этот чёртов отравитель. Но теперь счёты не сведёшь. Поздно. Он опоздал. Елисей избавился от него, раньше, чем он подумал о том, что колдун будет повинен в его гибели.

Они пришли. Высокие, обветшалые потолки, бесчувственно смотрели на обречённого человека, который решил, что не скажет им ни слова, не раскроет свои истинные чувства. Он чувствовал себя ничтожным, маленьким, никому не нужным. А был ли он нужен кому-нибудь в этой жизни? Наверное, даже матери, которая после рождения его бросила его в грязное корыто, и пошла упиваться с любовником. Об этом ему рассказывала старшая сестра, которая сейчас находилась Бог весть где, да и была ли она жива? Своё возвышение он не помнил. Помнил лишь, что пришёлся по душе жестокому царю именно тем, что дрожал перед ним, как осиновый лист, и раболепно падал ниц. Он никого не предавал, не закладывал, как Бомелий, просто нёс государеву службу, как положено, чем вызывал раздражение у многих и заслуживал уважение царя Ивана. Но он отличался распутством, ровно, как и все люди того времени, включая и самого царя. Дух мракобесия царил над Русью, да и над всей Европой в целом. Один за другим появлялись государи, которые наводили ужас на современников, и заставляют содрогаться потомков. Начался допрос. Грозный пододвинул под себя какой-то ящик, который был запачкан свежей кровью, и, не обращая внимания на это, сел на него, даже не отвернув платья.

Грязному было предъявлено обвинение в отравлении царской невесты, что впрочем не являлось для последнего новостью. Он горько ухмыльнулся, и стал всё отрицать.

Тогда по приказу Грозного он был сильно избит плетьми. После истязаний, Иван сказал:

– Достаточно. Он будет говорить.

Приложив к обнажённой спине опричника раскалённое железо, царь, схватив его за волосы, стал расспрашивать:

– Ты почто царскую невесту изводишь, пёс смердячий?

Грязной взвыл.

– Отвечай, собака! Все кишки повынимаю. Малюта!

Палач подошёл к жертве. Грязной еле прошептал:

– Люблю я её, любил, и буду любить, пока светит Солнце на небе.

– Повтори! – Наслаждаясь, потребовал Грозный.

– Люблю…

– Громче!

После очередного прикладывания железа, Григорий вынужден был повторить громче. Крик жертвы был слышен во дворце. Марфа открыла глаза.

– Меня кто-то звал? – Еле прошептала она. Пришедший навестить девушку отец, подошёл к ней, благодаря Господа о том, что дочь открыла глаза. Этот суховатый старик с длинной бородой, доходящей ему почти до пят, за время болезни единственной милой дочки, которая была поздним, и желанным ребёнком, совсем побелел за время болезни дочери. Мать Марфы и вовсе слегла. Отец подошёл к дочери, крепко сжал её руку, и поцеловал. В голубых глазах этого, изрезанного морщинами, старика, таилась печаль, боль и тревога. Эх, зачем же он радовался, когда Марфу объявили царской невестой! Сейчас же он, не помня себя, твердил заученные молитвы наизусть, забросив все свои прежние дела, не спрашивая даже о здоровье возлюбленной жены своей.

– Отец… мне приснился страшный сон… туннель, тысяча рук хватает меня, сердце жжёт уголь, темнота… и вот какой-то голос позвал меня, и я очнулась… отец, я умру. Скажи Ване…

Марфа замолчала, и впала в забытьё. Отец закрыл глаза. В это время в палату вошли девки, которые, кланяясь отцу и дочери, сказали, что пора готовиться к свадьбе.

Отец, перекрестившись, вышел. Не думал он, что так скоро придёт в их дом несчастье. Марфа, его любимая дочь, Марфа росла красавицей и умницей, и уже была помолвлена с достойным человеком, которого отец ей и выбрал. Сколько надежд было! Горе пришло в период Новгородского погрома, когда жених Марфы уехал учиться заграницу, а её родственник, Малюта Скуратов, спасая девушку, заявился с Григорием Грязным в их светлый дом. Малюта вынудил новгородского купца переехать в Александровскую слободу, где его, как родственника палача не смели трогать. Но однажды, на помолвке у Марфы, после возвращения жениха, Малюта бросил роковые для неё слова:

– Хорошо бы, если бы она стала царицей!

Сказано сделано. Малюта засуетился. В это время Мария Темрюк уже давно отошла к небесам, и царь выбирал новую жену. Смотрины невесты приобрели воистину широкий размах. Съехалось две тысячи достойных девушек. Царь говорил каждой из них ласковое слово, здоровался, спрашивал о том, что они знают. Но пресытившемуся Ивану не интересны были невинные создания, красневшие при одном только взгляде царя, и перешёптывающиеся после его ухода. Царь выбрал ту, на которую указал ему Малюта, и отправился пьянствовать. Скуратов был доволен собой. Рассказывая жене о свалившейся на его долю удачи, Малюта причмокивал от удовольствия. Его сын, тайно не любивший отца-душегуба, слушал его с отвращением. Вглядываясь в, маленькие, круглые, словно у крота, глаза отца, сын Скуратова, вспыхивал от нахлынувшей от него ненависти. Юноша, отличавшийся слабой психикой, не раз пытавшийся бежать, и подвергающийся за то истязаниям собственного отца на глазах у кричащей и причитающей матери, смотрел на пропитанные кровью руки Малюты. Большие, мясистые, все в каких-то наростах, руки вызывали самые омерзительные чувства. Как эти руки, ежедневно убивавшие около ста человек, могли ласкать его мать, трепать его по щеке, когда палач был доволен?

– Жаль, что ты не девка. – Гоготнул Малюта. – Сам бы пошёл в государевы невесты!

– Не дай Бог, – прошептала жена Малюты, ставя на стол кашу.

– Что? – Малюта ударил кулаком по столу.

Так Марфа стала царской невестой. В то же время, царь выбрал невесту для старшего царевича Евдокию Богдановну Сабурову. И отец Марфы, и отец Евдокии, сделались боярами, дяди будущей царицы сделались окольничими, брат стал крайчим. Как вначале считал отец Марфы, всё, вроде бы к добру. Но первоначальную радость омрачило одно горе: болезнь дочери, а это означало, что следовало опасаться опал и казней, которые вскоре последовали за казнью Темрюка.

Реклама:

Курс ТАРГЕТОЛОГ-ПРОФЕССИЯ ПО-ЖЕНСКИ

infoschool24.ru

 

"Бесплатный мастер-класс ""Специалист рекламы в соц. сетях"" зарабатывай от 50000 руб !"

₽

 

4.

Вельможу Ивана Петровича Яковлева, раз уже впадавшего в опалу, но прощённого несколькими годами раньше, засекли. А дело вышло так. Опричники ворвались в дом несчастного, и, смеха ради, не объясняя за что, стали сечь плетьми. Крики детей, женщин пресекались тем же способом. Под плеть попал и его брат Василий, бывший пестуном у старшего царевича, которого засекли после попытки бегства. Боярин Лев Андреевич Салтыков был пострижен в монахи Троицкой обители, где его и умертвили ядом, что прислал ненавистный всеми, Бомелий. Гениальный по-своему доктор, в те дни, когда Марфа угасала, как-то по-особому волновался. Душа отравителя жаждала крови.

Изощрённый в ядах, Бомелий, предложил Грозному истреблять лиходеев ядом. Готовил он сиё дьявольское снадобье с таким искусством, что жертва умирала в назначенную царём минуту. Григория Грязного, которого Бомелий особенно ненавидел и в силу обычной зависти, и в силу личных причин, он предложил отравить сам. Конечно, отравитель, хотел придумать опричнику изощрённый способ смерти, мучительный и долгий, но, по приказу Ивана, обошёлся быстрым. Готовя яд для ненавистного опричника, Бомелий наслаждался представлением того, как будет смотреть в глаза жертве, упиваясь безысходностью её положения.

«Отольются тебе мои нерастраченные возможности, Григорий, ох отольются!».

Ненавистью полыхнули глаза доктора, который вспомнил, насколько Грязной паршиво относился к любившим его женщинам, до ласок которых Елисей сам был охоч. Особенно доктор не мог простить опричнику смерти одной: дворовой девки Любаши, которую он мнил посвятить в своё дьявольское искусство. Изготовлять яды Бомелий учился у одного чернокнижника, знатока европейской алхимии и еврейской каббалы. Склонность к тёмному, мрачный аскетизм, и в то же время страстная любовь к женскому полу, пришёлся по душе Ивану Васильевичу, тем паче, что доктор был знатоком ядов и колдовского искусства. Бомелий таким образом стал вторым палачом царя после Малюты Скуратова. Палачом тайным, скрываемым от общественности, но имеющим непосредственное отношения ко всем убийствам, связанным с отравлениями. По мимо всего прочего, Бомелий был славен и своими кознями, которые вытворял при дворе. Он чернил бояр и народ, предсказывал бунты и мятежи, чтобы только угодить царю Ивану.

Приготовив снадобье, Бомелий отправился в темницу, насвистывая весёлую песенку, радуясь тому, что человек, к которому он давно питал глухую ненависть, скоро будет иметь возможность расплатиться за свои грехи сполна.

 

5.

Скуратов сидел в темнице, где держали Грязного. Двое опричников смотрели друг на друга, словно исподлобья. Григорий не чувствовал ненависти к палачу. Он испытывал нечто вроде истощения после долгой болезни. Но беспокойство за Марфу росло с каждым часом, а решиться спросить о состоянии девушки у Скуратова, у опричника не хватало духу.

– А знаешь, – вдруг сказал палач жертве, словно оправдываясь, – я хотел только упрочить своё влияние при царе. Ведь Марфа красавица. Дурак ты, Грязной. Всё испортил.

– А ты думаешь, она б меня полюбила?

– Ещё раз говорю, дурак. Плохо тебе в спальничьих жилось? При хлебе, при вине, а, иногда и какой-нибудь лакомый кусочек подвернётся… женщины были легко доступны. Дурак, сам себя сгубил…

Григорий смолчал. Он действительно любил Марфу. Григорий никогда не думал, что сможет полюбить. Будучи спальничим царя, постоянно слушая, и, видя, всё, что творилось с Иваном, сердце Григория будто закрылось для чувств. И, вот, в Новгороде, он увидел Марфу. Что шевельнулось у него в душе тогда, опричник не знал. Но какое-то странное, душевное чувство к незнакомой, но прекрасной девушке разлилось по душе Грязного. Он понимал, что чистая душа Марфы никогда не полюбит его, развращённого, и перепачканного кровью. Но всё же, желание любить, и быть любимым толкало его на сумасбродные поступки. Марфа, казалось, не замечала любовь опричника. Они были слишком далеки, и различны характерами. Но однажды… нет, ему, наверно, просто почудилось, что дочь новгородского купца посмотрела на него с благосклонностью. Однако, не с той благосклонностью, с которой на него смотрели женщины, желающие отдаться ему. С другой. С детской, наивной. Позже он ругал себя, что позволил себе так обмануться. Достоин ли жалости небес тот человек, который погряз в грехах; тот человек, который забыл о том, что такое любовь, привязанность, искренность? Мир перевернулся. Григорию казалось, что он и не знал девушки, более прекрасной, чем Марфа. Всё опостылело. Спальня царя, сам Иван. Первым перемену в характере ненавистного опричника заметил Бомелий, который с дьявольской проницательностью разгадал, что происходит у него в душе. Долго издевался Бомелий над соперником. Предлагал даже приворожить. Грязной хмыкнул:

– А, будет ли гарантия?

– Гарантия будет, коль свяжешься с тёмной силой… быстро и легко…

– Тебе погубить всегда легко. – Ухмыльнулся Григорий.

– А тебе? Помнишь Новгородский погром?

Соперник поморщился.

– Вот, и я помню. – Продолжал Бомелий. – Как ты их всех давил! Как мухи в Волхове тонули… а всё ты, ты… мне проще: глотнул яду, и нет человека. Тебе небось по ночам кошмары снятся, мертвяки приходят. Особенно сейчас… в твоём состоянии…

– Ты всё знаешь, ничего от тебя не скроешь. И какому только дьяволу ты служишь?

– Такому же, как и ты… только мне легче…

Грязной промолчал.

– Ну, берёшь ли ты зелье?

Опричник поморщился.

– Если я приворожу Марфу, об этом будет известно Ивану. Хотя бы ты скажешь…

– Не скажу.

– Кто тебе поверит, Елисей? Тебя даже Темрюк ненавидит.

– Темрюк расплатится…. – проговорил Бомелий.

– Известно как…- полушёпотом сказал Грязной, и вышел.

«Вот и повод исполнить приказание царя…. Отравитель уже есть».

И голландский доктор с радостью стал готовить зелье для Марфы.

Когда зелье начинало действовать, и дочь купца Собакина объявили царской невестой, отравитель долго ехидничал по поводу «приворотного зелья». Тогда Григорий не придал его издёвкам голландца особого значения: уж слишком он был обеспокоен состоянием Марфы.

Тогда опричник понял, что отравитель царю гораздо важнее спальничего, и поэтому сносил муки, не называя больше никого.

Приворота не получилось. Грязной расплатился сполна. Стараниями его любовницы, Любаши, приворотное зелье было подменено ядом…

Причём, зелье дал сам влюблённый, не ведая о подмене.

Малюта замолчал. Истязать Грязного ему вовсе не хотелось, но, раз приказ был, он раза два хлестанул опричника плёткой.

Церемония венчания проходила тихо, в прекрасном, хорошо отделанном храме. Впервые к женщине, которая шла с царём под венец, царьспытывал никакого чувства. Марфа казалась ему почти ребёнком, и даже, сделав её женой своей, царь не желал её обесчестить. Чем-то Марфа Собакина напомнила ему его первую жену, Анастасию, после преждевременной смерти которой в него, будто бес вселился. Грозный не мог с ним сладить. Адов дух гнал царя на убийства, а, иногда, просыпаясь от кошмара в ночи, Грозный кричал: «Курбский! Спаси меня!», словно призывая беглого князя, которого любил душой, на помощь. И Курбский спасал. Князь-беглец, в душе верный Ивану, по – своему любил его. По ночам блуждающий дух князя сидел у постели Ивана, и лечил его горячий мозг, скорбя о его деяниях.

Реклама:

₽

 

Стать блогером в Яндекс.Эфире

0+

 

6.

 

Бомелий, тем же путём, что и Грозный со Скуратовым и Грязным, спустился в подземелье в сопровождении тех же палачей. Пахло кровью, и та же голова валялась у той же серой стены. Бомелий пнул её ногой, и пошёл дальше. Голова куда-то откатилась.

– Хорошая у него будет смерть! – Одобрительно сказал один из палачей, который нёс чашу с ядом. – Вкусно пахнет…

– Попробуй! – Съехидничал другой.

– Тише! Не пролейте. – Затрясся Бомелий. – Этот яд предназначен для самого спальничьего царя, и я не хочу, чтобы какая-нибудь ценнейшая капля этого снадобья пролилась на пол. Доброму человеку должно хорошее угощение подать. Сегодня же свадьба царя.

Палачи расхохотались. Бомелий на них цыкнул, и они замолчали. Доктор снова помрачнел. Сверху доносились звуки музыки, было ясно, что скоро торжества начнутся.

– Эх, – вздохнул один из палачей, – нам бы туда.

Он вожделенно потянул носом, представляя, что нюхает запах гуся, или какой-нибудь другой птицы, но только терпкий запах крови вдарил ему внос. Палач поморщился. Теперь противно засмеялся и Бомелий.

– А чем заслужил? – Спросил он у гиганта. – Тем, что людей убиваешь? Иди, погреми, попугай немного невесту. Она же итак чахнет, говорят…

– Говорят…- сквозь зубы процедил второй палач, и пристально уставился на первого: мол, молчи. А сам подумал: «хитрый лис, сам отравил, таки ещё притворяется, что первый раз слышит! Спросить бы его о составе яда, который он применял!».

Дальше шли молча.

Бомелию явно понравился вид униженного, избитого Малютой и измученного пытками Грязного. Больше теперь этот любимец царя не сможет миловаться с девками, таская их по углам, как Васька, который, кстати, пошёл под ножик Малюты. Да и кому понравится это кровавое тело, на котором были следы раскалённого железа! Кому понравилось бы это изуродованное лицо, всё в ссадинах, синяках, и открытых ранах, одну из которых, на губе, Грязной пытался слизать языком. Какой отвратительный у него язык! Бомелий наслаждался с минуту. Затем, подошёл к Григорию, и заглянул ему в глаза. Опричник тут же закрыл их.

– Я же сказал, расплатишься! – Издевательски улыбнувшись, сказал Елисей.

Грязной не ответил.

– Давай яд. Знаю, что принёс. – Немного подумав, произнёс он.

Один из палачей издевательски-комично протянул ему чашу с ядом.

– Пей за здоровье невесты государя! – Масляно улыбаясь сказал он.

Грязной попытался было встать, чтобы опрокинуть чашу, но не смог: ноги отказали ему. Один из палачей, положив руку ему на плечо, силой заставил сесть. Другой палач схватил настрадавшегося опричника за волосы, и откинул его голову назад.

Его товарищ, который держал чашку с ядом, влил туда содержимое. Последние, что запомнил Григорий перед смертью, это издевательское лицо Бомелия, расплывшиеся в улыбке, и губы отравителя, шептавшие:

– А сегодня ночью не твои руки будут ласкать белоснежное тело Марфы!

Грязной страдальчески посмотрел на Бомелия, и испустил дух. Елисей скомандовал палачам, чтобы шли обратно.

 

7.

Перед началом свадебного пира, который царь закатил, чтобы не замечать убогость невесты, Бомелий доложил ему о том, что Грязной отравлен им собственноручно. Можно приниматься за других «виновных» в порче невесты. Грозный дал утвердительный ответ.

Вино лилось рекой, гости пьяными валялись под огромными столами, которые ломились от яств. Птица, рыба, мясо, в дорогих ковшах и блюдах походили на роскошную декорацию к сценической постановке. Расшитые золотом и серебром костюмы блестели при свете свечей. Скоморохи плясали, пели, и играли на гуслях. Ряженые в масках козлов, медведей, других животных изображали непристойные сцены, при виде которых, Марфа сильно краснела, и закрывала глаза. Но весёлые пиры закончились похоронами: невеста скончалась, так и не обласканная ни царём, ни каким-либо другим мужчиной. Иван с облегчением вздохнул. Малюта упился.

А над Московией светило Солнце, слепившее глаза, согревавшее невинные души…

Прошёл слух, что царь собирается устроить новые смотрины царской невесты.