Моего отца, Трофима Петровича, арестовали в 1937 году за три месяца до моего рождения. Это был период больших гонений на братство верующих христиан. Его, и многих других христиан баптистов нашей церкви, как особо опасных преступников, осудили, выполняя очередную разнарядку, на 10 лет по 58 статье. Через год забрали остальных братьев, чудом оставшихся на воле, после первой волны арестов. Среди них оказался и старший брат моего отца, дядя Ваня, но он так и не вернулся домой к семье, к родным.

Таким образом, я, еще не родившись, стала дочерью врага народа и впервые увидела отца уже десятилетней, довольно таки взрослой, девочкой.

Мама тяжело переживала арест мужа, бесконечно рыдала, от отчаяния металась по квартире, все у нее не ладилось, не понимала что происходит, молилась, просила у Господа лишь одного, чтобы ее Троша, как ласково называла она его, вернулся живым.

Мы жили вместе со свекровью, это была, стойкая, повидавшая многое на своем веку бесконечно преданная Господу женщина. Спустя месяц после ареста сына, видя в каком состоянии находится невестка, она решила, взять на себя все хлопоты по дому. Стала заботиться обо мне, с тем чтобы мама имела возможность пойти работать: и семью содержать и, работая, отвлечься от горестных раздумий, ведь она была еще совсем юной и психически не окрепшей девушкой. Нужно отметить, что мама была отличной рукодельницей, поэтому пошла работать портнихой в мастерскую и вскоре стала мастером высшего класса по верхней одежде.

Первую весточку от отца мы получили только лишь спустя два года. В этот же вечер, не сговариваясь, братья и сестры по вере, соблюдая все меры предосторожности, собрались у нас дома, молились и благодарили Господа за оказанную Им милость. Члены церкви облегченно вздохнули, значит стоит и от других репрессированных братьев ждать писем, не все сгинули, может, кто-то еще откликнется.

На лице моей мамы впервые появилась улыбка. Жив, слава Богу. Особенно радовалась бабушка, в нее вселилась уверенность, что Господь позволит еще до смерти увидеть своего сына. Она ведь растила меня с надеждой когда-нибудь передать меня ему как подарок.

Я жила окруженная ее любовью и лаской, она занималась и моим воспитанием. Еще в раннем детстве я получила основы учения страсти Господней, каждый раз перед сном бабушка рассказывала мне истории из Библии, о потопе, о том, что народ Израиля избран Богом. Многие притчи я все это еще с детства помню, и за это я ей и по сей день, благодарна. Мне едва исполнилось два года, как на вопрос, что такое неправда, я бойко отвечала:

- Всякая неправда есть грех.

Началась Вторая Мировая война, немцы вошли в наш город Унеча. Жизнь усложнилась, что и говорить, но мама имела много заказов, работала от зари до зари и мы не бедствовали.

В одно воскресное утро в сентябре 1943 года мама поехала в соседнее село на хлебопреломление, а так как в этом селе жила жена старшего брата моего отца, погибшего в тюремных застенках, тетя Галя, то решила переночевать у нее и вернуться домой на следующий день. Но неожиданно этой ночью советская авиация стала наносить удары по городу с тем, чтобы освободить его от захватчиков. Бомбы обрушились на районы занятые немцами. Стоял неописуемый грохот, то там, то здесь вспыхивали пожары, к сожалению, иногда фугасные бомбы попадали и в дома мирных жителей.

Как только началась бомбардировка, бабушка схватила меня, потащила к русской печке и накрыла меня собою, считая, что если в нее попадет осколок и убьет, то я останусь жива, и что утром кто-то может заметить маленькую девочку, и я буду спасена. Помню, как тяжело было дышать, неописуемый грохот и голос бабушки – она громко молилась. К несчастью, одна бомба упала рядом с нашим домом, взрывной волной развалило три угла, крышу снесло на улицу, и полностью перегородило движение.

От нашей коровы остались, как в простонародии говорят, рога и копыта, а куры были, как лепешки вмяты в стог сена. Начался пожар. И вот в этой обстановке Бог сохранил нас. Ни на мне и ни на бабушке, ни единой царапины не было, хотя на утро из каждого дома доносились причитания, в каждом доме стоял плач, в каждом доме - один или два покойника.

А мама из соседнего села, Писаревки, видела наш город. Он, как на ладони, весь светился от пожаров. Мама, невзирая на продолжающуюся бомбардировку, стала рваться домой к нам. Братья и сестры с трудом сдерживали маму, говорили: «Ты и себя погубишь и им не поможешь», - но она, рыдая, билась в истерике. Все же её насильно удержали.

Едва дождавшись утра, когда стихла бомбардировка, она побежала прямиком через поле. Мы с бабушкой укрылись в одном из уцелевших домов, у соседей.

Я утром на улице возилась в песочнице, когда увидела, как ко мне приближается мама. Она от волнения присела, не знаю почему присела и я. И так вот мы, находясь в оцепенении, долго смотрели друг на друга, потом сделав над собою усилие, мама встала и, рыдая навзрыд, бросилась ко мне и крепко обхватила меня руками.

Оставшись без своего угла, мы переехали жить в Писаревку к тете Гале. Прошла еще пара месяцев и под натиском наших войск немцы обратились в бегство а, отступая, принялись поджигать уцелевшие дома. В нашей семье стали молится, просить Господа проявить милость, чтобы миновала нас эта беда.

В один из тревожных дней мы в раздумье сидели у печки, как вдруг услышали шорох во дворе, мы насторожились, кто-то отворил калитку, подошел к хате, резким движением открыл дверь и вошел. Мы с испугом посмотрели на непрошеного гостя, на пороге стоял немецкий солдат с зажигалкой в руках. Он увидел молящихся в страхе женщин. Некоторое время и он стал рассматривать нас, словно бы раздумывал, как поступить, затем подошел к бабушке, которая продолжала молиться, постучал ей по плечу и сказал:

- Матка, матка.

Сам рукой показал, мол, вставай, и бабушка встала. Затем развернулся и вышел. Хата осталась цела.

Но это еще не все. Немцы, уходя, собрали всю скотину и погнали перед собой, так вот наша корова Майка оторвалась от стада и вечером вернулась к нашей радости домой.

В 1945 году я пошла в школу. В третьем классе одноклассники стали оживленно обсуждать радостную новость, скоро нас будут принимать в пионеры. А бабушка мне рассказывала, кто такие октябрята, кто такие пионеры.

И когда в классе наконец-то объявили об этом, я встала и прямо заявила, что в пионеры поступать не буду, чем основательно напугала и учителей и директора. Тогда маму вызвали в школу и предупредили, если вы не позволите девочке вступать в пионеры, мы сообщим в НКВД, и вас уволят с работы.

Вечером мама мне сшила галстук и сказала:

- Доча, ты же понимаешь, что это всего лишь кусок красной тряпки. Ну что он тебе шею, что ли прожжет?

Я одела эту красную тряпку, подошла к зеркалу и у меня ощущение, что у меня шея горит. Не только шея, но и лицо стало красным от волнения. Я со злостью сдернула галстук с шеи и сказала маме:

- Никогда не одену!

Мама на следующий день приходит в школу к директору, показывает сшитый ею галстук.

- Вот, - говорит, - я пошила ей, но она не хочет носить. Если вы можете ее убедить, пожалуйста, я не запрещаю.

А что они могли со мною сделать? Я просто отвечала:

- Не хочу!

В душе моей я имела глубокое убеждение, что папа мой страдает за истину, а я буду служить дьяволу. В комсомол поступать мне даже и не предлагали. Понимали – бессмысленно.

По этой причине в школе ко мне относились плохо. В младших классах подставляли ножку, дергали за косички и, хотя я была круглой отличницей, училась на одни лишь пятерки, это не избавляло меня от неприязни питаемой некоторыми учениками. В послевоенное время мне прямо в глаза говорили:

- Наши отцы воевали, а некоторые так и не вернулись с фронта и мы никогда их не увидим, а твой отец живой и здоровый, враг народа, скоро приедет, и ты увидишь его.

Хотя вне школы они были более дружелюбны, я понимала, что они, как теперь говорят, так дурно поступая в школе, работали на публику.

В 1947 году, вернулся папа. За годы, проведенные в тюрьме, как рассказывала мама, он возмужал, появились не ко времени морщины, седина. Но в вере он окреп, и было понятно, что никакая сатанинская власть не в состоянии поколебать его отношение к Иисусу Христу, что он скорее взойдет на Голгофу, чем откажется от своего Господа.

Счастью мамы и бабушки не было предела, конечно и я была счастлива, но я долгое время не могла называть этого незнакомого мне человека папой.

Мама и бабушка просили меня: « Ну скажи, па-па, па-па».

Я упорно молчала. И однажды я забралась на яблоню за яблоками в нашем саду, а папа незаметно подошел и убрал лестницу. Отошел и делает вид, будто чем- то занят, а сам внимательно за мною следит. (Это мне потом рас- сказали) Значит, набрала я яблоки, и спуститься пора, и в туалет хочу, а лестницы нет. Что делать? Вижу, папа недалеко, думаю, сейчас крикну: «Папа!» И он подойдет и поможет мне сойти. Но наклонюсь, и не могу, не могу сказать. И все же собралась с духом и как крикну:

- Па-а-а-а-!!!

Он тут же подбежал, у него на глазах слезы:

- Доченька, это ты меня зовешь, я здесь доченька, родимая.

В 1948 году отца снова забрали, по той же 58-ой. Я гостила у тети Гали и почему-то проснулась ночью, а тетя плачет. Я подошла к ней и спрашиваю, а сама чувствую, как сердце затрепетало:

- Тетя Галя, что с вами, что случилось?

- Твоего папы, опять нет.

Утром поехала домой. Бабушка плачет в одном углу, мама рыдает в другом. Увидели меня и еще сильнее запричитали. Рассказали - пришли два милиционера, что-то предъявили отцу, надели на руки наручники и увезли.

Через некоторое время мы получили уведомление о том, что нам разрешают свидание с папой в городе в Брянске. Мы собрались и поехали, а там отвечают, его уже здесь нет, он сослан в Казахстан. Если хотите иметь мужа, езжайте туда, можете и переехать к нему, вас никто не держит, это не возбраняется.

Мама, не раздумывая, продала наш дом, как сейчас помню, за 5 000 рублей. Это еще до хрущевской реформы, то есть всего за 500. Очень дешево, но она говорила, главное нам добраться, а там Господь предусмотрит и вскоре переехали к отцу.

Действительно, за небольшой отрезок времени, мы встали на ноги. Вокруг отца собрались верующие, стали проводить собрания, конечно, строго соблюдая конспирацию. Окна закрывали ватным одеялом и лампу очень слабо скручивали. Потому что соседи могли доложить, что в этом доме кто-то собрался.

Школу я окончила на отлично, но по той причине, что я не состояла в комсомоле, мне не дали золотую медаль. Я обратилась к отцу:

- Папа, ну сходи в школу, почему они так несправедливо поступают.

А отец мне ответил:

- Доченька, ты же знаешь, что это бессмысленно, если Богу угодно, ты и без медали поступишь.

Мы жили на юге Казахстана, на границе с Киргизией и до киргизской столицы города Фрунзе было рукой подать, поэтому я и поехала поступать и поступила в медицинский институт в городе Фрунзе.

Хотя, как я теперь понимаю, без Божьей помощи и здесь не обошлось.

А дело вот в чем. По той причине, что у меня нет золотой медали, мне пришлось все экзамены сдавать, и я сдала успешно, но в списке зачисленных студентов меня нет, так как не прошла собеседование, не комсомолка, что тут поделать. Удрученная этим обстоятельством пошла я забирать документы, а в приемной комиссии одна седовласая преподавательница посмотрела на мои оценки, школьный аттестат и говорит:

- Не согласитесь ли вы быть вольным слушателем? Каждому факультету отводилось по 6 мест для вольных слушателей. На тот случай если кто- то из студентов откажется от дальнейшей учебы. Ведь, как только начинались практические занятия с трупами, как правило, несколько студентов бросали институт. А в этом случае, на мое счастье, собеседование не было предусмотрено.

Я, конечно же, поспешно ответила:

- Да, да я согласна.

И уже через месяц с небольшим я оказалась зачисленной в институт, стала студенткой. А была бы у меня золотая медаль..?

Да, я бы сдавала только один экзамен, и, без сомненья, я бы его сдала, но потом, нужно было бы пройти собеседование и опять, же объяснять, почему не комсомолка…

То, что я верующая, в институте узнали только на первом курсе, когда нас отправили на сельхоз работы. Студенты, глядя на мое поведение, определили это. Посудите сами, не курила, не пила, не сквернословила, с уважением относилась ко всем однокурсникам. Вроде бы ничего особенного, так ведь должен поступать и жить каждый человек. Ан нет, выделялась. С нами учились студенты с Кавказа, так они прямо спросили меня»

-Ты верующая?

- Да, - коротко ответила я.

Студенты стали относится ко мне с почтением, чего не скажешь о преподавателях, те насторожились и даже озлобились.

И здесь начались те же самые, что и в школе, проблемы. А когда весь наш поток, это около 300 человек, вдруг явился в нашу церковь на собрание, в институте поднялся целый переполох. Отношение ко мне вконец испортилось. И хотя я была круглой отличницей, руководство ВУЗа решило всеми правдами и неправдами избавится от меня.

Меня вызвал проректор института:

- Нина Семченко?

- Да.

- А ну рассказывай, что там у вас происходит?

Я пожимаю плечами:

- Что вы имеете в виду?

У него глаза сверкают, зубами скрежещет, а что-то сказать не рискует.

Первое что они сделали, это лишили меня стипендии. Представляете, лишена стипендии студентка, имеющая в зачетке одни пятерки. Но Господь и это предусмотрел. Через несколько дней подходит ко мне врач, сердобольная женщина, заведующая детским отделением больницы, которая вела у нас практические занятия и предлагает мне ночные дежурства у себя в больнице. Мне было не в тягость два раза в неделю отдежурить, зато я стала финансово независимой, и у меня появилась возможность продолжить учебу.

Тогда в деканате, видя, что, отсутствие стипендии никак не сказалось на моем настроении, приняли решение провести общее собрание нашего факультета, на котором и обсудить мое поведение, с тем, чтобы общественность высказалась за исключение меня из института. Тогда и ректорат, прикрываясь «общественным мнением», с легкостью подпишет приказ о моем отчислении.

На собрании первым встал мой однокурсник Ахматов и, невзирая на сердитые взгляды преподавателей, стал усердно защищать меня:

- Нина единственная из нас, готовая всегда придти на выручку, если что- то непонятно, она в четыре минуты лучше любого преподавателя объяснит, да так, что и переспрашивать не надо. Поделится последним куском хлеба.

Затем однокурсница Эрика выступила и с не меньшим усердием стала отстаивать свою подружку. Она с жаром обратилась ко всем присутствующим:

- А ну-ка скажите, Нина хоть раз кого-нибудь из нас подвела? Или есть ли среди нас, хоть одна студентка, которой Нина бы не помогала?

Затем выступил Маду Багиров из параллельного потока и другие студенты, и все горячо поддерживали меня. Видя такой оборот, взяла слово одна из преподавателей и обвинила… преподавательский состав:

- Мы виноваты сами, упустили. – Стала упрекать она своих коллег, - Нина пришла к нам 17-летним ребенком и было не поздно помочь ей.

Затем обратилась ко мне, - Мы тебя не доглядели, поэтому мы тебя исключить не можем. Но ты не получишь на госэкзамене положительную оценку по философии, потому что ты не принимаешь научное объяснение мироустройства и диплома у тебя все равно не будет. Хочешь продолжать учиться – учись, это твое дело.

Но я упорно продолжала ходить на занятия и продолжала получать по всем предметам одни пятерки. Пришло время госэкзаменов.

На экзамене по философии, преподаватель Иван Иванович мне сказал:

- У меня к вам два вопроса.

Затем наступила пауза. Он долго сидел, уставившись в одну точку, вертел в руках зачетку, словно бы не зная, куда ее деть.

- Так вот у меня к вам два вопроса… Есть ли Бог? И что вам дороже: Библия или институт ?

Я спокойно отвечаю:

- Да, Бог есть, и для меня Библия дороже.

- Вам двойка, - отвечает он и ставит в зачетке двойку.

По положению я имею право пересдавать в следующем году. Я и спрашиваю его.

- Иван Иванович, вы и через год мне двойку поставите?

- Да, Нина Трофимовна и через год у вас будет двойка.

- Вы не подскажите, как мне быть? – спрашиваю я его, а у самой в глазах слезы.

Он так тихо, чуть слышно говорит мне:

- Я вам посоветую поехать в соседнюю республику, в Алма-Ату. Зайдите в министерство здравоохранения, покажите зачетку и ничего не объясняйте, там все поймут. Мы недавно завалили несколько аспирантов из Казахстана, так что они, злы на нас и чтобы нам насолить, пойдут вам навстречу.

В Алма-Ате, в министерстве здравоохранения, долго вертели, удивляясь количеству пятерок, мою зачетку и спрашивают:

- Не согласились ли бы вы работать в Казахстане?

Я с радостью отвечаю:

- Так мои родители в Казахстане, в Джамбульской области живут.

Тут же получила направление в Джамбульскую область врачом, а экзамен пересдала в следующем году, и по традиции, на отлично.

________

 

Что и говорить, жизнь я прожила сложную и интересную, ни о чем не жалею. У меня прекрасный муж, Виктор Федорович Лисицкий, четверо детей, двенадцать внуков и четверо правнуков и все мы с Господом Богом. Я счастливый человек !