1. Вероника шептала про себя стихи, а колёса вагона делили их на слоги: «Всё чревато повтореньем. Он, объятый вдохновеньем, зорко с облака следит. И грядущим поколеньям, обожжённым нетерпентем, тоже это предстоит». Женщина сидела, подтянув колени к подбородку, и задумчиво смотрела на мелькающий за окном пейзаж. А мысленно обращалась к кому-то неизвестному: «Всё повторится, правда. Но пусть каждой девчонке достанется только хорошее. Пусть обойдут тех, новых, девчонок, мои испытания. Ну пожалуйста!». Караганда. Город детства и юности. Она не приезжала сюда тридцать лет... Взглянув на часы, ойкнула: до конечной станции оставалось минут сорок. Вскочила. Принялась поспешно собирать постель, достала багаж. Попутчик – дедушка, ехавший к дочери помогать с первоклассником внуком, вышел, давая возможность переодеться. Никто бы не подумал, что Веронике пятьдесят - она придирчиво и тщательно следила за внешностью: не позволяла себе переедать, плавала в бассейне, часами изматывала тело ездой на велосипеде по тряским горным тропинкам. И неприятно удивлялась, глядя на своих одногодок, женщин или мужчин, раздобревших, утративших талию. Женщина нервно одёргивала пиджак чёрного костюма на стройной, как в молодости, фигуре, поправляла ворот красной рубашки, хотя знала, что одета изящно и в то же время скромно. Зачем-то принималась в который раз вытирать и без того чистые кожаные осенние туфли. Автоматически перевешивала красную сумочку с одного плеча на другое, часто заглядывала в зеркало на двери. - Да ты бы уж присела, милая, - улыбнулся сосед. - Зачем же так нервничать? И зеркало изъелозила взглядами. А зачем? Стрижка у тебя модная, одета с иголочки, да и вся ты ладненькая. Ни дать ни взять – куколка. - Чем быстрее летят стрелки циферблата, тем больше волнуюсь, - Вероника приложила ладонь к груди. – Вырваться хочу. - Экая ты впечатлительная. Крепко, знать, эти места тебя зацепили. - Да уж, - глазами, блестящими от волнения, похожего на лихорадку, благодарила за понимание. Вдруг оба вздрогнули: входная дверь, казалось, разламывается и падает внутрь купе. Вероника кинулась к соседу, чтобы защитить, увидев перепуганное лицо. «Да это проводница громыхнула по двери кулаком с зажатой связкой ключей, - первой поняла пассажирка, - чтобы готовились к выходу. – Ну и тётка... взбодрила. Ох...», - расслабленно присела и обмякла. Успокоилась. Её ожидала ещё небольшая поездка на такси в соседний город. И только тогда она окажется в том доме, где выросла и где до сих пор живёт мама. Увидев шеренгу таксистов, женщина вздохнула полной грудью, улыбнулась и остановила взгляд на машине любимого цвета. Решительно, как и всё, что делала, открыла заднюю дверцу красного «фольксвагена», поставила на сиденье небольшой чемодан с выдвижной ручкой, сумку, а рядом села сама и, не интересуясь ценой, нетерпеливо назвала адрес: в деньгах она не нуждалась. Водитель не успел даже выйти и под напором пассажирки тут же завёл мотор. Веронике никакого дела не было до него, как и ему - до неё. Зато она с замиранием сердца, как девчонка, разглядывала город, в котором когда-то училась. Приятно удивила чистота улиц и гармоничное сочетание новых построек с величественными, годящимися в дедушки зданиями. Какой-то внутренний порядок чувствовался во всём. Промелькнули последние постройки, выросли чёрные «горы»: как-никак Караганда – шахтёрский город. Ещё дальше пейзаж превратился в скучную и однообразную картину – казахская раздольная степь, уже пожелтевший и поникший ковыль, сбросивший метёлки потомства и приготовившийся к длинному сну под толстым снежным одеялом. Взгляд механически упал на руки водителя. «Ты смотри, - подумала, - на правой руке наколка на внешней стороне между большим и указательным пальцами. Как у Анатолия». Произнеся мысленно имя, уже не могла не думать о нём самом. «Вот точно такие же, наверно, волосы у него сейчас, как у этого водителя: седые, коротко подстриженные. Да и одет, скорее всего, именно так: в лёгкую темно-серую курточку. Он никогда не стремился одеваться красиво. А не взглянуть ли мельком на его лицо сбоку?» Любопытство взяло верх, и женщина, слегка наклонившись вправо, быстро посмотрела на профиль мужчины. "Так не бывает. Даже в сказках", - прошибла мысль. Пассажирка зажала рукой рот, но поздно. - Что с вами? – услышав вскрик, спросил водитель. Притормозив и остановив машину, повернулся к пассажирке. На неё смотрели всё те же большие немного грустные карие глаза, которые она помнила всю жизнь. Когда-то до боли родные и безмерно любимые. Она почувствовала, как резко запылало лицо, словно в него плеснули кипятком. «Ах!» - он тоже узнал её, но боялся поверить, зажмурил глаза и мотнул головой, как прогоняют видения. Однако женщина не исчезла. Грустинка карих глаз сменилась на озорной блеск, как в те далёкие годы их молодости. Съехал с трассы, заглушил мотор. Быстро вышел, открыл заднюю дверцу машины, наклонился и прижал к себе тонкие руки, нежность которых никогда не забывал. - Не может быть. Вероника. Я ехал и думал о тебе. Так хотел, чтобы вместо какой-то дамочки на заднем сиденье оказалась ты. С мыслью об этом и принялся таксовать. Каждый рейс еду и жду тебя. Знаю, что этого никогда не случится, но всё же надеюсь. И Бог услышал мои просьбы. Однако ты так шикарно выглядишь, что, нет, не признал, глянув ещё на вокзале в зеркало заднего вида. У меня в памяти твои чудесные косы. Прости старого дурака. Как-то раз он во сне спускался с крутой горы ночью. Булыжники и выступы прятались в темноте, оттого он часто падал и обдирал ладони рук обо что- то рвано-острое. Было очень больно, поэтому сон запомнился. Теперь так же споткнулось его сердце. Каждый вздох словно походил на укол тех бесформенных камней и мешал дышать. Глаза сверкали непролитыми слезами, а чувственные, красиво очерченные губы слегка подрагивали: от счастья. Он заставил себя глубоко вздохнуть, закинул обе руки за голову, с улыбкой обошёл машину. Сел на водительское сиденье, развернулся в сторону Вероники. Видеть её фигуру, глаза, губы, каждое изменение в выражении лица. «Вот и мне подвалила радость», - говорил глазами. Так же художник вглядывается в натурщицу, утрамбовывает в сознании малейшие штрихи и блики. Чтобы запомнить. - Где ты живёшь, Вероника? Как ты оказалась здесь? Семья, дети? – забросал вопросами. - За меня не надо переживать. У меня муж и два сына. У нас всё хорошо. Мы все занимаемся наукой. Сюда приехала на недельку повидаться с мамой и знакомыми, которые ещё не разъехались. А ты всё так же, по соседству? - Да. Каждый раз прохожу мимо твоего подъезда и представляю, как дверь открывается и выходишь ты. Хоть помечтать, раз реально это невозможно. Как передать трепет сердца Вероники? Чтобы справиться с былыми волнующими чувствами к Анатолию, терзавшими израненную душу после их внезапного расставания, Вероника с усилием заставила себя проанализировать его поведение тогда, когда ярким костром металась их любовь. Разложила по полочкам все воспоминания о нём, его поступки, и окончательно убедилась, что, если бы любил искренно, без рассуждений и размышлений, снёс бы все преграды, как стены из детского конструктора. А раз в один момент бросил и не пришёл со словами прощения или объяснения, то не стоит он того, чтобы по нему сходить с ума. Тот холодный рациональный расклад ситуации был ей необходим; так человека, впавшего в истерику, отрезвляют пощёчины: да, больно, неприятно, обидно, зато лучше любого лекарства. Действительно, всё встало на свои места: сердце Вероники успокоилось вполне, воспоминания больше не жгли и не изматывали, чувства к Анатолию будто атрофировались. Пришло глубокое, настоящее умиротворение, словно всё то было не с ней, а с какой-то героиней из книжки. Однако сейчас, когда он оказался рядом, совсем не изменившийся, женщина испытала некоторый шок. Ей даже не верилось, что они снова сидят рядом, могут смотреть в глаза, разговаривать, чувствовать дыхание. И... тот, как думалось, непробиваемый щит, выстроенный ею, развалился, словно игрушечная башенка из песка после дождя. Чувства бурно рвались наружу, угадав плохо выстроенную преграду, сносили и рушили казавшиеся прочными установки. Веронике стоило большого труда не показать волнения. Только она сама знала о нём. А он? Он не вычёркивал её из своей памяти никогда. Нужно ехать. Как много хотел рассказать Анатолий! А ведь было, было... Оставшись один, подолгу сидел в пустой квартире. Потом вскакивал и включал музыку. Комнату заполняло что-то нежное, чувственное, от чего голова шла кругом, а за спиной явно-явно вырастали крылья, всё больше, всё сильнее. Вот уже опять и опять уносился в то прошлое, когда их было трое – он, Ника и их сумасшедшая любовь. Каждая секунда того времени жила в нём, сердце хранило движения, запахи, мысли, взгляды. С первой встречи он понял: «Это моё. Это моя девочка. Люблю». Парень был так счастлив, что не мог представить, что это пропадёт, уйдёт, оставит. Нет, верил, самонадеянно верил, что так божественно будет всегда. Её глаза обжигали, переполненные любовью, говорили больше слов. Необыкновенные по цвету волосы до талии с заколкой на уровне лопаток касались его щеки и обдавали дурманом. Таких пепельно- каштановых волос он больше никогда не встречал. Мог бы поклясться, что её губы, родные, желанные, самые красивые, ждали только его губ. Вырывался стон раскаяния и муки. Слёзы душили. Что он сделал не так? Почему теперь один? Терзали мысли: «Родная моя, где ты сейчас? Как мне жить? Зачем? Каждый день ты приходишь по-прежнему ко мне, не к нему, а ко мне. Я это вижу почти наяву. Я поворачиваю голову, ты стоишь рядом и смеёшься. Или садишься в кресло и просишь меня спеть тебе. Или ты вяжешь, а я молча смотрю на быстрое мелькание спиц и понимаю, что плыву на облаке счастья. Вот оно – рядом. Весь мир в одной тебе. Никого не хочу ни слышать, ни знать. Всё в тебе». Задавая себе вопросы, понимал, что лукавит. Ответ на них не был для него тайной. Понимая свою вину, всё-таки легче притвориться. И он трусливо хватался за эту соломинку. Однако память цепко хранила тот день, когда сам разрушил их счастье. Как-то на улице к нему подошёл незнакомый парень. Не случайно, именно ждал. - Я люблю Нику, - без предисловий ошарашил признанием. - Я долго искал такую девушку. Отойди в сторону, не вставай препятствием на нашем пути. - А она? - Она меня пока игнорирует. Всё о тебе. Всегда - к тебе. - Хорошо, попробуй, - сказал то, за что винил потом себя всю жизнь. - Я постараюсь не вмешиваться. Хоть и был уверен в высоких человеческих качествах любимой, но мелкая мыслишка проверить, раз случай сам предоставился, перевесила и вытолкнула это согласие. Тогда ещё не знал, что за любовь надо бороться, а не раздаривать. Когда через день увидел её родные глаза, в которых плескалось недоумение вместе с возмущением, понял, что Ника со своей тонкой душевной организацией и хорошо развитым шестым чувством без труда разгадала его подленькую затею. Услышав: «Это правда?», не был готов к честному ответу, виновато опустил голову. Она развернулась и ушла. Навсегда. А он остался один и метался, как зверь в клетке: нервными шагами переходил из одной комнаты в другую, садился, тут же вскакивал, закуривал, сжимал сигарету в кулаке, с радостью ощущая ожёг. Днём немного отвлекался, а ночью образы и вставали. Измучившись, чувствовал, что не в силах больше вынести эти страдания. Но что же делать? Где выход? Как-то надо жить. Пытался убедить себя, что уже ничего не вернёшь, что те глаза никогда не вспыхнут любовью к нему. В душевных терзаниях медленно тянулись тяжёлые дни. Жить одному становилось невмоготу. Решение созрело, пусть и ненормальное, дикое: «От кого мои муки? От неё. Я буду мстить им, всем подряд девушкам. Да, мстить за мою дурость, моё предательство. Чтобы плохо было не мне одному». Он один знал причину нежелания официально жениться на Нике. Любил, жизни не мыслил без неё, но с женитьбой тянул, медлил, выжидал. Теперь решил прокручивать тот же сценарий, что и с Никой, с другой, потом – с третьей. «Не могу я больше ходить по кругу и не чувствовать земли под ногами. Все девушки одинаковы. Уж хуже, чем сейчас, мне не будет. Вот и выход», - злой на весь мир, пинал ногами камни, разгуливая подолгу за городом. А тут и случай представился, словно кто-то тихонько вёл за руку. На работе шёл по цеху с выражением затаённой тоски в глазах. Задумавшись, бесцельно поднял голову и увидел спускающуюся с высотного крана девушку. Заплутавший луч солнца проник сквозь высокие окна цеха и запутался в её золотых волосах. Она улыбнулась. Что-то толкнуло его в сердце. «Почему не эта, раз все одинаковы», - вкралась равнодушная, но спасительная мысль. Подошёл, подал ей руку и, тоже улыбнувшись, спросил: - Как зовут златовласку? Девушка охотно ответила: - Надя. Конечно, Надя уже бегала за ним хвостиком после первой же недели знакомства. Умел он вскружить голову, играя блестящими глазами. Но вот завершить свой план у него не вышло: девушка объявила о беременности. «Не может быть, - убеждал себя. – Я не мог допустить никакой оплошности. Чёрт, вот же вляпался!» Ранней весной тихо и мирно, без песен и плясок, они поженились. «Может, и к лучшему, - вяло внушал себе. – Всё проходит, и мои муки улягутся. Я забуду Нику. Перестану тосковать, изводить себя». Надежда сразу проявила деловую хватку. Надо исправить капающий кран на кухне? Не откладывая в долгий ящик, вызывала слесаря. Шторы заменить? Тут же покупала новую ткань и доставала из шкафа швейную машинку. Готово! Всё, чтобы порадовать мужа. Возвращаясь домой с работы, слушал её долгие и радостные рассказы обо всех деталях прошедшего дня. Потом, помыв посуду, Надя усаживалась к телевизору. Он понимал, что, в общем-то, всё хорошо, но чего-то явно не хватало. Словно заноза в душе ворочалась, не давая спокойно принять семейную жизнь в таком механическом виде, когда все действия жены предсказуемы, когда нет загадки любимых глаз, лёгкой тайны, приятного ожидания невероятного и сказочного. Так было с Никой. Как только закрывал глаза, ложась спать, перед ним появлялась она - нежная девушка с ранимым сердцем, ласковыми тонкими руками. Опускала свои пальчики ему на плечи, стоя со спины, когда сидел в кресле, наклонялась, и Анатолий чувствовал на шее лёгкие горячие поцелуи. Спиной различал упругую грудь. Ника смотрела на него так, что он забывался в каком-то необъяснимом состоянии полёта: приятного, трогающего душу. Днём усиленно глушил в себе эти чувства. Но бывали моменты, когда раздавалась где-то музыка, та, которую они слушали вместе, и тогда ничего не мог с собой поделать: мысленно танцевал с Никой, ощущал в руках её гибкое тело, запах чудесных волос, трогал губами её родные губы. Хотя тогда они никогда не танцевали вместе, он и без танцев был на седьмом небе, но теперь Анатолий забыл об этом, ему хотелось такого воспоминания, и он не отталкивал его. А иногда умышленно вызывал такие моменты, выпивая рюмку-другую водки. И всё повторялось почти ощутимо. «Как же я ошибся. То сладкое прошлое не уходит. Оно во мне навсегда. Жить мне с этой мукой до конца дней. Судьба это моя. А девушки-то все разные. Теперь я точно знаю». С женой полёты души не получались. Надежда его устраивала, но с одной стороны, с бытовой. И ребёнка выносить до срока она не смогла, а потом и второго, и третьего... Выявилась какая-то генетическая болезнь. Это усилило его страдания. Хотелось пить счастье полным ковшом, а не маленькими глоточками, купаться в нём, искриться самому и ловить искорки во взглядах любимой. Этого так и не случилось в его жизни после Ники. Словно скрипка по- прежнему пела, но какая-то из струн порвалась, отчего мелодия не радовала сердце, а будто скребла по нему. От безысходности принялся мечтать о том, чтобы обе женщины были с ним. «Надя - не вещь, её не бросишь. Это то, чего я заслуживаю. Но, если бы рядом была и тонкая, поэтическая душа - Вероника, я бы в лепёшку разбился, чтобы мы втроём жили мирно», - ночные мысли уносили в нереальный мир. Даже попробовал обратиться за помощью к Богу, начав изучать Евангелие. Да, его мысли греховны. Да, надо освободиться от этого. Но наваждение не оставляло. Кроме того, это бы означало откромсать часть своей души, предать то светлое, что было связано в жизни с Никой. Это Ника, а не кто- либо другой, заняла всё пространство в его сердце. Оказалось, что и так бывает. Понял: он однолюб. «Эх, ещё бы одну жизнь да с тем опытом, который накопил, вот бы я прожил красиво, без ошибок. Хочу только одного: чтобы Ника никогда не ушла из моих воспоминаний. Пусть она не со мной, но пусть она будет счастлива и приходит в мои сны. Я буду благодарен ей за это», - окончательно определился. Вслушивался в себя и понимал, что тот первый полёт души не может исчезнуть бесследно. Его нельзя забыть, вдруг женившись на другой. Первое томление сердца навсегда останется маленьким негаснущим уголёчком. И будет жить, временами вспыхивая ярче обычного, а временами скромно затихая. Анатолий съехал на кромку дороги, видя первые постройки их города. В тишине салона Вероника услышала: «Прости, родная. За мою дурость, подлость, неверие. Я наказан сполна. Но о твоих словах прощения мечтал всю жизнь». Опущенная голова, срывающийся голос, заглушаемые волевым усилием рыдания. «Исповедь. Ты хотела знать правду? Вот она. Это его правда. Моей же он не узнает, скорее всего, никогда. Пусть это будет ему наказанием. За всё надо платить. Я заплатила самой высокой ценой», - уверенно сказала себе Вероника. День плавился, как медленно разогреваемый сыр. Выцветший степной ситец еле-еле колыхался, будто кто-то мощный и ленивый то подует от нечего делать, вытянув губы трубочкой, то, зевая, отвернётся. Вероника пересела на переднее сиденье. Гладила его седые волосы, сузившимися глазами устремляясь вдаль на плывущие облака, похожие на подушки, а неизбывные тяжёлые воспоминания толкались мыслями: «Если бы он знал, что пришлось пережить мне, то про свои страдания, возможно, промолчал бы». - Ты осталась с тем парнем, так нагло влезшим между нами? - Нет. Я сказала ему, что жду ребёнка от тебя. И он исчез, даже забыв помахать на прощание рукой. Вот такой был влюблённый. Думал о себе. Говорят же «сделай вид, что твой корабль тонет, и тогда все крысы покинут его». Та «крыса» и сбежала. - Подожди. Бог с ним. Что ты сказала про ребёнка? – почти прервав её, воскликнул Анатолий. Голос дрогнул. Он весь напрягся. Глаза с мольбой и плохо скрытой надеждой лихорадочно исследовали её лицо. - Да, ничего, - спокойно улыбнулась Вероника. – Просто ляпнула, чтобы проверить. И проверила. - Так значит... - поник Анатолий. - Дыши спокойно, Толька, и не накручивай себя. Ты и так, наверно, весь в детях и внуках? - Нет, - карие глаза потухли, - нет у меня детей, есть только жена. Она хорошая. Было у нас много трудностей и с жильём, и с работой, да и мать моя не отличалась лёгким характером. Умерла уже, царства ей небесного. Жена всё выдержала с достоинством. Помолчав минуту, Анатолий махнул рукой, словно отогнал что-то грустное и неприятное, и, окинув Веронику вновь засверкавшими глазами, заговорил. - Ладно, не будем о грустном. Ты рядом, и ничего лучше не может быть. Расскажи о себе, чудесная женщина. Моя любимая женщина. Можно мне так говорить, хотя бы, когда мы наедине? «Вот так он любит хорошую жену. Скажи я сейчас уйти от неё, бросит ведь, не задумываясь. Эх, Толька, Толька», - с грустью подумала Вероника. Глаза Анатолия блестели и просили. - А жена? – провоцировала Вероника. - Сидит дома, ждёт тебя... Анатолий нажал кнопку, и голос Филиппа Киркорова, поющий с кассеты «Никто мне в мире этом сейчас не нужен. Опять в моей ладони лежит ладонь твоя» был ответом. - Я никогда не изменяла и не изменю мужу, - Вероника решительно пресекла его мечты. – Тогда, тридцать лет назад, и ты, и тот «влюблённый» думали только о себе. Даже торговали мной. А мой муж с первой встречи и до сегодняшнего дня думает обо мне. Моё счастье – это смысл его жизни. Многие ли могут похвастать таким везением? Веронику неприятно задела мысль: не в том ли причина его совсем другого отношения к ней, что теперь она - зажиточная женщина, у которой есть всё: дом, деньги, семья, работа. - Толька, почему ты не пришёл тогда, раз понимал, что виноват? Я два дня ждала. Снести унижения я не могла, что бы ни стояло на кону. Меня нельзя ударить или оскорбить. В случае удара я за себя не поручусь, даже, если это навредит мне. На третий день принялась сжигать твои фотографии, чтобы вырвать из памяти. Представь, они не зажигались. Так прочно ты врос в моё сердце, как вековое дерево глубоко въелось корнями в плоть земли. После бесполезных попыток пришлось взять ножницы и порезать те фотографии на мелкие кусочки. Только потом я уехала, словно с океанского лайнера сделала один шаг прямо в бездонную чёрную воду, не захватив даже спасательного круга. Чего мне это стоило, никто не знает. И тебе не понять. Почему теперь ты ведёшь себя со мной совсем по-другому, ведь я - всё та же? - Да гордыня меня распирала. Понимаешь? Как это я упаду на колени, пусть и перед любимой? Решил, не буду так низко опускаться. Не понимал ничего. Потом много читал и классиков, и Евангелие. Знаешь, прозрел. У Чехова в «Драме на охоте» прочитал именно про себя: «Виноват не я, а моя проклятая гордость, не дающая мне жить, дышать, ступить шаг. Гордость глупая, фатовская, полная суетности... Всё рухнуло под напором дьявольской гордыни... Я страдал от тоски, и рвалась душа моя, рвалась к возобновлению прошлого... Не могла же моя гордыня сделать уступки! Я так глупо горд и щепетилен». Одно время он не мог справиться с собой и постепенно всё чаще находил утешение в водке. Надя садилась к нему, пьяному, и пыталась вытянуть причину. Она не понимала, чего ему не хватает, когда всё в доме есть. Но Анатолий и пьяный крепко держал язык за зубами, понимая, что жена не виновата в его подлости. Алкоголь захватывал крепкими лапами всё более безжалостно. Но перейти в разряд алкоголиков ему не было суждено: попалась книга Виля Липатова «Серая мышь». Эта страшная история перевернула в нём всё. Из последних сил он вернулся к нормальной жизни. Раскаяние, просветление читала Вероника в глазах Анатолия. «Да, он переоценил ценности. Но только когда необратимо поздно». Они замолчали. Молчать вместе им было хорошо. «Разбросала нас судьба – лихо! Изменилась круто жизнь моя. Стало в доме без тебя тихо. Возвращайся, я так жду тебя», - пела кассета. Анатолий смотрел на любимую, словно никак не мог поверить, что она рядом, что он держит её руки, видит лицо, улыбку. Не удержавшись, резко развернулся и поцеловал в губы. Это он умел. Был у него кураж. Она помнила: как-то зимой стал целовать её в хлебном отделе большого магазина. Слышала вокруг возгласы: «Совсем обнаглели», но ни стыд, ни угрызения совести не постучались тогда в её юное сердце. Не считая поцелуй изменой, она и теперь не обиделась. Если уж сказать откровенно, ей было приятно вспомнить те сладкие ощущения и почувствовать теплоту его губ. Да и его родной голос волнующе отзывался в ней. Он говорил не быстро, с какими-то характерными только для него интонациями и перепадами. Ах, эти блестящие карие глаза. Вероника хранила в себе первую встречу с Анатолием так подробно, будто всё случилось вчера или даже сегодня. Время не властно над воспоминаниями обо всём первом, если оно вошло в глубины сердца: первой любви, первом поцелуе, первой страсти. У одного - память на цифры, у другого - на лица. Вероника помнила всё: числа, дни рождения, номера телефонов, а уж лица когда-либо встреченных людей – особенно: с ямочками, морщинками, формой бровей. Она просто слегка прикрыла глаза, и замелькали картины далёкого прошлого подобно кадрам фотоплёнки, - чёткие, выпуклые, живые. 2. Как-то в конце четвёртого курса университета перед началом лекции по ядерной физике неожиданно на кафедру поднялись двое преподавателей. Оба дрожащими от волнения голосами, чередуясь, сообщили, что в университет приехал преподавать один из крупнейших физиков современности Иван Иванович Нестеренко, совсем недавно с группой американских физиков открывший новое нейтрино, элементарную частицу, что это - открытие века. Студенты, слушая лекции светила, должны быть счастливы самим фактом нахождения его в одной с ними аудитории. Что же касалось преподавательского состава кафедры физики, то все понимали, как им повезло в жизни. Столько в их речи чувствовалось преклонения, уважения, чистосердечного восхищения, что на Нику это подействовало чрезвычайно, вздыбило всю её чувствительную натуру и перевернуло в корне отношение к предмету. Теперь не было студента, более преданного ядерной физике, чем она. Экзамен по физике стоял в группе третьим. По первым двум предметам у Ники были «автоматы», то есть освобождение от экзамена в связи с бесспорной оценкой «отлично». Для подготовки к физике получилось десять дней. За этот срок студентка не только перелопатила весь объём материала, но в буквальном смысле знала наизусть огромные куски теории. Даже осмелилась прийти на консультацию к Ивану Ивановичу. Он оказался мужчиной небольшого роста, лет пятидесяти, с тонкими, светлыми, зачёсанными назад волосами и умными глазами. Восхищение его талантом тянуло на разговор с ним. Ника приготовила вопросы, которые были непонятны, но так волновалась, что не находила места своим рукам, теребила косы и... молчала. Поняв состояние студентки, Иван Иванович похлопал легонько по её руке и стал подробно объяснять. За соседним столом сидел молодой человек. Ника подумала, новый сотрудник. Незнакомец ничего не делал, только слушал и смущал внимательными взглядами. На экзамен решительно зашла среди первой четвёрки. Когда трое отошли со своими билетами готовиться, вытянула свой и предложила отвечать без подготовки. Смелый, однако, поступок. Это значило, что берёшь билет и, не глядя в вопросы, сразу отвечаешь. Принимал сам Иван Иванович. Его глаза задорно заблестели (что-то выдаст самоуверенная студентка?), одногруппники удивленно переглянулись, один показал Нике большой палец. Получив согласие экзаменатора, с замиранием сердца пробежала глазами три вопроса: как ни учи, а риск всегда есть. Бывают любимые темы и не очень, ясные и непонятные, лёгкие и трудные. «Ах, не вопросы, а сплошное удовольствие», - радостно ёкнуло сердце. Ответила с блеском, чувствуя, что в ней всё искрится и бурлит подобно пызырькам в бокале с шампанским. И хотелось, как ни странно, чтобы экзамен не кончался. Первая вышла из аудитории - с заслуженной «пятёркой», огромным облегчением и лёгким оттенком грусти, что прекрасный полёт больше никогда не повторится. Могла ручаться, что никто из их курса в данном предмете не разбирался тогда лучше неё. Что значит высокий душевный подъём! Горы сметёт убеждённый человек, нет для него преград. Не зря душа признана первичной, а тело - вторичным. Она первой поднимает к небу и первой заболевает. Не сделав и нескольких шагов, девушка почти столкнулась с тем молодым человеком, которого приняла за нового сотрудника. Он не просто стоял там, а ждал… её. Улыбнулся, представился Игорем, поздравил с оценкой и предложил проветриться после такой нагрузки. Игорь был сыном Ивана Ивановича. Ника, судорожно перебирая в уме подходящую причину отказаться, почти не глядя на него, пробормотала с сторону: «Я должна вcтретиться со знакомой аспиранткой. Меня ждут». Не успел он и рта раскрыть, как остался один в недоумении и огорчении. Аспирантка и правда была. Тоже из Казахстана. Это и сблизило их при знакомстве в общежитии. Изредка взрослая подруга подкидывала Нике хозяйственно-договорные работы. Например, нужно было растирать большим пестиком в большой ступке не менее двухсот образцов минералов, разделённых по пакетам, до получения пудры. После каждого образца тщательно мыть и пестик и ступку, насухо вытирать, чтобы измельчать следующий. За такую работу неплохо платили. С этими превращёнными в пыль веществами аспирантка ставила нужные ей опыты О каких-либо отношениях с парнями Вероника запретила себе даже мечтать. «Я – самая гадкая и мерзкая из всех, - уверяла себя, мучаясь самоуничижением. – Любые упоминания о парнях для меня – это тема, которая живёт совершенно изолированно, очень далеко, на другой планете, даже в другой галактике. Я не имею права на личное счастье». Все силы девушка отдавала учёбе. Получая самую высокую стипендию, она с удовольствием участвовала в предлагаемых желающим студентам экспериментах. Заведующая кафедрой готовила докторскую диссертацию. Помощь студентов для практической части диссертации очень приветствовалась. Ника подружилась с семейными парами, которые учились и жили в общежитии. У некоторых из них были дети: один или даже двое. Людей жизнь заставляла крутиться, чтобы выживать до получения диплома. Они- то и помогли Нике устроиться на работу: мыть по вечерам огромную аудиторию-полуамфитеатр. «Радость какая!», - прыгала довольная Ника. Она совершенно не хотела быть иждивенкой и жить на деньги матери. Сидеть в современной аудитории на лекциях - наслаждение: кресла кожаные, мягкие; сверху свешивались телевизоры, чтобы все могли видеть и переписывать или перечерчивать то, что преподаватель вставлял на своём столе в проектор; зелёная доска по воле кнопок на длинном преподавательском столе, сбоку от которого стояла кафедра для докладов, разъезжалась всё шире и шире, давая возможность не стирать уже написанное; стены и полы сделаны из дерева светло-коричневого цвета. А убирать огромную территорию – совсем другое дело. Аудитория - на втором этаже, а вода – на первом. Кроме того, вопрос о том, куда складывать мусор, никто почему-то не продумал. Ника собирала в общежитии любые ненужные сумки и набивала их бумагами, сметёнными веником в единую кучу. И это бы ещё куда ни шло, но самым ужасным был момент, когда, нагруженная сумками, подходила к абсолютно неосвещаемой мусорной свалке за столовой – зданием, стоящим как раз между общежитием и учебными корпусами, - где ночью хозяйничали крысы, огромные, отъевшиеся, наглые. Трусиха Ника издалека швыряла пакеты с мусором, даже вопреки ответственному характеру не заботясь о том, долетали они до нужного места или нет, и мчалась к общежитию, забывая про дыхание. С каждым разом сами мысли о приближении к свалке всё больше разъедали душу. «Это последний раз работаю. Нет больше сил», - убеждала себя, судорожно хватая воздух в вестибюле. Но наступал другой день, и всё повторялось. Зато долгими зимними вечерами Ника была хозяйкой этой аудитории. Она приносила конспекты и учебники и после уборки учила в тишине. Могла повторять вслух, могла расхаживать подобно преподавателю, представляя, что это она ведёт лекцию и пишет на бесконечной доске. Однажды, подчёркивая мелом формулы, чтобы воображаемые слушатели лучше поняли тему, услышала негромкие хлопки. На верхней ступени стоял Игорь. - Вот я тебя и нашёл, - добрая улыбка растянула губы. – А ты молодец, учишь в любой ситуации. Так стыдно было Нике, что именно этот парень увидел её в роли уборщицы. «Ничего, всё временно, - быстро убедила себя. – будет и на моей улице праздник. Тем более, что труд для меня – радость». Подбадривая себя, смело взглянула ему в глаза. А в глазах-то – ни капли осуждения, лишь доброта и одобрение. - С удовольствием могу помогать тебе. Подметать позволишь?... – начал было он. - Ещё не хватало! – резко и даже грубо прервала девушка. Недружеский тон не смутил его. Спустился к доске, взял мел. -Смотри, вот тут легче вывести формулу другим способом, - и принялся обсуждать тему её экзамена. – Я уже сталкивался с таким подходом, а в аспирантуре окончательно принял за правило. Незаметно для себя и она втянулась, вместе заспорили, а потом над чем-то задорно засмеялись. Лёд, на котором они чуть не проскользили мимо друг друга, несколько подтаял. На следующий вечер Игорь снова пришёл, но раньше, когда Ника только тащила ведро с водой. Она хмуро, недобро взглянула и молча прошла мимо: «Вот навязался! Только его и не хватало!». Парень прекрасно понял, что она горда, не хочет принимать его помощь, но отступать и не подумал. Схватил второе пустое ещё ведро, исполнил с ним на глазах обескураженной девушки что-то вроде вальса, обнимая твёрдые бока нелепой партнёрши, и продекламировал: «Если до сих пор нигде вы Не встречали королевы, Поглядите – вот она! Среди нас живёт она». И показал свободной рукой на Нику. «А мне нравится его упорство. Не поддаётся на моё бурчание», - она слегка потупилась, смущённая, суровость ушла из глаз, лицо засветилось внутренним светом, застенчиво, нерешительно. Игорь разглядывал растрепавшиеся косы, собранные резинкой, чтобы не мешали работать, алые губы, щуплую фигурку и чувствовал себя на вершине блаженства. Потом опомнился, заметил в руках у себя ведро и, стуча по дну, побежал на первый этаж наполнять водой. Они снова разговорились. Завлекая девушку смешными историями, парень потихоньку, незаметно складывал мусор и протирал шваброй ступени. Возвращались вместе. Забросив мешки на ту самую мусорную кучу, Ника вздрогнула и передёрнула плечами. Парень уже знал, как она боится крыс. - Ты не думай, что всего боюсь так, как этих мерзких созданий, - по звуку голоса легко угадывалось, что она улыбается. - Помню, на третьем курсе техникума, когда мне было семнадцать лет, я жила в общежитии, которое вмещало сто человек. Была холодная вода из крана и горячая вода из большого, нагреваемого электричеством бака, электроплиты на кухне, комната отдыха с телевизором, гладильная доска, а вот туалет - на улице. А зимой мороз в центральном Казахстане под тридцать градусов, плюс ураганный ветер, который продувал до последней косточки. Здесь так же снежно, но нет постоянных ужасающих ветров. Замерзало всё, включая и содержимое общежитского туалета. Очень скоро из отверстий выросли горы замороженных продуктов жизнедеятельности, именно высоко стоящие горы затейливой формы. Да и рядом с отверстиями всё напоминало снежные горные массивы. Важная составляющая жизни ста человек стала невозможной. Меня в тот год общим голосованием выбрали старостой общежития, в помощь коменданту. Это была медлительная равнодушная немка лет сорока пяти. Вот я её и спросила, что же делать, как решить эту проблему? Она только развела руками. Ночью, закрыв глаза, прислушиваясь к мерному дыханию соседок, я вернулась мыслями к тем же вопросам и решила непременно хотя бы попробовать навести порядок. На следующий день, придя с учёбы, взяла у коменданта железный лом, и вдвоём мы пошли к зданию туалета. Она опёрлась плечом о дверной косяк и, скрестив на груди руки, равнодушно наблюдала, как я изо всех сил колотила тяжёлым ломом. Но что можно сделать с вечной мерзлотой?! Равнодушная женщина зевнула, безнадёжно махнула рукой, развернулась и ушла. Я, как неопытный альпинист, который, только что сорвавшись, снова карабкается к вершине, не оставляла своих попыток в борьбе с одной из торчащих из отверстия глыб. Вдруг заметила, что глыба стала пошатываться, потом - всё больше и... упала. Ура, победа! Уж дальше с удвоенным энтузиазмом закипела работа. Пали все горы в отверстиях. Но ведь ещё подступы заняты врагом. Надо и его разгромить. Так я работала часа три на глазах всего общежития, но ни одна душа не вышла помочь. Мне, собственно, и не было нужды в помощи. Знаешь, когда втягиваюсь в работу, не могу остановиться. Не могу работать медленно, какая-то сила будто гонит. Вот что тут поделаешь! Многие не понимают, если рассказываю, выпучивают глаза и недоверчиво оглядывают меня: всё ли со мной в порядке, - оба хохотали до слёз. - Да я и сама только вижу этот факт, объяснить его не могу. Такая уродилась и всё. Зато какая радость бьётся в груди от результатов труда. Смотрю на чистоту или сделанное мною что-то нужное или важное и расслабленно думаю «Как хорошо!». Ну, после работы, наверно, всем приятно видеть достигнутый результат. Эту же процедуру я повторила весной, с той лишь разницей, что враг уже был размягчён и не оказывал сильного сопротивления; да мой пример «заразил» двух девчонки из группы. Зато при выборе старосты в последующих годах была проблема: никто не хотел быть на этой должности, откровенно заявляя, что чистить туалет они не пойдут. «Мы на подвиги Ники не способны». Ника тихо смеялась, рассказывая. В её глазах тот случай был не более, чем анекдотом, с ней случившимся. Но Игорь повернулся, разглядывая при свете фонарей милое ему лицо, родные глаза и думал: «За что мне это счастье?» А вслух воскликнул: - Девочка моя, в тебе сидит настоящая бомба. С твоей энергией и упорством ты свернёшь реальные горы! А наука – это и есть самые высокие горы. - Ну, ты, я думаю, тоже не лентяй, - парировала Ника. Её приятно задело слово «моя», однако поняла, что это просто обращение, к чувству не имеющее никакого отношения. А как она ошибалась! Он проводил её до дверей общежития. «Давай погуляем...» – заикнулся было, однако она категорически отказалась, даже не дослушав. Парень огорчённо поплёлся к своей машине, а сам думал: «С удовольствием простоял бы с ней... всю жизнь». Их вечерние «посиделки» в аудитории продолжались. Вдвоём они намного быстрее наводили порядок, зато больше могли общаться, узнавать то, чего не знали друг про друга. Игорь неплохо рисовал и раз изобразил на доске маленького зайчика, но с книгой в руках. Мелок вдруг резко скрипнул: видимо, попалась в нём песчинка и с визгом скрябнула по поверхности. Парень деланно испугался и вскрикнул: - Фу, аж волосы дыбом встали. - А ты испытывал на самом деле это тяжёлое состояние? – наклонив голову, большими серьёзными глазами она смотрела вверх прямо ему в глаза. По изменившемуся лицу Ники он понял, что зря разыграл сценку, думая насмешить. «Папа уже два месяца не вставал. Рак желудка. У меня как раз были зимние каникулы в техникуме. Мне только исполнилось семнадцать. Те последние, как оказалось, дни его жизни мы с мамой по очереди дежурили ночью около него и сами делали уколы морфия, когда кричал от боли. Врачи предупреждали, что укол – только в самом крайнем случае, чтобы отодвинуть подальше привыкание организма, ибо после морфия спасения от болей уже не будет. А кто знал, сколько придётся бороться с болями? Раз ночью он прошептал, что ему нужно в туалет. Я хотела справиться сама, поэтому с усилием подняла его худое, но всё-таки тяжёлое тело, перекинула слабую руку себе за шею, обхватила за спину и потянула почти волоком: сил переставлять ноги у него едва-едва хватало. Впервые, извини, увидела мужчину, оголённого ниже пояса. Назад я буквально несла его, положила на диван и сама сползла рядом на пол. Однако отец умер, не успев привыкнуть к морфию. Я только уснула рано утром после своей «смены», как услышала причитания: - Папка-то наш умер, - мама металась в поиске номера телефона и разговаривала сама с собой. – Я сидела у него в ногах, опухших и холодных, гладила, стараясь согреть... ничего не помогало. Глянула в глаза... батюшки, они уж неподвижные. Ну вот и всё, отмучился Николаша. Увидев, что я пытаюсь открыть глаза и слышу её слова, повторила: «Умер папка» и с найденным телефонным номером пошла к соседям звонить в морг. Она думала только о себе, ей нужно было выплеснуть удивление и, может, потрясение. Как-никак, первый раз столкнулась со смертью очень близко. Каким образом её слова подействуют на меня, мама не переживала или просто не задумывалась. Её, наверно, можно понять. Я, сонная, с едва открытыми глазами, инстинктивно, подобно роботу на полученную информацию, встала и в ночной рубашке вышла из спальни, подошла к дивану, где лежал больной отец, и низко наклонилась к его лицу. На меня смотрели, словно живые, широко открытые немигающие глаза умершего. Тут такой ужас вонзился в сердце, что я резко и окончательно проснулась. Босиком выскочила в коридор, сбежала по холодным ступеням на лестничную площадку и, трясясь от страха, уставилась в заледенелое окно. А спиной чувствовала, будто покойник на цыпочках подкрался к входной двери и тихонько выглядывает, выставляя одну голову в мою сторону. Тогда поняла, как это волосы шевелятся на голове, вставая дыбом. Никому бы не знать! Сознание едва удерживалось на краю пропасти в бессознательное и страшное, невыносимо хотелось повернуться и убедиться, что мёртвый отец не смотрит в спину, но тело словно окаменело, только сердце бухало рваными ударами: стукнет – затихнет. Что делать? Кто поможет? Но тут вышла от соседей мама и увела в квартиру. Ещё бы минута, и что-нибудь ужасное и непоправимое могло произойти, я чувствовала и даже знала наверняка. Все последующие дни - нет, не дни, а месяцы - я боялась оставаться одна дома, в подъезде, озиралась по сторонам в комнате, ночами мучилась от кошмарных видений. Никого эта смерть не потрясла настолько сильно. Только я пережила все страшные события без преувеличения - на грани жизни, стоя на самом острие ножа». - Слишком ранимая и тонкая душа должна быть рядом с верным человеком, понимающим её, поддерживающим, подставляющим своё крепкое плечо, - парень уже сто раз пожалел о своей шутке, видя побледневшее лицо Ники. Он хотел схватить её в объятия, осыпать поцелуями, согреть своим теплом. - Такого тогда не было, - еле слышно пролепетала Ника. Воспоминания дались ей тяжело. Всё пережитое снова воскресло и снова терзало. - А теперь... есть, - в глазах Игоря она прочитала... любовь. И ужаснулась. Как-то она рассказывала ему выученную наизусть фразу, сказанную князем Мышкиным в «Идиоте» Достоевского: «И в эту минуту он искренно готов был считать себя из всех, которые были кругом его, последним из последних в нравственном отношении». Только не решилась тогда сознаться: эти слова про неё, с той лишь разницей, что про неё не в какую-то минуту, а всегда. Да, она себя оценивала только так. В душе она бичевала себя нещадно за то, что так больно ударила её первая любовь; что из всех тысяч и тысяч девушек только она расплатилась такой ценой; значит, она морально ниже всех, именно последняя из последних. - Я полюбил тебя с первого взгляда, ещё тогда, на консультации у отца, - Игорь не знал, что этих слов Ника боялась больше всего. Девушка опустила голову и почему-то быстро засобиралась уходить. По дороге отмалчивалась, пыталась глядеть в сторону. У дверей общежития непривычно холодно, без обычного смеха и улыбки, едва махнула рукой и юркнула внутрь. Он остался стоять с неприятным чувством чего-то непоправимого. «Зачем я не удержал её? Ведь видел, как она сразу изменилась после моих слов о любви. Искренняя, радостная девушка не могла так отреагировать. Есть какая-то тайна. Я разгадаю. Вот вернусь из командировки через неделю и всё проясню», - ругал себя парень, не понимая, почему всё хорошее так быстро исчезло. Написал записку, что на неделю уезжает по делам кандидатской диссертации, и передал на вахту. Следующие вечера Ника наспех подметала аудиторию, садилась с краю самого верхнего ряда, чтобы никто, случайно поднимающийся по лестнице, не мог её увидеть, бросала голову лбом на сомкнутые поставленные локтями на стол руки, поднимала высоко плечи, сжималась в маленький клубок и... уносилась в воспоминания, которые не стирались, не затушёвывались со временем, как бы она этого ни хотела, а, напротив, выпячивались всё явственнее и настойчивее. 3. Двое парней закинули на верхние полки купе рюкзаки и ушли к своей компании в соседний вагон. На нижних полках остались женщина лет пятидесяти и Ника, отрешённо смотревшая в окно с лицом строгим, даже мученическим. Вид у неё был печальный и несчастный. Марья Васильевна выглядела женщиной деликатной, культурной и, похоже, не хотела лезть с расспросами, но расшевелить и, может, отвлечь от неприятного была, видимо, не против. Она с улыбкой принялась сервировать стол, разворачивая традиционную варёную курицу, овощи. Уловив запах еды, Ника резко развернулась и безуспешно попыталась скрыть гримасу отвращения. Когда это ей не удалось, юркой подвижной ящеркой метнулась к двери, рванула со всей силы, и только её и видели. Лишь длинная коса редкого пепельного цвета чуть не зацепилась за ручку. «С девчонкой-то что-то неладное, - встревожилась Марья Васильевна. – Пойти поискать её». - Вы извините меня, - мягко, приятным голосом сказала Ника заботливой женщине. – А лучше не обращайте внимания. Я не хочу вас беспокоить. - Пойдём, милая, чайку попьём. Слово за слово, и Ника, сама от себя не ожидая, рассказала ей свою историю. - Я поняла, что беременна. Это страшно и безвыходно, - полными слёз глазами смотрела на попутчицу. - Матери не могла сказать, мы вроде как чужие, Анатолию уже хотела было сообщить, ждала подходящего случая обрадовать, но он предал меня... Как такое простить? – она поёжилась и обхватила себя за плечи. - А потом уже не стоило ничего рассказывать предателю, пусть не знает. Не достоин он ни меня, ни нашего ребёнка, - резко вскинулась, румянец полыхнул по нежным юным щекам. Сильно махнула рукой от груди вниз и отвернулась, словно отметала от себя даже память о парне. - Вот еду в Свердловск, далёкий и чужой город, где нет ни одной знакомой души. Там набирают экспериментальную группу тех, кто окончил профильный техникум с отличием, чтобы опробовать четырёхлетнюю программу обучения. Нужно только сдать физику устно на «отлично». Я мечтала... нет, мечтаю о науке. Да нет, наверно, мечтала. Какая теперь наука? – она нервно сглотнула и не сразу могла продолжать рассказ. В глазах – мука, руки теребят платок, плечики подрагивают. - Ужасный токсикоз изводит, даже думать не могу нормально. Знаете, состояние такое, будто я сама на себя со стороны смотрю, причём с другой планеты. Уже три месяца я на той, другой, планете наблюдаю за собой. Нике нужно было хоть перед кем-то разворотить свою рану, вскрыть нарыв, чтобы почувствовать облегчение. И Марью Васильевну словно сам Бог послал. Замешанные на эмоциях, слова выкатывались из девушки объёмные, разбухшие от слез. Поток пережитых девушкой страданий обрушился на Марью Васильевну. Она слушала, как Ника, забившись дома в угол дивана, просидела два дня после чудовищного поступка парня. Рвала зубами подушку. Тошнота наваливалась неописуемой мерзостью. Все мысли - о нём. Зачем он так сделал? Почему не рядом? С кем теперь говорит? Всё это душило и мяло измученную душу, словно в огромной дробилке. О, никому она не пожелает пережить подобное! Потом соскочила и принялась разрезать фотографии, стараясь не смотреть на лицо Анатолия. Рвала ножницами бумагу, а будто кромсала своё сердце. «Вот он, тут, со мной, всегда, в каждой моей клеточке. Как я без него? - стонала на грани сумасшествия. – Так не должно быть! Это страшно! Не хочу, не хочу...». Никто не мог бы ей помочь. И даже время не властно. Ни с кем не могла поделиться. Привыкла рассказывать о хорошем. Зачем кого-то нагружать проблемами? - Как же я металась, дорогая Марья Васильевна. Мечтала о науке, а осталась одна и беременная. Это же трагедия. Беременность - трагедия, крест на всех надеждах. Подумайте только. Разве я не права? Что было делать? – она сцепила пальцы рук, прижала к груди и, похоже, забилась, будто в лихорадке. - Милая девочка, - женщина подошла, встряхнула её за плечи, возвращая в действительность, и села рядом, - раз так сильно страдала, может, сама сделала бы первый шаг. Пришла бы к нему, чтобы посмотреть в глаза. Кто знает, возможно, у него были какие-то веские причины? - Я? К нему? Он не пришёл в первый день, во второй, третий. Всё же ясно. Значит, такой выход его устраивал. Значит, он так хотел. Как я благодарна своему шестому чувству, не дававшему моим губам выплеснуть счастливые слова о ребёнке. А знаете, теперь вспоминаю то, чего не видела в любовном угаре. После первой близости я закрыла лицо руками, осуждая себя за связь без брака. Я же старомодная. Он подошёл со спины, обнял, всё понял и сказал: «Не переживай, моя девочка, послезавтра я сразу с ночной смены пойду в ЗАГС, ты жди меня там». - Вот как хорошо! – облегчённо выдохнула попутчица. - Если бы так! - с горечью воскликнула Ника. Губы искривились в язвительной усмешке. - Я прождала три часа, он не пришёл. А при встрече сочинил какую-то историю, мол, не так его поняла, и сама виновата, - при этих словах Марья Васильевна откинулась на спинку и прижала руку к сердцу, давая понять, что изумлена до предела. - Через пару недель снова по его инициативе пошли в ЗАГС. В дверях здания он спохватился, стал рыться в карманах и признался, что забыл паспорт. Теперь-то я прозрела: он же просто не хотел жениться. Что любил без памяти - без всякого сомнения. Тогда что его удерживало? - Да, странный парень, - Марья Васильевна поглаживала лоб, хмуря брови. - Трудно понять его поступки. Как же он объяснял своё поведение? - Как-то объяснял. Вот именно, как-то. Утверждал, что я не умею читать по его глазам, в них-де всё написано. Что он всё мне уже поведал, а я, мол, не почувствовала, - досада сквозила в каждом слове, девушка сама не могла разгадать поведение любимого. - Знаешь, деточка, - с оптимизмом подняла прояснившиеся глаза опытная женщина, - я всё больше убеждаюсь: это не так и плохо, что вы расстались. Этот Анатолий всю жизнь тешил бы тебя байками. - Три дня я томилась в ужасных муках, потом приказала себе сжать в кулак все чувства и купить билет на поезд. А он всё равно был рядом, не могла так сразу вырвать из сердца. Да и теперь... Каждую минуту ждала, подбегала к двери, думая, что позвонит, не отрывалась от окна в надежде увидеть. Он не приходил. Утешала себя, что как-то всё разрешится, что, может, ещё и не конец всем мечтам и планам. Директор техникума, вручая мне единственный на весь выпуск красный диплом, подал приглашения трёх университетов. Вот выбрала наугад Свердловский. - Тяжело тебе, очень ты ранимая. Толстокожим намного легче жить. - Вы правы, но ничего не поделаешь: такой родилась. - Всё уже позади, милая. Ты сделала выбор. Иногда неприятности случаются во благо, а мечты не исполняются к лучшему. Не скажу, что будет легко, но, знаешь, чувствую: всё у тебя сложится замечательно. Вероника, конечно, поняла, что её просто утешают. Вернувшись в общежитие, Ника укрылась с головой, чтобы девчонки приняли за спящую, и продолжала вспоминать. Эти воспоминания маниакально преследовали её и напоминали о том, что она последняя из последних. Игорь разбередил эту рану неосознанно, и Ника теперь страдала ещё больше, чем всегда, потому что без него уже не представляла себя, но и портить жизнь хорошему парню не могла. Ведь она не одна, а он – перспективный учёный, перед которым открыты все пути. Повиснуть гирями на его ногах – ни за что! О беременности никто в общежитии не должен был даже догадаться. К счастью, гинеколог при обязательном обследовании для поступления оказалась равнодушной и замученной потоком абитуриентов женщиной. Она просто спросила: «Интимной близости не было?», на что Ника, никогда не вравшая, вынуждена была отвернуться от своей совести и ответить: «Нет». Врач подписала лист медкомиссии. «Вот бы проверила», - тряслась Ника, и запорола бы моё дневное обучение. Но кто-то помог и тут, вёл за руку к мечте. Она по двенадцать часов в день готовилась к экзамену. В результате прочитала своё имя в списке поступивших. Оказалась, между тем, абсолютно одна в совершенно безвыходном положении. Молодая будущая мать даже понятия не имела, что беременные должны наблюдаться у врача, и где тот врач находится - тем более. Спросить ни у кого не смела. Но зашевелившийся в своё время плод потребовал действий, и она пришла в регистратуру простой поликлиники. Там всё было в диковинку. - Будете оставлять ребёнка? – не глядя на Нику, спросили из окошка. Она удивлённо моргала и молчала. Когда вопрос повторили, ответила: - Да. - Тогда вставайте на учёт. - Как это? Из окошка в неё впилась глазами пожилая служащая: - Первородка? Нике вопрос снова показался странным, но она интуитивно догадалась и утвердительно кивнула головой. После чего ей дали адрес, где принимала гинеколог по месту жительства – остановок десять на автобусе от общежития. На её счастье дирекция университета придерживалась мнения, что дети, родившиеся в студенческие годы, - это прекрасно, и брак во время учёбы – самый прочный брак, поэтому выгонять её из общежития, как показывали во многих художественных фильмах, никто не собирался. Матери, конечно, написала письмо. Видя первые два месяца страдания дочери от токсикоза, мать не догадалась ни о чём. Даже Анатолий раз спросил: «Да что с тобой?», хотя Ника пыталась быть такой же, как всегда. Но тошнота - постоянная, убийственная - сводила на нет все усилия. От письма Наталья испытала шок. И твёрдо решила помогать дочери, пока хотя бы денежными переводами. Поэтому Ника заранее приготовила приданое малышу. В восьмидесятые годы двадцатого века не умели ещё определять ни пол будущего ребёнка, ни их количество. 4. В первый же вечер после возвращения Игорь прибежал к знакомой аудитории, о вечерней хозяйке которой думал каждую свободную минуту, но там работала чужая женщина. Про прежнюю ничего не знала. Игорь выбирал каждую свободную минуту, чтобы увидеть Нику, но отчётливо осознал, что... она его избегает: завидев издалека, старается скрыться. Думал, в пятницу вечером уж непременно застанет, но она вообще исчезала вплоть до понедельника. Мама после окончания Никой первого курса, а заодно и грудного вскармливания, забрала мальчишек к себе. Пенсия у неё хорошая, на здоровье не жаловалась, поэтому переехала в соседний со Свердловском городок, где после далёкой родственницы остался в наследство небольшой частный дом. Сделав ремонт, зажила в удовольствии на раздолье и богатой природе. Мама окружила внуков безграничной любовью и лаской, на что, по опыту Вероники, вообще не была способна. Ника каждые выходные приезжала на электричке и проводила с сыновьями два прекрасных дня. Квартиру в Казахстане сдали в аренду. Люди попались хорошие, жили долго и платили исправно. Мама все заботы взяла на себя с единственной просьбой к дочери : ни за что не бросать учёбу. Работы Ника лишилась самым досадным образом. На второй день после отъезда Игоря ей сообщили, что приезжает какая-то комиссия, и нужно вымыть аудиторию особенно хорошо. Ника в тот вечер до того наработалась, протирая каждый метр поверхностей и перемывая полы на два раза, как дома, что до общежития еле доплелась. Перед выходом из аудитории образовалась необычно большая куча бумаг и прочей грязи. У девушки не было в тот раз ни одной сумки. Она принялась спрессовывать бумагу, чтобы как-то взять в руки, Даже пыталась рассовать под своей одеждой. Всё безрезультатно. А тут ещё и крысы вспомнились. Решение пришло неожиданно: «Возьму и оставлю эту кучу тут. Главное ведь, что там всё блестит так, как никогда не было ни до меня, ни, скорее всего, не будет после меня». Оглядела ещё раз чистоту, над которой билась безостановочно четыре часа, и приятное тепло согрело душу. Закрыла на ключ, повесила его на законное место и ушла. Проходя далеко от мусорной кучи за столовой, испытала огромное наслаждение, что не надо замирать сердцем, бежать и трястись от страха. На другой день её уволили. На сияющую чистоту, наверно, и не взглянули. Всего этого Игорь знать не мог. «Может, я противен Нике? А она из деликатности терпела меня? - пытался восстановить в памяти каждое слово в общении, выискивая свою возможную вину или оплошность. - Не верю! Это нельзя было бы скрыть! Нет, я видел её радость, слышал искренний смех. Да что же тогда произошло?» Но эти копания в себе ни к чему не приводили. Пришлось познакомиться с парнем из группы Ники. Наконец Нике не удалось избежать встречи. Они стояли в той самой лесопосадке, где Ника любила гулять с коляской; деревья, одетые в новый зелёный наряд, качали умными головами: сколько они всего повидали и переслушали, хоть прямиком в академики. Солнце пробивалось сквозь довольно плотную броню веток, бросая на узкую дорожку тонкие жёлтые нитки лучей. - Любишь? – Ника безвольно опустила руки. – А не знаешь... Ничего не знаешь... Я... Не достойна я тебя. Я хуже всех. Оставь меня. Тебя ждёт счастливое будущее, - отвернулась, но Игорь успел заметить блеск слёз в любимых глазах. Он осторожно развернул её к себе и увидел такую безысходность в хрупких плечах, виновато опущенной голове, беспомощно упавших тонких руках, бессознательно перебирающих низ лёгкого платья, что полоснуло по сердцу. - Если я люблю тебя, то и твои сыновья – мои сыновья. Наша семья такого же мнения. Все ждут, когда ты придёшь. Не веря услышанному, Ника вздрогнула, вскинула голову, испытующе впилась в лицо парня и наконец вспыхнула. Недоверие, смешанное с удивлением и почти испугом, прочитал Игорь. - Конечно, я всё знаю. Глупышка, ты поэтому от меня бегала? Она ждала человека, который не станет крутить пальцем у виска, видя такую белую ворону, как она, а поймёт и будет слушать стихи, и размышлять о смысле жизни, об умных, прочитанных вместе книгах. Но не очень-то верила. И самое главное, тот человек должен полюбить её дорогих мальчишек. Вот это было вообще нереальным. Его глаза висели под бровями, блестящие и нежные. Он ласкал взглядом увлажнённое слезами лицо любимой. И наконец обнял. Неожиданно для Ники исполнились те давние девчоночьи мечты о красивом нежном долгожданном поцелуе. Она всю жизнь ждала этого чуда. Не было ничего подобного до этого! Никто не мог обвинить её, если бы даже очень захотел. Она за всё заплатила! Перед Игорем стояла неопытная, страстно ждущая и заслуживающая счастья девушка. Оба будто услышали неземную мелодию, медленно закружились в истоме. Любимый покрывал лёгкими поцелуями лоб, щёки, шею. Бормотал слова любви, приятно обдавая горячим взволнованным дыханием, отчего сознание девушки едва пульсировало – тонко-тонко, горячая волна блаженства захлестнула тело. Именно так представляла эту минуту чуть ли не с детства. Значит, Игорь когда-то был с ней одним целым, раз знал её заветную тайну. Она слышала стук его сердца. Такие желанные, важные и сладкие моменты в жизни не забываются. Всякая мелкая подробность безумия под названием любовь ложится в сознании на свою полку памяти и хранится там долго- долго. Двое влюблённых медленно брели по лесу, не замечая, куда идут и зачем... - Тогда я познакомилась со многими людьми, которые помогали, чем могли: кто-то принёс коляску для двойняшек, старенькую, но пригодную для прогулок, кто-то сидел с мальчишками, пока сдавала зачёты. Хоть мне и позволили посещать лекции в свободном порядке, но ты же знаешь, профессора не прощают, когда студент не слушает их лекции, и потому милостиво ставили мне в зачётку «удовлетворительно», что было сильным ударом по самолюбию. Очень скоро я поднялась, и больше не знала других оценок, кроме самых высоких, но в то время выбирать не приходилось. Терпела, не позволяла себе расслабляться. Плакала только тогда, когда никто не мог услышать или увидеть. «У беды глаза зелёные». Девчонки разучивали на гитаре эту песню, не задумываясь над словами. И только я реально испытала на себе эти зелёные глаза беды. «В поле ласковое выйду я и заплачу над собой... Кто же боль такую выдумал? И за что мне эта боль?» Закусывала нижнюю губу зубами и выбегала из комнаты, будто по делу, а сама не могла сдержать слёзы. «Ничего, я выдержу. Не зря моё имя означает "Победа". А побеждают после борьбы, страданий, унижений, диких усилий. И мне теплом и лаской будет светить солнце». - Конечно, родная моя, - Игорь душевно страдал от воспоминаний Ники, но понимал, что ей хочется доверить ему своё пережитое. Кому ещё она расскажет? Они теперь самые близкие люди. - Раз в этом живительном успокаивающем коридоре со стенами – деревьями, где мы сейчас идём, повстречалась с молоденькой мамочкой из палаты в роддоме. Знакомая, хорошо одетая, на супермодной коляске везла свою дочку. Вид обеспеченной и ухоженной женщины и высокой красивой коляски снова резанули по самолюбию. Я так хотела оказаться на её месте, одеть мальчишек «с иголочки», самой выглядеть куколкой. Однако не подала и виду: смеялась, шутила. Ты знаешь теперь мою жизненную установку: никто не должен знать, как мне плохо. - Всё у тебя будет, запомни, - твёрдо сказал Игорь. – Ты – самая лучшая. И достойна самого лучшего. Я счастлив, что ты у меня есть. Они вышли из тени. Солнце - румяное, словно проснувшийся малыш, - уже открыто и щедро разбрызгивалось светом. Ветерок озорничал, пытаясь расчесать косы Вероники. Эти подробности тоже прочно отпечатались в воображаемые фотоснимки и уложились аккуратной стопочкой на те самые полки памяти. 5. Игорь усиленно приглашал Нику познакомиться со своей семьёй, но она, впечатлительная трусиха, не решалась. Он убеждал, что они такие же люди, как все. Отец, светило мировой науки, тоже простой и нормальный. Наконец, Ника согласилась. «Ой, ведь пойду к парню, который уже завладел моим сердцем, - стучало в голове. - Потом, как там, дома у крупного учёного? Мы же наверняка совсем разные». Первой вышла мама Игоря Инесса Викторовна. Она оказалась выше Ивана Ивановича и моложе. Чёрные густые волосы собраны в высокий хвост, немного смуглая кожа, правильные черты лица, пухлые, красиво очерченные губы, привлекающие взоры. Большие внимательные глаза смотрели доброжелательно, это с первой минуты согрело Нику. «Ну, Иван Иванович, - подумала, - молодец, какую красавицу нашёл». Ника знала, что Инесса Викторовна, как итальянская студентка института дружбы народов имени Патриса Лумумбы, покорила сердце молодого русского учёного-физика и стала его женой, подарив троих сыновей. Представились два брата Игоря: Алексей – старший, ему тридцать лет, и Сёмка – младше Игоря на два года. Сыновья оказались копией мамы, как будто Иван Иванович в этом процессе и не участвовал. Ника давно наблюдала за семейными парами, общалась со многими и поэтому сделала вывод, что дети похожи на того родителя, который больше хотел их появления. Иван Иванович весь в науке, ему не до детей было. Вот и получились три маминых сына: высокие, статные, смугловатые. Одним словом – красавцы. Гордость родителей. - Вот, Вероника, мои дети, - жестом руки указала на них Инесса Викторовна. – До академика Петра Капицы мы не дотянули по числу детей, - засмеялась, - зато мозги им дали неплохие. «Скромная, - отметила Ника. От Игоря она знала, что все сыновья, как отец, стали физиками и упорным трудом и явными способностями уже достигли хороших результатов. Особенно Игорь хвалил Алексея. – Но сказала только “неплохие”, не расписывала их успехи. Умница». И контрастом перед ними предстала Ника: невысокая, худая, обыкновенной внешности студентка четвёртого курса университета. Разве что коса, которая осталась с детства: ниже талии, натурального тёмно-пепельного цвета, пушистая и толстая. - Инесса Викторовна, да они у вас - орлы, - от чистого сердца похвалила Ника. - А вот жениться не хотят, - голосом матери, довольной своими детьми, посетовала она. – Все в отца. Тот тоже до тридцати лет на девушек не смотрел. - Мамуля, он бы и потом не смотрел, если бы не твои глаза, - воскликнул Сёмка и обнял её. «Душевные люди, - думала Ника, - и дружные. Как хорошо!». Отца семейства в тот раз не было, участвовал в каком-то симпозиуме. Все расселись в гостиной. Сразу бросались в глаза стены, заставленные книгами от потолка до пола. По-другому в такой семье и быть не могло. Но интерьер для Ники не имел большого значения, вот люди – это ценность. Девушка понимала, что им интересно узнать, кто она, что она, хоть Игорь и рассказал основное, но именно её слова важны для них. Когда она общалась с открытыми людьми, становилась и болтушкой, и хохотушкой. Ника перестала волноваться, сердце уже не стучало набатом. Вспомнив развешенный для сушки целый ряд брюк, пока проходили мимо длинного балкона, она улыбнулась, кивнула в ту сторону, перекинула назад косы и грудным голосом поведала: «Помню, в Казахстане, когда мне было лет пятнадцать, в моду вошли сильно расклешённые брюки на бёдрах, которые чуть позже ещё и укоротили до щиколотки. Их называли «Колокола». И я, конечно, носила такие. В то лето я с тёткой и двоюродной сестрой поехала к бабушке в гости. Двенадцать часов мы должны были гулять в Барнауле, «убивая» время до своего поезда. Так каждый третий считал своим долгом приставать ко мне с шутками или оскорблениями по поводу брюк. У них такой моды в помине не было. И что? Рядом с домом бабушки рос большой сад, по периметру стеной стояли, словно охранники, высокие деревья, полностью закрывающие вид на дорогу. Я одна ждала автобус на остановке около сада, вокруг никого не было. И вдруг перед лицом пролетел камень со стороны деревьев. Потом полетели булыжники. Кто кидал, сколько их было - не известно. Создалась ситуация, реально угрожающая жизни. Причиной, конечно же, были «Колокола» (ах, так ты – модница, тогда получай). Хоть и понимала, что опасно, а повернулась в сторону деревьев и громко крикнула тому или тем: «А что, трусы, выйти не хватает смелости?» И бомбардировка прекратилась. Злость вперемешку с завистью – это такая разрушительная сила! Ведь это покушение на жизнь. Как люди могут? Из-за каких-то брюк! Больше того, снова переживая, рассказала этот случай пришедшим к бабушке соседям, так они налетели на меня с обвинениями, мол, живём здесь тридцать лет, ничего подобного отродясь не видывали. Все люди тут, утверждали, добрые и отзывчивые. И заключили, что быть такого не могло. Я опешила: пару часов назад лично меня едва не убили, а они – «добрые и отзывчивые». Спасибо, бабушка у меня была душевная, много испытавшая, сразу поняла меня, она и остановила их мудрыми словами: “Если вы не видели, значит, и быть не может? На свете уйма того, о чём вы даже не догадываетесь, но от этого всё неизвестное не перестаёт существовать”». Инесса Викторовна серьёзно смотрела на Нику. В глазах – сопереживание. - Ну и смелая же ты, Ника, - восхищённо отозвался Сёмка. - Да уж, ситуация не из приятных, - подтвердил Алексей, - но ты – молодцом! Гадов хватает везде. - Вот, точно. Ещё лет в четырнадцать летом я ходила по просьбе мамы в больницу к её знакомой по работе принести нужные той женщине вещи. Назад возвращалась уже вечером. Натолкнулась на группу парней примерно моего возраста. Один из них с расстояния двух-трёх метров умышленно стрельнул сзади из рогатки, пробив мне ногу чуть выше колена. Боль пронзила чудовищная. Они загоготали. Но я огромным усилием воли заставила себя и виду не показать. Больше того, повернулась к тому гаду и улыбнулась, давая понять, что он промахнулся. Компания оторопело раскрыла рты, а я лёгкой походкой прошла мимо. И только потом склонилась к ноге и, потирая багровую шишку, всплакнула, жалея себя. Разве можно ожидать от взрослого парня, выросшего из того мерзкого гадёныша, бережного отношения к женщине и вообще поступков, достойных человека? А ведь это страшно!» - Наш Игорёк как-то лет в двенадцать подрался с соседом, - вспомнил старший брат, - и как раз за то, что тот любил делать больно девчонкам в школе. Помните? Мама, конечно, кивнула головой. - Смелая и сильная, говорите? - необычно серьёзно обратилась Ника к братьям, слегка сужая глаза и будто мысленно переходя в другое измерение. Игорь моментально понял по задумчивому выражению лица любимой и голосу с надрывом, что сейчас услышат откровения, тяжёлые и даже страшные. И не ошибся. Он чувствовал её, как себя. - Мои мальчишки-близнецы Алёшка и Антошка родились весом по три килограмма каждый, чему удивлялись и врачи, и соседки по палате. Роженице на кровати слева я чуть-чуть приоткрыла своё бедственное положение. И только после рассказа, что у неё брат работает на легковой машине. Пришлось пойти наперекор характеру, выхода не было. Чужой дядька, брат той женщины, лютой зимой привёз на рабочей машине меня с малышами в общежитие и уехал. К слову, я приготовила всё для одного ребёнка. Спасибо тому дядьке, что разыскал коменданта, попросил открыть комнату и взять упакованное приданое для ребёнка. А уже в роддоме дали старое одеяло для второго. У меня сердце обливалось кровью, когда его заворачивали в старьё (я же, ко всему прочему, эстетка), - горькая усмешка исказила губы, на которые хотелось смотреть без отрыва. «Родная, любимая, самая драгоценная, сколько же тебе пришлось вынести!», - Игорь едва не кинулся с желанием захватить её в объятья и успокаивать поцелуями. Стиснул руками голову и невнятно бормотал что- то. Это современное девятиэтажное здание с секциями по пять комнат, в каждой из которых жили четыре человека. Со всеми удобствами, красивыми холлами, мягкими креслами, лифтом, большим вестибюлем, собственным отделением связи, сушильными комнатами, телевизорами и телефонами. Игорь видел. Все девчонки разъехались по домам на каникулы, отчего комнаты временно не отапливались. И, что хуже всего, в первый год учёбы сомневались, не опасно ли оставлять своё имущество в комнатах, поэтому сдуру перетащили всё в одну кладовку и закрыли её на купленный в складчину замок. Хорошо, хоть приготовленное для малыша оставили в пустой комнате. Я зашла в полнейший погром. Сама слабая, положила два кулька с сыновьями на голые матрацы и заметалась, стараясь как можно быстрее привести комнату в обжитой вид. В какой-то миг вспоминала о «кульках», бросалась открывать их личики, чтобы не задохнулись, и снова хваталась за уборку, забываясь за работой. Потом в мозг опять стреляла молния. Что такое? Ах, да, я же не одна. Не готова ещё была к осознанию, что нас теперь трое. Мальчишки спали. Разбирала вещи, мыла полы, застилала кровати(комендант принесла бельё), крутилась юлой до тех пор, пока «кульки» не закричали от голода. Тогда, не чуя под собой ног, согретая беготнёй, наконец-то присела покормить малышей грудью. Слава Богу, молока было много. И даже приходилось сцеживать и выливать. Что мне тоже надо бы перекусить хоть куском хлеба, даже не приходило в голову из-за забот, буквально свалившихся почти неподъёмным булыжником... - Хватит, деточка, - встревоженно метнулась к ней Инесса Викторовна, видя, каким серьёзным и тяжёлым становится рассказ. – Всё хорошо. Славная моя, милая, - приобняла и слегка прижала к себе. Алексей уже давно ходил в волнении по комнате. - А ты, Ника – чудо! – сказал серьёзно. – Уважаю. Игорь развёл в стороны руки и покачивал головой, как бы говоря: «Вот такая она, моя Вероника. Не зря двадцать восемь лет искал». Девушка не единожды раздумывала над своей Судьбой. Безумно хотела, чтобы рядом был муж, заботливый, любящий и верный. Разве могла она девчонкой представить для себя такое страшное начало жизни? Даже не верилось, что этот ужас произошёл именно с ней. В какой-то книге вычитала «Если вас сломали – прорастайте заново!». Эти слова и взяла для себя девизом, правилом, установкой. Когда накатывало отчаяние, вспоминала и подпитывалась подобно аккумулятору. Так прошёл первый курс. Сколько было потеряно нервов, физических сил, здоровья! Сколько унижений пережила умная, гордая, трудолюбивая девушка: родила без мужа, мать-одиночка – страшные слова! Никто при ней их не произносил, но думал так каждый – от студентов до персонала общежития. Разговоры за спиной, без сомнения, не утихали. Этим она заплатила за страстное желание во что бы то ни стало получить высшее образование, научную степень и служить делу науки всю жизнь. Конечно, случай Ники выбивался из общепринятой студенческой жизни, подскакивая резким пиком над более-менее прямой линией воображаемого графика. Разве понять тому эгоисту страшную школу жизни, на которую он её толкнул? Такое не имеет смысла рассказывать, надеясь, что содрогнётся и прочувствует – нет, только на собственной шкуре познаётся. Также не растолкуешь тому, кто никогда не знавал безумного полёта по имени любовь, что такое любовь. Кто любил, тот поймёт, а нет – так и слов тратить не стоит. Теперь, оттаивая душой в семье Игоря, чувствовала, как нежные хрупкие росточки сильного чувства пробиваются из-под того пепелища после огня, в котором едва не сгорела. Ника нервно всхлипнула, тряхнула головой, отходя от воспоминаний; почувствовала, что в атмосфере комнаты витает уже другая аура, все лица светились добром, неподдельным интересом. Инесса Викторовна ласково погладила её косу. На душе полегчало. Знакомство прошло интересно. И сама не струсила, не выставила себя в роли прелестной беззаботной бабочки-принцессы. А к чему скрывать? Они имеют право знать. Не из пены же морской она вышла к ним. На прощание все обнимали Нику и просили приходить к ним чаще. Правда, ей показалось, что Алексей дольше положенного не разжимал объятия. Или чувствительная натура перемнила? В следующий раз через неделю Игорь сообщил, что отец уже дома. Не успела Ника войти, как Сёмка и Алексей уже с радостью принимали её сумочку и зонт. Потом они отошли чуть подальше и застыли от удивления. Вероника пришла с распущенными волосами. Волнистый пепельный поток струился по спине. - Ну, Ника, навела ты шороху в моём семействе. Наслышан, - сразу отозвался Иван Иванович. Ему исполнилось шестьдесят лет, но больше пятидесяти никто бы не дал. Мужчины вообще дольше женщин выглядят молодыми. – Рассказали мне все твои истории. Молодец, ценю. - Папа, она такая рассказчица и умная. Будущий физик, – убеждал Сёмка. - Поверьте моей интуиции. Вы же знаете, я не ошибаюсь. - Она и сегодня нам много расскажет, - поддержал Алексей, явно вызывая на диалог. - Ну чего налетели на девушку, обормоты, – заступилась за Нику Инесса Викторовна. – Садись, деточка. Это обращение «деточка» приятно прошлось по сердцу. Ника ответила ей благодарным взглядом. - И расскажу! Почему нет? – её снова понесло. - На первом курсе техникума, в пятнадцать лет, я жила на квартире с тремя девушками старше меня на два года. Зимой завалило снегом так, что стало проблематично выйти на улицу. Зову девчонок расчищать дорожку, но вижу кислые лица. А у меня прямо дикое желание поработать. Поделилась бы с ними, да – увы, нельзя, если не берут, - пошутила Ника. – А я и правда отделила бы половину того огня, что так и толкает всегда на движение. Не могу с собой совладать. Вот хоть тресни. Знаете, пробовала сесть и сидеть смирно, так ведь чуть с ума не сошла. И поняла, что раз выпирает, надо принимать, как есть и не насиловать себя «ничегонеделанием». И ещё не могу устоять перед музыкой. Даже до неприличия... Однако в рамках приличного. Ой, как получилось интересно, - засмеялась, - правда же? В ответ увидела понимающие улыбки. - А тогда я взяла у хозяйки-старушки широкую деревянную лопату и давай кидать снег. Красота: солнце - яркое, мороз - крепкий, снег - белоснежный, пушистый! Знатно поработала. Мои девицы и не пошевелились. Даже не вышли на улицу, чтобы взглянуть на солнце, зажмуриться от снега, блестящего в ярких лучах, вдохнуть свежего воздуха и расправить плечи, радостно улыбаясь. Одно это так приятно и позитивно Я зашла в дом - щёки горят, душа поёт. И следом за мной входит мать одной из них: приехала навестить дочь. - Да что ж ты, доченька, бледная, как полотно, – жалобный вопль матери, обращённый к дочери. - И вы двое – тоже. Гляньте на неё (взмах руки в мою сторону): щёки, как яблоки, так и пышет вся. Я всё думаю, почему нет у людей желания и азарта поработать, хотя бы для себя лично? Что это - лень, скука, себялюбие? Может, мало закваски от рождения досталось? Может, они не виноваты, что живут без куража, инертно? Говорят, что нельзя ждать от человека то, что ему несвойственно. Ведь не выжимают лимон с целью получить томатный сок. - Вот это наш человек, - выкрикнул Сёмка. А Ника уловила на себе влюблённые взгляды Игоря и... Алексея. - Тема куража меня тоже интересует, - подхватил Иван Иванович. - Азарт, удаль, задор нужны не только при работе. Как-то мы с одной делегацией пошли в ресторан. За соседним столиком сидели две пары. Одна женщина была обычной внешности, а вторая имела весьма приятную наружность. Явно замечалось, что оба мужчины неровно дышали к красавице, бросая на неё восторженные взгляды. Я всё чаще наблюдал за ними. Женщина обычной наружности вела приятный разговор, смешила мужчин, поднимала настроение, а красавица молча ела с равнодушным лицом. Потом заиграл ансамбль. Красавица и танцевала вяло, явно не умея и не имея даже желания. Её тело в танце не радовало, а, скорее, угнетало. Зато другая женщина отдавалась танцу со страстью, всей душой. Умело танцевала сама и умело вела мужчину. Тогда другой, видя это и тоже желая танцевать с активной, обворожительной в танце партнёршей, стал приглашать не «свою» женщину и получал явное наслаждение. К концу вечера оба мужчины уже неровно дышали совсем не к красавице. Ну, не было у красавицы азарта, не досталось ей куража. А факта пустой, физической красоты душевному человеку мало. И с нежностью посмотрел на жену. - Иван Иванович, мы с вами одной крови, – вырвалось у Ники восклицание. - И мы, - разом подхватили остальные. Глава семьи, довольный, прятал улыбку в усы. Все засмеялись. - Особенно я люблю красиво развешивать бельё после стирки, - продолжила разговор Инесса Викторовна, - и, конечно, наблюдаю, как это делают соседи. - Мама, ты же у нас самая красивая, умная, хозяйственная, - радостно принялись утверждать сыновья, а Сёмка подскочил и чмокнул в щёку. - Ой, Инессочка Викторовна, - не удержалась Ника, - точно так и я. И тут же покраснела: вот разошлась-то. Но в ответ увидела, как они довольно заулыбались. А потому продолжила: - Иногда бывают такие моменты, когда я провожу без дела несколько часов, размышляя о жизни, так потом такое опустошение накатывает, вплоть до ненависти к себе. Интуитивно понимаю, что единственный выход – это схватиться за тряпки с целью перемывать дом. И постепенно начинает «отпускать», вслед за каждым вымытым шкафом или окном приходит успокоение, возвращается самоуважение, довольство жизнью, состояние счастья, если хотите. Маленькое, короткое, но счастье. У вас ведь так же, я уверена. - Да, я считаю, что без работы человек деградирует. Работа важна и физическая, и умственная, и душевная. Вот бы вам, сыночки, попалась такая жена. И все посмотрели на Нику. Она готова была провалиться сквозь пол. Поэтому опустила голову, и волосы закрывшимся занавесом спрятали запылавшее лицо. Инесса Викторовна поняла состояние Ники и попросила: «Там, в самой дальней комнате, стоит шкатулка из уральского малахита с фотографиями, принеси, пожалуйста». Ника резко развернусь. Волосы разлетелись веером. Спиной она чувствовала восторженные взгляды. Найдя шкатулку и полюбовавшись, уже собралась нести её хозяйке, но дорогу преградил Алексей. Было ясно: оказался тут не случайно. Он близко подошёл к ней, широкие плечи наклонились прямо к её лицу, и Ника услышала заалевшим ухом: «Королева». Резко подняла голову, чтобы понять, что это было. Но ошибиться было нельзя. - Да, ты правильно поняла - люблю, - блестя утопающими в нежности глазами, выдохнул он. – Зачем Игорь, Ника? Я, - он стукнул себя в грудь кулаком, - я сделаю тебя счастливой. - Я тоже люблю, - глаза Ники наполнились слезами: она первый раз вслух произнесла эти сладкие слова. – Игоря! Подбородок Алексея дрогнул. Горестно изумился, вспыхнул и... уступил дорогу. Поставив перед Инессой Викторовной шкатулку, Ника увидела, что мать семейства чем-то встревожена. И не ошиблась. - Ника, я сразу поняла, что ты не такая, как все. Мы безумно рады, что Игорь встретил тебя. Мы с отцом так мечтали о внуках. Очень ждём их приезда. Но ты свела с ума не только Игоря, но и других наших сыновей. Сёмка прожужжал мне все уши: «Ника - прелесть. Ника - такая молодец. Как я счастлив видеть её», а Алексей, наоборот, замкнулся. Что же делать? - Вы поверьте, всё у них сложится, - Ника гладила руку Инессы Викторовны, - мне сердце подсказывает. Сёмка радовался. «Я буду искать такую же девушку, как ты, - убеждал он. – Как ты думаешь, найду?» «Конечно, - отвечала Ника в полной уверенности. – Как корабль назовёшь, так он и поплывёт». Алексей, стоявший рядом, заключил задумчиво, глубоко вздохнув: «Таких больше нет». И горько усмехнулся. В ячейке для писем Нику ждал конверт. Немало удивилась, узнав, что это от знакомой, с которой учились вместе в Казахстане. Они не были близко дружны, переписывались первое время, потом знакомая перестала отвечать и общение прекратилось. «Что бы это значило? – гадала. - Знаю только одно: когда человеку хорошо, он прекрасно обходится сам. Значит, в конверте меня ждёт что-то плохое». «Ника, извини, что долго не писала. Ты поймёшь лучше всех, поэтому тебе и пишу. Ты же помнишь, какая я была весёлая; весь мир будто был знаком мне из-за желания общаться. Влюбилась в парня, которому нравился такой же образ жизни. Даже мой младший братишка понял, как сильно я любима. Устами младенца... В первую брачную ночь муж избил меня. Оказалось, что терпел изо всех сил мой коммуникабельный характер, делал вид довольного влюблённого, а на самом деле хотел только властвовать, чтобы жена боялась даже его взгляда и не смела ни слова сказать поперёк. Представь, какой домострой! Кто бы мог подумать, что такие парни вообще есть?! Мы, конечно, разошлись. Теперь слово «муж» бросает меня в дрожь. Ты видишь мои слёзы, пишу, а они льются и капают на бумагу. Не верь парням, Ника. Они все притворяются добрыми и любящими, а хотят лишь в волю поиздеваться над женой. Это потребность показать силу». Ника застыла, поражённая. Почти реально почувствовала, как её хлестнули длинным тонким прутиком этих слов, лицо заалело пятнами. «Это девушка, красивая и невинная, приняла от любимого столько мучений. А я-то? Забыла, наивная, всё забыла! О! Спасибо, милая, что вернула меня на грешную землю. Ей мстили просто за весёлый характер, а мне сам Бог велит отомстить за... всё. Глупая, размечталась, доверилась. Игорь, конечно, до битв и угроз не дойдёт, но думать будет постоянно: как там было в моём прошлом, да что, да с кем... И сможет мстить любым другим способом. А если моим мальчишкам? Господи, спаси! Забыть... Бежать...» В глазах прыгали строчки недоброго письма, сурово оборвавшего её лучезарную любовь. «Что делать? Что делать?– бестолково металась по комнате. – Да что я, как бледный цветок на хрупком стебельке? Снова обошла меня судьба. Не привыкать!» Не разбирая никого на пути, понеслась в комитет комсомола и напросилась в студенческий строительный отряд, который день назад уехал. Бегом собрала вещи и - на вокзал. «Маме напишу уже с места, - мелькали мысли, - объясню, что хотела заработать». Как в тумане, отмечала: «Ещё один поезд прошёл, снова не мой» и мерила перрон шагами. Вдруг чьи-то руки обхватили её сзади. Игорь! Откуда он? Зачем здесь? Что делает на вокзале? Не могла смотреть на него, прятала взгляд. «Пойдём-ка присядем», - парень понял, что-то стряслось. Не дожидаясь расспросов, Ника просто вытащила злосчастное письмо. Игорь без колебаний раскрыл листок. «И ты решила?... Ты могла так подумать обо мне? Ты меня считаешь монстром? – сурово оборвал Нику, видя, что пытается что-то объяснить. – Нет, это не любовь. Так легко не поддаются на нелепые доводы других людей. Я готов для тебя отдать... всё. Понимаешь, всё! А тебе моя любовь не нужна!» Парень встал и быстро зашагал прочь. Ника обхватила сумку, уткнулась в неё лицом и зарыдала. Игорь прошёл через вокзал и сел, словно упал, на скамейку. «Она не в себе. Снова страдает. Винит себя во всех грехах мира. Ей страшно. Метания, сомнения, а тут ещё я ударил... Как я сразу не понял? Какой же я дурак!» Он вскочил в страшном волнении, бегом вернулся. «Прости, - робко разжимал руки и целовал лицо. – Да ты вся солёная! – несмело улыбнулся. Проходящие мимо пассажиры видели парня и девушку, которые то не разнимали объятий, то смеялись сквозь слёзы, то нежно целовались. Свадьба Вероники и Игоря – сына Ивана Ивановича, уже ставшего ректором, – была сногсшибательной новостью для девятнадцати девчонок, живущих в одной секции, для всего факультета и даже для преподавателей. «Вот же счастливая! Даже не верится! Кому-то и с двумя детьми так везёт!» А что умный парень не мог жениться на ком угодно, как- то забывалось. Каждая из девчонок наверняка завидовала Нике и называла её самой счастливой. Всего-то от печати «самая несчастная» до «самая счастливая» прошло три года, а как круто всё изменилось! 6. Алёшка и Антошка - черноголовые, немного смугловатые, с большими карими глазами – внешне подходили Игорю в сыновья. Никто без знания их семейной истории не подумал бы, что мальчишки Игорю не родные. В семье Игоря близняшки оказались первыми внуками, их не просто любили – обожали. Приезжая на дачу, заботливо поддерживаемую Инессой Викторовной, где она выделила часть земли под овощи, пятилетний Алёшка сразу деловито указывал: - В том году вот здесь были помидоры, а там – морковка. Почему теперь всё поменяли? Взрослые смеялись: надо же, помнит. Со временем они все сменили место жительства на итальянскую часть Швейцарии. Выучив в совершенстве язык, конечно, не без помощи Инессы Викторовны, нашли в той стране прекрасное применение своим дипломам и посвятили себя научной деятельности, как и мечтала Вероника. Судьба дала им то, о чём только можно мечтать: любовь, взаимопонимание, отличные зарплаты, успех. Вероника, не смотря на весь пережитый ужас, благодарила судьбу за всё. Останься она с Анатолием, ничего хорошего в её жизни не случилось бы: ни блестящего образования, ни прекрасного мужа, ни отличной работы в богатой стране. Вероника привезла фотографию, с которой смотрели уже взрослые Алёшка и Антошка. Мама, постаревшая, но всё ещё активная, поливала слезами своих выпестованных и любимых мальчишек. На второй день, радостная, пошла прогуляться и заодно сделать небольшие покупки. Не прошло и пяти минут, как кто-то позвонил. «Забыла что-то», - поняла Вероника. Однако на пороге стоял Анатолий. - Не могу я без тебя, когда знаю, что ты тут, - извинился. – Сто лет не поднимался к этой квартире. Пустишь? - Заходи, - жестом руки пригласила Вероника. - А тут всё так же, - оглядел он комнату, - тот же сервант. Только... что это? Там стояла привезённая Никой фотография: она сидела в центре, справа и слева от неё - Алексей и Антон, взрослые, серьёзные, а сверху, наклонившись и прижимаясь к спине жены, обнимал сыновей за плечи муж Игорь. Анатолий остолбенел – того, сверху, он сразу отмёл: не те черты, а вот парни... - Это же я в молодости! – воскликнул, указывая на них. – Вероника, это кто? - Мой муж и наши сыновья-близнецы: Алексей и Антон, молодые и, хочется думать, перспективные физики. Анатолий медленно, всем телом, повернулся к ней. Острое чувство несказанной радости – у него два сына! – смешанное с мольбой, словно огнём, опалило сознание. Он что-то воскликнул, но голос подвёл, и лишь непонятные звуки протиснулись сквозь горло. - Неужели даже теперь я не могу увидеть их, Ника? – наконец пришёл в себя. - Даже теперь. Особенно теперь. - Всей жизни мне не хватило, чтобы заслужить прощение? - Не хватило, - уверенный и жёсткий ответ ударил, как пощёчина. Отчаяние - бессильное, бессмысленное - ухнуло, подкосило и залило тяжестью всё тело. Мужчина, как слепой, нащупал руками сзади себя стул и зачем-то присел. «Пусто... Как это больно – пустая душа! Там, где должна жить радость, красивые чувства, смысл, - темно, как в подвале. Ударила Судьба, не пощадила», - мысль проскользнула, одеть её в слова он бы не смог. Желание завыть от горя едва не победило. Однако на дрожащих ногах он заставил себя подняться и выйти, внимательно разглядывая ступени мутными от слёз глазами. Надя никогда не видела мужа таким жалким, несчастным, как в тот вечер. Что-то в нём надломилось: потухший взгляд, опущенные уголки губ, неуверенные, шаркающие шаги. Он чувствовал себя так, словно в сердце воткнули нож и сразу вытащили: вроде и кровь не хлещет, но и жить с пропоротым сердцем не получается. Жене Анатолий, как всегда, ничего не рассказал. «Надя не виновата, это - мои долги, мне и платить». Молча лёг на диван лицом к стене. Сцепил зубами большой палец. Чем сильнее давил, тем большее облегчение овладевало. Физической болью пытался уменьшить душевную. Всё, что он пережил за последний час, легло неподъёмным грузом на сердце. Выползти из-под ноши будет поступком, сильным поступком. Приснился, как ни странно для его состояния, совсем не страшный сон: Ника, лёгкая, почти воздушная, бежит вверх по ступеням его подъезда. Он видит, весёлая, жизнерадостная девушка уже пронеслась мимо двери, подумывает окликнуть, но почему-то опускает руку и захлопывает свою дверь со стороны квартиры, уверенный: спохватится и сейчас вернётся. Часы отсчитывают минуты и годы, а он по- прежнему один... Здесь всё иное вдруг. И дождь иной и снег. Другой пластинки звук, другой девчонки смех. Стучат давным-давно другие каблучки... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
