Когда, очнувшись, Никита открыл глаза, он увидел круглый стол, за которым кроме него сидело еще четыре человека. Очертания фигур размывались окружающей темнотой – разглядеть их было трудно, как и помещение где он оказался. Единственным источником света служила свеча в центре стола – то, что находилось за границами ее мерцания, поглощалось мраком.

Никита почувствовал сильную головную боль и неприятную ломоту в мышцах. Он захотел встать, но тело не подчинилось: спина, словно приросла к спинке стула.

Попробовал поднять руку – легкое покалывание, ощущение поверхности подлокотника, и полная неподвижность. Попытка повернуть голову только усилила пульсацию в висках, отчего сознание окуталось туманом, сопровождаемым неприятными приступами тошноты. Невидимый, сковывающий панцирь позволял двигаться только глазам, взгляд которых тревожно блуждал по четырем застывшим фигурам.

Парень стал присматриваться к другим. Вместе с ним их было пятеро: обездвиженных, приходящих в себя, непонимающих, напуганных. Напротив – одетый в черную сутану, с большим крестом на шее, крупный бородатый мужчина, наверное, священник; рядом с ним – низенького роста, с лысиной, очкарик; с левой стороны – молоденькая девушка, пухленькое лицо которой, показалось Никите знакомым; справа – судя по строгому костюму, человек из бизнеса или чиновник. Все они бросали друг на друга испуганные взгляды и пробовали пошевельнуться, морщась от боли, однако их тела, как восковые фигуры, оставались неподвижными – только гримасы страха добавляли глоток естества в окутанный темнотой круг оцепенения.

Первым тишину нарушил очкарик. Со срывающимся на плач голосом, он пролепетал:

– Где я? Как я сюда попал?! Почему я не могу пошевелиться?!

Он посмотрел на Никиту, затем перевел взгляд на мужчину в костюме, пытаясь прочесть ответ на удивленных лицах. Те были озадачены не меньше.

Единственная среди присутствующих дама заплакала, с изыском наложенная тушь стала превращаться в размокшую черную акварель вокруг больших красивых глаз, маленькие накрашенные губки задрожали.

– Я не знаю, – сквозь всхлипывания произнесла она, – я ничего не помню. Почему здесь так темно?

– И я ничего не помню о том, как тут оказался, – громко сказал мужчина в пиджаке, которого Никита про себя назвал бизнесменом. Квадратный подбородок, высокий лоб, аккуратно заложенная на бок челка – не хватало только вездесущей улыбки, как последнего штриха к портрету удачливого коммивояжера. – Черт возьми, что здесь происходит? – он попытался придать голосу возмущенный тон.

К плачу девушки, добавилось монотонное звучание молитвы. Бородач в черной рясе, закрыв глаза, что-то шептал, чуть шевеля губами. Наверное, молиться, подумал юноша.

Лицо очкарика, единственно не обратившего на это внимание, покраснело, на лбу и на лысине выступил пот.

– Эй! Что вы делаете? – громко завопил он, уставившись в темноту и пытаясь что-либо высмотреть. – Кто вы? Почему мы здесь оказались? Вы за это ответите, я известный ученый, профессор!

Последние слова прозвучали неубедительно, профессор сник, на его истерический крик никто из темноты не ответил.

– Может нас похитили, – вмешался Никита.

– Но зачем? – спросил коммивояжер, и следую примеру профессора, обратился к кому-то невидимому, громко, но более спокойно, при этом подняв глаза к верху: – Кто вы? За что мы здесь?

Вопрос растворился в пространстве, так и оставшись без ответа.

– Я знаю, это для того что бы вырезать наши органы, а потом продать, – еще больше заревела девушка.

Очкарик впился маленькими глазками в лицо плаксы:

– Дура. Это невозможно. Хоть я здесь не по своей воле, но...– он начал что-то бубнить под нос. Круглое дергающееся лицо проявило печать паники, с красками легкого безумия.

Никита попытался успокоить девушку.

– Это глупости, – постарался сказать он как можно мягче, наверняка есть другое объяснение тому, что с нами происходит.

Отвлечь юную даму, не получилось: бизнесмен принюхался, сделав несколько резких вдохов, и удивленно произнес:

– А чем здесь пахнет?

– Пахнет лекарствами, как в больнице, – испуганно заключила девушка. – Я же говорила, что для органов. У меня к тому же все болит.

И действительно, терпкий запах походил на тот, что бывает в поликлинике. Больничный дух, отдававший чем-то спиртовым и неприятные ощущения в теле, наводили на мысль, что версия о выпотрошенных пленниках не такая уж и бредовая.

Атмосфера, навеянная окружающей темнотой и слабыми переливами пламени свечи,пятеро человек за круглым столом – все походило спиритический сеанс или некое таинство, о значении которого никто из присутствующих не догадывался. Вместо рук и заклинаний, лишь только нелепые, безответные крики о помощи, плач, бормотание молитвы, встревоженные непонимающие взгляды участников этого таинства – все смешивалось, превращаясь в спланированную неизвестно кем увертюру отчаяния и страха.

Никита всматривался за пределы их освещенного кольца, но глаза быстро уставали, предательски начинали слезиться – что-либо разглядеть было невозможно. Покопался в памяти. Последнее воспоминание, которое отчетливо предстало перед внутренним взором – кафе. Столик возле окна, мало посетителей, не выспавшаяся официантка, шум над головой – на втором этаже что-то делали рабочие. Дальше темнота и это место – воспоминаний, словно не существовало, только резкий переход от одного к другому.

В разговор вступил, закончив произносить молитвы и демонстративно кашлянув, священник. Все разом замолчали, с надеждой и благоговением вглядываясь в его доброе на удивление бесстрастное лицо. Даже девушка перестала плакать, и спасительно уставилась на большой переливающийся крест, на груди бородача.

– Все успокойтесь, – мягко сказал он. Низкий грудной голос прозвучал успокаивающе. – Никто у нас ничего не вырезал, а то бы мы здесь не сидели, а лежали бы где-нибудь на свалке или того хуже были бы мертвы. Возможно мы здесь для каких-то других целей, каких пока неизвестно, но, думаю, кто бы ни посадил нас сюда, ему что-то нужно. Во-вторых, вероятно нам вкололи какой-то препарат, что бы обездвижить – отсюда запах лекарства. Зачем это нужно, не знаю. В любом случае поддаваться панике не стоит, а нужно вспомнить, где каждый из вас был до того, как попал сюда.

Он обвел взглядом присутствующих. Крупное мясистое лицо на границе света и тьмы

казалось зловещим и строгим, но голос придавал этому облику отеческую благосклонность.

– Я помню, как был в кафе, – робко сказал Никита. – Потом ничего не помню.

– И я была в кафе, – взволновано подхватила девушка, – там еще наверху шумно было, что-то ремонтировали.

Теперь юноша вспомнил, где ее видел. Были ли там остальные? На мысленный вопрос Никиты тут же нашелся ответ в замешательстве лысого профессора, который осторожно, подбирая слова, промямлил:

– Я тоже, что последнее помню так это кафе. Шум. Да-да! Там еще стоят игровые автоматы – я как раз играл…– он стушевался и покраснел.

Оказалось и коммивояжер, после недолгих раздумий вспомнил, что то же находился там. Зашел, сел за столик, а что было дальше, неизвестно. Выжидательное молчание заставило священника замкнуть круг настолько необычного совпадения: он лишь моргнул, отчего стало ясно, что и он утром заходил в кафе.

Общность, все линии которой сходились в одном и том же заведении, успокоила и одновременно насторожила заложников.

Пока обсуждали неприятную закономерность, успели немного познакомиться. Священник представился Алексием, решительно отвергнув приставку «батюшка», сославшись на неуместность подобного обращения. Очкарик, заслуженный ученый-физик, профессор одного из крупных университетов столицы, назвался Карлом Робертовичем, чем вызвал сочувствие у Никиты. Пухленькую девушку, студентку, и как оказалось тонко чувствующую романтическую натуру, звали Джульеттой, видимо названную в честь героини Шекспировской драмы. Необычные имена закончились на предприимчивом менеджере: он не без гордости произнес свое фамилию – Кудрявцев.

Дальше случилось неожиданное, повергшее всех в шок.

Алексий закончил рассуждение о цели, как он выразился, их похищения, вопросом:

– Что же произошло в кафе?

Вопрос на этот раз не остался без ответа:

– Обвал.

Слово прозвучало растянуто, откуда-то из темноты, низким гулким голосом. Все замерли, будто не расслышали, лица застыли как маски. Начали переглядываться, каждый был удивлен не меньше других.

Как негласно утвердившийся лидер, отец Алексий, отреагировал первым. Он громко крикнул, вглядываясь в темноту:

– Кто здесь?

В качестве объяснения, из темноты, в узкое кольцо света, обрамляющее границы стола, выплыла тень. Бесшумно остановилась за спиной профессора. Пламя свечи дернулось, свет покачнулся, на застывших лицах замелькала мгла. Никита присмотрелся. Темное большое пятно приобрело очертания человеческой фигуры. Кто бы это ни был, его реальность состояла из черного балахона как у средневековых монахов с надвинутым на лицо капюшоном. Казалось, вместо головы под материей только чернота. Кистей также не было видно, лишь соединенные широкие рукава. В тусклом освещении он выглядел как призрак без плоти.

Воцарилась какая-то кротость и покорность, характерная для неизбежности беды.

– Кто вы? Как мы сюда попали? – более сдержанно спросил священник у бесплотного монаха.

– Обвал, – прошипела тень. – Обвалился потолок кафе, где вы все сидели. Рабочие

совершили ошибку, отчего второй этаж обрушился на первый.

Возникла пауза, затянувшаяся, полная осмысления мрачно произнесенных слов.

– Бред какой-то, – заклокотал менеджер. – Ничего не рушилось, это вы все устроили, вы вкололи нам дрянь! Нас ведь скоро найдут!

– Вас давно нашли, – резко и злобно оборвал монах Кудрявцева, – каждый из вас находился в одном и том же месте, в одно и то же время, когда произошло крушение.

– Секундочку, – продолжал настаивать коммивояжер, – а как же этот медицинский запах, явно от укола, наша боль. Это ведь розыгрыш, с нами ничего не случилось, мы же живы?

Балахон покачнулся, как паутина на сквозняке.

– Нет.

Пауза повторилась.

Теперь взревела Джульетта:

– Что значит, нет? Отпустите нас сейчас же! Слышите, немедленно! Вы за это ответите. Если это какая-то глупая шутка, то вам несдобровать.

– Это произвол, – подхватил эстафету профессор, которому никак не удавалось скосить глаза на затылок, что бы увидеть, кто же сзади, – вы не имеете права. И что это за спектакль: стол, свеча, темнота!? Нас обязательно найдут, и тогда вы за все ответите! Если не сейчас, то потом.

– Сейчас вы все мертвы, – сухо произнес монах.

Эти слова невидимой волной прошлись по ушам пленников, врезаясь в сознание как ржавые гвозди в белое масло.

Никита увидел, как контур пламени свечи приплясывает от крика, смеха, плача и обвинений. Нет, они не верили в эту чушь, но каждый, где-то на задворках сознания подходил к некой данности, которую нельзя ни опровергнуть, ни проигнорировать, и это смутное растущее предчувствие, зародыш которого появился вместе с ними в этой обстановке, крепло, несмотря на жалкие попытки разбавить голос интуиции ироничным тявканьем рассудка. Атмосфера смерти, едва уловимая, читалась в каждом их вздохе, в каждом движении глаз, и все прекрасно понимали это, но до настоящего момента не хотели об этом говорить.

– Вы погибли, – продолжила тень, – и сейчас находитесь здесь, чтобы сделать последний решающий выбор. В зависимости от ответа на мой вопрос, каждый определит свой дальнейший путь.

– Ад или рай? – запинаясь, выдавил священник.

– Именно.

Монах бесшумно, будто по воздуху, описал дугу, оказавшись за спиной у Никиты.

– Вы должны ответить, что лежит в этом ящике.

Рука его грациозно указала на стол, где стоял непонятно откуда появившийся черный блестящий куб. Секунду назад, сказал бы каждый, его там не было, и как он появился, никто не заметил. На гранях искаженно отражалось пламя свечи и лица «умерших» – стенки его будто горели.

– Там находится возможность обрести истину, которую каждый из вас искал на протяжении жизни от рождения и до сего момента – момента смерти. Если вы правильно ответите на вопрос, вас ждет откровение и обитель благодати, если же нет…– монах выразительно промолчал. – Вы называете это адом.

Удивительно, но страх после сказанных слов прошел, подчинился неведомой силе, исчез, оставив только слепое любопытство.

– И так, начнем, – объявил монах. – Здесь то, что ищут люди всю жизнь; то, к чему они стремятся, чего жаждут обрести; то, что составляет их смысл жизни и наполняет саму жизнь. И каждый из вас стремился обрести это, когда рос, жил, когда преодолевал трудности – словом, здесь сама жизни. Поняв, что является ключом к жизни человечества, вы обретете ключ от Рая. И не забывайте, что форма обманчива: ящик перед вами, всего лишь оболочка, для огромной истины.

Едва монах закончил, Джульетта воодушевленно заговорила – от перепуганной девочки не осталось и следа.

– Я знаю, знаю – это любовь! Только ради любви человек живет и ломает все преграды. Любовь окрыляет, она возносит, и ты уже не замечаешь, как паришь! Только она способна придать смысл человеческому существованию, только она является путеводной звездой жизни.

– Вы еще слишком юная, и пребываете в детских мечтаниях, – назидательно сказал Карл Робертович. – Любовь, которую вы так превозносите, есть лишь выплеск эндорфинов в результате проявления сексуальной доминанты. Увы, как бы вы не воспевали это псевдочувство, оно всего лишь результат вашей биологии и физиологии – ничего небесного и романтического в ней нет.

– Не правда. У меня есть парень – я его люблю, и он меня любит. Это самое светлое чувство.

– Я не сомневаюсь, – иронично произнес профессор и улыбнулся. – На самом деле, человек всегда стремился раскрыть тайны мироздания, найти ответы на извечные вопросы, а любовь для него была лишь как искусственная субстанция, производная от инстинкта размножения. Но оставим это мыльным операм и романтичным подросткам. Так вот, если уж речь зашла о содержимом ящика, то это, несомненно, ключ к объяснению нашего мира.

Вмешался русифицированный менеджер Кудрявцев:

– Да бросьте вы вашу научную чепуху! Разве обычный человек думает об этом? Ведь ему что главное, что бы он хорошо ел, хорошо одевался, жил с комфортом. К этому все и стремятся. Вот вы, например, профессор, на какой машине ездите?

– На «тайоте», – смущенно ответил Карл Робертович, – но это не главное.

– Еще как главное! Да и живете, поди, не в коммуналке. Вот вам и смысл человеческого существования – деньги. Что бы жили по человечески, покупали себе самое лучшее, были обеспечены всем необходимым, а уж про женщин я вообще молчу, – Кудрявцев подмигнул. – Так что все, что там может лежать, представляющее настоящий интерес, так это крупная сумма денег, или же чек на крупную сумму денег. Ха-ха, ей богу, вы как дети: любовь, наука. Деньги решают все!

– Позвольте! – начал усердно возражать профессор. – Деньги это всего лишь иллюзия. Люди заблуждаются, гоняясь за деньгами. И лишь немногие из них стремятся обрести знание. Ведь знание – это самое главное.

– Ничего себе несчастные! – вспылил коммивояжер. – Да самое главное в жизни – это богатство!

Снова вмешалась Джульетта:

– Что же вы говорите!? Ведь богатые люди бывают очень несчастны. Несчастны они потому, что у них нет любви. За деньги любовь не купишь. Любовь это суть всего нашего мира. Не знание! – она посмотрел на профессора. – Ведь знание это ум, а ум не способен на любовь. Любовь рождается в сердце.

Никита, запутавшийся в вариациях смысла жизни, представил, как девушка при этих словах прижимает руки к груди, пускает слезу.

Казалось, что темнота сгустилась, а сияние свечи ослабло, сжимая тусклое пятно вокруг участников спора. Тень, монах без тела, все так же стоял за спиной Никиты и молча наблюдал за разыгравшимся спором. Теперь «испытуемые» походили не на заложников, к тому же умерших, а на заговорщиков, тех, что горячо обсуждают очередной коварный план.

В спор вступил отец Алексий, со свойственной ему рассудительностью и спокойствием.

– Что вы цените любовь, знание, достаток – это хорошо. Но пути эти второстепенны. Любая тварь на этой земле создана Богом, и по великому замыслу Божьему, служит только ему. Вы еще дети господа нашего, незрячие дети с легкой душой. Только Бог дает человеку силы, и он решает, когда забрать его детей в свое царство. Все ищут Бога, но не все знают об этом. И что бы пройти испытание, посланное нам, я скажу что там, в этой форме, скрыта божественная сущность.

Спорить с ним не стали: то ли внушительность речей, то ли боязнь не пройти божье испытание заставило промолчать.

Посмотрели на Никиту, еще не сказавшего своего мнения относительно таинственного содержимого ящика. Юноше стало немного стыдно, что он не может найти подходящий ответ. В чем смысл жизни, Никита не знал и ранее не задумывался, поэтому решил ответить то, что подсказывала интуиция.

– Я думаю, что там ничего нет, – смущенно выдавил он. – По-моему, ящик пустой.

Никита мгновенно стал мишенью для пристальных взглядов.

– То есть как, ничего нет?! – возмущенно спросила девушка.

– Вот так, ничего нет. Там пусто, – краснея, ответил юноша. Потом добавил: – мне так кажется.

Судя по удивленным лицам, слова Никиты всерьез не восприняли, поэтому перечить не посчитали нужным – парень не был похож на знающего человека: молодой, застенчивый, молчаливый, с наивным выражением лица.

Настал черед монаха. Голос прогремел гулко, иногда переходя на шепот:

– Вы сделали свой выбор. Теперь вам предстоит узнать, что же находится в этом ящике. И только один обретет Рай.

Раздался громкий пугающий смех. Он исходил со всех сторон, будто смеялась сама комната, злорадно, с надрывом. Черный рукав балахона взметнулся, пламя свечи дернулось, на столе заплясали тени и ящик распался как раскрывшийся бутон цветка, обнажая его содержимое.

Внутри ничего не было.

Последнее, что отчетливо услышал Никита – крик профессора: «Он ведь пустой!» Комната закружилась перед глазами, к горлу снова подступила тошнота, а в ушах не утихал смех, разрастаясь и становясь все громче и громче. Фигуры вокруг стола начали таять, их очертания становились размытыми. Казалось, они сливаются с темнотой, растворяются в ней, теряя свою красочную плоть, только огонек свечи превращался во что-то яркое и большое. Его свет, который уже не мерцал крохотным лепестком, а пылал огромным сиянием, притягивал и звал, будто завлекая к себе очередного ночного мотылька.

Парень чувствовал, как свет заполняет сознание, становясь его новым телом, но телом с болью, острее воспринимавшего странный запах лекарства. Теперь юноша ощутил, что он не сидит на стуле, как прежде – он понял, что его молодое изнеможенное тело обрело новую форму и положение, но по-прежнему остается неподвижным.

Никита переходил в новое, но уже ранее знакомое состояние.

Спустя секунду стали слышны голоса, которые постепенно приближались и становились все отчетливее. Свет распался на несколько частей. Теперь он превратился несколько ярких пятен расположенных по кругу. По мере того как глаза обретали способность отчетливо различать детали, юноша смог разглядеть источник света и потолок. В поле зрения попали несколько склонившихся над ним лиц, с белыми колпаками и повязками.

– Есть пульс, – произнес баритон.

– Еще разряд? – спросил женский голос.

– Не надо, он приходит в себя.

– Жить будет, – донеслось слева. – Счастливчик. При такой травме – это удача. Наверное, в рубахе родился.

Добрые, полные восхищения, глаза ласково смотрели сверху. Из-под маски раздался женский голос, обращенный к вернувшемуся пациенту:

– Ну что, везунчик, сегодня твой второй день рождения.

Никита смотрел на врачей, на огромную медицинскую лампу, ощущал запах больницы, слышал разговоры и понимал что на этот раз никакой темноты, бесплотной, смеющейся тени над неподвижными фигурами, и черного ящика больше нет.

– Что с остальными? – спросил один из врачей.

Ему ответили:

– Остальные четверо умерли, практически одновременно. Как мы не старались, спасти никого не удалось. Трое мужчин, один из которых отец церкви, и девушка – потеряли всех.

Наступила тишина. Каждый в очередной раз подумал о том, как нелепа и непредсказуема смерть и, что помогает одним вырваться из ее объятий, а другим так и остаться за порогом жизни, где неизведанный мир будоражит умы людей вечными загадками.

 

 

 

 

 

 

 

 

.