Опять у меня в личной жизни фиаско. И, как всегда, лечилась работой. Глобальные проблемы отвлекают от личных. Не знаю, почему какие-то недоговоренности оборачиваются непонятками, а в результате ведут к краху. Раньше говорили о пробежавшей искре. Сейчас это стало анахронизмом. В общем, с любовными отношениями у меня не складывается. Зато я хороший журналист. Во всяком случае, так считает мое руководство. Совсем недавно учёные открыли телепорт. В туристических целях, поэтому и в финансировании недостатка не было. Пока погружение можно рассчитать только в двадцатый век, зато попадаешь именно в тот временной отрезок и в то место, куда надо. Туризм этот не бюджетный, позволить попутешествовать во времени может далеко не каждый. Но по особым пропускам командируют туда историков, следователей, журналистов. Не всех, конечно, а лишь особо отличившихся. У меня было задание написать настоящий репортаж с глубоким погружением об одном знаковом событии Великой отечественной войны к стопятидесятилетию её окончания. Раньше что мы знали о тех трагических событиях? Только то, что написано в книгах, то есть пропущенное через автора. А это не всегда объективно. Я должна была пройти короткий кусок истории рядом с простыми солдатами, теми, кто честно воевал, приближая победу, увидеть всё своими глазами. Люди стали забывать о той войне. А ведь там остались наши предки, жизнями своими отстаивали свободу. Раньше я об этом не думала, как и многие мои сверстники. И лишь побывав там, в этом аду, поняла, какую цену заплатили за победу те, кто воевал против фашизма. И задачей моей было донести через поколения то, что увидела и почувствовала я. Знала, что опасности для меня нет, а волос седых на голове прибавилось сильно. Оказывается, это глубокое погружение слишком эмоционально воздействует на психику. Находясь там, я столько увидела, столько пережила, - на целую книгу хватит, не то, что на репортаж. Умом понимаешь, что этих людей уже давно нет в живых, а так хочется их спасти, помочь, предупредить! Я не знаю принципы работы телепорта, как изменяются координаты, что там за шутки со временем происходят. Не сильна я в точных науках. Впрочем, это знать и необязательно. Главное - усвоить правила: категорически запрещается что-то приносить туда и забирать оттуда. Ходить можно лишь пассивным наблюдателем только до полуночи, не вмешиваясь в ход событий. Хотя вмешаться и не получится, даже если очень сильно захотеть. Те, кто там, не могут видеть тех, кто пришёл отсюда. Такое впечатление, что находишься в центре увлекательного кинофильма. Мой репортаж о штурме Кёнигсберга прошёл на ура. И за это меня премировали бонусом – три дня погружения в то событие двадцатого века, которое меня интересует. За эти три дня я должна была разгадать одну тайну нашей семьи. Дело в том, что я знала свою прапрабабушку - в старинных антикварных альбомах хранились странные картонки- фотографии с её изображением. Но в семье не было никакой информации о прапрадедушке. Совсем никакой. И я с помощью телепорта хотела восполнить этот пробел. Отталкивалась от даты рождения прадедушки, то есть должна была попасть за девять месяцев до этого события в июль тысяча девятьсот сорок четвёртого в Прибалтику по месту расположения разведроты, в которой служила Маша Вольнова – моя прапрабабушка. Куратор молча взял у меня архивные документы, по которым я ориентировалась во времени, внёс инфу в компьютер и вскоре выдал координаты. Я оставила все свои вещи в камере хранения. Потом проверка дозволов, инструктаж, как обращаться с кнопкой, - и я оказалась в прифронтовом лесу недалеко от Каунаса. Машу узнала сразу - непослушные рыжие кудряшки, выбивающиеся из- под пилотки, удивлённо распахнутые серые глаза, курносый носик в россыпи веснушек. Худенькая, стройная, молоденькая – ей бы учиться, а не воевать. Такой я видела свою далёкую пра-пра на картонках- фотографиях, только на них не было красок. Я смотрела на неё, и не верилось, что этой юной девушке сейчас было бы сто семьдесят лет. Она разговаривала с пожилой полной женщиной, которая сидела на пеньке и раскуривала самокрутку. Я прислушалась. - Опять тебе ромашки Ванька притащил, - говорила женщина. – Что ж ты его мучаешь, девонька? Через пару дней, возможно, вылазка у вас в тыл врага. Каждый день может последним быть. Сердце-то распахнуть надоть. Все гляделки на тебя проглядел Ванька. - Да что вы, Анна Степановна, он же мальчишка совсем. Год себе приписал, чтобы на фронт попасть, - улыбалась Маша. - Дык, мужской же поступок. Мог в тылу отсидеться, а он, вишь, в разведшколу - и на фронт. Самой-то сколько? - Мне уже двадцать стукнуло. - Ишь, уже… Самой бы в университетах учиться, а не за линию фронта ходить. Приглядись всё же к Ване. Ужо больно он тебя любит, девонька. - А я другого люблю, - мечтательно вздохнула Маша - Не дури, дочка. Командир женатый прочно. Знаешь, какая у него жена красавица. Актриса. Любит он её. И она его. Была на фронте с концертами, к нам заезжала. Ух, хороша! А голос какой! Что соловей поёт. И смотрит Громов на неё вот так же, как Ваня на тебя. - Ваня очень хороший, но… - Ладно, девонька, пойду ужин готовить. Подумай. Показалось мне, что меж вами искорка-то проскользила, теплится, а раздуть ты её остерегаешься. Огня опасаешься. А ты не боись. Любви бояться не надо, пули бойся. Пуля-дура не щадит ни молодых, ни старых. Маша уткнулась носом в ромашки. Из землянки вышел военный, красивый подтянутый. Седые виски не портили его красоту, а наоборот добавляли пикантности в облик. Я сразу догадалась, что это командир Громов, о котором упомянула Маша. Мне такие мужчины нравятся, видимо, вкусы у нас с пра-пра сходятся. Только им красавиц-актрис подавай, а не рыжих девчонок. Я вздохнула тяжко, вспомнив своего такого, который предпочёл мне пусть не актрису, но супермодель с обложки нашего журнала. Интересно увидеть того, с ромашками. Мои мысли прервал девичий голос: - Товарищ капитан, разрешите обратиться? - Слушаю, Вольнова, - голос у него был совсем не подходящий внешности – мальчиковый какой-то, я прямо разочаровалась, ожидала услышать густой баритон. - Товарищ капитан, когда уже на задание пойдём? Война идёт, а мы тут загораем. Ромашки-лютики собираем. - Успеешь ещё и на задание, сержант Вольнова. Ждём приказ, - и чуть понизив голос, добавил. – Думаю, дня через два. - Товарищ капитан, - вот этот голос мне понравился: зычный, напористый, а принадлежал он невысокому крепкому парнишке, подошедшему к командиру, - разрешите обратиться? - Слушаю, сержант Петров, обращайтесь. - Долго мы ещё загорать будем? На задание когда? - Ещё один, - ухмыльнулся Громов. – Не торопись, успеешь повоевать. Я к соседям схожу, а вы отдыхайте пока. Громов удалился, а сержант Петров подошёл к Маше, взял её за руку. Девушка подняла глаза, пристально вгляделась в него, а потом спросила: - Ваня, ты меня любишь? - Честно? – Маша кивнула, пухлые щёчки порозовели. – Не знаю я, что такое эта самая любовь, только тянет меня к тебе, ты даже не представляешь, как тянет. Я каждую минутку ищу повод, чтобы тебя увидеть. Хочется подарить тебе все ромашковые поляны в округе. Может, не надо всё это говорить, но боюсь, вдруг убьют, а ты и не узнаешь, как я хочу защитить тебя от любой опасности. А любовь это, или что другое, не знаю… Подошла Анна Степановна, Маша вырвала руку и убежала в землянку. А мне пора было возвращаться. Дома ждала пустота. Подумалось, что в моей просторной, напичканной техникой квартире не было главного – души. Захотелось, чтобы и мне подарил ромашковые поляны такой же коренастый влюблённый Ваня. Вот только в моём окружении не было никого похожего. А как искренне сержант Петров рассказывал сержанту Вольновой о своих чувствах! Почему-то мне очень захотелось, чтобы моим прапрадедушкой оказался именно Ваня, а не командир Громов. Этот пусть любит свою актрису. Я решила, что следующую вылазку нужно сделать накануне выполнения задания разведроты в тылу врага. Перед опасностью чувства обостряются. Что там сказал красавец-командир? Через два дня. Значит, завтра я настроюсь на это время. Через два дня картина в балтийском лесу была всё та же. Я застала Машу у ручья. Она мыла свой котелок. К ней подошёл Громов: - Товарищ сержант, срочно зайдите ко мне! – на сей раз он мне не показался таким красивым. К тому же явно был не в духе, казалось, он сам – сплошное раздражение. И глаза злые. Видимо, что-то случилось очень неприятное для него. - Есть! – засветилась Маша. Она домыла котелок и пошла в землянку, где ожидал Громов. – По вашему приказанию сержант Вольнова прибыла. - Раздевайся, Вольнова! – он стал расстёгивать гимнастёрку. Маша стояла как вкопанная и не могла произнести ни слова. – Что стоишь как просватанная? Думаешь, не замечал, как ты на меня смотрела? Он подошёл вплотную к девушке и резким движением сорвал с неё пилотку, рука коснулась пуговицы. - Не надо так, товарищ командир, - Маша отпрянула. Непрошенные слёзы потекли по её щекам, и она как ребёнок стала тереть глаза кулаками. – Вы ведь не такой, товарищ капитан. - Зато вы все такие. Не надо недотрогу из себя изображать. Я мужик. И хочу бабу перед опасной вылазкой. Что непонятно? – Громов опять приблизился к Маше. - Вы бы о жене думали. Мне тут рассказывали, как вы её любите, - девушка попятилась. - О жене? Да что ты знаешь? – он заорал, а потом как-то сник, вынул из кармана гимнастёрки белый треугольник и бросил его Маше. Тихо сказал: – На, читай. - Но ведь нехорошо читать чужие письма. - Это приказ. Читай вслух, может, тогда я пойму, что там написано. Маша развернула треугольник, слова, которые она произносила, жгли её, как пули. Письмо было коротким. - «Здравствуй, Дима! – читала Маша. – Думаю, что надо тебе обо всём рассказать. Я не могу тебя обманывать. Прости, но я полюбила другого человека. Мы вместе переживаем тяготы войны. Не буду тебе говорить, кто это, потому что имя его слишком известно. Я благодарна тебе за всё, что между нами было, но жизнь есть жизнь, и она идёт своим чередом. Надеюсь, ты не будешь плохо обо мне думать. Мне говорили, чтобы я пока тебе ничего не писала, но я хочу быть честной – ты это заслужил. Может быть, когда-нибудь встретимся. Прости. Нина». Маша сложила треугольник и протянула его Громову. - Так что была жена да вся вышла, - он недобро ухмыльнулся. – А ты разве не хочешь стать моей женщиной? - Товарищ капитан, разрешите идти? – Маша печально посмотрела на командира. - Понял, не дурак. Разрешаю, - девушка подняла пилотку и направилась к выходу из землянки. – Маша, сержант Вольнова, извини. Я не должен был… Девушка подошла к ручью, умылась. Пробормотала себе под нос: «Всё- таки любовь – это когда тебе дарят ромашковые поляны и хотят защитить от всех напастей. И любовь рождает любовь. Спасибо, командир, за этот урок». Я, наверное, тоже плакала. Было жаль и Машу, и Громова. И пока я мысленно переживала события этого дня, к Маше подошёл сержант Ваня Петров. - Пойдём, погуляем, малыш? – нежно пробасил Ваня. - Какой я тебе малыш? Я на три года тебя старше, - улыбнулась Маша. - Это не в возрасте. Просто я большой и сильный, а ты маленькая и хрупкая. Завтра за линию фронта. Я боюсь за тебя, - они брели вдоль ручья дальше в лес. - Да ладно, обычное дело. Это для тебя первый раз. Карту укрепрайона проверим – и обратно. Знаешь, Ваня, я вдруг поняла, что такое любовь, пронзила она меня до последней клеточки, - Маша резко повернулась и неожиданно прижалась к Ване, подставив губы для поцелуя. - Маша, Машенька, - шептал Ваня, - как же ты нужна мне. Он целовал губы, щёки, волосы. Гимнастёрка полетела на мягкий зелёный мох. Я отвернулась. Нехорошо подглядывать. И так было ясно, что произойдёт дальше. Я поняла: пора домой. Вот и узнала, кто мой прапрадед. На душе было легко, но тревожно. Я решила, что не буду с ними на вылазке в тыл врага – мне сейчас не хотелось войны, я ведь пришла сюда за любовью. Помочь всё равно ничем не могла. Дома не знала, чем себя занять. С нетерпением ждала утра, чтобы снова погрузиться в тот далёкий год. Здесь прошла всего лишь ночь, а там целых два месяца. Уже не лес, а какое-то село у границ Восточной Пруссии. Я увидела Машу, что-то в ней неуловимо изменилось. Я пригляделась: чёлка стала седой, а между бровей пролегла глубокая морщинка. И опять, как и в первый раз, попала на беседу моей далёкой пра-пра с Анной Степановной, которая, судя по всему, была ротной поварихой. Я прислушалась. - Жаль, девонька, с тобой расставаться. Но тебе в тыл нужно. Пиши рапорт. - Я не хочу в тыл. Как мне жить без Вани? - Ради Вани тебе и жить. Семя его взращивать. - Откуда вы знаете? Я ещё сама не уверена. - Ох, дочка, я семь раз мужу такие подарки делала. Все семь сынов теперь на фронте. Я вижу. Ты ить хочешь мне рассказать, как Ваня погиб, да? Не молчи. Выговорись. Жжёт тебя изнутри пламень. Тебе в себе дитя носить, а не морок. Маша присела, сглотнула слюну. - Не знаю, Анна Степановна. Жить не хочется, разве только ради ребёнка, чтобы остался от Ванечки след. Никого у него нет - только мы с Ванечкой маленьким. Чувствую, что мальчик будет, - машинально положила руку на живот. - А у меня внутри рана никогда не заживёт, - Маша тяжело дышала. - Говори, девонька, говори, увидишь, полегшает. Одна ж ты возвернулась с той вылазки. - Мы уже возвращались, - Маша чуть помолчала, а потом, сглотнув слёзы, продолжила. - Услышали лай собак. Командир нас с Ваней вперёд отправил. Самое главное, надо было разведданные передать, там уж совсем немного до своих оставалось. Что стало с остальными, не знаю, выстрелы, очереди автоматные слышали. Ваня впереди шёл. Не увидел мину. В общем, ноги ему оторвало. Я повязки тугие сделала, пыталась его тащить, но он кровью истекал, сознание от боли терял. Пришёл в себя на какой-то миг и говорит: «Не могу больше, малыш. Не могу. Мне всё равно не жить. А тебе обязательно нужно до своих. Помоги мне…» И пистолет достал, а руки-то уже не слушаются. Трудно мне это говорить, Анна Степановна, но и в себе носить такое не могу. Я в ту минуту поняла, как сильно его люблю. Поцеловала на прощанье и… выстрелила. Вы понимаете, что я сделала? – Маша заплакала навзрыд. – Своими руками. Даже похоронить не могла, ветками в воронке закидала. Надеюсь, найдут его после войны и окажут все почести. А я его любить и помнить буду, сколько проживу. - Герой ты, Маша. Единственно правильное ить решение было. Истёк бы кровью-то. Аль птицы бы склевали, - Анна Степановна положила девушке руку на плечо. - А теперечи береги его дитя – долг свой Ване отдай. Пиши рапорт, тогда и особисты от тебя отвяжутся. Им всего, что мне рассказала, знать не нужно. Я больше не могла там находиться. Как представила, что эта хрупкая девушка пережила такое. Это ж с ума сойти можно. Как же страшно – война. И как же нужно любить человека, чтобы своими руками прервать его жизнь, освободив от мучений. Что было дальше? Я вспомнила рассказ бабушки, как Машу нашла её сестра, забрала из госпиталя с сыном Ванечкой. Только Маша совсем недолго ещё прожила, видимо, так себя изнутри и сожгла. А Ваня Вольнов стал мои прадедом. Теперь я знала, что обязательно нужно сделать, - отыскать, где покоится сержант Иван Петров. Это мой долг. Мысли путались. Война, жизнь, любовь, смерть. Они, - те, чью судьбу я подглядела, были совсем другими. Кругом кровь, гибель товарищей, пули свистят - сущий ад, каждая минута может стать последней, а мальчик дарит любимой ромашковые поляны. Всего-то сто пятьдесят лет прошло. Наше поколение прагматично, мы даже не задумываемся, что такое – любовь… Познакомились - пожили – расстались, всё в порядке вещей. Жила я себе жила, ни о чём таком не задумывалась. А эта телепортация в любовь перетряхнула все мои представления о жизни. А вдруг я всё-таки встречу такого, как мой пра-пра, чтобы неведомое мне пока чувство пронзило до последней клеточки? Почему мы стали такими – Иванами, родства не помнящими? Я хороший журналист. И сделаю всё, чтобы помнили тех, кто отстоял страну, кто жил и любил так, что нам и не снилось. Я достучусь до своих сверстников. Чтобы помнили… | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
