1. Скандал в благородном семействе.

Ровно в полночь Дмитрий подошёл к висящему в прихожей календарю и передвинул красный маркер на прозрачной ленте. Эту нехитрую операцию он совершал уже семнадцать лет. Именно столько он со своей женой Ингрид живёт в Германии. Открывались дни: то чёрные, контрастирующие с маркером, то красные, сливающиеся с ним. Наступающий день, оставаясь в Германии чёрным, в семье Дмитрия неистово алел, превращая все предыдущие в пепел. Помимо ностальгического международного женского дня он имел ещё два знаменательных обстоятельства: годовщину свадьбы и день рождения дочери. Торжественную часть ещё накануне вечером решили перенести на время возвращения Алисы из гимназии. У Дмитрия и Ингрид был свободный график. Они являлись основателями и сотрудниками бюро переводов. Дмитрий к тому же подвизался на ниве сочинительства. Увлечение юности при поддержке супруги переросло в дополнительный источник дохода. Греясь в лучах славы мужа, Ингрид и сама делала первые, но уверенные шаги на этом поприще. Поэтому неудивительно, что собственноручно написанная книга в подарок, также как новый рассказ или глава повести, стала семейной традицией. Наконец все истомившиеся ожиданием члены домашнего литобъединения собрались за праздничным столом.

— Дорогие мои, любимые мои женщины! — взял слово его глава. — Судьба распорядилась таким образом, что в этот день начинаются наши жизни, словно из одного источника вытекают три реки.

— Река — это ты с мамой, а я ваш приток, — внесла поправку Алиса.

— Не возражаю, — согласился с дочерью Дмитрий. — Но наша река с притоком, убегая к устью, не забывает подпитывать свой исток. Я поздравляю всех нас с общим днём рождения. А сейчас — раздача слонов.

Дмитрий вынул из висящего на стуле пакета книгу и продемонстрировал её, держа над столом. Первой приняла подарок Алиса.

— Дмитрий Одинцов. Трёх рек один исток. Стихи разных лет, — прочитала она. Открыв книгу, перешла на пафос. — Посвящается Ингрид и Алисе, жене и дочери. Ну, папуль, ты....

Берега притока захлестывали волны восхищения,

— Да, наш отец молодец, — улыбнулась Ингрид. — Извини, Дима, мой подарок в компе. Доченька, с днём рождения, — в раскрытую книгу положен лист с отпечатанным текстом. После обеда, не смотря на семейный праздник, продолжилась работа. А вечером за чаепитием состоялось чтение новой книги Дмитрия. Одно из стихотворений показалось Ингрид знакомым: она его где-то раньше то ли слышала, то ли читала, но не могла припомнить, где именно. Спросить у мужа она не решилась из опасения обидеть его подозрениями. Утром Ингрид начала планомерную борьбу с измучившими её сомнениями в союзе с любопытством. Она перелопатила интернет, прошерстила свои документы в компьютере и была уже готова с облегчением разочароваться, но ради окончательного подведения итогов поиска обратилась к своему бумажному архиву. Среди нескольких писем от родителей, ранних попыток литературного самовыражения, в одном из «на всякий случай» сохранённых конспектов Ингрид обнаружила источник беспокойства. Это были несколько тетрадных страниц, исписанных почерком Дмитрия, представляющих черновик стихотворения, вызвавшего у неё чувства сильные и противоречивые. Прежде всего в глаза Ингрид впился комментарий автора «каждому своё???ДИВО». Она смотрела на него так, будто видела его впервые. Текст находки представлял собой, в чём Ингрид была уверенна, исходный вариант стихотворения в «подарке». Но оба текста кардинально отличались. В книге было посвящение Ингрид. В исходнике — намёк на замысловатую любовную конфигурацию, в которой участвуют двое мужчин и две женщины. Мужчины претендуют на внимание одной из них. Вторая же влюблена в одного из соперников. Тот в свою очередь находится на перепутье: то ли ему продолжать борьбу, то ли отказаться и присмотреться к влюблённой в него женщине. Ингрид переключилась на комментарий. В слове «диво» все буквы большие. Ингрид набрала по мобильному брата. Хольгер подтвердил её предположение. Слово состояло из первых букв имён: Дмитрий — Ингрид — Виолетта — Олег. Итак, всё стало на свои места. В исходном варианте Дмитрий и Олег добиваются сердца Виолетты, а Ингрид страдает из-за отношения к ней Дмитрия исключительно как к другу. Ещё бы! На фоне ослепительной Виолетты она казалась тусклой и бесцветной. В качестве успокоительного Ингрид приняла тот факт, что красивая и в меру умная Виолетта выбрала Олега, такого же красавца, но не блещущего талантом. Она же разглядела в дремучем и закомплексованном ботанике огромный потенциал и сделала из Дмитрия того, кем он сейчас является: одним из лучших, по её же оценке, специалистов по немецкой литературе вообще и средневековой германской в частности, переводчиком и писателем. В книжной версии «конно-троянского» стихотворения налицо примитивное по мнению Ингрид признание в любви. Она не могла избавиться от впечатления, что Дмитрий попытался задним числом извиниться за откровения в своём апокрифе. Ингрид вдруг вспомнила как Дмитрий внезапно изменил вектор интересов. Отказ от борьбы «до победного конца». Уход в учёбу. И только незадолго до свадьбы Олега и Виолетты он вынырнул и обратил внимание на «серую мышку». «А после свадьбы века его внимание ко мне резко выросло. С чего бы? — ломала голову Ингрид. — Неужели, чтобы, очертя голову, рвануть за кордон и забыть Виолетту? А я как средство передвижения?» Взглянув на мужа, увлечённо строчащего на клавиатуре, Ингрид пошла на кухню. Приближалось время вечернего чая. Приготовить его и позвать всех была обязанность старшей женщины в доме. Эту традицию когда-то она переняла у матери и сама передавала дочери. Но в этот раз Ингрид решила побыть одной и освободила Алису от участия в ритуале. Чаепитие, обычно ожидаемое с нетерпением и проходившее оживлённо, имело все шансы провалиться из-за неучастия в нём хозяйки. Ингрид, ошеломлённая находкой и переполненная противоречивыми чувствами вяло и часто невпопад поддерживала беседу Дмитрия и Алисы о Шиллере. «Такие, вот, коварство и любовь», — думала она и настраивалась на разговор с мужем. Выходные для этого отпадают. Значит, только в понедельник, пока дочь в гимназии. Выбрав момент, когда Дмитрий поудобнее устроился перед компьютером, собираясь погрузиться в работу, Ингрид подошла к нему и молча положила перед ним книгу, раскрытую на странице с помеченным стихотворением. На страницу напротив она опустила свою недавнюю находку.

— Откуда это у тебя?

— От брата. Когда-то ты дал ему конспект, а он попросил меня вернуть его тебе. Я бы так и сделала, но увидев твои стихи и работу над ними, оставила у себя. Как видишь, пригодилось.

— И для чего же?

Ощущение обречённости и усталости охватывало Ингрид. Вопрос разрастался, заполнял комнату. Становилось тесно и душно. Ингрид отошла от компьютерного стола, за которым сидел Дмитрий, и опустилась на диван.

— Дим, я догадалась, о каком диве ты упоминаешь. Хольгер только подтвердил мои предположения. «Она любит его, а он любит другую». Как это больно, как это невыносимо больно! Ловить взгляд, слово, как объедки с барского стола. Куда мне тягаться с Виолеттой! А после её свадьбы с Олегом, ты резко обратил внимание на меня. Ладно, Дим, я готова простить тебе расчёт. Все мы так или иначе рассчитываем на что-то или на кого-то, словно в казино делаем ставки. Но играть чувствами как на арфе... Дима, не надо лгать. Ни мне, ни себе. Ты же её ещё любишь.

— Видишь ли, Инга, не всякая влюблённость переходит в любовь. Любовь может возникнуть сразу, игнорируя фазу влюблённости. И главное: лучшее лекарство от любви — равнодушие. Это, если кратко. Теперь подробнее. Да, я был влюблён в Виолетту. На первом курсе. На втором всё прошло. Точнее, начался необратимый процесс. Весь второй курс — это сплошные фантомные боли. А заглушал я их учёбой. Кстати, в это же время, если ты вспомнишь, «объедки с барского стола» чудесным образом стали зваными обедами. В то же время Олег с Виолеттой упивались друг другом. Что ж, подумал я. Если ты чужой на этом празднике жизни, создай свой. И будь на нём хозяином. Для начала я освободился от причины фантомных болей. Виолетта перестала меня интересовать. Но праздник жизни в одиночку не по мне. Хозяину праздника срочно понадобилась хозяйка. Инга, на кого я должен был обратить внимание, как не на тебя?

— Если не секрет, откуда у тебя такие глубокие познания о любви? С Виолеттой, по твоим словам, у тебя ничего не было. Со мной ты прожил двадцать лет. На сторону бегал?

— Только не шей мне аморалку. Всё гораздо проще. Нужные книжки читал. Укреплял теоретическую базу. А практика... Я с тобой согласен. Чувствами играть нельзя. И поэтому практика сводится к одному снайперскому выстрелу. Не пулей, а собой. Ты говорила о расчёте. Значит, мой состоял в том, чтобы жить на чужбине с нелюбимым человеком? А как тебе другой вариант? Моя любовь к тебе возникла не из влюблённости, а из дружбы. Влюблённость в Виолетту ни к чему не привела. А дружба с тобой стала фундаментом любви на не такие уж долгие, как тогда могло показаться, двадцать лет.

— Дима, сейчас можно говорить всё, что угодно. Но, — после долгой паузы Ингрид заговорила так, словно пошла по минному полю, — я тебе не верю. Тогда, двадцать лет назад, верила. Ещё три дня назад верила. Сейчас — нет. Всё тобой сказанное уж очень похоже на попытку оправдаться.

— Когда обвиняют, есть выбор между оправданием и ответным обвинением. Я выбрал первое. Второе ведёт к разрыву. А я надеюсь на диалог.

— Диалог, возможно, будет. Но только после наших раздельных монологов. Я как-то не расположена к полемике. Нам необходимо хотя бы некоторое время пожить раздельно.

— Ты решила за нас обоих?

— Только за себя. Но что это меняет?

— Ничего.

Дмитрий выключил компьютер и вышел из комнаты. Затем, наскоро одевшись, покинул квартиру. На улице он позвонил Хольгеру, сказав, что есть экстренные новости, требующие тет-а-тетного обсуждения. Во-первых, обратиться больше не к кому, а во-вторых, рассуждал мысленно Дмитрий, заслуги Хольгера в том, что он женат на его сестре и живёт в Германии трудно переоценить. Они встретились в китайском ресторане в паре кварталов от банка, где работал Хольгер. Дмитрий в мельчайших подробностях поведал о размолвке с Ингрид. Хольгер слушал внимательно, не отвлекаясь на еду.

— Что тебе, Димон, сказать? — начал он задумчиво. — Ты поступил правильно. Дело даже не в пресловутой мужской солидарности. Отступление не всегда поражение, но часто перегруппировка. Главное, как ты сам для себя решил: с Ингрид или без?

— С Ингрид. Но что мне дальше делать?

— Прежде всего, успокоиться. Вам, точно, надо какое-то время пожить врозь. Не отдыхать друг от друга, а разобраться в себе и вновь соединиться.

— Разобраться в себе? Или переждать тайфун Ингрид.

— Одно другому не мешает, — улыбнулся Хольгер. — Все тайфуны когда-нибудь утихают. Ингрид не исключение. Ей, кстати, эти самокопания тоже полезны.

— Ты брат, тебе видней.

После разговора с Хольгером Дмитрий вернулся домой. Под пристальным взглядом жены он показательно спокойно упаковал чемодан. Собрав оставшееся самообладание, уже на пороге квартиры он произнёс: «Если что, ты знаешь, где я». Чуть скривив рот ухмылкой, Ингрид закрыла за Дмитрием дверь.

 

2. Дмитрий Одинцов. «Если женщина неправа, извинись».

Покидающие свой дом, навсегда или на время, делятся на две категории: те, кто имеет место, где преклонить голову, и те, у кого такого места нет. Мне повезло. Я всегда могу остановиться у Хольгера, брата жены. Насчёт всегда я, конечно, сильно преувеличил. Семейная жизнь без ссор не обходится. Это то, что я называю рабочими моментами. Что-то из рубрики «Милые бранятся — только тешатся». Последний «рабочий момент» был из ряда вон. Во-первых, обвинение, предъявленное мне Ингрид, нелепей нельзя и вообразить. Во-вторых, она диалогу предпочла монологи. Мы совершенно не представляли себе эти монологи в границах одной квартиры. Следовательно, чемодан — порог — Хольгер. Нетрудно догадаться, что чемодан оказался в моей руке. Ингрид не испытывала ни зависти, ни ревности к отношениям между ним и мной. Хольгер был нашим ангелом-хранителем. Он вёл нас, меня и Ингрид, друг к другу мягко и незаметно. По крайней мере, мне так казалось тогда, двадцать лет назад. Хольгер, скорее, удерживал нас от неверного, по его мнению, шага. Он никогда не спешил обвалить на нас помощь и терпеливо ждал, когда мы сами к нему обратимся. Но и в этом случае он ориентировал нас на самостоятельное шевеление извилинами. Совсем как мой отец, который много лет мотался по геологическим экспедициям, а в короткие промежутки между ними проверял, правильной ли я дорогой иду. Как-то после очередной детской «войнушки» отец спросил меня, почему я предпочитаю быть «не нашим». Я ответил, что надо кому-то быть и «чужим» и что им для того, чтобы выжить, надо быть умнее. Тогда я сказал «хитрее». Отец, взъерошив мои волосы, сказал: «Слова не мальчика, но мужа, мужчины, то есть. Так держать, сын!» В каждую свою побывку отец обогащал меня какой-нибудь житейской мудростью или жизненным уроком. Став студентом, я учился у отца «заочно». А с того дня из далёкого детства до «эпохи Ингрид» я нёс клеймо чужака, приобретённое не без участия Олега. Мы знакомы давно, чуть ли не с детского сада. Но назвать наши отношения дружескими я бы не рискнул. Олег — бесспорно, лидер. Очевидно, начитавшись романтических книжек, он возомнил себя рыцарем, который по зарез нуждался в прекрасной даме и оруженосце. Прекрасных дам он менял быстро и безжалостно. Я же продержался до «последнего звонка». Олег подобрал и обогрел меня в классе третьем или четвёртом. Мне тогда доставалось от задиристых сверстников и школьников постарше за излишнюю пухлость, очки и пятёрки. В классе седьмом-восьмом эти наезды прекратились, но в моём адъютантском положении ничего не изменилось. В университете Олег наконец обрел прекрасную даму. И я бросил ему вызов: осмелился побороться за внимание Виолетты, прекрасно понимая при этом, что мне тягаться с Олегом не имеет смысла. Отношения с девушками меня огорчали ещё со школы. Тогда я служил для них подобием фона, на котором блистали более продвинутые. В университете мне отводилась роль умного пустого места: получить информацию по интересующей теме, тут же отвернуться и самозабвенно обсуждать наряды или подробности встреч с ухажёрами. То ли дело Олег, нарцисс и пошляк. Вокруг него, сколько помню, представительницы прекрасного пола всегда водили хороводы. Так было в школе, так было в универе. Он же, вознесённый на пьедестал, высматривал первых красавиц, из которых выбирал самую умную. Проиграв поединок за Виолетту, я, тем не менее, обрёл независимость. Так закончился первый курс.

На последующие два года я лёг на грунт, закопался в ил и грыз гранит науки с самого дна учёбы, изредка наблюдая в перископы за происходящим на поверхности. Тогда и произошло то, что Ингрид в последствии назвала «одинцовским языческим (в смысле, языковым) чудом». Я ощутил её первые знаки внимания, боюсь быть неточным, ещё на вступительных экзаменах. Мне это очень льстило, тем более, что Ингрид, «всамделишная» немка, до пяти лет не говорила по-русски. Увлечённый поединком за внимание первой красавицы (ещё год назад такое невозможно было и представить!) я не замечал, что за восторгами от моего владения немецким Ингрид скрывала нечто большее. Закончив первый курс к своему удивлению и стыду только на «хорошо», я решил отложить на время «женский вопрос» и вплотную заняться плюсквамперфектами с претеритумами, нибелунгами с эддами, зигфридами с лорелеями и фаустами  с мефистофелями. Я бесконечно им благодарен за быстрое, что-то около трёх месяцев, и успешное лечение от фантомных болей, вызванных тем, что Виолетта выбрала не меня. В разговоре с Ингрид перед уходом я, каюсь, сильно преувеличил, заявив, что мои мучения длились весь второй курс. Нет, конечно. К зимней сессии они растаяли аки дым без огня. Кстати, Ингрид, сама не зная, помогла мне выздороветь. Семинар перед зимней сессией. Ингрид читала доклад о миннезингерах. Вдруг в удручающе сером небе солнечный луч пробил прореху и укутал Ингрид ярким светом. И в тот же миг тихий гадкий утёнок стал превращаться в белого лебедя. Я смотрел на этими метаморфозами восхищёнными глазами. Мне показалось... Да, нет же! Я увидел и поверил, что солнечный луч осветил в Ингрид никем прежде не узнанную красоту. Сразу же вспомнилась «Некрасивая девочка» Заболоцкого. Когда-то я безуспешно пытался выдавить из себя гетеро-версию. Пришлось признать, что идея о некрасивом мальчике была мертворождённой. Но воплощение одного из моих любимых стихотворений — вот оно! Прочитав доклад, идёт на место. Я не ожидал, что Ингрид посмотрит в мою сторону.

Через пару секунд я напялил железную маску, непроницаемую и бесполезную. Ингрид поняла, что спрятано под моим забралом. На первом курсе Хольгер назвал наш любовный четырёхугольник — я, Ингрид, Виолетта, Олег — дивом, от которого в начале третьего курса остались только воспоминания. К этому времени я уже порядком намаялся, неизвестно от чего защищаться. Олег и Виолетта изображали счастливую пару, время от времени разыгрывая на людях свои семейно-показные репризы. День рождения Ингрид, десятого сентября, отметили узким кругом: именинница, Люда Сухарева, её соседка по комнате в общаге, и Хольгер. Я немного поприсутствовал. Неуклюже поздравил и, сославшись на головную боль, ушёл. Уже в дверях я ещё раз извинился перед Ингрид и отдал ей конверт с моим подарком — весьма свободным переводом стихотворения «Некрасивая девочка». На следующий день я боялся посмотреть Ингрид в глаза. Но она первая подошла ко мне, взяла за руку и негромко сказала: «Спасибо тебе, Дима, за подарок». Затем стремительно поцеловала меня в щёку и как ни в чём ни бывало поинтересовалась моей готовностью к предстоящему через пару недель семинару. За неимением собственного опыта отношений с противоположным полом я обращался к, так сказать, альтернативным источникам: книги, кино, рассказы знатоков. Оттуда я сделал вывод, что нельзя смешивать два больших и, по сути, равноценных чувства — любовь и дружбу. К Ингрид я испытывал именно эту взрывоопасную смесь. Опять же чужой опыт подсказал ещё одно правило: из дружбы может возникнуть любовь. Но не наоборот: дружба её похоронит. Классическая и, в общем-то, бессмысленная фраза «Давай останемся друзьями» для меня означала только одно: любовь отвергнута. В итоге ни того, ни другого. Я решил идти от дружбы к любви, не забывая при этом правило для этого случая: идя от дружбы к любви, не топчись на месте. По правде говоря, эта теоретическая заумь не очень-то меня вдохновляла. То ли дело — пришёл, увидел, победил. Или не победил. К тому же, день рождения Ингрид и день, следующий за ним были исключительно подходящим моментом. Но я упустил его, не зная, как расценить поцелуй Ингрид. Как бы то ни было, я «продружил» ещё два года. Сейчас, по прошествии двадцати лет, я так и не определился: было ли моё топтание на месте ошибкой или нет. Я видел, я не мог не видеть, что она ждёт от меня смены дружеских отношений на более определённые. Да и сам я уже изрядно тяготился нашей ни к чему не ведущей дружбой и назначил время для предложения Ингрид пожениться. Я рассчитывал сделать его перед госэкзаменами, чтобы свадьбу совместить с вручением дипломов. Но мои расчёты пришлось срочно скорректировать и быстро принять, не побоюсь пафоса, судьбоносное решение. На последнем курсе зимой, в начале февраля, во время паузы между парами Хольгер отозвал меня в сторону и, как он выражается, промежду глаз ошарашил меня новостью о переезде в Германию.

Виза-приглашение действительна до октября текущего года, а уедут они в июне-июле.

— Так что, решай, Димон. Ингрид всё ещё ждёт, все ещё надеется. Она по тебе, балбесу, аж со вступительных сохнет.

— А как же отец? Он остаётся один.

— Я сказал как есть. Теперь твоё слово. Но, если Ингрид уедет одна, ты её больше не увидишь.

— Она в любом случае уедет одна. Что можно сделать за самое большее полгода?

— Многое, Димон. Расписаться. А потом подавать документы на воссоединение.

— Мне надо поговорить с отцом.

Форс-мажор, выскочивший словно прыщ на деликатном месте, заставил меня действовать решительно. Но прежде — расставить все точки там, где они нужны. Ингрид: что она для меня? Кто мы друг для друга? При невзрачности внешних проявлений наши отношения обладали мощным внутренним напряжением, едва ли не стоившим им разрушением. Как бы они ни складывались, они были первыми и, насколько я себя знаю, имели все шансы остаться последними. В конце-то концов, сколько ещё можно дружить? Моё топтание на месте могло мне обойтись очень дорого. На следующий день я рассказал Ингрид о своих чувствах к ней. Мне показалось, что в моём признании было больше рассудка, чем страсти. Ингрид молча улыбнулась. «Наконец-то. Дождалась», — рискнул я угадать её мысли. И снова — молчание и смущённая улыбка. Её джокондовский облик, родом из моего разговора с Хольгером, подвигнул меня к предложению пожениться.

— Я знаю, Дима, что я не из тех женщин, глядя на которых мужчины распускают свои павлиньи хвосты. Поэтому я тебе очень благодарна даже за такое признание. А твоё предложение я принимаю условно. Тебе ещё необходимо поговорить с отцом.

— Хорошо, Инга. Оставим всё как есть.

Итак, мне предстояло сделать то, против чего и я, и отец были против — поставить перед фактом. Не женитьбы, конечно, а последствий этого шага. К завершению моей учёбы отец уже три года как расстался с мамой, которая, вероятно, устав от «запаха тайги», сменила романтику на комфорт, предоставленный областным чиновником. Но отец, тем не менее, жил не один, а с милой и, да простится мне такое сравнение, уютной женщиной, хотя и завучем в колледже. У Нины Семёновны, подруги отца была (и есть) дочь Катя. Сразу после знакомства мы договорились называть друг друга двоюродными братом и сестрой. Я взял с неё обязательство еженедельно присылать мне отчёты о происходящем в семье. Так было, пока я учился. Так осталось когда я уехал. В ближайшие выходные я с Ингрид и Хольгером отправился к отцу. Он представил им Нину Семёновну и Катю как свою семью. И произошло то, что я со страхом ожидал. По «протоколу» всё выглядело в полном ажуре: я получил благословение на брак и отъезд в Германию. Но как мне оправдаться за мгновенно состарившегося отца, украдкой смахивавшего слезу? Кто ответит мне на этот вопрос? Неужели Инга не видит, что рядом с ним всё мелко и суетно? Какая-то обида, какая-то ревность... И это после моего расставания с родительским домом, после нашего медового месяца, когда она, простившись со мной, уехала всё-таки не одна. Похоронив отца, я стал острее ощущать тоску по жене и дочери. Я вернулся к ним, пробыв в опустевшем родном городе две недели, последняя из которых была проведена мной на кладбище.

На могиле отца я вспоминал его уроки, отдельные, навсегда поселившиеся в памяти, фразы. На той прощальной встрече Катя поздравила меня и Ингрид с помолвкой и пожелала нам счастья на новой родине. На что отец заметил, что родина всегда одна, всё остальное — место жительства. И, обращаясь ко мне, добавил: «Расставания и встречи неразрывно связаны друг с другом. Сейчас они для тебя, именно в этом порядке. Придёт время, и они поменяются местами. Встречи станут важнее расставаний».

 

3. Ингрид Шмидт. Исповедь некрасивой девочки.

Дима ушёл. Я осталась одна перед кучей вопросов. Что сказать Алисе? Как жить с этой правдой? И правда ли это? Было ли предательство? Устав от выстраивания свалившихся проблем в некую логическую последовательность, я пришла к выводу, что решать их надо по мере поступления. Пришла из гимназии Алиса. Я приготовилась ей что-нибудь соврать. Но, вероятно, атмосфера в доме была настолько тягостно-напряжённая, что дочь спросила напрямик, не поссорилась ли я с отцом. Я рассказала и о своей находке, и о дознании. Ни то, ни другое не произвело на дочь ожидаемого мной впечатления. Вместо сочувствия и совместного раздувания обиды, она попросила «не поднимать волн в тазике». Увидев в руке дочери мобильник, я в ответ попросила её не заниматься миротворчеством. Общению с отцом — да, посредничеству — нет. Алиса сбросила номер и молча удалилась в свою комнату. Примерно через полчаса я заглянула к дочери, чтобы позвать на обед. И застала её неподвижно сидящей перед включённым лэптопом. Когда я подошла вплотную, она подняла полные слёз глаза и, еле сдерживаясь, произнесла: «Я люблю и тебя, и папу. Помиритесь. Пожалуйста». Я погладила Алису по голове, поцеловала и, не сказав ни слова, вышла. Так же, в гробовом молчании прошёл обед, и мы вновь уединились. Первым движением души было сжечь находку, забыть её и, плюнув на обывательские предрассудки, первой попросить прошения. Но тут же я себя спросила: «А если я права?» Конечно же, эти метания — не более, чем эмоции. Что ж, попробую убрать их куда подальше и посмотреть на создавшуюся ситуацию незамутнённым, насколько это возможно, взглядом. Но прежде всего следует позаботиться о хлебе насущном. Из трёх заказов я выбрала самый срочный. Объём поверг меня в уныние. Возни на пару недель, не меньше. Ударными темпами завершила работу за десять дней. Остальные два можно доделать вразвалочку. Время терпит. Сейчас важнее разгрести ситуацию в семье. Итак, передо мной снова книга стихов Димы и его студенческий конспект. Я прочитала стихотворение из конспекта без примечания. Если бы оно не касалось меня, то коллизии, описанные в нём вызвали бы кратковременный пикантный интерес, не более того. Я обратилась к стихотворению из книги. С чего я решила, что между ними вообще есть какая-то связь? По наличию одной общей строки, красивой, удачной, но вписанной в абсолютно несопоставимые контексты. Что же получилось? Я из совпадения эпитетов сделала вывод о смысловой идентичности. Да, Ингуся, сказал бы Дима, лоханулась ты, мать, аки отроковица несмышлёная. Я снова переключилась на конспект. Судя по темам лекций, писался он в конце первого курса. А весь второй курс Дима, по его словам, испытывал фантомные боли после отказа от борьбы с Олегом за Виолетту. Значит, это произошло либо в конце первого, либо в начале второго. В этом случае вопросительные знаки в примечании можно объяснить как сомнение в перспективах этой борьбы. Или попыткой взглянуть на неё со стороны и объективно оценить свои шансы. Ай да, ботаник! Что за чушь! Никакой Димка не ботаник. А помнится, он пылал энтузиазмом. «Коль бьёшься головой о стену, жалеть не стоит кирпичей». Всего через полгода огонь в его глазах внезапно потух. Но вскоре это были уже другие глаза, непроницаемые, словно омут. На мой провокационный вопрос о связи изменений в облике с изменениями в личной жизни я получила не менее провокационный ответ: «Нет смысла биться головой о стену в шаге от открытой двери». Каково! Значит, он меня уже тогда вычислил. Димка нравился мне ещё со вступительных. Я впервые увидела его о чём-то разговаривающим с Олегом. В то время я знала о них, что они из одного города, кажется, даже одноклассники. Их отношения имели некую предысторию. Мои попытки заглянуть за этот занавес постоянно оказывались безуспешными. Возможно, что-то подсказало бы их поведение, их отношение друг с другом. Олег хоть и прислушивался к Диме, но смотрел на него сверху.

Тот пытался «бороться за независимость». Хотя это больше смахивало на рыцарский турнир за руку и сердце «прекрасной дамы» по имени Виолетта.

Принимая во внимание способы ведения боя и «весовые категории» участников схватки, а также сам приз, более предсказуемый поединок невозможно представить. Бывает, конечно, что героиня предпочитает герою-любовнику обаятельного простака, но какой же из оруженосца соперник своему господину? Наша группа весь первый курс наблюдала за треугольником, в котором один угол постоянно страдал от острой градусной недостаточности. Мы с братом не оставались в стороне. Мой интерес заключался в том, чтобы Дима переболел Виолеттой с наименьшими осложнениями и посмотрел в мою сторону. Хольгер, взирая на эти треугольные дела с колокольни знатока, убедил меня в предсказуемости развязки. В начале второго курса случилось то, что должно было случиться. Вспомнился тогдашний разговор с братом.

— Ты заметил, как Дима изменился? Ещё недавно в его глазах сверкали фейерверки, а сейчас мгла и холод. И постоянная саркастическая усмешка. Такое впечатление, что из последних сил. На кого-кого, а на Мефистофеля он явно не тянет.

— Это шок, сестрёнка. От поражения и пустоты. За этой мглой невидимые миру слёзы. Он превосходно держит удар. И в тоже время ищет Виолетте замену. Главное, чтобы он не заигрался. Самые отъявленные циники получаются из разочаровавшихся романтиков. Та, которая разгадает его секрет, сорвёт невиданный куш.

— Но прежде всего она должна иметь такого брата. Ты знал, что Димка мне нравится?

— Догадывался. А теперь знаю. Но спеши медленно. Пусть его раны зарубцуются. Сейчас ему нужна женщина-друг. Собственно, он искал её в Виолетте, но нашёл женщину-женщину.

— Странная теория.

— На первый взгляд. Женщина-друг первая приходит на помощь, не дожидаясь, когда её позовут. Она сердцем чувствует, что её мужчине плохо. Она первая подставляет своё хрупкое плечо. Но в этой хрупкости заключается источник мужской силы. А после всего она надеется получить от мужчины то же самое. Женщина-женщина видит в мужчине прежде всего, зачастую исключительно, источник материального благополучия. И подставляет не плечо, а свои прелести, включая обворожительную ножку.

— Даже не знаю, радоваться или нет, но Дима видит во мне даже не друга.

— И что? Сделай первый шаг навстречу сама. Если хочешь прожить с мужчиной до старости, стань сначала ему другом. Гормональные бури когда-ни будь утихнут, останется привязанность.

— Откуда ты знаешь? Можно подумать, у тебя за плечами с десяток отношений.

— Достаточно одного неудачного. «Если от вас уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Уверен, Димка уже на пути к этой оптимистической доктрине.

У меня как тогда, так и сейчас не было оснований не верить брату. Итак, второй курс. Влюблённая девочка-дурнушка страдает от невнимания того, кто в свою очередь мучается фантомными болями, будучи отвергнутым первой красавицей. Дурнушка? Это я лишку хватила! В самый раз будет гадкий утёнок и павлин. Пришли на ум слова «Прежде, чем что-то было, ничего не было». Но так-таки ничего? Всё чаще я перехватывала Димкины взгляды в мою сторону,

Однажды, перед зимней сессией, я увидела его другим. Его прежняя маска отчуждённости упала, обнажив детскую доверчивость. Спохватившись, Дима поспешил было спрятаться за ставшей уже не нужной личиной, но тут же сам её сбросил и занял круговую оборону. Я рассказала об этом брату. Хольгер в обычной для него манере разложил всё по полочкам. Это естественная реакция Димы на своё разоблачение. Скорее всего, по предположению моего психоаналитика, он давно определился с выбором преемницы Виолетты, но пока не знал, как себя вести после смены кумира и поэтому не ожидал, что его секрет раскроется очень быстро. Ему также было непонятно, что ждать от меня. Возможно, он приготовился к повторению истории с Виолеттой. Но его круговая оборона, уверил меня Хольгер, признак того, что, как я и надеялась, Дима в адеквате. «Итак, сестричка, действуй!» — напутствовал меня Хольгер.

Отмотивированная по самое не-могу я до конца второго курса черепашьими

шагами продвигалась по главному направлению — лишить Димкину круговую оборону целесообразности. В начале третьего курса цель была достигнута. Он подарил мне на день рождения перевод стихотворения Заболоцкого «Некрасивая девочка». С тех пор как я примирилась со своей заурядной внешностью и ощутила первые тихие шаги приближающейся чувственности это стихотворение — моя молитва о счастье. Я неоднократно пыталась перевести его на немецкий язык, но после Димки поняла, что лучше, чем у него я не смогу. Два предшествующих года учёбы я завидовала Димкиному немецкому. Чистый русак шпрехает абсолютно без акцента! После моей настоятельной просьбы Дима поведал мне историю его любви к языку, идея которой заключена в двух словах «стечение обстоятельств». В детстве как все мальчишки он играл в войну. А кем он, пухлый очкарик, мог быть? Ответ очевиден. В школе он выбрал немецкий язык. А по соседству, через забор, жила немецкая семья. Димины родители проводили дома считанные месяцы в году, остальное время находились в геологических экспедициях. Диму воспитывала бабушка. А после её смерти за Димой присматривали соседи — дядя Гельмут и тётя Марта, которые фактически приняли его в свою семью, не делая разницы между ним и своими детьми. Да, как-то из моей памяти выпал этот факт Димкиной биографии, хотя он часто рассказывал мне о нём. Кстати, именно после т о г о дня рождения начались упомянутые Димкой «званый обеды». Проводя каждый день на занятиях, мы и свободное время почти без остатка тратили на себя. Готова поклясться чем угодно, нам было интересно друг с другом. Вот так, в поисках несуществующего компромата, я обнаружила артефакт нашей любви, о котором, к своему стыду, основательно подзабыла. Что ж, следствие можно считать законченным. Дима оправдан «за отсутствием состава преступления». Не смотря на позднее время, звоню Хольгеру и справляюсь о Диме. И что слышу? Дима четыре дня назад улетел на родину. Он получил по «мылу» сообщение от двоюродной сестры о смерти отца и ничего не сказал. Я всё равно не смогла бы лететь вместе с Димой, но его молчание меня укололо. Желание проводить в последний путь отца понятно. А ведь всего в часе езды город, в котором университет, где мы учились. До этого мы приезжали к Димкиным родителям вместе и как-то обходились без посещения alma mater. Но сейчас Дима там один. Я не поручусь, что он устоит перед соблазном прошвырнуться по местам, обласканным юностью. А ведь Виолетта, насколько я знаю, этих мест не покидала. К тому же, по донесениям разведки, у неё в последнее время не ладится семейная жизнь с Олегом. А что, если Дима и Виолетта пересекутся? Ревность вновь заползала в моё сердце. Не поторопилась ли я с вынесением оправдательного приговора? Не соединятся ли два минуса в один плюс? Не перечеркнёт ли он прожитое и пережитое? Я была уверена, что мои тревоги напрасны, но всё-таки оставляла некоторую вероятность их осуществления. Как говаривала Люда Сухарева, соседка по общаге, десять процентов на летающие тарелки, то есть, на непредвиденные обстоятельства. С каждым днём разлуки летающие тарелки тяжелели. Отметив неутешительную тенденцию, позвонила брату. Впервые он ничего не сказал мне по существу. В качестве компенсации Хольгер посоветовал обратиться к своему знакомому — священнику, отцу Михаилу. На мой вопрос, давно ли у него такие знакомые, брат повторил свой совет и обещал помощь в организации встречи, которая и произошла в ближайшее воскресенье. Мы расположились в одной из подсобных комнат. Хольгер пояснил мне шёпотом, что это ризница. У меня прежде не было опыта общения со священниками. Поэтому мои представления о них родом из книг и фильмов.

Отец Михаил поразил меня отличием от моих ожиданий в лучшую сторону. Лет немного за шестьдесят. Высок, благообразен. Если уместен подобный штрих, изящная причёска и аккуратно подстриженная борода. Взгляд проницательный и добрый. Отлично поставленный голос.

— Доброго дня. Николай просил меня выслушать вас и помочь советом.

Я огляделась по сторонам в поисках Николая.

— Инга, это я, — отозвался Хольгер. Отец Михаил улыбнулся.

— Прошу вас, рассказывайте.

И я рассказала всё. О перипетиях отношений с Димой в начале учёбы, о резком, скачкообразном, на мой взгляд, движении от неясности к дружбе в середине, о внезапном, хотя и ожидаемом мной, признанием в любви в конце.

Вторая часть моей исповеди посвящалась отношениям в семье: от ЗАГСа и воссоединения; Дима переехал ко мне в Германию только через год, до

дня, когда ещё ничего не случилось. А в заключении — о находке, подозрительности, ревности и метаниях. Отец Михаил внимательно выслушал мою сагу и несколько секунд, показавшимися мне вечностью, посмотрел на меня.

— Вот за это вы должны просить у мужа прощения. В любом случае это благо. И теперь выбор должен сделать ваш муж. Простить и остаться с вами — хорошо, простить и уйти — хуже, уйти, не простив — совсем плохо. И главное: уже он будет отвечать за свой выбор. Вы свой сделали, теперь его очередь.

— Благодарю вас, отец Михаил. Всё так просто, — радовалась я тому, что мои мысли высказал авторитетный для брата человек.

— Это как посмотреть. Так же как выбор связан с ответственностью, так же ответственность связана с верой. Если вы сделали выбор и приняли ответственность, но нарушили её, то тем самым вы нанесли урон вере в вас людей.

Я снова поблагодарила отца Михаила, но на этот раз к радости добавилось уважение. Всю дорогу от церкви домой Хольгер и я добирались молча. За что мне особенно дорог брат, так за филигранную тактичность и сопереживание.

Наши мысли, я уверена, сходились в одном — скорее бы вернулся Дима.

 

4. Прощёное воскресение.

За столом напротив друг друга сидят мужчина и женщина. После вялотекущего обмена дежурными вопросами и обтекаемыми ответами они понимают, что подошли к ожидаемому ими обоими разговору. Но никто из них не решался сделать первый шаг. А пока, не замечая времени, отставив в сторону недопитый холодный чай, они держатся за руки смотрят друг другу в глаза.

— Прости меня, я внезапно сорвался, — начал Дмитрий. — Отец умер. Но это меня не оправдывает. Я должен был тебе сказать об отъезде.

— Всё нормально. Ты меня прости. За высосанное из пальца, нелепейшее обвинение, — продолжила Ингрид. — Как дурной сон.

— Это ничего. Что за семейная жизнь без ревности? Как еда без приправы. Я давно хотел попросить прощения за два года дружбы впустую. Может, уехали бы вместе как твой брат с Людой Сухаревой.

— Кто знает. Когда Хольгер и Люда тайком расписались, твой отец был один. Нина Семёновна и Катя нам очень помогли.

— Как, наверное, и сейчас помогают.

— Уверена, не только они.

***

— Колюнь, как ты думаешь, Инга с Димой помирились?

— А они и не ссорились. Сестрица навела тень на плетень. Притянула за уши два Димкиных стихотворения, разные по смыслу, как небо и земля, и взревновала. В таком случае лучше отойти в сторону и каждому подумать о своём последнем слове. Как это ни грустно, Люд, а из-за какой-нибудь ерунды может разрушиться и такой идеальный союз как Инги с Димой. Но у них есть мощный объединяющий фактор — Алиса. Всё будет хорошо.

— А скоро появится ещё один.

— Так вот откуда Ингина подозрительность! А я всё голову ломал. Решились-таки. Молодцы, что говорить.