ЦАРСТВО НЕБЕСНОЕ

 

Егорка не спал, ждал бабушку. Их кровати стояли в одной комнате, рядышком.

Бабушка вошла в спаленку, посмотрела на иконы в красном углу и перекрестилась. Иконы в золотых киотах с золотым виноградом убраны красиво вышитыми рушниками. Бабушка уставно затеплила зеленую лампадку и зашептала:

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

Егорка смотрит, как от лампадки ложится на потолок большое зеленое пятно. Когда лампадка начинает мигать, пятно оживает и приходит в движение, словно в порывах ветра.

– Да будет воля Твоя...

От лампадки по всей комнате распространяется сладкий запах. Неспокойная мысль так распирает Егорушку, что не может он уже сдержаться, и важно заявляет:

– Нет никакого Бога, бабушка.

И довольный собою, широко улыбается, показывая редкие зубы. А она будто и не слышит, только губы слегка дрогнули, продолжает читать молитву с тем же упованием и твердостью.

– Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

Не дождавшись ответа, Егорушка продолжает:

– Я смотрел по телевизору, как Гагарин летал в космос. И Бога там никакого нет!

Бабушка сделалась суровее и, кажется, красные жилки на ее щеках стали заметнее.

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу… – она трижды перекрестилась, собрав пальцы щепоткой и поглядывая на образа, наклонилась к самому полу.

Только после этого, наконец-то, подслеповатая, повернулась она к Егорке и нарочито строгим голосом произнесла:

– Не говори слов непутевых. Не огорчай Ангела своего. Мал ты еще понимать что-то.

– Я понимаю! – не унимается Егорушка, – Гагарин на ракете вокруг Земли несколько раз облетел, и Бога нигде не видел.

– Не всякому слуху верь. Кто знает, что там на самом деле Гагарин видел?

– Ну, где Он?! На облаке сидит и ножки свесил?! Нету! И ты только зря молишься.

– Это ты обо мне так беспокоишься?! Только не тебе судить – зря или не зря. Ты мне скажи лучше: сейчас где Гагарин?

– Погиб он… Разбился на самолете.

– Вот видишь. Значит, Бог к себе прибрал.

– Как это прибрал?

– Понравился Ему Гагарин, значит. Если уж кто Ему понравится, Он к себе забирает. Теперь беседуют вдвоем.

– Где беседуют?

– Где?! В Царствии Небесном! – Бабушка улыбнулась мелкими лучиками сухих морщин. – Спи уж лучше! Умишко куриный.

Егорка хотел было что-то возразить, но вдруг осекся, лишь обижено надул щеки. Бабушка поправила одеяло и отошла к божнице.

Вероятно, она знала наизусть очень много молитв, потому что еще долго стояла перед образами и шептала. Становилась на колени, припадала к полу и старчески, с трудом поднималась.

Егорушка никак не мог уснуть. Все думал о том, что сказала бабушка. Нежным светом дрожал огонек лампадки. Медленно постукивали в полусумраке стенные часы. В постели, под одеялом было уютно и тепло, и казалось Егорушке, что от монотонного бабушкиного голоса все постепенно погружается в тихий, глубокий сон, и от этого у него начали слипаться глаза. Сквозь прозрачную легкую дрему он услышал бабушкин голос:

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий! Прости и помилуй деточку несмышленую. Говорит, сам не знает что. Господи! Огради и спаси от всякого зла…

Помолившись, она перекрестила окна, дверь, Егорушку; стараясь меньше скрипеть пружинами, осторожно легла на кровать и вскоре затихла. Егорка отвернулся к белой, известью побеленной стенке. Его душу охватило странное, новое и непонятное чувство, точно стояло у горла и глубже что-то необъяснимое, необъятное – больше его самого, этой комнаты, всего дома, и даже еще больше. Оно овладело полностью его сознанием. И казалось ему, что кто-то смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звезды, видит все, что происходит здесь на земле, в этом доме и в этой комнатке. И видит бабушку и его. И никуда нельзя спрятаться. И ночь тиха и прекрасна, и нет ничего лучшего в этом мире, чем этот дом, комната, его бабушка, и сам он, Егорушка, есть и будет, сейчас и всегда, как все на земле. И хочется Егорушке раствориться, слиться с лунным светом, с этим ночным небом, с этим огромным миром…

И снится ему Царство Небесное, сначала в синих, белых, золотых красках, – солнечное, яркое – до боли в глазах, а вокруг слышится тихое с переливами пение, очень похожее на птичьи трели. Потом видит Егорушка огромное, похожее на сахарную вату, облако, почему-то поросшее необыкновенно зеленой травою. А с облака, в гневных вспышках молний осуждающе смотрит на него Бог, а рядом с ним смотрит и улыбается Гагарин.

 

ВОЛК

 

Снег продолжает наметать сугробы под самые окна. Дом жалобно поскрипывает, словно крылья огромных птиц, тяжело кружащихся над домом, касаются его крыши. Мороз стоит у окна и рисует на стеклах белые ледяные цветы. Егорушка дышит на окно и пальцем растирает по стеклу морозный узор. Сквозь образовавшийся просвет ему видны только сугробы и тропинка между ними, которая ведет к калитке.

В комнате тепло. Приподняв заслонку, бабушка кочергою ковыряет в огне. Печка, набитая дровами и углем, будто оживает, глубоко вздыхая, гудит и сверкает как волшебный фонарь.

Зимой Егорушка спит на печи: к утру старый дом выстуживается, а там, у потолка, всю ночь держится тепло. Оттуда любит он разглядывать комнату, небольшую, но светлую и чистую, с кружевными занавесками на окнах. Со стены из темных рамок смотрят древние, незнакомые ему предки. В красном углу под иконами дрожит огонек лампадки, и на потолке темнеют тени от ее цепочек.

Бабушка сидит у стола и вяжет Егорушке из толстой шерстяной нити теплые носки. Бирюзово-серые, живые глаза – такие же и у Егорки, – осторожно следят за внуком. На губах чуть заметная улыбка.

Егорушка занят игрою: залез на бабушкину кровать, опустил на пол заправленный в штаны шарф, – инсценирует сказку.

– Пошел волк на реку, опустил хвост в прорубь. Ловись рыбка маленькая, ловись рыбка большая!

Сам косится на зеркало. Ему, конечно, хочется сыграть натурально, по-взрослому, потому и движения его преувеличенно важные.

Изменив голос, он продолжает:

– Мерзни, мерзни, волчий хвост! Хвост примерз, не может волк подняться, думает: «Вот сколько рыбы поймал – не вытащить!» Дернул сильнее – хвост и оторвался.

Шарф падает на пол, а Егорка, раскинув руки, валится на кровать. Он доволен собою. И бабушка довольна, смеется от души. Она прижимает, притискивает к себе Егорушку и долго не хочет отпускать. Говорит ему:

– Засиделся ты дома, наверное? Завтра пойдем с тобой в гости.

За ночь метель утихла. День задался солнечным, но воздух по-прежнему был резок и морозен. По сугробной белой дороге тащит бабушка в санках Егорушку. Под ее ногами в войлочных чунях приятно хрустит тонкая снежная корка. Егорушка, стараясь схватить проплывающие мимо него снежные шапки, спрашивает:

– Куда мы едем, бабушка?

– Проведаем родню, – отвечает она.

Егорушка смотрит на бабушкину спину в черном цигейковом полушубке, на ее голову, закутанную в шаль и от этого похожую на совиную; смотрит на свою старенькую, небольшого росточка бабушку и вдруг вспомнив вчерашнюю сказку, кричит:

– Битый небитого везет! – и хохочет.

Его переполняет чувство нахлынувшей радости. Он с наслаждением подставляет голову ветру, радуется свистящим струям воздуха, снегу, морозу. Лицо покалывает точно иголками, а глаза слезятся, как от плача.

Солнце серебристым диском катится сбоку, и обледенелая, исполосованная колесами и санями дорога искрится и сверкает. Тускло поблескивают, кружась в воздухе, миллионы мельчайших игл и крестиков. Сквозь налипшие на ресницы снежинки Егорушка разглядывает занесенные снегом и оттого похожие друг на друга дома: кое-где в заиндевелых окнах уже желтеют огни, местами из печных труб струится голубой на морозе дымок. Станица словно дремлет под снегом. В тихий белый сон погрузли улицы, огороды, сжавшиеся за изгородями сады. Потрескивают обмороженные деревья, гнутся на ветру кусты.

Идти пришлось довольно долго, пока, наконец, бабушка не свернула ко двору. Их встретил собачий лай. На шум отворились двери.

– Только вас и заждались, – щупленькая старушка в чистом ситцевом платье помогла Егорушке снять пальто. - Хозяин, правда, еще по хозяйству, но управится – придет.

Через большие сенцы они прошли в гостиную. Здесь кроме бабушкиной сестры – еще какие-то старички и старушки. На столе угощение: блестящий самовар, чашки, салфеточки, печенье.

Егорка следовал за бабушкой как тень, но вскоре общество ему наскучило и, освоившись и осмелев, он стал заглядывать в соседние комнаты, пока, наконец, не оказался в кухне. Здесь на столе стыло какое-то сладкое блюдо. Вошедшая следом баба Таня сказала:

– Покушай киселя.

Он взял ложку и стал есть.

– Кто это у нас тут? – послышалось за спиной.

Егорушка повернулся, и его обдало холодком. То, что он увидел, было так неожиданно, что он испугался. Перед ним стоял старик, заросший серо-рыжими космами и небритый, как будто, сто лет. Брови сдвинуты сердитой птицей. Руки – страшные, желтые, большие, словно грабли. С минуту Егорушка стоял, как парализованный.

– Чего молчишь? Я с тобой здоровкаюсь!

Наконец Егорушка снова обретает способность говорить, вернее шептать:

– Я с бабой Дуней пришел… – он насупился и замолчал.

– Вижу, из тебя слова лишнего не вытянешь. Ну да ладно, я и сам все знаю. У нас на станице как? Собака на одном конце залает, а на другом слышно.

Говорил старик с расстановками и не раскрывая, как следует, рта.

– Давай будем знакомиться, – предложил он и заговорщицки подмигнул. – Тебя Егорием зовут?

Егорушка оцепенело кивнул.

– А меня Сергеем. Но в народе величают Серым Волком.

Егорушка вздрогнул. Мысли запрыгали, словно зайцы. Он смотрел на старика со страхом и удивлением, будто только сейчас его заметил. Ему было страшно и в тоже время любопытно видеть человека и волка в одном лице. Теперь старик казался ему еще страшнее: зверь, а не человек! Глаза сверкают волчьим огоньком, и неизвестно вдруг встанет сейчас на четвереньки и двинет куда-нибудь к себе в глухой лес, и утащит с собой Егорушку, чтоб никогда больше над ним, волком, не потешался.

В этот момент в доме наступила такая тишина, словно все вымерли, и остался только один Егорушка. Как шарик на резинке, запрыгало его сердце. И он завопил, даже не понимая, как это вышло. Сначала ему показалось, что вопит кто-то другой: голос, который он услышал, был не его, а чужой, тонкий и хриплый, и он добавил Егорушке ужаса и отвращения.

– Ну что ты? Чего испугался? – поинтересовалась появившаяся на пороге бабушка.

Егорушка хотел что-то сказать, но не мог ничего выговорить. Всхлипывая, он только недружелюбно смотрел на старика, а тот, в свою очередь, смущался и виновато покашливал. Спрятавшись за бабушку, Егорушка, чтобы скрыть свой страх, подергивал край кофточки. Потом дрожащим голосом выдавил:

– Во-олка…

Все смеются, а бабушка объясняет:

– Фамилия у него такая – Волк. Он не страшный. Не бойся. Одарил его Господь сердцем чистым и добрым. Он подарки тебе приготовил.

Столько подлинной ласки зазвучало в ее старческом голосе, и так приветлива была улыбка на ее устах, что Егорушка вдруг успокоился. Так же быстро, как испугался несколько минут назад. Он почему-то подумал, что, кто бы ни был, этот старик, бояться его не нужно. И в эту минуту ему стало невыносимо стыдно.

И долго еще, когда возвращались домой, и потом, лежа под стеганным из лоскутков одеялом, Егорушка никак не мог забыть того, что с ним приключилось: ни волка, ни старика, ни своего страха. Перед тем, как уснуть, он загадал желание: с бабушкой еще раз побывать в гостях у Волка. И тогда, в тот следующий раз, он больше ни за что уже не испугается.