Мой сосед, дядя Артем, получил письмо. Да и получил его случайно. Чистил почтовый ящик от опавших листьев, да наткнулся на него. Конверт был весь промокший, линялый. Видно давно лежало. То неудивительно. Дядя Артем никогда не выписывал ни газет, ни журналов. То ли скаред, то ли из-за характера. Был уж очень угрюмым. Никогда не улыбался и много не разговаривал. Деревенские его прозвали Бирюком. Да побаивались его. Шуток не терпел насчет себя, неудачливый юморист мог схлопотать «леща». Дядя Артем, был приезжий, жил одиноко, детей у него не было. Да как говаривали, по деревне, не имел их сроду. Может оттого и был таким мрачным. Вдруг он меня позвал к себе. Я удивился. Сосед обычно никого не приглашал, а тут удостоился чести. Зашел в избу. Дядя Артем нацепив очки, сидел на диване и рассматривал конверт.

- Сынок, посмотри письмо. Видишь, листки от дождей размыло, не пойму что написано.

Я взял конверт и правда текст разобрать трудно, до того все размазано. Посмотрел на почтовый штамп. Поразился, как долго письмо пролежало в ящике. Не мудрено, что оно так помято и блекло. Развернул листок и начал читать по складам, с трудом разбирая размытый текст.

«Здравствуй милый Артем. Как ты живешь? Надеюсь у тебя все хорошо. Я в Самарской области. У меня трое детей. Уже выросли. Определились. Живут своими домами. Семь внуков и внучек. Так что у меня все замечательно. Ты наверно удивлен, что после стольких лет молчания я решилась написать тебе? Тому есть причина. Помираю я, Артемушка. Жить осталось мне немного. Чем болею, не спрашивай. Хотелось бы перед смертью тебя повидать. Приезжай попрощаться. Ведь до сих пор ты мне любый, от века мне данный, хоть наглядеться на тебя перед кончиной. А там как Бог подаст. Мужа не опасайся, нет его, схоронила два года назад. Очень буду ждать. Анастасия»

- Все? – спросил дядя Артем.

- Все, - подтвердил я, передавая листок. Он посмотрел на него и вздохнул:

- Эх, ты нелегкая. Ты, сынок адрес-то разобрал? Ведь ехать надо.

- Так письму уже почти полтора года. Чернила размыло. Ладно, в конверте еще текст сохранился и то с трудом разобрал. Прости дядя Артем, думаю уж, померла она, Анастасия-то. Не стоит ехать. Сам слышал, недолго ей оставалось.

Дядя Артем посмотрел на меня, пожевал губами, махнул рукой, дескать, иди.

Я развернулся и пошел. Только хлопнул дверью, как тут я услышал какой-то нутряной рев. Рев смертельно раннего зверя. Я снова забежал в избу. Дядя Артем лежал на диване и, закрыв лицо руками, безутешно плакал. Он вздрагивал все телом, голова тряслась и… ужасный жалобный звук старческого плача. Человеку явно было худо. Я подхватил его за плечи, приподнял, посадил на диван. Сбегал на кухню принес стакан воды. Поднес к трясущимся губам. Старик кое-как глотнул, все, продолжая всхлипывать, утирал свои слезы и шептал «Настёна, милая ты моя. Да как, же так?». Напоследок всхрапнул остатками слез и задумчиво затих в уголке дивана.

Я осторожно тронул его:

- Дядя Артем, ты как? Может скорую вызвать?

- Не надо скорой, сынок, – очнулся он, - она не поможет. Не удивляйся моим слезам. Настёна - это моя первая и последняя любовь, – и снова начал задыхаться от подступившихся слез. Однако справился. Вдруг его прорвало на откровения. Вздыхая от остатков плача, начал рассказывать, глядя в окно.

- Ты не думай, что я всю жизнь был таким бирюком. Я имел счастье любить и быть любимым. С Настеной дружил с самого детства. Дворы рядом были. В школе дразнили «жених и невеста». С армии дождалась. Обои отучились. Свадьбу сыграли. В колхозе, как молодоженам дом отгрохали. Живи, да радуйся. Радовались. Да счастье было преждевременным. Два года прошло, а Настена даже не вспухла. Все такая же мосластая, да длинногая, как лосиха. Мамка уж в тревоге шепнула, что по деревне слухи пошли, якобы кто-то из нас бесплодные. Дескать, два года прошло, а молодая до сих пор яловая. Я посмеялся, ты чего мать? Все впереди! А пока поживем для себя, а там и детей заведем, как время придет. Мать покачала головой, да скорбно так, ваше дело,…однако, гляди… посторожись, не ровен час. Я в смех. А она как в воду глядела. Год за годом, а ребятенка нет. Семь лет выжили. Настёна и не думает тяжелеть. Знаешь, сынок в то время в случае отсутствия дитя в первую очередь баба виновата. Дескать, порченая. А откуда она порченая, коли я ее замуж девкой брал? Мамка в плачь. В семье среди шести девок я один, седьмой, мужик. Не дай Бог я бессемянной родился? Роду конец? А по деревне молва гуляет с вопросом, кто из нас бесплодный, то ли я, то ли Настёна. По обычаю, да свычаю по первому году баба должна обязательно родить иначе не примет ее деревня. Боятся пустопорожней. Кабы не сглазила. А если не родит, начинают попрекать родителей мужика, дескать, привезли нерожалую на погибель всему селу.

Мужики одолели шутками «Артем, а что это у тебя Анастасия яркой ходит? Али не могешь, подсобить что ли?». Я начал звереть. Прихожу домой, а дом будто стылый. Настёна хозяйка та еще. Хата блестит, огород, будто ровной метелкой подметен, до того чистый. Скотина вся круглая, как бочонок. Корова молока дает, хоть захлебнись. А мне все это не в радость. Настёна меня радостно встречает так,… а в глазах вина. Щебечет, вьюном вьется, ластится ко мне, а мне гнев глаза застит. Я на нее рыком, а она так ласково «Артемушка, ты чего родимый, ты зачем так? Да будут у нас дети, вот увидишь». А сама отвернется и утрется фартучком. Я и успокоюсь. Ведь любил я ее. Год за годом, а детей нет. Мои одногодки детей таскают колясками, а я все бездетный. Зависть лютая меня брала,… Начал я злобится,… У людей в избах праздник, свет горит, дети веселятся, а у меня во дворе, будто чума завелась, пусто, только скотина взмыкивает, тоска… хоть бы издаля плачь ребятенки, пронеся… А по мне виновата Настёна… начал цепляться…в доме не так, да не эдак. Обед тощий, да и все в избе не по мне. Бил я Настёну мою, смертным боем бил. А она сердешная все терпела. По всем бабкам прошлась, в церквах свечи ставила об обретении ребенка. Сколько милостыни раздала.

Ан, нет, наказал Господь. В конце концов, она не вытерпела после очередного мордобоя пошла в больницу и принесла справку, что она абсолютно здоровая баба, а причины не рождения ребенка надо искать у мужа и тут же приложила вызов для сдачи анализов. Я на дыбы, мол, ты, что баба…?! Меня,…?! Такого мужика здорового, бесплодным обзываешь? Ах ты, анафема! И снова драка. Ой, сынок, врагу не пожелаю, того, чего она выдержала от меня. А потом после очередного скандала выгнал самым позорным образом. Расшумелся на всю улицу. Выставил ее пожитки прямо на проезжую. Вся деревня сбежалась. Всякими словами провожал со двора и «бесплодная и пустопорожняя и проклятая в роду… оттого и дитя понести не можешь», а она плачет, молчит и смотрит на меня такими глазами, что душу мою всю переворачивали. Я же не смотрел на нее, пока она грузилась на колхозную телегу и, даже ей вслед не махнул рукой.

Косила меня мысль: «Ах, ты, думаю, зараза такая, ребятенка родить не может, а виноватым меня выставляет. Шалишь, не на того напала. Ступай вон!» Как скрылась ее телега, с тех пор ни слуху о ней ни духу. Где она, что она,… Бог весть. А сердце скребет. Плачу ночами, а на людях виду не подаю. После нее я женился много раз, однако жен я быстро выгонял, как нерожалых. Так же в слезах уходили. Однажды очередная оскорбленная мною жена тайком, под видом обследования проверила меня и на мое обвинение показала справку, что я по результатам анализов не могу дать потомства, потому как бесплоден от рождения. Ладно бы один на один в избе мне поведала, а так не стыдясь на людях, перед всем правлением в конторе, ту клятую бумагу показала. Видно бабьему терпению тоже конец бывает. Тут меня и проняло. Да так…что мне весь свет черным показался от стыда за мою неправду. По деревне хоть не ходи. Бабы надсмехаются, мужики смеются. Мать от горя слегла и в одночасье сгорела. Ладно, отец не видал моего позора. В войну сгиб. От лиха я сбежал в вашу деревню. И живу с тех пор бирюком. Знаешь сынок, мужик я здоровый, до сих пор в теле. Бог силой не обделил, а счастья лишил. За что наказан? Пути Господни?! Так прошла вся моя жизнь.

Прожил я ее худо-бедно хорошо, перед людьми не стыдно, работал, как мог, вот только ночами на душе жернова скребут. Себе простить не могу, что так Настёну обидел. Ведь какая была у нас любовь светлая и чистая. Какие мы с ней вечера сидели. Надышаться друга на друга не могли. А слова говорили.… Каждый рассвет от нашей любви, солнышком озарялся. Представляешь, даже спать не хотелось потом весь день. Она принимала меня таким, какой есть, даже без детей, до того любила меня. Все эти года шептала: «Артемушка, любый мой, ты потерпи, будет у нас все и дети и дом. Неужто от такой нашей любви потомства не будет? Верю я, будет!» А я подлец! После развода много жен перебрал, были разные и покорливые и буйные, а вспомнить нечего, так… правду говорили старики - первый костер от хороших поленьев жарко горит, а от остатков, сколько не вороши, только дым глаза ест. И взаправду ни одна так не любила, как моя Настёна. – дядя Артем снова задышал слезной тоской, - До самой смерти вспоминать буду,… как на всю деревню ославил любушку мою… Она хоть бы слово в ответ. Только слезы в глазах.… Эх, сынок, сколько в человеке дурости и злобы, сколько подлости, - и глухо начал всхлипывать, это длилось недолго, старый сосед справился с волнением и попросил, - ты адрес как-нибудь разбери. Поеду к ней, могилке поклониться. Ступай сынок, ночь мне предстоит нелегкая. Прощай, - и, не выдержав, дав волю своим чувствам, зарыдал, судорожно махнул на дверь.

В смятении от неожиданно открывшейся человеческой драмы, осторожно прикрыв дверь я вышел на крыльцо,.. Небо на удивление оказалась звездной. Мне показалось, как одна из них мигнула ярким лучом. К чему бы это? Бог весть. Ночь была чудесной и в ней творилась тайна, мне неведомая, за то влюбленным на облегчение. Прилег на кровать, сон бежал. Дум хватило на всю ночь. Только перед рассветом забылся легкой, молодой дремой. Вздрогнул и вынырнул из сладкой сонной истомы от гулкого выстрела пастушьего кнута. Приподнявшись, глянул в окошко. Восток занялся багряной полосой. Деревенский табун пылил по улице, а колхозная телега увозила дядю Артема в сторону райцентра, видимо на вокзал. Запоздалое письмо звало его в дорогу.