В местном продуктовом павильоне был только один покупатель

Люба Егорова, высокая женщина, лет сорока. Люба жила в поселке,

работала в городской социальной службе и обслуживала местных стариков,

нуждающихся в уходе, и инвалидов. В руке она держала только что

купленную бутылку пива, объемом полтора литра, прозванную в народе

"полторашкой".

– Здравствуйте! - поздоровался Дмитрий с женщинами.

– Здравствуй, Дима! – ответили продавщица и Люба одновременно.

– Что, Любаша, решила побаловать мужа пивком? – шутливо спросил

Дмитрий, обращаясь к Егоровой.

– Ага! Мой пиво не пьет. Он водку любит, – с натянутой улыбкой ответила

она, взявшись за дверную ручку. – Это я бабке - "Чеченке". Просит: возьми

да возьми. Надоела уже. Еще матерится. Обматерила меня, на чем белый

свет стоит, что я ей пиво прошлый раз не принесла. Ой, горе мне с этими

бабками! Привередливые они такие! Я говорю, нельзя тебе пить пиво, а она

даже слышать не хочет. Ну, ладно, думаю, возьму. Пей ты, пей!

Люба, еще что-то говоря, открыла дверь, и ушла.

– Мне четыре йогурта, с полкило вареников с картошкой, – Дмитрий

протянул продавщице смятые две сотни рублей.

Она достала из холодильника продукты и, отсчитывая сдачу, спросила:

– Как там отец?

– Не знаю, как и сказать... Состояние - стабильно нехорошее. Все больше

лежит, сидит... Сейчас покормлю, подкину в печку угля на ночь...

– У тебя он хоть в тепле лежит, - вздохнула продавщица. - Ты все-таки сын,

да и вместе с ним сейчас находишься. Ты и ночуешь с отцом?

– Конечно. Работу пришлось оставить…

– А вот бедная "Чеченка"... Сейчас с любой разговаривали об этом.

Муженек ее в тюрьму загремел, а за бабкой и присмотреть некому.

– За ней же Люба ухаживает.

– Да разве ж это уход! Разве она будет так ухаживать, как ухаживал бы

близкий человек. И бабка у нее такая не одна. Придет утром да вечером,

протопит дровами. "Чеченка" бедняжка весь день мокрая лежит. Морозы-то

какие сейчас стоят! На днях заходила к ней в дом. Так у меня волосы чуть

дыбом не встали... Ох, бедная умереть-то по-человечески не может.

Дмитрий ничего не сказал, лишь вздохнул и вышел из павильона. На улице

уже совсем потемнело. Морозный воздух врезался в легкие, и он, прикрыв

рот воротником, прибавил шагу. Дорогой он не мог выкинуть из головы

слова продавщицы, представив, в каких условиях находится бедная

старуха… «И сколько же на земле еще таких, ни кому не нужных

стариков». Сколько на свете боли, крови и слез! Ему стало дурно.

Дмитрий остановился и присел на корточки от внезапно подступившей

слабости и темноты в глазах. Несмотря на то, что мороз свирепствовал,

пытаясь пробраться до самых костей, он почувствовал, как по телу

побежали капельки пота. От этого стало немного легче.

– Дурак! – сказал он себе, поднимаясь с колен. – Зачем все принимаешь

близко к сердцу. Мир не изменить. Как были боль и страдания на земле, так

и будут. Не думай обо всех, всех - не обогреть. Делай хотя бы то, что

можешь.

Продолжил путь, делая остановки. Возле дома "Чеченки" бросил взгляд на

светившиеся в нем окна. Поверх коротких занавесок было видно, что кто-

то ходит по комнате. Подойдя ближе, все отчетливее прорисовывался

женский силуэт. «Надо зайти», – подумал Дмитрия, сворачивая к дому.

Входная дверь была открыта, он толкнул ее от себя, на веранде - темно,

хоть глаз выколи. Долго не мог нащупать дверную ручку, на пути

попадались только стены. Наконец, увидел в проеме свет, вздохнул с

облегчением.

В нос ударил резкий запах мочи. Бабка лежала на полу, на толстом

матрасе, она никак не среагировала на его приход, лишь что-то

прошептала, очевидно, о чем-то прося Любу. Люба повернула голову, она

растапливала печь, и тут же продолжила свое занятие.

В квартире было не намного теплее, чем на улице. Дмитрий набрал в

легкие воздуха и выдохнул: изо рта пошли клубочки пара.

– Не жарко здесь, – сказал он.

– А что ты, Митя, хочешь, – Люба, растопив печь, встала, держась за

спину. – Дровами одними разве натопишь?

– А что нет угля?

– Нет. «Чеченец» должен был вывезти, но его посадили... Вместе с

бабкиной пенсией улизнул.

Старик не имел никакого отношения к кавказской национальности. Кличку

получил за неуемное желание причислять себя к участникам боевых

действий в Чечне. Несмотря на его возраст и неоднократные судимости,

многие ему верили. Так и старуха стала «Чеченкой».

– В соцзащите попросить надо, чтобы обеспечили углем.

– Ой, кому что надо? Дочери родной не надо, а ты хочешь, чтобы чужие

люди беспокоились. Ей даже инвалидность не дают. Она пластом лежит, а

инвалидность не дают. Дурдом.

– Люба! - послышался тихий голос бабки.

– Сейчас!

– Пива просит, – пояснила Люба. – Даю ей чуть-чуть. У бабки одна радость

осталась.

Дмитрий обвел взглядом кухню. Грязные стены и потолок, давно немытый

пол. А главное – мертвецкий холод.

– А почему она лежит на полу, да еще голая? По низу тянет страшно.

– Падает. Я же не могу с ней сидеть день и ночь…

- А у нее дети есть?

- Дочь в Новосибирске живет. Почему не заберет к себе мать, не знаю.

– У тебя есть номер дочери? – спросил он, и, получив утвердительный

ответ, тут же ввел его к себе в сотовый телефон. – Приду домой, позвоню.

 

Шарик, отцовский пес, выбежал навстречу, замахал хвостом.

– Больше не лаешь на меня, – Дмитрий потрепал собаку по загривку.

Радостно взвизгнув, Шарик, встав на задние лапы, прижал его ногу

передними лапами. – Теперь мы с тобой должны ладить. О тебе, кроме

меня, заботиться некому.

Словно поняв, о чем идет речь, пес тихо заскулил.

– Ладно, пошли я тебе что-нибудь вынесу поесть.

Он очистил кастрюлю и сковородку от остатков еды, затем налил в собачью

чашку немного молока и ссыпал туда остатки еды. Шарик жадно стал

хватать куски хлеба, картошки.

Дома он стал кормить отца.

– Йогурт ешь. Вкусный йогурт?

– Вкусный, – ответил отец.

– То-то же! Будешь есть, поправишься быстрее. Уже почти весна на дворе.

Правда, морозы еще жмут отчаянно. Летом будем выбираться на улицу.

Веселей будет.

Словно маленький ребенок, отец слушал внимательно и кивал в знак

согласия.

– Тебе, батя, повезло, – продолжал Дмитрий, поднося ложку к отцовскому

рту. – Вон соседка – одна, в голоде и холоде. А я с тобой. А знаешь,

почему? Потому что это мой долг. И еще потому, наверное, что ты меня

никогда не бил...

Отец захотел в туалет.

- Давай, батя, справляй свои надобности, а я пойду в другую комнату

позвоню, - сказал Дмитрий.

Он достал сотовый телефон, нашел записанный номер дочери «Чеченки»,

нажал кнопку вызова. Послышались длинные гудки. «Значит, связь есть», -

подумал Дмитрий. На втором гудке вызов был принят.

- Алло, кто звонит? – откликнулся женский голос на другом конце.

- Здравствуйте, это Наташа? Дмитрий вас беспокоит, сосед вашей матери.

- Что-то случилось с мамой? – голос зазвучал встревожено.

- Случилось. Вы разве не знаете, что ваша мать тяжело больна? У нее

инсульт.

- Знаю, - спокойно протянула дочь. – Вы меня напугали, я подумала, что

она умерла. Ух, ты, господи. Слава богу, жива еще. Вы мне хотели сказать

только об этом - что она больна? Так я знаю. За ней же ухаживает

соцработник… Люба, кажется, звать…

Женщина говорила быстро, как будто куда-то торопилась. Дмитрий дал ей

выговориться.

- Наташа, я сегодня заходил к ней вместе с Любой, она лежит голая на

полу. Понимаете, это трудно передать словами. На улице не май месяц. Ей

нужен настоящий уход. Тепло. А у нее даже угля нет…

- Ах, мама! Сама виновата в своей судьбе. Сколько нервов потратила,

чтобы она развязалась со своим уголовником. Так, нет же. Внукам ни

копейки не послала, зато своему уголовнику регулярно передачи возила.

Вот и довозилась - опять посадили его. Вот, пусть, он и помогает теперь ей.

А я не могу. Я работаю. У меня нет дома условий.

- Вы не горячитесь, возможно, вам удастся выбрать время и приехать; сами

посмотрите, может, что-то решите…

- Что вы от меня хотите? Чтобы я приехала и забрала ее?

- Да разве ж это важно, что я хочу? Вам решать.

- У вас все?

- Да, в общем-то, все. До свидания!

Дмитрий отключил телефон и вернулся к отцу.

- Батя, приготовься, – сказал он, надевая резиновые перчатки, - будем,

приводить тебя в порядок.

Он попытался повернуть отца на бок.

– Тише, – скривился старик от боли.

– Больно?

– А то нет...

– Терпи, а иначе мне не добраться до твоей задницы. Ох, ты и навалил! Но

это хорошо, хоть клизму ставить не придется. Да?

– Конечно.

Дмитрий взял отца за спину, отчего тот скривился от боли, и стал

осторожно двигать на себя.

– Больно... – простонал отец.

– Потерпи, батя... Надо... – Дмитрий с силой, но, стараясь как можно

мягче, повернул вначале ногу, затем туловище. В таком положении,

недвижимое тело утратило равновесие и стало клониться. Чтобы отец не

свалился лицом на кровать, Дмитрий стал придерживать его одной рукой.

После чего ухватился свободной рукой за пеленку. Но вытащить с первого

раза не удалось. Пеленка, словно приклеенная "Моментом", никак не

хотела отставать от тела. Повторил попытку, но опять ничего не

получилось.

– Твою мать, – выругался Дмитрий. – Не сдирать же ее вместе с кожей.

Удерживать отца в таком положении он больше не мог.

– Придется тебя повернуть на живот, – сказал Дмитрий.

– Да ложи ты хочь на живот, хочь верх тормашками, только больше не

мучай меня!

Когда освободились две руки, он смог осторожно убрать с тела прилипшую

клеенку.

– Фу, батя... – вздохнул Дмитрий. – С одним делом, кажись, мы справились.

После чего, чтобы отец не задохнулся, быстро взял со стула чистую

клеенку и попытался положить ее на место прежней. Но понял, что вряд ли

ему это удастся сделать.

Легче было посадить отца в кресло. Он вначале посадил его на кровать, а

затем не с меньшим усилием буквально перетащил в кресло.

– Вот теперь можно тебе посидеть, – сказал он, переводя дыхание. –

Небольшое разнообразие, но хоть так... Да, батя?

– Да, сынок...

– Ничего, доживем до лета, купим инвалидную коляску – веселей будет.

Да, батя?

Отец промолчал. Дмитрий лег на диван, время от времени, поглядывая на

отца, который о чем-то разговаривал сам с собой. Вдруг он услышал тихое

всхлипывание.

- Ты что, батя? – спросил он.

- Ничего, сынок ... - слезы текли по бледным щекам.

У Дмитрия застрял комок в горле.

- Не переживай, батя, - он попытался хоть как-то утешить отца.

- Да не поправлюсь я уже ...

- Поправишься! Мы тебя еще женим.

- Нет, сынок, - он вздохнул. - Никто мне теперь не нужен. И я никому не

нужен. Ты отдай меня в дом престарелых. Мне тоскливо ... Не могу я. И

тебе легче будет.

- Не выдумывай! Давай, лучше споем песню. Вдвоем. Во все горло. Как ты

на это смотришь?

- Да-вай, - согласился, всхлипывая, отец. - Ка-кую?

Дмитрий задумался. Он знал много русских народных песен, все они одна

за другой всплывали в его памяти. Какой из них отдать предпочтение?

Пока он думал, отец запел:

– Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, - донесся до него хриплый голос. -

Головой поникла, до самого тыну ...

- Но нельзя рябине к дубу перебраться - знать судьба такая ... - подхватил

Дмитрий в унисон.

- Знать судьба така -кая ... - отец снова заплакал.

– Знать судьба такая... – пели они и плакали.

Слезинки быстро скатывались по щеке в рот Дмитрию, он чувствовал их

соленый вкус, отчего становилось еще горше на душе...

 

На следующий день, утром, Дмитрий, раздвигая занавески, выглянул в

окно. Ярко светило солнце. Приближающаяся весна брала свое. Возле дома

«Чеченки» остановилась такси. Из нее вышла женщина лет сорока, она

быстрым шагом направилась в дом старухи…