Ржавая сирена устало выкрикивала давно заученные и забытые фразы, пробивающиеся через тоскливую жару дня: «Внимание! Город подвергается массированной бомбардировке! Всем незамедлительно укрыться в ближайшем убежище, обозначенном зеленым светом сигнальной ракеты!» Репетитор торопливо вышел на балкон, увидел над панорамой плотно застроенного города сотни зеленых светлячков, нашел ближайшего в соседнем дворе и поспешно вернулся в квартиру. Репетитор отправил мальчика, которому давал уроки, домой, сам взял документы и немногочисленные деньги, закрыл квартиру и через минуту уже был свидетелем огромной очереди, выстроившейся в горло убежища. Толпа шумела, некоторые били морды друг другу. Репетитор поинтересовался, что такое происходит. Крайние ответили, что не пускают вовнутрь, что железная дверь закрыта на массивный замок и ни у кого нет ключа от нее. Репетитор, возмущенный подобным, пошел к голове выстроившейся змейкой толпы и встретил отнюдь не закрытую дверь, а крепкого мужчину, стоявшего на входе. Рассредоточившаяся вокруг голова массы шипела и кричала на того, но ничего разобрать не удавалось. Репетитор подошел к мужчине, загородившему собой вход, и поинтересовался, что здесь происходит, и почему людей не пускают. Тот ответил, мол, в убежище не хватает места и питания для всех, мол, строили его не с расчетом на такую свору народа, поэтому запускают только техников, врачей и тех, кто может сохранить знания для будущих поколений. Репетитор, было, попятился, но воскликнул, что он бывший профессор здешнего университета, он очень много знает и его нужно непременно пустить в убежище. Мужчина на входе потребовал бумагу. У репетитора ее не было. Короткое препирательство не помогло, и ему пришлось отойти от места жарких споров и криков.

На лавочке под последним не срубленным тополем сидели двое мужчин, один в летах, другой моложе. Оба были аккуратно причесаны, одеты в костюмы, на лицах у них красовались следы болезней от праздной, а не активной жизни. Вот и здесь они без лишне суеты сидели и просто говорили. Тот, что старше, с брошенной недалеко дорогой машиной и кучей важных документов, был депутатом. Младший, с пожелтевшими от сигарет и вечно расплескивающегося кофе пальцами, был менеджером. Общих тем у них было мало: один был олицетворением власти, другой ее инстинктивно ненавидел; первый был закален старыми ценностями, второй был готов продать все за идеалы нового времени; пробовали, было, говорить о женщинах – оба не были приверженцами постоянных связей – но им стало так тошно, что перестали. В конце концов, паника начала навязывать свои темы. Она начала с младшего:

– А ведь нас-то не пустят! Ты говоришь, что за пять минут «до бомбы» они начнут запускать всех, ну, потому что бомбоубежище не заполнят, а ведь все равно не пустят! Мы с тобой – два верблюжьих горба! В нас вода и все такое, да вот только мы нужны в долгих стабильных переходах по пустыням! А сейчас-то что? Сейчас весь верблюд под землю зароется, там ему воды будет предостаточно, просто сбросит нас, горбы-то, чтоб не мешали, чтоб места не занимали!

– Верблюды… да ты хоть понимаешь, какую чушь городишь? Верблюд, горб откинувший, сам погибнет! С непривычки и преставится! Мы с тобой – мы руководящее звено! Как они ж иначе будут норму воды и еды распределять меж собой? Они ж перегрызут друг дружьи глотки! Вон, смотри, что делается! – старый палец ткнул в середину очереди, где двое взрослых мужиков избивали чахлого парня в очках, то ли оттого, что тот влез без очереди, то ли еще почему – и никто ему помогать не торопился, – Звери! Как страх почувствуют сполна, как в угол загнанным себя почувствуют, так и когти выпустят, да давай силу мерить: кому жить, а кому нет! Только мы с тобой их успокоить, построить сможем!

– Ага, сейчас! Больно слушать они нас станут! Ты зачем свой значок депутатский-то снял? Чтоб тебя не избили, небось? Сам их боишься, да еще строить собрался! Случайно заехал сюда, во двор какой-то, к ближайшему фонарику дымному, к ближайшему сигналу, машину на трассе бросил, чтобы не светиться, а еще командовать собираешься! Да там военных полным-полно, ты глянь на верзилу у входа! Они сами все там устроят, как надо, без нас справятся! Черти, человек десять только пустили, а убежище на трехсот рассчитано!

– Ты б чертями их не называл, они ж все-таки люди. Оба видели, что двух женщин с колясками пустили, даже документов не потребовали. Люди, что тут скажешь. А что нас не пускают? Ты сам погляди, что нам с тобой в бетонной коробке делать? Лет двадцать там сидеть. Род продолжать? Да наши с тобой кости – хилые, кому они нужны? А чем мы там поможем? Будем строй держать? Там – ты правильно сказал – и без нас полно руководителей. Ни болезнь вылечить, ни кран починить мы с тобой не в силах. А потому и нечего туда метаться. За первый же год палками забьют наши властолюбивые фигуры. Так что сиди в тополиной тени и не рыпайся.

– Последнее дерево во дворе, – пыл Молодого сошел на нет, – а ведь это мой двор. Когда-то тут был целый лесок из восьми-десяти деревьев. Потом вырубили и заасфальтировали под парковки. Это деревце стояло особнячком, и его трогать не стали. Помню, давно-давно, сколько воспоминаний связано с этим двором и другим, за аркой. Здесь мы пикник устраивали, прямо перед окнами, и друзья нам скидывали воду попить, там, на «семейке», качались «до стука», я раз шестьдесят подряд сделал! Какое же время было!

– Да и сейчас оно никуда не ушло. Просто забот у вас больше стало. Дети все продолжают играть в «бутылочку» в кустах, кататься на «великах» на речку и зимой играть в хоккей на замерзшем асфальте, разбегаясь в стороны, когда проезжает машина. Так и в наше время было, так и сейчас есть. – Старший тоже успокоился, и его лицо заняла улыбка.

– Нет. Теперь дети другие – у них на уме только пьянки да компьютеры. Время другое.

– Что ты городишь? – Старший засмеялся, добрым искренним смехом, – У меня внук растет, двенадцать лет (их-то в убежище пустят – у них отец инженер), сидит за компьютером, стреляет в монстров. Я ничего в этом не понимаю. Но как только друзья зовут его на улицу – он бросает своих монстров и героев, бросает и бежит к друзьям. Дети перерастают это. Так что все у них будет хорошо. – он посмотрел на сутулого мужчину, стоящего недалеко и слушающего их разговор, – А Вы что там стоите? Присоединяйтесь к мужскому клубу! – репетитор услышал, что его зовут, приободрился, подошел и сел.

– Все будет хорошо.

Оставались две минуты. Мужчина на входе в убежище, перекрикивая ругань толпы, сказал, что могут войти еще двести семьдесят человек, поскольку больше людей рабочих профессий вокруг не было. Толпа рванулась в узкое дверное горлышко. В очереди было как раз ровно двести семьдесят пар обуви. Дверь с гулом запечатала двадцатилетний покой своеобразного винного погреба. На улице никого не осталось, только трое сидели на лавочке в тени тополя. Они даже не обернулись на звук лязгающего железа. Турбины, заправленные жженым маслом, гнали реактивных монстров в городские скверы. Коронация аллей драгоценным металлом началась.

– Все будет хорошо.