Что хочет автор. Литературные конкурсы

Во второй книге – «Чужбина» – описывается их жизнь в течении двадцати пяти лет в Персии – Иране, как им пришлось начинать жить, не зная языка, устоев, восточного этикета и прочего. Как нелегко им пришлось осваивать непривычные профессии, испытывая неприязнь многих персов к православной религии и к европейцам вообще. Многие тогда не выдерживали всего этого и либо уезжали в другие страны, либо становились обывателями; многие спива-лись и кончали жизнь на задворках. Но герои романа не поддавались на со-блазны получить гражданство в Иране или переехать в такие страны как Ита-лия, США. Они терпеливо ждали, пока им дадут визу вернуться на Родину. Первая виза им пришла неудачно – в июне 1941 года, когда им сказали, что теперь они нужны в Иране, где смогут принести немалую пользу фронту. В книге описано, в чём заключалась их помощь фронту, в том числе и события, происходившие с большой семьёй Карабутов. Лишь одна из дочерей большой семьи – Анастасия – была полна своей одержимостью, благодаря которой они вместе с Иосифом и сыновьями вернулись на Родину.

– Только наши ноги ступили на правый берег Аракса, то есть на персидскую землю, как мы увидели бегущих к нам с двух сторон вооружённых жандармов с оружием наперевес. Увидев бегущих вооруженных людей, нас охватил ужас. Сбившись в кучку, мы остановились, ожидая участи от быстро окруживших нас военных, лопочущих на речи, доселе нами неслыханной, и жестом рук показывающих, куда нам следует идти. Отец, убе-дившись, что к нам не применяют насилие и грубость, сказал: «Пойдёмте туда, куда нам указывают. Теперь мы на их земле и обязаны подчиняться приказам военных, а когда отпустят – то-гда внутренним законам страны».

Привели нас в маленький дворик, тут же пришёл переводчик, сказал следующее: «Обсыхайте, пока начальник обедает, потом начнёт вас допрашивать. Вон те две двери видите? Пройдите туда, там можно свою одежду выжать, а потом на солнце подсушить, чтобы на допросе не выглядеть мокрыми курицами».

Так Анастасия Антоновна начала своё повествование о том, что происходило, когда они переплыли реку Аракс, являвшуюся границей двух государств – СССР и Персии, – как их встретили и как начала складываться их жизнь.

– Едва-едва мы обсохли, как за нами пришёл переводчик с жандармами, и нас повели на допрос. «Хош омадид дар кешваре фарси», – произнёс сидевший за столом человек; у него, каза-лось, не голова, а череп, обтянутый тёмной кожей, лишённый какого-либо покрова, только бегающие белки чёрных колючих глаз говорили о том, что это живой человек. После сказанного он повернул кисть правой руки в сторону человека, сидевшего в чалме и белом балахоне, что послужило тому сигналом, разре-шавшим перевести сказанное. Последний, поняв жест начальни-ка, тут же перевёл с фарси на русский, что означало: «Добро по-жаловать в страну Персию!»

«Шома ки гастид, ва черо шома хейли зйад гастид». – «Кто вы такие и почему вас так много?» – перевёл нам переводчик. «Мы украинцы, это моя семья – я с женой и пятеро детей», – ответил отец. «Назовите свои имена, фамилии, возраст и в каком городе России родились». Отец сказал переводчику, мол, фами-лия у нас у всех одна – Карабут, я и все они. Как бы для уточне-ния он пальцем обвёл всех, ещё раз подтверждая, все – Карабу-ты! После сказанного продолжил: «Я, Антон Семёнович, родился в 1885 году под Харьковом, потом переехал в Ростовскую об-ласть: занимался крестьянским хозяйством на хуторе Бовин. Считался зажиточным крестьянином, потому перебежал к вам, не желая попасть на каторгу за свою зажиточность».

Едва отец начал произносить свою речь, начальник, повернув голову к сидевшему в углу писарю, показал рукой, чтобы тот всё записывал. Писарь, склонив голову, заскрипел каламом (перо тростниковое специальной заточки, используется в персидской каллиграфии), внимательно слушая каждое слово, переводимое толмачом.

«А я – Карабут Елена Давыдовна, 1887 года, уроженка г. Миллерово; это наши с Антоном дети, которых мы спасаем от каторги», – сказала мама.

Когда настала наша очередь, отец хотел называть нас, начи-ная с Татьяны, но начальник, что-то очень тихо пролепетал тол-мачу:

«Пусть каждый сам себя назовёт, начальник хочет видеть и слышать, все ли дети говорящие», – так толмач перевёл слова говорящего черепа; тот в это время пристально осматривал каж-дого из нас ещё до того, как начинали говорить.

Первой, как и положено по старшинству, начала говорить: «Карабут Татьяна Антоновна, одна тысяча девятьсот девятого года рождения, родилась в хуторе Бовин».

Затем поднялась я и дрожащим голосом произнесла: «Кара-бут Анастасия Антоновна, одна тысяча девятьсот двенадцатого года рождения, хутор Бовин». Не знаю, почему, но я боялась этих чужих людей. После меня вставали и назывались осталь-ные: Александра, Геннадий и Иван.

Когда нас всех переписали, начальник, периодически отпивая из маленького стаканчика крепкий чёрный чай, задал следу-ющий вопрос, который от неожиданности отца вверг в замеша-тельство:

«А теперь, старший шпион, расскажи, кто тебя заслал к нам и с каким заданием? Кто-то на той стороне хорошо продумал твою будущую деятельность, они твои подрастающие помощни-ки, – показывая пальцем на нас, произнёс он и тут же продолжил: – Давай выкладывай, с кем и когда ты должен встретиться, называй всё подробно, фамилию, имя, адрес, где работает и кто твой связующий – дервиш?»

От неожиданности отец побледнел, заволновался и стал заи-каться, повторяя одно и то же по нескольку раз:

«Да вы что, какой из меня шпион? Я бывший зажиточный крестьянин, так как сам много работал и детей заставлял. А бе-жал сюда от каторги, спасая себя и детей, а вы говорите – «шпион». Да какой отец, спасая своих детей от одной каторги, ведёт в другую страну, чтобы отправить в такую же каторгу? Такого, как говорят, – хуже не придумаешь. Вы посмотрите, они же языка не знают, чтобы объясниться, да они даже воды попросить попить не могут, – ну и так далее. – Нет, я не шпион, и дети тоже. Мы переплыли границу, дабы просить защиты у вас во имя молодого подрастающего поколения, то есть наших детей».

Начальник ещё приводил много доводов, честно говоря, я уже не помню, так как первый вопрос буквально всем затуманил мозги, матери даже с сердцем стало плохо, а начальник посте-пенно начал сбавлять натиск под убедительными ответами отца и, в конце концов, сказал: «Все дайте подписку, что не будете заниматься шпионажем, антиправительственной деятельностью и не будете нарушать наших устоев и лезть в законы шариата. Но учтите, мы будем следить за вами».

Когда все требования персидской стороны были выполнены, начальник со слащавой улыбкой, наклоняясь к рядом сидящему толмачу, что-то произнёс тихим голосом; толмач незамедли-тельно перевёл: «А теперь выверните карманы, чтобы мы увидели их содержимое. А точнее, с чем вы сюда прибыли, так как мы вас, бездельников, кормить и поить не собираемся, может, дня три вас покормим и подержим в наших апартаментах, а уж потом вам придётся перейти на свои харчи».

Первыми вывернули карманы мальчишки; мы – сёстры, – встав, объяснили, что у нас нет карманов. А когда отец вынул из правого кармана с десяток колец и положил на стол, глаза у начальника заблестели, и он спросил: «Зачем столько колец?»

«Как зачем? Во-первых, здесь каждому члену семьи по кольцу, во-вторых, это наш маленький капитал на первое время, пока мы устроимся на работу».

«То, что вы вывернули из карманов, – это не всё, сейчас мои сотрудники вас обыщут, это для моего спокойствия. Женщины, пройдите в другую комнату, там наша сотрудница, женщина, вас обыщет, а мужчин прямо здесь, в моём присутствии».

Пока мужчин обыскивали, начальник внимательно наблюдал за каждым их движением, в том числе и за мимикой лица и ре-акцией. По окончании обыска нас, женщин, привели обратно в кабинет начальника, которому доложили, что у женщин ничего не обнаружили, и довольный начальник произнёс: «Люблю честных людей, вот теперь думаю, что вы действительно не шпионы, и временно вы свободны от моих вопросов, но, думаю, позже мы вновь встретимся, поскольку с вашей стороны приедут чекисты и нам придётся вместе беседовать по вопросу вашего возвращения на Родину, так что отдыхайте до завтра, вечером вас покормят, пока!»

После этого нас отвели в тот же маленький дворик с примы-кающими к нему двумя комнатками. Там мы окончательно об-сохли, так как в тот день жара стояла неимоверная. На второй день приехал начальник погранотряда СССР, с ним мой ухажёр-чекист – Иван Садчиков. Увидев меня, упрекнул в скрытности и начал вначале просить, а потом уговаривать, чтобы я вернулась. Говорил, сможет всё так устроить, что мне ничего не будет, но разве я могла оторваться от родителей, да ещё в те времена, да при том воспитании?

В персидской Джульфе нас трое суток держали и допраши-вали, каждый день по два раза. Кроме того, все три дня приезжал Иван Садчиков, разговаривал с нами и начальством персидской погранзаставы. Мы наотрез отказались возвращаться в СССР. На четвёртый день нас в сопровождении одного жандарма отправили в Тебриз, теперь уже в полицию, где вновь всё повторилось, но с двойным усердием и пристрастием; допросы продлились полных два дня. Допросы нам были не страшны, страшнее всего была для нас пища, которой нас кормили, в результате чего все мы заболели диареей. Здесь-то мы впервые почувствовали, что такое чужбина, а как жить дальше, никто не знал.

Когда через переводчика начали просить лекарство, пере-водчик перевёл слова своего начальника: «Здесь полиция, а не Международный комитет Красного Креста и Полумесяца; нам выделяют мизерные деньги вам на пропитание, вот отпустим на все четыре стороны, там и лечитесь».

Вот тут-то мудрость и самоуверенность отца куда-то пропа-ла и, как мне показалось, он был потрясён и растерян; это состо-яние было у него, пока мы не попали к русским на квартиру. Больше того, угрюмое лицо отца почернело, а испуганные глаза, бегавшие из стороны в сторону, искали выход. Больше всего жалко было смотреть на мать, которая почему-то вдруг скукси-лась, а её невысокая полноватая фигурка стала немного сутулой; больше всего меня беспокоило то, что она не поднимала глаз на нас, а бледное лицо сморщилось и осунулось. Мало того, наша мать за эти несколько дней постарела лет на двадцать, если не больше.

После двухдневных словесных пыток нас выпустили, взяв с нас подписку о невыезде из города; кроме всего сказанного, нам не дали никаких, даже временных, документов, а на вопрос, что будет, если нас задержит в городе кто-нибудь из представителей власти, старший по званию ответил: «Не исключено, что вас задержит какой-нибудь кретин, страстный любитель выслужиться в наших глазах, так вот этот наш кретин вас приведёт сюда к нам, а мы, соответственно, тут же вас отпустим. Так что можете не волноваться, а на работу у нас принимают, не спрашивая документов. Будьте спокойны, уст-раивайтесь на работу и живите, учите наш язык, так как без него – трудно жить! Через три дня придёте, назовёте адрес, где поселились, чтобы мы знали, где вы живёте, для периодического контроля, а насчёт временных документов придёте через месяц».

Так в июне 1932 года, нас, можно сказать, бросили в болото среди леса, где в радиусе двухсот километров нет ни людей, ни зверей. И, кричи не кричи, никто на помощь не придёт, вот так мы себя почувствовали: народу вокруг много, все заняты своими делами. Выйдя из помещения полиции, мы, изгои, пытались узнать хоть что-то; к кому бы мы ни обращались, все смотрели на нас как на умалишённых. Представьте себе такой момент. Отпустили нас ближе к полудню, и за эту вторую половину дня нужно было решить самые элементарные вопросы: найти жильё, ночлег на семью в семь человек, всех накормить. Это делается просто, когда есть деньги и знаешь язык той страны, в которую эмигрировал. А когда их нет, и не знаешь языка; всё это очень сложно, порой до неразрешимости. Мы пытались поговорить с прохожими, дабы найти человека, который помог бы нам про-дать часть из того золота, которое отец показал в жандармерии. А то – сокрытое – кольцо в материнских длинных, толстых ко-сах решили пока не показывать, чтобы не реквизировали. Персы нам что-то отвечали, разводили руками, жестикулировали, но мы ничего не понимали так же, как и они нас. Мы поняли: у них своя жизнь, свои заботы; что мы никому здесь не нужны, умрём сегодня или завтра – им всё равно, в их круговороте жизни ниче-го не изменится. Необходимо отметить: когда мы, сёстры, обра-щались к мужчинам, они шарахались от нас как чёрт от ладана, а до женщин мы вообще не могли достучаться, поскольку они были упакованы в чадры от макушки до самых пят, и виден был только один глаз. Необходимо отметить ещё то, что в мусуль-манском мире женщина с открытым лицом в те времена счита-лась проституткой, об этом мы узнали позже. Так мы бились примерно час, но ничего не добились.

Тогда отец, увидев свободную теневую часть у глиняной стены, приказал: «Стойте здесь, никуда не расходитесь». После сказанного сам куда-то удалился, и в скорости появился счаст-ливый и с улыбкой на лице, сжимая клочком бумаги в руке, на которой коряво была начерчена схема маршрута и дом русского человека, который сможет нам помочь. На вопрос, где он был. спокойно ответил: «Был в полиции у переводчика, узнал, где проживают русские здесь, в Тебризе, он мне объяснил. Ну, чего стоим, пойдёмте, попробую по рассказу толмача и этой схеме сориентироваться, чтобы не заблудиться, а то потом спрашивать некого будет».

Примерно после сорокаминутного плутания по узким улоч-кам и переулкам, наконец, подошли к дому, в который нас направил толмач. Постучав бронзовым молоточком в калитку, стали ждать. Минутное ожидание показалось вечностью. «Чего стучите? Кто вы такие? Что вам нужно, в конце концов?»

Какова же была наша радость, когда мы увидели русского человека, открывшего нам калитку. Не меньшее удивление и радость ощутил человек, стоявший во дворе дома, а когда он услышал русскую, а затем украинскую речь, как мне показалось, – даже отшатнулся, а я подумала: «Он сейчас от испуга убежит, и вся наша надежда рухнет». Но он оказался стойким человеком, только долго всех осматривал и вдруг изрёк: «Пресвятая Богородица, та цеж свои люды!» – чистое украинское произношение вселило в нас надежду, что здесь нам помогут.

«Мы украинцы, нелегально перешли границу из России в Персию в районе Джульфы, а поскольку языка не знаем, так нам порекомендовали вас как знатока местного языка. Из этих сооб-ражений мы стучимся к вам, чтобы помогли продать оставшееся у нас одно золотое кольцо, дабы снять комнату и купить продуктов питания. А завтра, с началом нового дня, начнём искать работу и обживаться, как-то учиться персидскому языку, их нравам и привычкам. Так сказать, начнём обживаться, изучать законы, чтобы не нарушать их и не попадаться полицейским в руки».

В этот короткий промежуток времени, пока мы стояли, я наблюдала за хозяином дома; из его короткой речи, состоявшей из нескольких фраз с диалектом, я убедилась, что он тоже укра-инец. Бегая по нам своими пронзительными крупными серыми глазами из-под нависших густых чёрных бровей, он словно вглядывался каждому в глубину его души. Не знаю, как в это время реагировали остальные члены нашей семьи, я их не спра-шивала, но мне было довольно-таки неприятно, так как этот ры-щущий взор я запомнила на всю жизнь.

«Ну, это уже другой разговор, – после восторга он перешёл на русскую речь, – тогда проходите во двор, а затем в дом, там познакомимся, поговорим, а я посоветуюсь со своей женой о сдаче в аренду наших двух комнат, тогда вы останетесь у нас жить. Дело в том, что в нашем доме четыре комнаты, две из которых мы занимаем, а две пустуют; сдавать персам мы не хотим, а вам, землякам, – с большим удовольствием. Думаю, по цене тоже договоримся. Вам ведь одной комнаты мало будет, семья вон какая большая», – запустив нас во двор, закрыл калитку на засов, после чего направился к дому впереди нас.

Шёл он по дорожке к дому, раскачиваясь из стороны в сто-рону, быстрой и уверенной походкой, размахивая то левой, то правой рукой, и тем самым напоминал военного, очевидно, в молодости служившего в морском флоте. Густые чёрные воло-сы, образовав посередине головы пробор, свисали равномерно по обе стороны, полностью прикрывая уши. При ходьбе крупное, упитанное тёмно-коричневое оголённое до пояса тело плавно подрагивало в унисон походке, менялся цвет загара. Стоявшая в ту пору жара нас так изнурила, что порой говорить было трудно, поскольку во рту пересыхало. За период движения в поисках названного русского мы несколько раз обращались к жителям, жестами показывая, что хотим пить, но они отмахивались от нас и кричали «харэджи, боро », «шома наджис хaститд ». Таким образом, пока разыскивали адрес, мы не пили более двух часов – это была мучительная пытка.

Ещё продвигаясь по дорожке к дому, мать спросила:

«У вас вода есть и можно ли попить?», – на что хозяин отве-тил густым тенором, больше походившим на бас: «Конечно. Правда, тёплая, но мокрая. Сейчас напоим вас. Я понял по ва-шим пересохшим губам, что вы давно не пили, а у старшей женщины от этого лёгкое головокружение, не так ли?»

«Вы правы, я еле держусь на ногах», – сказала мать и почти у самых дверей дома начала оседать.

Я и Таня подхватили её под руки, ввели в дом вслед за хозя-ином и тут же у порога усадили на табуретку. Едва поздоровав-шись с хозяйкой дома, я попросила воды, дабы напоить маму; по содроганию её тела я понимала, что она вот-вот потеряет созна-ние, настолько был обезвожен её организм. Хозяйка тут же ков-шом зачерпнула воду из ведра и подала мне, я передала матери; последняя, дрожащими руками ухватив ковш, поднесла ко рту и, постукивая зубами, начала крупными глотками поглощать спа-сительную влагу.

Пока мама пила, я осматривала просторную комнату, в углу которой хозяин удачно соорудил русскую печь, чтобы обогрева-ла все четыре комнаты, а на чугунной плите зимой можно было готовить пищу. Пока мать утоляла жажду, мы согласно возрасту начали представляться. Отец, подойдя к хозяину и хозяйке дома, назвал себя, после чего, как и полагалось в то время, поцеловал даме поданную руку. Затем с хозяином отошли в сторонку, о чём-то пошептались и подошли к нам. Мы, сёстры, называясь, слегка приседали, таков был этикет; братья, называясь, произво-дили лёгкий кивок головой и отходили. В момент, когда Ваня отходил от хозяйки, мама, допив воду, протерев губы и отдав ковш, произнесла своё имя и отчество; хозяйка стояла в каком-то недоумении, не понимая, что происходит, потом подошла к маме, обняла одной рукой и, прижавшись щекой к щеке, произ-несла: «Меня зовут Софья Владимировна».

«Спасибо вам, Софья Владимировна, вы меня спасли от му-чительной жажды. Я никогда не думала, что когда-нибудь так сильно захочу пить или от жажды мне станет плохо».

Тогда доселе молчавший хозяин спокойно произнёс: «А меня зовите – Василий Степанович, фамилия наша Лысенко, – и продолжил: – Сонечка, это наши земляки, они тоже беженцы, их только что выпустили из полиции; не зная языка – сама знаешь, как тяжко приходится иммигрантам в этой стране, – так вот, мы им должны помочь. Сдадим в аренду те две пустующие комна-ты, видишь, какая у них семья, да и нам будет веселее. Мы с Антоном Семёновичем через несколько минут пойдём к ювелиру, ты знаешь – тот, что знает немного по-русски, – остальное я тебе потом расскажу. Пока мы будем ходить заниматься делами, ты покажи Елене Давыдовне комнаты, прикинь, чем помочь для ночлега, и примерно к трём часам приготовь покушать – помощников у тебя предостаточно. Если удачно пройдёт сделка, то мы прикупим продуктов к обеду».

Перемигнувшись, мать с отцом вышли во двор и через неко-торое время они вошли в комнату, и отец, обращаясь к Василию Степановичу, сказал:

«Может, мы пойдём? Правда, жара стоит страшная, но у нас безвыходное положение».

«Если вы готовы, Антон Семёнович, тогда пошли», – сказал хозяин дома.

Получив положительный ответ кивком головы, отец обра-тился к хозяйке дома: «А вы, Софья Владимировна, не будете возражать, если мы с вашим супругом сходим к ювелиру?»

«Разве я могу быть против решения своего супруга, посколь-ку у вас ситуация безвыходная? – ответила хозяйка. – Иди, Ва-сенька, иди!»

«Тогда мы пошли», – ещё раз обращаясь к старшим женщи-нам, объявил хозяин.

«Антон, не забудь лекарство купить», – сказала мать вслед уходящему отцу, показывая живот.

«А какое?» – спросил отец, но его вопрос остался без ответа, так как мать не знала названия.

После ухода мужчин Софья Владимировна спросила у мате-ри нашей: «Какое лекарство вы заказывали мужу купить?»

Мать рассказала Софье о бедствии; которое произошло из-за воды и грязи, перемене незнакомой пищи, в результате начались расстройство желудков.

«Это не проблема, я сейчас заварю высушенную гранатовую кору, выпьете по стакану – и всё продёт».

После выпитого отвару к вечеру, действительно, желудки наши восстановились.

Как потом я узнала из слов отца, направляясь к ювелиру, он пытался узнать об этом городе как можно больше – о его людях, о работе, чтобы можно было устроиться на работу не только мужчинам, но и подросткам – девочкам и парням. О том, чтобы переехать в другой город, не могло быть и речи, поскольку не было документов, удостоверяющих личность, да и незнание языка – это отрезало все пути к переезду. Вопросы, задаваемые моим отцом Василию, в большинстве своём оставались без ответа. То ли в меру своего развития, то ли в меру своего узкого мышления и познания, а скорее всего, от того, что он организовал дома пошив дамских ридикюлей, приносящий ему небольшой доход, и теперь все его мысли были направлены на развитие этого предприятия, что обеспечивало безбедное существование, – видимо, из этих соображений ему некогда было думать о чём-то другом, кроме как о работе, где он был во всех ипостасях; в связи с этим у него постоянно работала мысль, где подешевле купить замш, хромовую кожу разного цвета, атласную ткань, нитки, фурнитуру и прочее. Другим мыслям просто не находилось места. Пока они шли по узким и грязным проулкам, старожил ответил лишь на незначительную часть вопросов об этом городе. После очередного проулка свернули направо в следующий, более широкий переулок; пройдя шагов двести, оказались на центральной улице Тебриза.

«Это старинный город, заложенный династией Сасанидов, правивших в III–VII веках на Ближнем и Среднем Востоке. Со-гласно историческим данным, Тебриз с XIII–XVI веков неодно-кратно был столицей разных государств на территории Персии, – так Василий начал медленно рассказывать, историю этого ре-гиона. – В XVIII–XIX веках Тебриз был столицей тебризского ханства. А с XIX – начала XX веков был резиденцией наследни-ков каджарских шахов. Тебриз стоит на перепутье трёх дорог направлением в две страны – в Россию и Турцию – и являлся стратегически важным местом. Он до сих пор является первым торговым городом этого государства. Сюда привозили товары и первыми их выбрасывали на местный рынок, а уж потом купцы перевозили товары дальше в разные города и районы своей страны. Даже поступавшие товары, которых не было в Тебризе, по импорту из других регионов страны, какая-то их часть попа-дала на местный рынок.

В Северной части города когда-то находилось множество караван-сараев; с появлением повозок, а затем автомобилей то-гда начали строить грунтовые дороги, а кое-где и асфальтовые; вскорости начали строить и железные дороги. А караван-сараи переоборудовали в склады, ремонтные мастерские, автобазы и гостиницы. Город Тебриз, где мы находимся в данное время, это северо-западная часть Ирана. Основное население – азербай-джанцы, испокон веков они считались революционным народом. Вот то немногое, что я знаю об этом городе», – закончил Васи-лий.

Это был такой малый экскурс, это только первый из источ-ников познания Персии; очень многое читатель узнает позже, на протяжении рассказа о двадцатипятилетних скитаниях по этой азиатской стране.

Пройдя примерно ещё два квартала по булыжной мостовой центральной улицы, Василий и Антон зашли в ювелирный мага-зин, где их с радостью встретил весьма старый еврей, обросший редкими волосами как на голове, так и на бороде. Увидев Васи-лия Степановича, тот подбежал к нему, взял за руку, начал тря-сти, обрадовано и доброжелательно произнося банальные фразы, специально заготовленные для покупателей, и таким образом располагая их к себе:

«Как давно, друг мой Василий, я тебя не видел. Чем могу тебе помочь или пришедшему с тобой?» – говорил он довольно-таки сносно, но с большим акцентом, и всё-таки русские его хо-рошо понимали.

Василий Степанович так же любезно ответил на его привет-ствие.

«Самуил, познакомься: этого господина величают Антон Семёнович, он нуждается в нашей помощи, так как с семьёй только что прибыл из России, мы их приютили у себя в доме. В бытовых вопросах я ему буду постоянно помогать, а вот деньга-ми и работой я тебя прошу помочь ему и его семье. Рабочих рук у него на сегодня пять: он с сыном и три его дочери, – после вступления он легонько локтём подтолкнул отца к еврею, сказав: – Разговаривай».

Поняв серьёзность причин прихода этих двух уже немолодых джентльменов, Самуил зашёл за прилавок, внимательно по-смотрел на незнакомца, погладил свою растрёпанную бородку, облокотился на витрину со стеклом, где находились золотые из-делия, тесно уложенные для обозрения покупателям, после чего спокойным голосом спросил:

«Так чем может вам помочь старый, немощный еврей?»

«Положение у нас тяжёлое в связи с нелегальным перехо-дом, поэтому я принёс золотое кольцо с бриллиантом, чтобы продать и купить всё необходимое, в первую очередь продукты, ну и необходимый домашний скарб. Кроме того, хотел бы узнать у вас, где сейчас строятся дома или мосты, чтобы можно было устроиться плотником – это мне и сыну, а дочерям любую работу: модисткой, кухаркой, няней, горничной – в общем, кем угодно».

«Давайте вначале посмотрим, что вы принесли, чему я смог бы удивиться либо обрадоваться».

Отец достал из кармана кольцо и протянул его ювелиру, тот его осматривал, ворочая в разные стороны, поднимал вверх, на свет, и, каждый раз причмокивая и облизывая губы, что-то шеп-тал, слегка покачивая головой. Налюбовавшись вдоволь, взял из выдвинутого ящика лупу, рассматривая сквозь призму. Он настолько сосредоточился и преобразился, что совершенно не стал похож на ювелира, каким он был двумя минутами раньше. Здесь владелец кольца подумал, не подменили ли ювелира. Ви-димо, лупа не удовлетворила хозяина лавки, тогда он вынул из кармана мятой рубашки монокль, вставил в глазницу, продолжая рассматривать принесённое чудо ювелирного искусства. Через некоторое время хозяин магазина опустил обе руки на прилавок, лицо его вновь приняло загадочно-страдальческий вид, а бегаю-щие из стороны в сторону глаза говорили о том, что он искал какое-то решение, но какое?.. После короткой паузы этот старый геммолог с сожалеющей интонацией и кислой миной произнёс:

«Антон Семёнович, к моему большому сожалению, я не мо-гу купить ваше кольцо, чем, конечно, очень огорчён и сожалею».

«Это почему? Я на вас возлагал большую надежду, и что же мне теперь делать, куда идти?»

«Я не могу купить, поскольку у меня не хватит денег рассчи-таться с вами, это кольцо – шедевр ювелирного искусства. Не хочу вас обманывать, сей большой для кольца бриллиант – окта-эдр – изготовлен, скорее всего, в Европе, и мне кажется, что это поздний Ренессанс, то есть XVI – начало XVII веков. В уникаль-ности кольца как вещи сомневаться даже не приходится, только откуда и как этот шедевр древних ювелиров попал к вам? Ой, простите, я на минуту забыл, откуда вы прибыли и каким обра-зом, но это не говорит, что оно утратило спрос – наоборот, оно в данное время бесценно. А вот купить его сможет очень богатый антиквар и скорее всего европеец, каковых здесь нет, и это вто-рая причина, помеха, которая ставит меня в затруднительное положение; она заведомо прогнозирует поездку в Тегеран, что тоже потребует определённых затрат».

«Почему вы так решили, будто кольцо – вещь античная?»

«Смотрите на эти две сплющенные, инкрустированных сап-фирами и рубином красно-жёлто- коричневых цветов змейки, напоминающие настоящих королевских змей, которые, извива-ясь, огибают золотое кольцо и, поднимаясь вверх с двух сторон, одновременно зубами удерживают бриллиант в четырнадцать карат великолепной огранки и чистоты. Обратите внимание: в миниатюрных головках этих королевских змей изумрудные глазки и перламутровые зубки, которыми они удерживают огра-нённый красавец – диамант», – после выраженных восхищений о кольце обросший седыми волосами, торчащими в разные сто-роны, еврей с умилённым лицом произнёс: «Есть только один выход: если вы согласитесь сейчас получить за него тридцать процентов стоимости и расписку с печатью на семьдесят про-центов, которые разобью на три части и выражу в местном де-нежном эквиваленте – риалах. Таким образом, тридцать и два раза по двадцать процентов, и вы их получите в течение трёх недель, после этой – каждую пятницу ближе к вечеру. А если я его продам быстро, тогда сразу рассчитаюсь – но это вряд ли».

Отец немного задумался, почёсывая затылок, в это время он прикидывал: «Раз этот самый богатый ювелир не может купить, тогда что говорить об остальных. Мало того, Василий Степано-вич его хорошо знает, надо довериться, другого выхода нет. Бы-ла не была – соглашусь», – глянув на Степановича. Тот кивнул головой, дав понять: «Соглашайся». «Ну до чего же хитрый народ – евреи!» – подумал отец.

«Ладно, я согласен! Так сколько всё-таки это кольцо стóит?» – ради любопытства неожиданно для себя спросил отец, по при-вычке почёсывая загривок.

«Я вам дам самую большую цену; если не верите, можете проверить – сходить к другим ювелирам, но запомните: коль у меня нет таких денег, то у остальных и вовсе их нет, или дадут цену в четыре-пять раз меньше. Я вам за него дам полторы ты-сячи туманов. Сейчас я дам четыреста пятьдесят туманов – четыре тысячи пятьсот риалов, следующую такую же сумму – в следующую пятницу, ну, и два раза по триста туманов, также по пятницам».

Получив деньги и расписку, прежде чем выйти из магазина, Василий Степанович сказал отцу:

«Антон Семёнович, ты оставь двадцать туманов: этого до-статочно, чтобы купить столько продуктов, что не унесёшь. Остальные спрячь, а то здесь жуликов полно. Рядом покупать не будем, а то сразу определят наличие больших денег либо золо-той покупки и начнут преследовать или создадут такую ситуа-цию, что очистят карманы до копеечки».

После того, как Самуил отдал деньги хозяину, он продолжил рассматривать это филигранное кольцо с диамантом, которое не видел за всю долгую торговую ювелирную практику.

«Всё-таки я молодец, что дал хорошую цену за это кольцо, – похвалил сам себя Самуил, – не исключено, что это у него не последняя такая дорогостоящая вещица, я же при продаже за-прошу за неё как за античную вещь, а не как ювелирное украше-ние». Но здесь его мысли перебил зазвеневший колокольчик, оповестивший, что открылась дверь для уходящих клиентов, но они задержались по какой-то причине у выхода и о чём-то пере-шептывались.

«Антон Семёнович, по поводу работ зайдите ко мне через пару дней, может, мои друзья подскажут интересующие работы для вас», – сказал ювелир весёлым голосом с акцентом, режу-щим слух».

Покинув магазин, отец с Василием, понурив головы, шли молча. Как и договорились, на все предложения зазывал магази-нов и предложения продавцов они отмахивались или не обращали внимания. Когда оставался примерно квартал до переулка, ведшего к жилищу, Василий посмотрел на лицо отца, обливаю-щееся потом, его мокрую рубаху и произнёс:

«В нескольких шагах от нас арка. Под аркой чайхана – един-ственная, где иностранцам подают чай или холодную воду за две цены. Стаканчики чайные здесь стограммовые, из нормальных стаканов они пьют воду со льдом либо шербет – прохладительный напиток, подслащённая вода с лимонным со-ком и льдом. Каждый такой стакан воды или чая стоит четыре динара».

«Только нам необходимо вначале произвести покупку на рынке для того, чтобы разменять бумажные деньги на мелочь, которой нам нужно будет рассчитаться за воду», – сказал отец, вытирая градом стекающий со лба пот.

После сказанного Василий ещё раз окинул взглядом своего спутника не только с потным лицом, но и мокрой от пота руба-хой, и понял, насколько он обезводился. Быстрым движением сунул руку в карман, вынул несколько монет и сказал:

«Пойдём, на воду либо на чай у меня хватит, попьём, а уж потом будем делать покупки. Антон, советую попить чай – он лучше утоляет жажду и не выделяет такого обильно пота, это проверено на собственной шкуре».

Выйдя из чайханы, принялись за покупки, через тридцать минут уже не хватало рук. Наняли носильщика, на которого взвалили всю кухонную утварь. Ещё спустя некоторое время продукты тоже были закуплены, но рук всё равно не хватало, пришлось нанимать второго носильщика, после чего направились к выходу. Слева у выхода из рынка, у арки в одной из лавок отец увидел постельные принадлежности, в которых тут же начал проверять толщину настила ваты в одеялах. Во время покупок Василий выполнял роль переводчика, и здесь, когда отец спросил у продавца, а где же матрасы и подушки, тот решил, что над ним издеваются либо шутят. Поэтому он начал отмахиваться, давая понять, чтобы уходили – не издевались и не шутили. Когда же увидел, что покупатели всерьёз осматривают его товар, обрадовался, полез под стопы одеял и матрацев, стал показывать всё наилучшее; вытаскивая из запасников; показывая товар, хозяин лавки расхваливал не только изделие и ткань, но и цвет. Узнав цены, отец, не мешкая, попросил свернуть семь комплектов. «Если вы действительно возьмёте семь комплектов, – сказал продавец, – то я вам сделаю скидку на целый комплект». Скручивая комплекты, продавец всё ещё не верил этим незнакомым иностранцам.

Рассчитавшись за покупку, Василий сказал: «Нужно нанять фаэтон – и не один».

Здесь продавец, видимо, немного понимавший русский язык, сам напросился вызвать транспорт в знак благодарности за по-купки. Не успели глазом моргнуть, как два фаэтона стояли, го-товые грузиться. Все покупки кое-как погрузили на оба фаэтона и поехали домой.

Появление отца с покупками обрадовало всех и как-то успо-коило нашу семью, особенно мать, поскольку со вступлением на персидскую землю она пребывала в подавленном настроении, а тут начала распоряжаться, что куда заносить и как раскладывать. Пока мы заносили покупки, отец о чём-то разговаривал с матерью. Я услышала только обрывок слов отца: «Всё-таки я правильно сделал, что понёс это кольцо с бриллиантом, иначе с теми кольцами ювелир не стал бы с нами разговаривать. У него их сотни, и все новые, а наши – старьё, может, и дал бы гроши. А так, видишь, во сколько еврей оценил кольцо?» «Ты знаешь, Еля, – так отец называл нашу мать, – Василий говорит, что в Тебризе много русских, даже есть действующая русская православная церковь, оставшаяся от наших казачьих войск, находившихся здесь ещё до революции», – поделился отец новостью. «Я знаю, – ответила мать, – надо узнать, как туда пройти, и в воскресенье сходить помолиться! – а спустя некоторое время, она продолжила: «Надо, надо сходить, исповедаться и попросить благословенья на проживание в Персии», – как бы спрашивая совета у мужа. «А те три первых слова, сказанные, – не заменяют исповедь? – из ничего распалился отец. – Иди, молись хоть Богу, хоть чёрту! Бери детей и иди, раз ты такая набожная, а я не пойду!» – в сердцах выпалил отец.

Проходя несколько раз мимо родителей, я краем уха улови-ла, по отдельным обрывкам фраз про церковь и то, что мы завтра пойдём на рынок покупать всем одежду и обувь, только об этом сегодня матери надо попросить Софью Владимировну, она намного лучше владеет языком. С ней, как с женщиной, можно посоветоваться по поводу нижнего белья и прочего. А Василий Степанович должен закончить заказ, за которым завтра придёт заказчик, поэтому его нельзя беспокоить по таким пустякам.

Ближе к вечеру мать распорядилась: «Дети, устраивайтесь спать в одной комнате, – и после некоторого раздумья добавила: – Необходимо рано лечь спать, так как встать придётся утром рано, чтобы до наступления жары произвести все покупки и вернуться домой».

А чуть позже из других обрывков отца с матерью я поняла, что еврей-ювелир пообещал предпринять максимум усилий в поиске работ, только необходимо подождать несколько дней.

Утром второго дня мы примерно в семь чесов уже ходили по рынку в гуще народа, который бурлил полным ходом, и людской гомон не прекращался ни на минуту. В десять утра нами уже была закуплена вся необходимая одежда на летний период, от головного убора до обуви. Под занавес мать взяла у отца деньги и с Софьей Владимировной отправилась в угол базара. Через пятнадцать минут шли весёлые, с большой корзинкой, напол-ненной маленькими пузырьками и красивыми картонными ко-робочками, но больше всего мне нравилось её выражение лица, давно не выражавшего веселья и красоты, как никогда за всё время пребывания в Персии.

Отец через пару дней, как было сказано, сходил к ювелиру по поводу работ. Оказалось, что требуется домработница, уме-ющая немного готовить европейские блюда и говорящая хотя бы немного по-немецки. Вернулся отец радостный, прямо с порога заявил все упомянутые требования. «Больше всех подходят тебе, Настенька. Вечером идём устраивать тебя на работу. Через несколько дней ещё кому-нибудь подберут работу, так, глядишь, и трудоустроимся все».

Вечером того же дня, когда спала жара, мы отправились по указанному адресу – это оказалось в самом центре города, до которого дошли за двадцать минут. Хозяйка – чистокровная арийка, так она себя отрекомендовала, после нескольких минут разговора ясно выразилась: «Я не позволю себя оскорблять ин-трижками и заигрыванием с моим мужем, до чего он весьма похотлив», – так будущая моя хозяйка начала со мной диалог.

При этих словах её и без того худое продолговатое лицо по-суровело, стало жёстче и, как мне показалось, окаменело. Но после законченной фразы она, видимо, поняла, что может отпуг-нуть сразу понравившуюся ей молодую девушку, и, выдавливая улыбку на тонких губах бледного лица и жестикулируя тонкими и длинными, как палки, руками и таким же худым телом, доба-вила: «Я вижу, ты девушка умная, серьёзная, да ещё русская, которая всегда может постоять за себя. А теперь о главном: нам – это мне и моему мужу – нужна девушка или женщина, которая, во-первых, умела бы немножко готовить, а хорошо – я научу её сама, и вдобавок – свои любимые блюда. Во-вторых, чисто мыла посуду, чисто и аккуратно убирала в доме, очень хорошо стирала и гладила. Если всё перечисленное умеете, то-гда приходите завтра к семи часам утра, я вам за час всё покажу и расскажу, а в восемь уйду на работу; и ещё вы должны знать: уходить будете, когда я вам позволю. А по поводу оплаты я вам скажу после первой недели вашей работы».

Высказав все свои требования и пожелания, её длинная фи-гура вытянулась; подняв голову и собираясь уходить, она вдруг спросила: «А говорите хоть немного по-немецки, или я всё это время говорила для себя?»

Мой отец тоже немного знал немецкий язык, которому научился в годичном плену, когда воевал ещё в первую мировую войну на Юго-Западном фронте, в третьей армии против Герма-нии и Австро-Венгрии. Как-то получилось, что я и отец ответили вместе: «Да, мы всё поняли и согласны с вашим предложением завтра приступить к работе с семи часов утра. Только напо-следок скажите, как вас называть, фрау?»

«Ну, тогда до завтра – опозданий тоже не люблю, а звать меня будете фрау Ева», – сказала она и ушла.

Так я начала работать у этой немки; надо отдать должное – она многому научила меня, что позже мне в жизни очень приго-дилось.

В общем, в течение двадцати дней всех устроили на работу, конечно, кроме матери и отца. Мать занималась по дому, варила еду, на которую все, кроме меня, налетали вечером, поскольку обедали всухомятку из-за того что негде было поесть, так как мы были иностранцы и нами брезговали. С выходом на работу в семью фрау Евы она сказала, что питаться я буду у них дома.

Отец был человеком волевым, жёстким и на тот период не-много умнее других – вот почему он не торопился устраиваться на предлагаемые весьма неинтересные работы, но в конце кон-цов выбрал столярную работу, по нраву и деньгам. Туда он хо-дил с большим удовольствием, так как хорошо зарабатывал.

Через полтора месяца нас вызвали в полицию и вручили нам «шенаснамэ» или «сэджелл», что на фарси означает паспорт или вид на жительство; после вручения при выходе из кабинета начальник полиции довёл до нас слова вышестоящего: «Вам очень повезло, так как вы ни там, ни здесь ни в чём не замеша-ны, вот почему вам быстро оформили и прислали документы», – пожелав счастья и успехов в жизни. Последние слова начальник проговорил на ломаном русском языке, поднимаясь со своего стула, и уже в коридоре в приоткрытую дверь донеслось до нас окончание, гласившее: «Изучите наши законы, чтобы не нару-шать их, – они у нас суровые!»

Отправляясь в полицию, мы попросили Софью Владимировну поехать с нами, чтобы на обратном пути заехать на базар за продуктами, на что она с удовольствием согласилась. С базара нас, женщин с покупками, отец отправил на фаэтоне – мужчины пошли пешком. У дома, разгрузив покупки с конного транспорта; мы гуськом с сумками направились к воротам, как вдруг к Софье Владимировне подбежала взлохмаченная седовласая женщина лет сорока, высокого роста с красивыми чертами лица в чистом, но помятом платье; смеясь и кланяясь, она стала об-нимать её. Опустив поклажу у ворот, Софья обняла женщину со словами: «Роза, дорогая, как давно я тебя не видела, почему ты так долго не приходила ко мне?» Та, которую Софья Владими-ровна назвала Розой, продолжала смеяться и кланяться и осмат-ривала нас – незнакомых ей людей. «Кто они, это твои дети?» – спросила она, показывая пальцем на нас. «Ты что, Роза? Откуда у меня дети? Мне почему-то Богом заказано иметь детей. По-смотри на эту женщину? – показала она на нашу маму, – она старше меня, а эти девочки – её дочери. Знакомься, это мои друзья и квартиранты, – снова показывая на мать, произнесла Софья Владимировна. – Вот это – Елена Давыдовна, мать этих прекрасных девочек. Девочек зовут Таня, Анастасия и Александра».

После того, как Софья Владимировна назвала всех, Роза сделала реверанс. Софья продолжила: «Скоро подойдут мужчины, тогда вся их большая семья – Карабут – будет в сборе. Скажу больше: они всего десять дней как оттуда, откуда и ты пришла. А ты, если мне не изменяет память, полгода уже здесь? Ну, пойдём в дом, чего мы здесь стоим как беспризорные?»

Войдя в дом, Роза как-то странно осматривала комнаты, из-редка озираясь на нас.

«Сейчас с нами позавтракаешь, а потом я тебя переодену в хорошее платье, – приложив руку ко лбу, Софья Владимировна тут же сказала: – Почему потом? Пойдём со мной! – а перед уходом повернулась к матери и попросила: – Готовьте на стол, мы скоро».

К столу первая шла Роза, следом Софья, мы, сёстры и мать, ахнули – настолько её преобразила хозяйка. За завтраком Роза вела себя очень культурно, но смеяться и кланяться не переста-вала. Сразу после завтрака сияющая Роза ушла, пообещав не забывать «Софочку», как она назвала хозяйку дома.

После ухода Розы мама спросила у Софьи Владимировны: «Кто такая Роза? По поведению она смахивает на умалишённую, но за столом вела себя очень пристойно, если не считать её периодический несвоевременный смех и наклоны».

«Елена Давыдовна, у Розы семейная драма, от чего она и скатилась с катушек, а дело было следующим образом.

Роза с мужем и дочерью бежали от коммунистов. На границе жандармы поймали их семью и конвоировали сюда, в Тебриз; два дня их допрашивали в полиции, на третий день должны были ещё раз допросить и отпустить. В последний день утром рано пришли два полицейских. Дочь – Ахуба – спала, мать её быстро разбудила и сказала, мол, пошли на допрос, за нами уже пришли полицейские. Выйдя во двор караван-сарая, Ахуба заплясала и на ушко матери прошептала, мол, мне в туалет надо. Роза шепнула мужу, что Ахубе надо в туалет, по-малому. Гай, муж Розы, стал говорить этим двоим полицейским, но они не понимали. Тогда он полицейским стал показывать, по-мужски, что ей надо по-маленькому в туалет. Полицейские не понимали, что им показал обрусевший еврей, так как мужчины-персы, даже оправляясь по-малому, приседают на корточки. Возможно, эти двое необузданных полицейских в меру своих извращённых фантазий по-своему поняли то, что им показал отец Ахубы. Из-за этого непонимания, скорее всего, и произошла трагедия с летальным исходом для четырёх человек. А поскольку полицейским приказали людей доставить срочно, почему здоровяк-полицейский и кричал, постоянно подгоняя, «тез-тез, тезол-тезол» – быстро-быстро, быстрей-быстрей, на азербайджанском. Видя, что арестованные не понимают, полицейский подтолкнул отца с матерью Ахубы, показывая рукой направление движения, а сам, повернувшись, сказал по-азербайджански: «Мен, ата ва ана гётераджаям – сан бу кызы гетир, якши?» – что означало: «Я отца с матерью поведу, а ты эту девчонку приведи, хорошо?» «Якши, – ответил второй, а потом, смеясь, произнёс: – Мен они, басырам... – я её...» – дальше непереводимое…

Толчки полицейского-конвоира на отца и мать не действова-ли, они продолжали стоять, не двигаясь с места; тогда предста-витель власти по разу ударил их прикладом в спину, родители, опасаясь быть искалеченными, начали потихонечку двигаться в указанном направлении, увёртываясь от догонявших прикладов. Оставшийся конвоир с девушкой смотрел, как его напарник прикладом подгонял родителей Ахубы, заставляя идти, а когда повернул голову, увидел, что Ахуба бежит в угол двора, к туале-ту, и сам припустил за ней. Услышав за спиной тяжёлый топот гнавшегося за ней, Ахуба у самой двери туалета остановилась, видимо, заподозрив неладное в намерениях полицейского: как только повернулась, она вытянула руки вперёд и ринулась на преследователя и тут же получила прикладом в лоб. Удар был настолько сильным, что Ахуба начала падать назад и ударилась головой о кирпичный угол туалета. Полицейский подхватил её в бессознательном состоянии и понёс за туалет, где в течение ка-кого-то времени удовлетворял свою необузданную похоть.

Находясь на допросе в кабинете начальника полиции, Роза не сводила глаз с входной двери, а через пятнадцать минут начала беспокоиться и ещё через какое-то неопределённое время стала просить начальника отпустить её, дабы узнать, где дочь, не случилась ли с ней какая беда. Своим поведением Роза так надоела начальнику, что тот не выдержал и послал полицейского узнать, почему так долго ведут молодую еврейку?

Вернувшийся полицейский доложил начальнику: «Девочка лежит без сознания». «А где полицейский, Сабир, который дол-жен привести её сюда, почему он не пришёл и не доложил?» – спросил начальник. «Он там стоит, ждёт дальнейших распоря-жений», – соврал полицейский, тем самым рассчитывая защи-тить напарника, попавшего в беду. «Веди родителей туда, а я сейчас скажу, чтобы лекаря туда послали. А ты, как только при-дёшь туда, сразу того идиота отправь ко мне».

«Прошу прощения, господин начальник, Сабир не придёт». «Как это не придёт, кем он себя возомнил? Передай ему мой приказ!» «Прошу извинить меня за то, что я вам сказал неправ-ду. Вот сейчас я вам сообщу весьма важную вещь. Хотя он меня просил, чтобы я никому не рассказывал про его позор. Главных причин две, из-за которых он не придёт. Первая: эта молодая еврейка осквернила его как мужчину и как мусульманина, как он теперь станет жить дальше? А если бы даже пришёл, то вы его не пустили бы в кабинет, так как он весь в человеческом дерьме, и ближе чем на десять метров невозможно подойти, больно запах не приличный. Второе: их дочь, по-моему, – не жилец, она почти мертва либо через какое-то время Моисей заберёт её к себе на небеса». «Поговори мне ещё, умник. Ты сейчас отправляйся с родителями и Али-заде, пусть он там разбирается, а ты вернёшься и подробно расскажешь, как всё было». «А что тут рассказывать: вырубил девочку одним ударом приклада в лоб, а потом стал её насиловать, как только ему хотелось. Тут она начала приходить в себя и стала сопротивляться. Тогда этот болван положил руку ей на спину и придавил к ящику, на котором лежал её торс, чтобы не трепыхалась. Но ведь не зря бежала в туалет; видать, у неё была диарея. Ну вот, теперь он просит воды отмыться». «Ладно, понял тебя. Иди, сопровождай перебежчиков».

Исстрадавшееся сердце матери, предчувствуя беду, застав-ляло её бегом бежать к месту происшествия. Увидев лежащее недвижимое окровавленное тело дочери на земле, мать с криком и слезами упала на неё, вся содрогаясь от ужаса того, что про-изошло с ней. Пришедший медработник оказался вовсе не врач – фельдшер, не опускаясь к лежащему на земле телу, он начал расспрашивать полицейского-здоровяка, что и как случилось. Показав в сторону неподалёку спиной к ним сидящего конвоира, полицейский коротко рассказал всё, что знал. Глянув в сторону указанного полицейского, фельдшер неохотно присел, похлопал по плечу женщину, голова которой покоилась на теле юной девы.

«Думаю, нам придётся спасать сразу двоих, – фельдшер указал на мать, потерявшую сознание, – поднимите её, сбрызните холодной водой и легонько похлопайте по щекам, а я займусь девочкой».

Пока трое мужчин занимались двумя без памяти лежащими женщинами, Гай понял, что им не до него, и направился к си-девшему в стороне полицейскому, не имея никакого плана, но когда он увидел на земле обрезок стекла, подобрал его и быстро подошёл к убийце. Поскольку полицейский сидел и не видел, кто к нему подходит, этим Гай и воспользовался: подойдя сзади справа под таким углом, чтобы одним резким, наотмашь движе-нием руки стекло резануло по сонной артерии, он сделал это движение и бросил стекло к ногам жертвы. Полицейский-убийца, не издав ни звука и лишь чуть склонив голову вправо, упёрся ею в стену. Отомстив обидчику, Гай не спеша вернулся к тройке мужчин, занимавшихся женщинами, втиснулся между переводчиком и полицейским-здоровяком и начал бить жену по щекам, периодически сбрызгивая водичкой; с исходом какого-то времени жена очнулась и спросила: «Как Ахуба? Что она гово-рит?» «Она пока ещё в обморочном состоянии, ничего не гово-рит». «Гай, приподними меня, я посмотрю на неё». Взглянув на дочь, Роза опять начала неистово реветь и причитать. «Гай, смотри, он её изнасиловал, да по-зверски жестоко, разве детское сердце выдержит такое!»

И вдруг Ахуба как-то вытянулась, дёрнулась, после чего те-ло обмякло, будто начало растекаться по земле. Мать ухватилась за голову, начала крутить её, потом стала рвать волосы клочками, бросать и вновь рвать, не прекращая реветь как зверь. Затем упала на землю и стала биться в конвульсиях. Гай прижал жену к себе, стал успокаивать, пытался найти какие-то слова утешения, но разве он мог найти такие слова утешения, когда горе мучило и его сердце. Нет, Гай в этот момент не смог их найти, таких, что могли бы дойти до материнского сердца. Гай сам пребывал в таком же стрессовом состоянии, что и его жена, оба только что потерявшие единственную дочь.

Фельдшер поднялся с корточек, произнес: «Тамом, морд, байад эмруз дафн конид», – что означало «всё, умерла, надо се-годня похоронить».

Услышав от фельдшера заключение, сопровождающий пока-зал рукой: «Пойдёмте к начальнику, у него к вам ещё остались вопросы», – и стал помогать поднимать Розу, а та опять вырывалась и падала на дочь, стараясь её оживить, и вдруг начала её бить с криками «Вставай, зараза!» – это, видимо, от бессилия и утраты надежды на что-либо.

Весь путь до начальника Гай тащил её на себе.

«Что случилось?» – спросил тот, увидев пришедших на до-прос Гайя и Розу в таком безликом состоянии. «Их дочь умерла у них на руках», – сказал конвоир. «А где тот идиот, из-за кото-рого девочка поплатилась жизнью, почему ты его не привёл?» «Он там сидит в том же виде, что я вам говорил недавно. Мне некогда было, а рядом больше никого не было, чтобы воды при-несли. Да и одежда другая нужна, думаю, надо бы найти какие-нибудь ароматические вещества – подавить страшную вонь». «В общем, так: иди туда, носи воду, пусть моется, найди ему одежду, потом веди его в баню. Делай что хочешь, только чтобы через два часа оба стояли здесь, всё понял?» «Так точно! Можно идти?»

«Я от имени нашей полиции приношу извинения, – обратился начальник к родителям девочки. – Дочь вашу похороним. У вас, евреев, хоронят в тот же день, так что сделаем сегодня». «Господин начальник полиции, а как вы накажете своих подчи-нённых? Я требую, чтобы их отдали под суд и чтобы мы присутствовали на суде». «Прежде всего, почему вы говорите «они», вы что, знаете, сколько человек насиловали вашу дочь?» «Да, знаю, их двое». «И кто они?» «Один – тот, который с ней находился, а второй – тот, что пошёл за ним», – при последних словах у Гая ни один мускул не дрогнул на лице. «Ну, тот – понятно, а этот здесь при чём, он ведь вас привёл?» «Если бы он нас не гнал сюда, а подождал бы пять минут, тогда ничего не случилось бы». «А может быть, вы виноваты?» – багровея и приподнимаясь из-за стола, спросил начальник. «В чём же, позвольте узнать, господин полицейский», – трясясь от бессилия, что тот не понимает его, ответил Гай. «Вы совсем не понимаете, почему вы виноваты во всём? Виноваты в том, что, если бы вы не перебежали к нам, то и у нас сейчас проблем не было бы».

Только закончил говорить Гай, как влетел полицейский, по-сланный на место происшествия, и что-то скороговоркой выпа-лил начальнику.

«Не может быть! Ты говоришь, что он сам с собой покон-чил?» – переспросил начальник, затем повернул голову к пере-водчику и попросил его перевести его слова конвоира, дабы удовлетворить родительскую жажду мести. «Господин началь-ник просил передать, что ваш обидчик сам себе перерезал аорту и от этого умер». «А как вы думаете наказать этого, который только что покинул кабинет?»

Не успел переводчик до конца перевести фразу, как началь-ник начал кричать как сумасшедший, а переводчик стал син-хронно переводить. «Кто вы такие, чтобы требовать чего-то от меня такого? Вас ни здесь, ни там нет, вы просто никто! Я сей-час могу вас расстрелять и ни перед кем отвечать не буду. Вы шпионы, убегали от нас, на попытку остановиться проигнориро-вали, тогда пришлось стрелять на поражение. Так что закрой свою поганую пасть, бери свою жену и топай, чтобы я тебя больше не видел. Сейчас вас отконвоируют в тот караван-сарай. Помоете дочку, тогда похороним, – можем и без вас, – но, уви-дев страдальческое лицо матери, видимо, смилостивился и ска-зал: – Ладно, разрешу присутствовать на похоронах, только без лишних слов».

Сразу после обеда пришли два конвоира с арбой и арбоке-шем – извозчиком. Залезая на арбу, кучер не заметил, как Гай вытащил у него нож из-за пояса. Погрузив тело на арбу, стали отъезжать. Несчастные отец с матерью со слезами двинулись следом. Но конвоир, тот самый, который утром их конвоировал, преградил им дорогу, жестами рук показывая, что, мол, не по-ложено. Видя, что они его не понимают, взял их за шиворот и начал заталкивать в одну из комнат караван-сарая. Несчастные родители девочки сопротивлялись некоторое время, и затолкать сразу двоих никак не получалось, тогда конвоир не выдержал и ударил Розу кулаком по голове. Та влетела в комнату, а разъ-ярённый Гай, увидев занесённый над головой кулак, чуть раз-вернулся и воткнул полицейскому нож под кадык. Заливаясь кровью, конвоир начал оседать, потом рухнул на землю у двери комнаты. Второй конвоир, наблюдавший за действиями здоро-вяка, увидел тело, упавшее на землю, и начал приближаться к лежащему сотоварищу, держа ружьё наготове. А Гай, доведён-ный до сумасшествия, схватил за руку жену и начал выходить из комнаты, торопясь поспеть за арбой. Увидев второго конвоира с оружием наперевес, он пошёл на него с ножом; тот что-то кри-чал, но они не понимали друг друга из-за незнания языка обще-ния. На выстрел сбежались все, кто находился на территории, а спустя какое-то время приехал и начальник полиции.

Роза лежала без сознания рядом с убитым мужем. Когда она очнулась, сразу стала смеяться и кланяться всем. В полиции, понаблюдав за ней какое-то время, поняли, что она съехала с катушек, и отпустили с миром.

Иногда она спрашивает что-то существенное, но тут же за-бывает. Вот так она теперь живёт, ходит, побирается, а когда идёт к реке Аджачай, за ней увязывается толпа детей и взрос-лых. Дело в том, что она раздевается догола и стирает свой гар-дероб, а ребятня, да и взрослые, смеются, рассматривая её. Но подойти не смеют, а если кто-то осмелится приблизиться, она встаёт и гоняется за ними. Поймав – лупит.

«Скажите, Софья Владимировна, откуда вы знаете такие по-дробности о семье Рушардов? Насколько я понимаю, Роза сама не могла рассказать, поскольку она не в здравом уме, и как вы только что выразились, забывает сразу после того, как задаст вопрос?» «Да, Елена Давыдовна, вы совершенно правы, Роза ничего не помнит, она ни разу не вспомнила ни про дочь, ни про мужа. А рассказал это нам наш друг, он в полиции работает пе-реводчиком. Это прекрасный человек и большой умница, пер-сидский знает в совершенстве – читает и пишет, он иногда захо-дит к нам пообщаться. А про купание и стирку на реке – знают все жители города».

Вот так сложилась жизнь одной иммигрантской семьи, как только они незаконно перешли границу и попали в лапы нена-вистников христиан. Наши, русские, в какие только передряги не попадали, но выходили с честью из затруднительных ситуаций. Когда-нибудь расскажу вам ещё про некоторые счастливые и несчастные семьи. Всё это зависит только от человека, как он себя поведёт в таких ситуациях.

Так трагично сложилась судьба одной российской семьи. Немного погодя, Анастасия Антоновна продолжила свою сагу.

– Лето мы пережили как-то более или менее – неплохо. На удивление всем нам осень выдалась тёплая, изредка лили про-хладные дожди. Стоило выглянуть солнцу – становилось тепло и уютно: видимо, мы, молодые, так переносили этот период года. Не знаю, как я выглядела со стороны, только почему-то то мать, то отец, а иногда и сёстры между делом старались поделиться своими горестями или сомнениями со мной, но только так, чтоб никто не слышал и не видел и не знал. Получалось так, что я являлась хранительницей всех тайн.

Близился Новый год, до него оставалось полтора месяца. Мы жили всё у того же хозяина, поскольку устраивали друг друга. За это время кое-чего купили в дом, а кое-что отец с братьями сделали из подсобных материалов. Мы, сёстры, под руководством Тани всё необходимое в меру своих доходов пошили. Необходимо подчеркнуть: мы, молодёжь, начали осваивать персидский язык. Я завела тетрадь и записывала слова, их значение и их произношение, всё русским алфавитом; чаще получалось коряво и грубо, но уже я как-то могла объясняться с местным населением. Фрау Ева, узнав от садовника о том, что я уже могу вести диалог на бытовые темы, вначале стала доверять мне незначительные продуктовые покупки, с каждым разом увеличивая их количество. Но проверяла всё досконально, вплоть до выворачивания карманов, и каждый раз за недоказанностью моей вины находила в себе силы извиняться. В середине ноября утром, как только я пришла на работу, фрау Ева подошла ко мне и сказала:

«Ты прекрасная девушка и мне жаль с тобой расставаться, но это придётся сделать. Дело в том, что мой муж заключил хороший контракт на строительство нескольких небольших предприятий в Боруджерде, и через несколько дней мы должны уехать; этот дом сдадим в аренду, а там подберём подходящий и арендуем. Конечно, если бы твои родители согласились отпустить тебя с нами, я была бы счастлива».

Вечером за ужином дома, в присутствии родителей, делясь дневными новостями, я рассказала о предложении своей хозяй-ки. Отец хмыкнул в свои усы и сказал:

«У нас – мужиков – тоже плохая новость: зарплату урезали, говорят, фирма обанкротилась; рабочие объявили недельную забастовку с завтрашнего дня. А хозяин на это сказал, что объ-явит локаут».

На второй день утром вместе со мной он пошёл к моим ра-ботодателям. Я подумала: «Он хочет дать согласие на мой переезд с хозяевами, но почему тогда он не спросил моего согласия?» Отец, увидев хозяина, начал с ним разговаривать. О чём они говорили, я не слышала, только по выражению лиц я поняла, что обе стороны довольны. Вечером перед моим уходом домой фрау Ева, подойдя ко мне, сказала:

«Ася, – так меня с первого дня стали называть хозяйка и хо-зяин, у которых я работала, – я очень рада! Вы приняли пра-вильное решение ехать с нами в Боруджерд».

Я осталась стоять в недоумении, так как никакого согласия ещё не давала.

Ужинала я всегда у хозяев, домой пришла поздно, отец и братья с митинга вернулись домой до обеда – вскорости после его окончания. Заглянув в щелку приоткрытой двери, я увидела, как отец, разговаривая с матерью, расплывался в улыбке. А я всё ещё в недоумении, не могла понять и злилась на него.

Набравшись смелости, всё-таки подошла к нему и не успела задать вопрос, как он выразил свой восторг:

«Ты молодец, дочка, что вчера рассказала о своих хозяевах. Сегодня я договорился с ним, он нас, троих мужиков, берёт на работу, да ещё с большей зарплатой, чем здесь. Так что теперь мы вчетвером у него будем работать в Боруджерде, куда на днях мы все и переезжаем. Да и полиция предписала нам этот город, это прекрасное совпадение.

В общем, в первых числах декабря того проклятого года мы все, кроме Тани, переехали в вышеуказанный город. Она не за-хотела уезжать из Тебриза, поскольку давно стремилась выйти из-под родительской опеки, а посему делала всё, дабы побыст-рее выйти замуж, к чему и возраст подталкивал. Кроме всего, в городе, куда мы переезжали, не требовались модистки по поши-ву иностранной одежды. Поэтому родители согласились оста-вить Таню при условии, что она будет жить у Лысенко.

Так уж получилось, что по приезду на новое место житель-ство мы с первого дня приступили к работе; долго не могли найти работу Александре. На новом месте хозяйка с первого дня все заботы по приобретению продуктов на базаре возложила на меня. Лишь утром говорила, чего они хотели бы на ужин; и, оставив деньги, уходила, но отчёт о покупках требовала так же регулярно. Я, чтобы она не сердилась и не считала меня мелкой воровкой, исправно отчитывалась.

– Анастасия Антоновна, а как вы привыкали к новому месту и что делали в свободное время, это был большой город? Рас-скажите, какие там достопримечательности или чего такого зна-менательного с вами там происходило.

– В то время мы о достопримечательностях практически не знали, кроме того, некогда было ходить. Работа отнимала до четырнадцати часов в сутки, а по поводу знаменательного – ничего особого, за исключением одного случая, обстоятельства которого через некоторое время прилипли ко мне на всю жизнь.

– Надеемся, Анастасия Антоновна, что вы нам расскажете, так как мы в вашем голосе услышали нежную интонацию и уви-дели улыбку, украсившую ваше лицо, – попросила одна из при-сутствующих женщин, находившихся в квартире в момент по-вествования.

– Не торопите события. Наберитесь терпения. Постепенно вы всё узнаете обо всём, только чуточку позже. Буквально через неделю на рынке накупив продуктов, я шла домой, как вдруг шедший навстречу молодой парень-перс рукой больно ударил меня в нижнюю часть живота – в пах, сам же, заливаясь смехом, пустился наутёк.

От неожиданного хамства и боли я выронила дорогую немецкую сумку с продуктами, в которой находился и кошелёк с небольшим количеством оставшихся денег, а сама присела, съё-жившись от боли. Сумка с продуктами, которой дорожила хо-зяйка, каким-то образом упала сзади меня; когда я поднялась, то сумка находилась в руках какого-то убегавшего в противопо-ложную сторону от ударившего меня парня. Я побежала за пар-нем с сумкой, а он, добежав до первого переулка, свернул в него. Добежав до поворота в тот переулок, в нём я никого не обнару-жила, но туда идти побоялась. От злости и бессилия я громко заплакала, а слёзы ручьём лились по щекам и затем скатывались в ладошки, поскольку ими я прикрывала лицо. Но с центральной улицы не сходила, так я долго стояла, заливаясь слезами, а у самой в голове кружились мысли:

«Что я скажу хозяйке и чем их кормить стану вечером, когда придут. Они ведь могут не поверить в то, что случилось, а денег негде взять». В связи с переездом дома денег тоже не было, и как найти выход из этой ситуации, я не знала. Так ведь могут и уволить!

Продолжая прикрывать раскрасневшееся лицо руками и не взирая на проходящих, я ревела навзрыд, заглушая в себе шум улицы – только слышала шаги близко проходящих людей. Вдруг звуки шаркавшей обувь смолкли, и чья-то рука коснулась моего плеча; я дёрнула плечом – прикосновение повторилось, и я, не отрывая рук от лица, прокричала:

«Какого чёрта надо?»

Вдруг слышу незнакомый мужской голос, который обратил-ся ко мне с вопрошающей речью:

«Удивительно, по одежде вижу, будто европейская дама, но чтобы оказалась русской, точно не ожидал. Скажу откровенно, встречаю здесь первого человека, который плачет, и это вы, русская барышня, да ещё грубо спрашиваете «какого чёрта надо?» Нет, милая землячка, мне чёрта не надо, просто хочу узнать, кто вас обидел в этой азиатской стране, и, как русский человек и мужчина, я обязан вас защитить! Более того – оказать любую посильную помощь, здесь и сейчас».

«Как, вы тоже русский? Откуда вы здесь взялись? – протирая слёзы, спросила я, – а наша семья думает, что мы здесь одни русские. Оказывается, есть ещё».

Он мне говорит:

«Я всё-таки вас спрашиваю, что случилось, и ещё раз гово-рю: если чем-либо смогу помочь – помогу!»

Пока мы перебрасывались словами, слёзы высохли, но с по-следними его словами вновь покатились градом:

«Нет, никто мне не поможет, и меня выгонят с работы, а кто потом меня возьмёт такую, – и отец выгонит из дома. А здесь и речки нет, такой, чтобы...»

«Ну, сколько можно реветь, успокойтесь, и расскажите всё-таки, какое горе с вами приключилось, и не лейте зря слёз, они вам ещё на свадьбе пригодятся!»

«На какой свадьбе, мужчина, идите не морочьте мне голову. У меня горе, а он издевается».

«Я думаю, на нашей с вами свадьбе!»

«Хорошо: меня только, что обокрали, и я не знаю, что де-лать, украли у меня сумку с продуктами, и там немного денег было, ну, в общем, остаток после покупки, а за них я должна от-читаться перед хозяйкой. А вор побежал сюда, вот в этот пере-улок; туда я боюсь идти».

«Тогда пойдёмте вместе», – сказал мужчина.

Пройдя половину переулка, мы увидели, как вдруг из-за угла следующего проулка вышел молодой человек с большим бу-мажным пакетом, таким, в которые в те годы в Персии продавцы загружали продукты; парень, делая вид, что пакет тяжёл, прикрывал лицо. Мы завернули туда же, откуда вышел парень, и, пройдя примерно шагов тридцать, в одной из подворотен я увидела валяющуюся сумку, в которой узнала свою, с коей всегда ходила покупать продукты, но она была пуста. Схватив меня за руку, парень, с которым я шла, потащил меня обратно, на ходу говоря:

«Парень, который встретился нам, он и есть тот, который у вас утащил сумку, не зря он прикрывал лицо пакетом: боялся, что его опознают».

«Так я его в лицо не видела – видела только спину, когда он убегал».

Когда мы вышли на центральную улицу, мы никого, похоже-го на того парня с пакетом, не увидели.

«Вы говорили, что у вас нет выхода, а я точно знаю: выход есть. Теперь расскажите мне чистую правду, и давайте без стеснений и жеманства, а то вы не успеете приготовить еду своим хозяевам».

«Вы что, хотите предложить мне денег? Нет, я ничего от вас не возьму, мне не чем с вами рассчитываться, да и кто вы такой, я вас не знаю!? Нет и нет!»

«Да, я вам предлагаю деньги, ибо другого выхода не вижу, глупая девчонка, и я вам не даю, а возвращаю украденные день-ги. Ведь если не возьмёте, то вы сами говорили, что вас уволят с работы, и батюшка из дома выгонит, и речки большой нет. И всё это, вместе взятое, называется – приехали, ваше величество. А насчёт расчёта со мной я вам даже не намекнул и взамен ничего не прошу у вас. А то, что вы меня не знаете, так это хорошо: я приезжий и завтра уезжаю, может, навсегда, а, может, пару раз на машине завезу груз сюда. Я же не спрашиваю ваш адрес и не спрашиваю, как вас звать, потому как мне это не надо; вот, видите, я ни о чём вас не спрашиваю, мне от вас ничего не надо! Поскольку всё это не важно. Вот так, милая барышня».

– Анастасия Антоновна, вы не спросили у незнакомца, а как же насчёт свадьбы, для которой вы должны были приберечь слёзы, – спросила языкатая Светлана Иванова, сидевшая на диване с подругой – Ниной Фалевич.

– Ой, девчонки мне тогда не до шуток было, я вся тряслась от страха. То, что незнакомец предложил деньги, это был един-ственный выход из создавшегося положения, только моя деви-чья гордость не позволяла их брать. Незнакомец оказался про-зорливым человеком. Знаете, как он поступил?

После всего сказанного им он легонечко сунул мне в карман купюру в сто риалов и так тихо ушёл, что я не услышала его ша-гов. Когда открыла глаза, незнакомца и след простыл; сунув ру-ки в карман, я обнаружила деньги в сто риалов и теперь негодо-вала от неожиданной наглости незнакомца – я оторопела. А зли-лась на него ещё за то, что перед этим он меня глупой назвал. От злости швырнула купюру на землю и придавила босоножкой. Не помню, сколько так простояла, но до моих мозгов дошло, что со мной будет. Если я сейчас же не займусь покупкой продуктов и не побегу готовить пищу, то получу по заслугам от хозяйки.

Но всё-таки я считала необходимым вернуть деньги этому благодетелю. Покрутила головой, но его не обнаружила нигде, будто его след вода унесла. Поразмыслив ещё немного, поняла, что у меня нет другого выхода, как идти и заниматься закупками и бегом бежать домой – готовить еду для хозяев. И вот, представьте себе, ни я у него, ни он у меня не узнали имён, только с тех пор он у меня не выходил из головы на протяжении долгого времени. Но мне теперь очень хотелось его встретить, чтобы вернуть деньги. Только об этом чуть позже.

Заканчивавшийся 1932 год знаменовал полугодовой срок бегства из России. Все мы были заняты работой и заботами. У нас не было времени на раздумье, а мать скучала, потому что, кроме приготовления обедов, больше ничем не занималась, всё остальное мы – дети – делали после работы, выходных практи-чески не было. Вот почему однажды мать мне сказала:

«Я уже полгода живу словно на каторге и в трауре; мало то-го, не знаю, сниму ли когда-нибудь его... При всём этом сердце моё словно чем-то зажато. Сегодня готова вернуться назад, а как это сделать, ума не приложу, отец не согласится. Только прошу, отцу ничего не рассказывай…» – вот такое она мне говорила после первого полугодия пребывания на персидской земле.

Я хорошо её понимала, жалела, утешала и говорила, что эти трудности – на первых порах; она смотрела на меня, а сама, ви-димо, в душе плакала, что с помощью отца ввергла нас в такую ужасную жизнь.

В один из моментов таких печальных разговоров, когда она во всём винила себя, я спросила:

«Мама, ну что вы могли поделать, как противостоять такому человеку с таким стоическим характером, как у нашего отца?»

«Я могла, сказать ему: иди сам, а детей я тебе не дам, да и могла пригрозить. Дочка, пойми меня правильно, только бы пригрозила ОГПУ, тогда бы он никуда не делся, мы остались бы в России».

«А как же насчёт того, что отец говорил нам в Нахичевани, за два дня до перехода. На нас досье скоро должно прийти, буд-то он получил сведения об этом из каких-то надёжных источни-ков».

«Да, дочка, я хорошо помню. Только то, что я тебе скажу, никому не говори. Вот теперь я поняла – он больше спасал себя, нежели вас. То, что он тогда вам говорил, было просто его вы-думками, чтобы вы согласились, не раздумывая».

– Бушевавший Большой Афганец, со шквальным дождём свирепствовавший над советско-персидской границей в ночь перехода злосчастной четвёрки, по всей вероятности продолжал бушевать здесь и днём, поскольку его злой вой, переходящий в свист, я слышал в момент пробуждения в темнице. А мелкая металлическая дробь дождя о жесть отдавалась в висках и без того больной от перепоя головы. Как звук проникал в наглухо закрытое, тёмное помещение, я не мог понять. Прислушиваясь к причудам природы, вдруг услышал: сперва, показалось, незнакомую речь, но вдруг вспомнил... Фраза гласила следующее: «То ин русо давогяро бэ отаг карэ ман бияр михавогам базпорси конам», что в переводе означало «Ты этого русского драчуна, приведи в мой кабинет, я должен его допросить». «Фагат то ун пэдар-саг ра дастэ-шо воз након» – «Только ты этому сукину сыну руки не развязывай». «Хуб, дженабе сарhанг» – «Хорошо, господин полковник». Эту громко произнесённую фразу на фарси я расслышал, но смысл не сразу дошёл, так как мы с Омид за короткий промежуток времени не смогли много слов выучить, да и после такого длительного запоя вряд ли мог что-либо сообразить, поскольку голова трещала. Но, невзирая на перипетии последних дней, – эти слова меня разбудили окончательно. Открыв глаза, я не увидел света Божьего; хотел протереть глаза, подумал, что пелена затянула, но почему-то руки оказались связанными сзади. Такое, конечно же, для меня было полной неожиданностью; главное, я ничего не мог понять, в этакой тишине и темноте ещё не пребывал никогда. В голове стоял шум, будто в ней сто чертей в салки играют. Шум куда-то делся, когда начал вспоминать подробности прошедшего дня, но какой-либо версии в отношении вчерашнего дня вспомнить не смог, поскольку не помню, какой день и месяц, где я нахожусь, и почему связаны руки. Немного погодя глаза привыкли к темноте, я начал всматриваться в окружающее меня пространство, в то же время пытаясь освободиться от пут на руках.

Невероятными усилиями начал двигать руками, производя всевозможные движения; таким образом, через некоторое время почувствовал слабину и начал применять бóльшие усилия. Так через небольшой промежуток времени я вытащил правую руку и снял веревку с левой. А ещё через мгновенье снял путы с ног и попытался подняться на них, только из моих потуг ничего не получалось. Тогда я начал массажировать ноги. Вскоре встал на ноги, невзирая на колики в них, двинулся вдоль стены; но прежде чем шагнуть, тщательно прощупывал расстояние шага, в то же время перебирая руками по стене. Двигая ладонью по стене, сбил глиняный комок и вдруг увидел игольчатое отверстие, в которое струился слабый пучок света – прямо на дверь, нахо-дившуюся на противоположной стене. Пока я рассматривал дверь, вдруг услышал тяжёлую поступь, а через мгновенье щёлкнул замок, и дверь со скрипом открылась, а с нею тусклый луч во всю величину двери проник в каменный мешок, в котором я находился. По правде сказать, не знаю, сколько прошло времени, пока в створе двери появился абрис человека, а если точнее, то появился силуэт полицейского. Лучик света, проби-вавшийся из-за моей спины, на миг осветил лицо входившего полицейского. Когда он опустился на ступеньку вниз, от луча света он прикрыл лицо кистью левой руки, а правой держал за спиной фонарь «летучая мышь»; вывернув и подняв его вверх перед собой, пригибаясь, начал что-то искать. Насколько я пра-вильно понял, искал он меня. Поводив фонарём из стороны в сторону и, видимо, не обнаружив искомый объект, грубым голо-сом произнёс: «Киши hарда сан», – обращение в простонародье по-азербайджански – «мужик, ты где?»

Я стоял и никак не мог понять, что происходит, где я нахо-жусь, а может, всё это мне снится? Но нет, это был не сон. Не знаю – почему, – я вдруг двинулся вперёд прямо на полицейско-го. Увидев движущуюся на себя фигуру, полицейский попятился назад, произнося несколько раз одну и ту же фразу: «Алла – ан-десен», что означало по-азербайджански то ли «Боже, сохрани», то ли «Боже, спаси». Уже в коридоре понял, почему я так стре-мительно пошёл навстречу полицейскому, – поскольку пить хо-тел, во рту всё пересохло, и казалось, что язык присох к нёбу. Идя к двери и тесня полицейского, я жестом руки показывал, мол, дай попить. Полицейский либо не понимал моих жестов, либо так испугался, что кроме отступления ему в голову ничего не приходило. Напирая на полицейского, я таким образом вы-толкал его в коридор, и вскоре мы оказались в центре его у чуть приоткрытой двери, находившейся справа от меня. Толкнув её, я на своё удивление обнаружил, что она открылась. У окна за сто-лом сидел человек в военной форме, склонённый над какой-то бумагой. А на углу стола стоял глиняный кувшин, снаружи об-лепленный мелкими бусинками, словно окроплённый росой. Это говорило о том, что его недавно заполнили холодной водой. Ко-гда я вошёл, человек приподнялся и стал насторожённо смотреть на меня. Долго не думая, я подошёл, взял кувшин за узкое горлышко и приложил ко рту, жадно глотая долгожданную влагу, отдававшую привкусом тины. Проглотив содержимое кувшина, я поболтал его на весу, мимикой показывая начальнику на его пустоту. А когда увидел, что он смотрит мимо меня, я повернулся и увидел стоявшего за моей спиной полицейского с дубинкой в руке, готового в любую минуту нанести удар. Тогда я подал ему кувшин, а сидевший за столом что-то сказал; после чего подчинённый брезгливо взял кувшин и, удаляясь, произнёс: «Нарам, шомо наджис hастидт», – что на фарси означало «не положено, вы нечисть». Спустя некоторое время он вошёл с кувшином, а с ним ещё один в штатской одежде, который тут же на ломаном русском предложил мне сесть на лавку у стены. С приходом переводчика я понял, что это кабинет начальника, с которым в отсутствие подчинённого мы, взирая друг на друга, играли в молчанку.

– Гражданин, не знаю, как вас величать, где я нахожусь или мне всё это снится? Нет, вроде на сон не похоже.

– Вы находитесь в Персии.

– А как я здесь оказался?

– Вы с тройкой своих друзей нелегально перешли сопре-дельную границу СССР и Персии, в нашем «Остане».

– Ваш «Остан» как называется?

– Хорасан, а город, в котором мы сейчас находимся, называ-ется Мешхед.

Допрашивать меня для полицейского-начальника было чи-стой формальностью, так как в те годы было очень много бе-женцев из России. Мне важно было другое: где я нахожусь, в жандармерии или в полиции и как я сюда попал. Когда перевод-чик пересказал писарю мою фамилию, имя и отчество, а я отве-тил на все их вопросы, он сказал мне:

– Вы, господин Иосиф Бурденко, сегодня в шесть утра по нашему времени были задержаны, приведены сюда и посажены в темницу за драку со своими соотечественниками; которых – я уже говорил – было трое. Вас четверых привели сюда наши по-лицейские, которых вызвал один из наших нештатных агентов, к которому вас привёл проводник. У него в доме вы устроили по-тасовку. Как они на допросе сообщили нам, вначале вы требова-ли от них какого-то немедленного исполнения, затем начали ру-гаться, а для того, чтобы вас успокоить, они дали вам бутылку водки, которую вы тут же выпили с горлышка, занюхав мокрым рукавом. А через какое-то время вы начали вести себя агрессивно и потом стали драться. Надо сказать, в момент драки вы были слишком пьяны: когда вас разнимали, вы ударили нашего полицейского, он тоже не остался в долгу. И только с помощью ваших друзей полицейским удалось связать и доставить вас сюда, а здесь мы закрыли вас одного в камере. Только скажите, как вы умудрились развязаться? Позже ваши друзья нам рассказали, что они сделали доброе дело, приведя вас сюда, в Персию, а вы вместо благодарности набросились на них и начали их избивать. Они уж потом пожалели, что дали вам выпить. Господин Иосиф, скажите, как вы смогли освободить руки и ноги, такого у нас ещё не было?

Этот вопрос он оставил без ответа.

– Скажите, господин переводчик, а где они сейчас находятся, мои друзья, – могу я их увидеть и поговорить?

– Нет, господин Иосиф Бурденко, после ваших угроз они по-просили нас, чтобы мы им помогли немедленно уехать из города Мешхеда; мало того, просили не сообщать, куда они уехали.

– Это почему?

– Да потому, что вы пригрозили, что в будни будете их бить по разу в день, а в выходные по два раза, пока вконец не добьёте их за «Поцелуй Иуды». А когда я им сказал, что это пьяный бред, то они возразили: «Нет, у кого-то, может, и пьяный бред, но только не у Иосифа». На мой взгляд, вы им хороший урок преподали, невзирая на то, что были пьяны. Мне показалось, что вы Николаю поломали рёбра, Сашке сломали нос и разбили губу, а у Виктора глаз заплыл и что-то с ухом, видимо, от сильного удара лопнул хрящ раковины, после чего он стал плохо слышать, но больше всего хватался за голову и периодически сотрясал ею. Скажите, а у вас ничего не болит? И за что вы на них так ополчились?

– Я же сказал: за «Поцелуй Иуды»!

– И что это значит?

– Это за то, что они меня пьяного без моего согласия приве-ли сюда в Персию. А по поводу вопроса о моем здоровье скажу так. Спасибо, пока чувствую себя хорошо, только болит голова, мне бы стакан водки или на худой конец бутылку вина – подле-чить хмельную голову; может, когда перестанет болеть голова, что-то ещё начнёт болеть, ну да ладно, чего уж теперь «в безвоздушном пространстве крыльями махать». За это стоит на кол посадить или убить без суда и следствия, а я их так, слегка поколотил чуть-чуть.

– Значит, вы не так уж были пьяны, так как, узнав, где вы находитесь, стали их бить за подлый проступок. Да, у вас репу-тация настоящего мужчины. Послушайте, Иосиф, – почувство-вав мою доброжелательность, он фамильярно так обратился ко мне, – может, вас отправить обратно в СССР, можно так же, как вы пришли, но для этого нужны деньги, а у вас их нет, как я по-нимаю. Ну, тогда через консульство, только это затянется надолго.

– Нет, господин Аббас-Али, в СССР мне сейчас возвращаться нельзя – поскольку сейчас же отправят на каторгу за измену Родине либо шпионаж, по которому статья «расстрел» или на каторгу, где помру с голод. Вы знаете, в стране голод: нормальных людей кормить нечем, а заключённых тем более, так что теперь я останусь здесь до лучших времён. А Николаю Семёнову при встрече я сделаю маленькую суггестию и ещё раз набью морду – от души, это я вам обещаю!.. Из вашего рассказа я понял – ему досталось мало, так что за мной будет ещё одно вознаграждение ему за всё, как он говорит, хорошее… Да, чуть не забыл, как насчёт какого-либо документа на право проживания в вашей стране, или вы меня посадите в тюрьму?

– Нет, в тюрьму мы вас не посадим, хоть у нас в стране и не голод, но вас переходит так много, что всех прокормить за ка-зённый счёт не хватит никаких средств. Сейчас, после нашего разговора, вас отпустят на все четыре стороны. Вот бланк – подпишите обязательства с содержанием таких пунктов, как не заниматься: шпионажем, подрывной работой против государ-ственного строя, не нарушать законодательство нашей страны, не подрывать устои ислама, ну и так далее. Да, насчёт докумен-та, учитывая ваш характер и доброжелательность в трезвом ви-де, – документ вам выдадут временный, на два месяца. И на это время выезд из Мешхеда вам запрещён. Основной вы получите, как только ваши документы придут из Тегерана.

После этих слов переводчика я подписал бланк, который мне пододвинул начальник, знавший всю процедуру, а может, и рус-ский язык, – махнул рукой и на фарси произнёс какую-то тираду, а толмач перевёл:

– Начальник пожелал вам доброго здоровья и не попадать к нам в полицию. А теперь пойдёмте в соседний отдел, там вам выпишут «тастиг маваггати барое зендеги дар кешваре мо» – временное удостоверение на проживание в нашей стране.

Напоследок он произнёс: «Ходагафез» – до свидания, – и указал на выход. Прощаясь с Аббас-Али, я спросил у него:

– Который час?

– Пятнадцать тридцать, – ответил толмач.

– И куда вы пошли, когда вас отпустила полиция?- спросил Александр Васильевич.

– Вышел, постоял и обозлился сам на себя, а в голову при-шла мысль: «Ну что, достукался, хотел горе заглушить водкой – попал в другое по собственной дурости? Теперь выкручивайся, а друзья твои бросили тебя как старого негодного пса…»

Таким образом, не имея ни гроша в кармане, я оказался в чужой стране – выброшенный на улицу. Пока меня допрашивали, ветер поутих, а косой мелкий дождик противно моросил, раздражая нервную систему; в противовес такой мерзопакостной погоде она требовала спокойствия либо утешения принятием чего-нибудь вовнутрь. Осмотревшись вокруг, увидел мерзкое деяние ночного шквала, сопровождавшего весь наш путь и продолжавшего метаться здесь, в Мешхеде, в результате чего кругом были лужи и грязь, поваленные деревья; крыши, покрытые жестью, – сорваны. Деваться было некуда – пошёл быстрым шагом не зная куда, понимая лишь одно, что необходимо найти кров от дождя, иначе промокну и, невзирая на лето, могу простыть. Шагов через двести в одной из азиатских подворотен нашёл убежище от дождя. В Персии довольно-таки интересные подворотни – с боковых сторон рамы ворот, перпендикулярно возводятся саманные стены длиной до полутора метров, в высоту до двух метров, затем делают арочный свод. В нижней части стен из такого же самана делают что-то типа завалинки. С другой стороны этой же стены-коробки упирается забор, огоражи-вающий весь дом либо усадьбу. В одной из таких подворотен мне пришлось переночевать первую ночь в Персии. Утром меня разбудил хозяин дома и прогнал.

Во второй день пребывания на персидской земле меня омра-чил голод. До обеда все потуги встретить русского или ино-странного человека не увенчались успехом. Только после полу-дня, проходя мимо грязной грузовой машины, я увидел, как горе-водитель от злости ключом бьёт по крылу автомобиля, по-азербайджански проклиная себя за то, что сел за руль этого ав-томобиля. Подойдя, я спросил:

– Кардаш на олды машиннан, ишламыр? Наичун вурарсан машины – фэкр элирсан беланчи ишлир? – Товарищ, что случи-лось с машиной? Почему бьёшь по машине – думаешь, так заведётся?..

Да простят меня читатели за то, что больше не буду утруж-дать их прочтением слов на том языке, на котором мои герои изъяснялись в дальнейшем.

– Мужик иди своей дорогой, куда шёл, – мне не до тебя, – ответил на том же языке водитель.

– Ты давай не расстраивайся, дай-ка я посмотрю, может, вместе и заведём твою колымагу.

– Ты что, мужик, – умный? Откуда такой взялся, я на ней восемь лет работаю, знаю её как свои пять пальцев, а ты прямо слёту хочешь завести её, – ещё немного попсиховав, спрыгнул и с присущим кавказским темпераментом и злостью прокричал водитель, – лезь, смотри, если ты такой умный специалист-механик!

Прежде чем лезть разбираться в двигателе, я проверил наличие бензина в баке, потом полез, осмотрел все узлы, после чего сказал водителю:

– Если у тебя есть бензин, то залей – в баке его мало.

Водитель полез в кузов, достал бидон, и вскорости я услы-шал клокот сливающегося в бак бензина. Пока водитель заливал бензин, я отвернул магистральный бензопровод, дунул в него и, услышав бульканье, понял, что продул засор бензопровода; по-сле чего отвернул фильтр, почистил его, вновь всё привернул на место и спрыгнул вниз. Водитель безучастно стоял в стороне, устремив взор в мою сторону. Какое-то время мы молча смотрели друг другу в глаза. Не выдержав пронзительного взгляда, водитель подошёл и произнёс с сарказмом:

– Ну что хочешь сказать, всё готово? Тогда иди, заводи, а я вместе с двигателем посмеёмся. Ключи в замке.

Каково же было его удивление, когда двигатель завёлся с пол-оборота, а спокойный рокот ласкал слух. Водитель, услышав работу двигателя, от радости снял головной убор, размашисто бросил его на землю и тут же подпрыгнул от радости. А спустя мгновенье он, с благодарностью обнимая меня, говорил:

– Прежде всего, спасибо тебе огромное, но это ещё не всё: скажи, что я могу сделать для тебя – вижу, ты нуждаешься в помощи. Судя по твоему виду, ты не из благополучных. Если ты скажешь, почему ты так выглядишь либо что с тобой приключи-лось, тогда я подумаю, что можно предпринять! Давай, прежде всего, познакомимся; то, что ты русский, можешь не говорить – это понял по твоему бакинскому говорку. Меня зовут Муса Га-сан-оглы.

– Меня – Иосиф.

– А по-нашему как будет – Иосиф? – спросил Муса. – Так говори, чем помочь?

– Так и будет Иосиф.

Далее я очень коротко рассказал о себе, что произошло со мной за последние дни.

– Конечно, ты можешь помочь – если дашь денег взаймы, поскольку от голода валюсь с ног; кроме этого, помоги найти комнату, где бы я мог пожить несколько дней, пока найду рабо-ту.

– Садись в машину – я тебя сейчас отвезу в гараж к другу своему, у него есть комната, там перекантуешься, пока я вернусь из Горгана. Вот тебе деньги, этого тебе хватит на неделю, а приеду – сразу устрою на работу, не беспокойся, всё образуется.

В гараже он быстро нашёл своего друга – Аяза, видимо, рас-сказал ему про меня. Тот, ни слова не говоря, провёл меня во дворик рядом с гаражом, отдал ключ и сказал:

– Располагайся! Если что-то понадобится – найдёшь меня в гараже, я всегда здесь. Магазин в квартале отсюда, – протянув руку, он указал направление.

– Иосиф Степанович, вы назвали Мешхед – насколько я по-нимаю, это населённый пункт или город?

– Александр Васильевич, Мешхед – это священный город мусульман-шиитов, туда приезжают на обряд в мечеть Гаухор-шид, поклониться гробнице 8-го шиитского имама Али бен Муса ар-Рида, по фарси – Реза. В момент паломничества из группы выделяется один «качающийся», с чёрным флагом на длинном древке, другой выкрикивает молитвенные призывы, а остальные отвечают хором, ударяя себя рукой в грудь. Так постепенно уве-личивается темп, и уже бьют себя в грудь обеими руками и над двором мечети ритмично плывут гулкие хлопки, словно бой ба-рабанный, и в это время сотни голосов выкрикивают: «Мы в го-роде Мешхеде, парящем на высоте 980 метров над уровнем моря у южного склона горного хребта Хазар Мечеть (Тысяча Мечетей) религиозного центра». После того, как они пройдут обряд поклонения, им, неофициально, присваивают духовный титул «ходжатель эслами», попросту – Машти или Мешеди, который прибавляют к имени. Представляясь, они могут так себя возвеличивать, а могут и не называть. В духовном мире Машти очень почётно!

– Иосиф Степанович, как это мусульманин-шиит приезжает, совершает обряд паломничества и получает титул – Машти? И ещё, чтобы не перебивать вас, Мешхед – большой город? – вновь задал вопрос Селищев.

– Дорогой Александр Васильевич, у мусульман-шиитов кро-ме Мешхеда есть ещё два города, куда они ездят совершать обряды паломничества. В Ираке, в городе Кербела, после совершения обряда таким пилигримам высшее духовенство главной мечети присваивает титул – Кеблаи или Кербелаи, это также почётно, но после Машти. И третий: мусульманин, совершивший «хадж» – паломничество в Мекку к храму Кааба или в Медину к гробу пророка Мухаммада – и произведший жертвоприношение в праздник курбан-байрам, – такому пилигриму присваивается почётный титул Гаджи; в те годы их считали чуть ли ни святыми.

– Интересно, а почему нашим пилигримам-христианам, со-вершившим обряд поклонения в Иерусалиме, не присваивают никакого титула или сана?

– У нас не верят в Бога и туда не ездят на совершение обряда – не принято.

– Это сейчас, а раньше – ездили, но я ни от кого не слышал, чтобы присваивали сан либо какой-то титул, – не унимался Се-лищев?

– На такой вопрос, думаю, даже сам патриарх всея Руси не ответит, уж кто-кто, а он теологию знает не понаслышке... С ва-шего позволения, – тут я обратился ко всем сидящим, – я начну про интересующий вас город. Мешхед основан из деревни Сана-бад, в которой жил восьмой имам Али бен Муса ар-Рида, по-персидски – Риза. Сколько он там жил – нет данных, есть только год смерти – 818-й, в этой деревне его и похоронили. Она оказалась не только местом поклонения, а и начала разрастаться до размеров города, из-за того что находилась на удобном географически расположенном месте, через который проходили торговые караваны. В десятом веке посёлок Санабад получил статус города с изначальным названием Машхад, о котором в том веке восточный географ Аль Мукаддаси упомянул в своих писаниях. А через какой-то промежуток времени его стали называть Мешхед, и это название он носит по сей день. В том же X веке построили небольшую мечеть, Гаухоршад, или склеп, но она была разорена татаро-монголами, когда они завоевали эту часть Персии. А в конце X века начали строить новую мечеть и закончили в начале XI века, каковой она дошла и до наших дней. Скажу больше. Мешхед, ещё будучи Санабадом, был одним из крупных центров на Великом шёлковом пути между Европой, Китаем и Индией, который начался во II веке до новой эры и продолжался до конца XVII века. В этом самом населённом пункте останавливались большие караваны, иногда по нескольку, которые здесь отдыхали. Приводили себя и животных в порядок, закупали пропитание не только на период пребывания, но делали припасы и в дорогу до следующей большой остановки. Это вынуждало производить много сельхозпродуктов; таким образом, вокруг города селились крестьяне на плодородных землях Кучано-Мешхедской долины, а когда стало не хватать этих земель, стали приращивать и осваивать ирригационную систему. Кроме, того, прибывающим караванам необходимо было обеспечить сохранность перевозимых дорогих товаров. Этим занимались местные ханы и землевладельцы, они строили караван-сараи, которых на момент моего появления в городе трудно было сосчитать, да и сами персы не знали, сколько их в городе на самом деле. Даже в центре города от некоторых караван-сараев остались развалины от времени. После смерти имама Резы в VIII веке начался наплыв паломников, который с каждым годом увеличивался, а многие, побывав на поклонении имама шиитов, переезжали сюда жить – навсегда.

Необходимо добавить, что шиитов в стране более 70%. Ме-шхед считается первым святым городом мусульман-шиитов, и по паломничеству в том числе занимает первое место.

Упомянув о Мешхеде, необходимо отметить и второй город иранских мусульман шиитов, куда приезжают паломники: город Кум, который расположен недалеко от Тегерана, где находится мавзолей Фатимы – дочери шиитского имама Мусы аль-Козима, – в гробнице коей покоится то ли тело, то ли часть останков, пе-ревезённые откуда-то.

– А чем отличается шиизм от суннизма? – теперь спросила Клавдия Петровна, проявлявшая интерес к теологии. – Почему я задаю такой вопрос – дело в том, что религия одна, а течений два, к тому же они враждуют между собой.

– Ислам как религия образована Мухаммедом в седьмом веке в Хиджазе, это Западная Аравия. Ислам в переводе с арабского – послушный. Разногласие между этими двумя направлениями одной и той же исламской религии произошло именно на заре её образования, в среде имамов и личностей последних из них. Шииты не признают большинства положений сунны и первых трёх суннитских халифов и их наследников, считая законными преемниками Мухаммада только Алидов – имамов, являющимися потомками халифа Али, двоюродного брата и зятя Мухаммада: Шиизм является государственной религией Ирана. Суннизм признаёт коран, а наряду с ним также сунну, то есть предания о Мухаммаде с дополнениями к корану и его толкованиями. Вот то малое познание из толкований самих иранцев и из нашей литературы. Если мой ответ вас удовлетворил, Клавдия Петровна, тогда я перейду к моменту выхода из полиции.

На третий день пребывания в чужой стране я попал в объя-тия пронизывающего ветра и хмурого неба, отчего по телу по-полз озноб. В голову пришла мысль: «По всем признакам, при-рода тоже не довольна моим появлением на чужой земле, отсю-да вывод: необходимо как можно быстрее ретироваться восвоя-си, и чем быстрее, тем лучше для меня».

Тогда я не мог себе представить, что моё пребывание в Персии затянется на долгие, изнурительно-мучительные четверть века. Мысль продолжала мучить и заставляла корить себя: «Как я мог за десять лет совместной работы не распознать своего напарника с его намёками о нелегальном переходе, а точнее – бегстве за кордон. Отец меня предупреждал; этот человек является носителем зла и бед, берегись Николая Семёнова, только я не внял его прозорливости. Ладно, хватит казнить себя. Теперь надо думать о будущем и как с честью выйти из этой ситуации. Всё – закрыли вопрос».

По небу надо мной продолжали проплывать чёрные тучи, не предвещавшие ничего хорошего кроме дождя либо грозы. И тут, откуда не возьмись, чётко в голове промелькнуло слово «Аф-ган». Откуда взялось это слово – начал вспоминать, не прошло и двух минут, как слово за слово восстановил некоторые фрагмен-ты предшествующей, позапрошлой, ночи.

Грозу со шквальным дождём, промокшую одежду, серого, волосатого осла, такого же мокрого, как сам, который вёз меня. А как только я хотел освободиться, как ко мне подбегал кто-то из троих и вливал в рот водку без закуски. А на рассвете немно-го вспомнил драку в доме с подлыми друзьями. Остальное о драке переводчик рассказал во всех подробностях. Бесцельно и медленно двигаясь непонятно куда, я почувствовал, что продрог, пришлось ускорить шаг, и вскорости – согрелся, но голова про-должала побаливать. Я всё не мог понять, почему человек, называвший меня своим другом, не сказав ни слова и не получив моего согласия, потащил меня в Персию? Если ему так хотелось, так мог бы сам идти со своими сослуживцами; теперь они уехали, а меня оставили на прозябание здесь. Задумавшись, я начал вспоминать моменты: когда он намекал на переход в Персию, тогда ему чётко было сказано «нет». Здесь опять нахлынуло смутное зрелище ночи – ливень, проблески молний, раскаты грома; стоящие на коленях эти горе-офицеры и глухая, рвущаяся ветром речь проводника, торопившего их быстрее заканчивать прощание с родиной, чтобы не попасть пограничникам в лапы. И вновь провал в памяти. Продолжать воспоминания я больше не хотел, теперь необходимо было думать о своём будущем, а будущее представлялось мрачным...

Мысли переплетались одна страшнее другой. Я остановился и стал осматриваться; в то же время решал, как быть дальше? Куда идти, что делать, как жить, как не затеряться в этой стране, где найти человека, с которым можно о чём-то поговорить, посоветоваться, найти пристанище для постоянного проживания, в конце концов, что-то надо покушать.

Вдруг я вспомнил слова произнесённые начальником поли-ции, переведённые толмачом: «Вашего брата так много перехо-дит, а бюджет выделяет так мало, что не хватает на десять про-центов беглецов». Мельком окинув себя взглядом, я пришёл в ужас: одежда грязная, помятая, видимо, когда связывали, при-жимали к земле, не иначе... Внешний вид, конечно, привёл меня в паническое состояние; в дополнение ко всему – на ногах бо-тинки оказались разного размера. Видимо, остатки алкоголя первые два дня только и требовали похмелиться, а не глянуть на себя. А вчера с полудня голод взял верх над образом своего гардероба, как и мысли о жилье, работе. Голова продолжала болеть, но теперь уже не с похмелья: то ли из-за двух рассечений, которые продолжали немного кровоточить после того, как я случайно содрал с них засохшую корку крови, то ли от того, что в момент перехода все-таки простыл.

Так я, постепенно передвигаясь, решал, как быть – стоять и ждать неизвестно чего не было никакого смысла. Необходимо было действовать, поскольку, судя по низко проплывающим ту-чам, по всей вероятности это был хвост того ночного «афганца» с каким-то циклоном. Так что он ничего хорошего не предвещал, в лучшем случае дождь. Судя по погоде, назревал полдень. По-смотрев в обе стороны широкой и грязной улицы, я направился в ту, где было большое столпотворение народа и движущегося гужевого транспорта, в основном запряжённого ишаками.

Пройдя некоторое расстояние, я ощутил боль в левом боку и спине. Здесь я вспомнил вопрос, заданный мне переводчиком: «У вас ничего не болит?» Теперь я понял, что мне тоже доста-лось вчера, в момент драки с теми идиотами. Мимо проходили персы, оглядывали меня с головы до ног, о чём-то говорили на фарси, я кое-чего понимал, но, поскольку они говорили быстро, понять было сложно из-за слишком слабого знания языка; по всей видимости, я был плохим учеником у Омид.

Вся улица справа и слева была застроена одноэтажными до-мами из самана. Почти все фасады домов делились на две поло-вины. Левая половина состояла из ворот в дом, вторая служила лавкой. Этих лавок было множество: мясных и бакалейных, та-бачных и мануфактурных, сапожных и обувных, лудильных, че-канщиков, домашней утвари и так далее. Здесь же, через какой-то промежуток, в таких же убогих помещениях находились чай-ханы и ашханы – чайные и столовые, – где внутри и снаружи стояли «чарпае», это деревянные топчаны примерно два на два метра, обрамлённые невысокими спинками, на которые можно облокотиться. Более состоятельные чайханщики для привлече-ния посетителей «чарпае» застилали коврами, менее состоятель-ные – рядном; посередине этих топчанов устанавливали малень-кий невысокий столик. Чаще всего топчаны устанавливали у «хаузов» – бассейнов – или над арыками, и под ними протекала вода, в летнее время создавая прохладу.

У самого топчана люди снимали обувь, после чего взгро-мождались на него, вальяжно облокотившись на спинку, и вели беседу с собеседником, одновременно обозревая всё происхо-дящее вокруг. В таких уличных чайханах на топчанах вокруг выше описанных столиков, сложив ноги калачиком, сидели одни мужчины, часами пили чай, общаясь и передавая друг другу ин-формацию. А у работников этих чайхан тем временем кипела работа по обслуживанию клиентов. Хозяева чайхан нанимали подручных, мальчишек лет десяти-двенадцати, они на неболь-шие подносы наставляли в два, а то и в три яруса стаканчики с блюдцами, на которых лежало по паре кусочков колотого саха-ра-рафинада; чаще всего это нагромождение напоминало пира-миду. Лавируя между прохожими и держа подносы в одной руке, они умудрялись не пролить ни капли этого ароматного чёрного чая. Увидев бегающих мальчишек с чаем, мне ещё больше захотелось пить, только мне бы никто не дал, поскольку я ино-странец, и это я прекрасно понимал.

Общаясь с покойницей Омид, я знал, что в мусульманской стране иностранцу не дадут ни поесть, ни попить из своей посу-ды – они европейцами брезгуют. А тем временем от голода начало подташнивать. Вот ведь незадача: деньги есть, а поесть не можешь. К некоторым только подходишь, они сразу отмахи-ваются, мол, уходи, даже разговаривать не хотят. Проходя по тротуару между лавками и деревьями, росшими по краям арыка, я всматривался в лица прохожих, стараясь увидеть европейца. Жажда всё больше мучила; облизывая губы, я всё больше напрягал глаза в поисках хоть какого-нибудь европейца, с которым можно было бы поговорить и решить мою проблему. Стараясь не терять время и быстрее увидеть такое лицо, я всё больше прибавлял шаг, иногда задевая прохожих своей негнущейся ногой: делая очередной шага вперёд, она описывала радиус, словно коса для очередного среза.

Пройдя ещё немного, нос уловил запах люля-кебаб, который жарил тут же, у арыка, молодой перс, призывая откушать его блюдо. Глядя на эти лавки, выстроенные по обе стороны улицы, можно было подумать – это не улица, а торговый ряд на боль-шом рынке. От запаха люля-кебаб меня ещё больше затошнило, видимо, из-за того, что последних сколько-то дней, как помню, только пил водку, а поел вчера первый раз, а про предыдущие дни вовсе не помню. Запах вызывал тошноту до такой степени, что я начал чувствовать, как тело начало покрываться испари-ной, а ноги – подкашиваться; мне стало понятно, что начинаю слабеть и если не остановлюсь, то свалюсь. Ко всему добавилось ещё и слабое головокружение, из-за которого пришлось остановиться; в двух шагах от меня рос чинар на самом краю арыка, я подошёл и плечом опёрся на этот развесистый молодой платан, чтобы не упасть. Не помню, сколько времени я простоял с клубком мыслей в голове. Вдруг почувствовал слабое похлопывание по плечу. Я обернулся – передо мной стоял переводчик, который, не дав мне спросить, что ему от меня нужно, сказал следующее:

– Меня интуиция не подвела: я знал, что вы пойдёте в люд-ное место в поисках земляков. А я вас уже два дня ищу, наконец, нашёл. После того как вы ушли, начальник вспомнил, что при обыске у вас отобрали незначительную сумму денег.

– Какие деньги, если рубли, то их здесь не берут, они не в ходу.

– Не торопитесь, выслушайте. А деньги-то как раз наши, персидские, – туманы.

– Да у меня никогда их не было.

– Так вот, вспомнив о деньгах, начальник вручил их мне и послал передать их вам, сказав: «А то этот бедняга, не дай Бог, помрёт с голоду – тогда его смерть будет на нашей совести». Когда вас привезли в полицию, – продолжил переводчик Аббас-Али, – вас обыскали для установления личности, но никаких до-кументов не обнаружили. Чтобы вы поняли, откуда у вас пер-сидские деньги, я сейчас очень коротко расскажу.

На допросе, когда вашим сподвижникам задали вопрос, из-за чего началась драка, Семёнов сказал: «У Иосифа в России про-изошла драма: убили его невесту, беременную, после чего он запил и пил почти месяц. Мы трое, – Семёнов показал на себя и рядом сидящих Соболева и Коваля, – подготовились переходить сюда к вам в Персию. А поскольку я с Иосифом проработал двенадцать лет – пожалел его. Мы поговорили и решили не оставлять человека в беде. Вот так он оказался здесь; надо сказать, он всю дорогу пил, не просыпаясь, мы с ним намучились, пока переходили. Оказавшись в Персии, к утру он начал трезветь, смотреть на убогую обстановку в комнате, куда нас привёл проводник; а мы как раз в этот момент делили деньги, полученные от проводника за золотые изделия. Очнувшись, Иосиф спросил у нас, где, мол, он находится и что это за маскарад?

Мы ему сказали, что перешли границу СССР и в данное время находимся в Персии. Наш ответ его взволновал, и вскоре он начал орать. Когда мы закончили делёж денег, я его долю сунул ему в карман. А после этого мы начали его успокаивать, но с каждой минутой Иосиф всё больше и больше распалялся, а затем полез в драку с криками: «Вы сволочи и гады ползучие, вы меня сделали изменником Родины, а теперь хотите отку-питься, да я вас за это поубиваю, белогвардейских идиотов!» Это он нам вместо благодарности», – с обидой говорили ваши соплеменники, и ещё многое они о вас гадкое плели, старались охарактеризовать вас как можно хуже, когда их допрашивал на-чальник.

– Вот, – Аббас-Али достал из кармана деньги; показывая их, он с такой жадностью посмотрел на них, потом выдохнул воздух из наполненной болью груди и жалобно произнёс: – Берите, они ваши. Иосиф, я знаю: то, что вы сейчас услышите, повергнет вас в шок. Думайте, как вам заблагорассудится, но у меня такое же безвыходное положение, как и у вас, поэтому я, набравшись бес-стыдства, прошу у вас взаймы хотя бы пять туманов. Клянусь нашим Аллахом и прахом своих родителей, это на лекарства сы-ну, он очень болен, правда не знаю, хватит ли их, ну – хотя бы так!

– Аббас-Али, я очень благодарен тебе за то, что ты принёс мне деньги – хотя мог этого не делать, а коль уж так получилось, что у нас обоих критическое положение, а больной ребёнок требует излечения, я предлагаю следующий вариант: я оставлю себе пять туманов, а пятнадцать даю ребёнку на ле-карство, – пойдёт? – здесь я впервые схитрил, не сказав ему, что у меня есть деньги.

– Спасибо вам, Иосиф, вы действительно хороший человек, – сказал переводчик, пряча деньги в тот же карман, из которого доставал их, продолжая свой диалог. – Думаю, со своей добро-той здесь, среди персов, вы не пропадёте. Значит, я правильно подумал: вы долго не продержитесь на ногах из-за голода, кото-рому подвергли себя; вот почему вы остановились перед плени-тельным запахом люля-кебаба – это так? А чтобы голод утолить, нужны деньги, которых у вас не было.

Затем переводчик подвёл Иосифа к продавцу люля-кебабов, положил парню в руку какую-то монету, что-то сказал ему и, обращаясь ко мне, сказал:

– Садитесь на топчан, сейчас этот парень вам подаст пару люля-кебабов с лавашем и большой стакан чая, за всё я уже уплатил. Теперь же давайте прощаться, а мне в аптеку за лекар-ством и домой к семье.

Проглотив поданное блюдо, которое мне очень понравилось, я ещё больше есть захотел, но решил подождать немного, не перегружать организм и больше времени посвятить на поиск со-отечественников. Тут вдруг на ум пришла поговорка: «Искать иголку в стоге сена». Прошло примерно два часа, но ни одного западного лица я не встретил. Пройдя очередной переулок, в сторону которого я и головы не повернул, мне пришлось при-остановиться, поскольку небольшая кучка людей заполонила участок тротуара от лавки до арыка, рассматривая что-то дико-винное. Поневоле пришлось остановиться перед толпой зевак, преградившей мне путь, обойти их не было никакой возможно-сти: справа находился довольно-таки широкий арык, через кото-рый я со своей ногой не смог бы перепрыгнуть, а слева лавка, и мне пришлось присоединиться к толпе зевак.

Вдруг стоящая спереди толпа зашевелилась и начала расступаться под какие-то команды, доносившиеся из середины, и в долю секунды образовалось кольцо, в котором оказался человек с маленькой мартышкой на плече. Хозяин мартышки после короткой речи стал подходить к людям внутреннего кольца на расстояние вытянутой руки; он что-то говорил мартышке, и та моментально протягивала кисть своей передней лапы, стараясь поздороваться за руку; если стоявший напротив протягивал в ответ руку, потряхивая её – здоровался, тогда мартышка протягивала вторую лапу с небольшой плетёной корзиночкой, требуя вознаграждения. Получив вознаграждение, мартышка щерилась в улыбке и, помахивая кистью лапы, вызывала у столпившихся зевак бурю восторга и смеха. После этого балаганный шут с мартышкой подходили к следующему зеваке. Пройдя несколько человек, всё шло по заведённому сценарию, как вдруг с одним произошла осечка: поздоровавшийся человек не смог отблагодарить мартышку, тогда она замахнулась правой лапой так, что мужчина от страха присел; от этого толпа, хохоча, радостно неистовствовала. Так человек и мартышка ходили по кругу, зарабатывая себе на жизнь. Едва стихли эмоции, у меня за спиной послышалась русская речь ребёнка, который говорил: «Папа, подними меня, я посмотрю, что там такое, почему эти люди смеются. Я тоже хочу смеяться!»

Я обернулся и замер, от неожиданности потеряв дар речи: предо мной стояла русская семья, муж с женой и милый мальчик лет восьми с вытянутым бледным лицом. Мальчика интересовало происходящее в толпе, только отец не хотел поднимать ребёнка над головой, очевидно, боясь испачкать свой костюм грязными туфлями сына. Мужчина – выше среднего роста, был одет с иголочки в светло-серый костюм из лёгкой ткани, гармонировавший с его светло-серыми глазами и слегка обелённой сединой пышной копной волос и густыми гусарскими усами. Белая рубашка-апаш, не застёгнутая на верхнюю пуговицу, воротник её полностью покрывал воротник и часть лацканов пиджака, выделяя худое чисто выбритое лицо на длинной худой шее, что делало его весьма импозантным. Стоял он вальяжно, но его широкие плечи и стать напоминали о бывшей военной карьере. Женщина на ладонь ниже своего мужчины, на первый взгляд, смотрелась скромнее; короткая стрижка русых волос соответствовала кремовому платью с сероватым купоном в нижней части. Жилетка-разлетайка с платьем в какой-то степени по цвету дополняли костюм мужа, а в бледно-синих глазах и узеньких бровях, таких же узеньких и пухлых чуть подкрашенных губах не сходившая улыбка таила кокетство, неожиданно возникшее между мной и незнакомой парой. Наконец, у мужчины не выдержали нервы и он, обращаясь к жене, сказал:

– Ты что-нибудь понимаешь, на что он таращит глаза и про-сит его поднять, я не могу этого сделать – у него обувь в грязи. Я же говорил, нельзя ни мне, ни тебе так одеваться в этой дикой стране азиатов.

– Я должна была соответствовать этикету: мы ведь прогули-ваемся, поэтому и одеты должны быть соответственно. Иначе, встретившись с друзьями или знакомыми, они черти что о нас подумают – но осудят!

– Аналогичный инцидент я и предполагал – поэтому просил тебя сидеть дома, но тебе – надо покрасоваться и пощекотать мне нервы вот в таких ситуациях.

Пока я приходил в себя от неожиданности, за моей спиной вновь раздался гром смеха, мальчик вновь завопил:

– Пап, ну подними меня, я тоже хочу, – последнее он произ-носил уже у меня над головой, поскольку я держал его на вытя-нутых руках.

Как только ребёнок увидел происходящее внутри сборища, он сам начал смеялся, дрыгая ногами; женщина же закричала:

– Вениамин, забери ребёнка, он его хочет украсть, не поз-воль этому неандертальцу прикасаться к нашему мальчику. Ну-ка, немедленно забери у него Александра!

Вениамин протянул руку и, похлопав меня по левому плечу, произнёс:

– Ага бачче ра паин бегозар, – что с фарси переводится как «господин, опусти ребёнка».

Я «ага и бачче» понял, как и то, что обращение, хоть и не на русском, но ко мне, поскольку женщина требовала действий от своего мужа, и он заговорил. Поставив Александра на землю, улыбаясь и всё ещё не веря везению, я обратился к ним:

– Мужчин я знаю, как зовут, осталось услышать ваше имя и отчество, – сказал я и представился: – Меня зовут Иосиф.

С лица дамы спал испуг, и она охотно назвалась:

– Меня называйте Елизавета Викентьевна, мы Орловы; мужа моего по батюшке величают Петровичем. А как вас величают по батюшке?

– Ну, раз так – тогда назовусь полностью: Бурденко Иосиф Степанович.

После знакомства мои новые знакомые спросили, откуда я и куда путь держу. Я, не скрывая ничего, вкратце рассказал абсо-лютно всю свою подноготную.

– А вот путь держать не знаю куда, поскольку три дня назад меня выпустили из полиции, и я шёл по городу в надежде встре-тить русского человека, дабы попросить у него помощи; в том смысле – работу и ночлег на несколько дней, поскольку другого выхода нет. А как только устроюсь на работу, подыщу квартиру и отблагодарю за хлеб-соль, перейду жить на съёмную келью.

– А что ты, Иосиф, умеешь делать? Только не говори, что ты инженер или какой-то бывший советник.

– Нет, ни то, ни другое – я в первую очередь шофёр и меха-ник по двигателям внутреннего сгорания.

– И как давно ты освоил эту профессию и где, если не сек-рет?

– Никаких секретов, не в том я положении сейчас, чтобы скрывать.

Таким образом в течении тридцати или сорока минут я всё рассказал, в том числе и то, почему у меня такой неопрятный вид, от которого самого тошнит, но уж раз так получилось, те-перь надо выкарабкиваться или, как говорят, – выживать.

– И в этом я хочу вас попросить, судя по всему, вы здесь старожил, а я пока никого другого не встретил. Но если вы мне откажете, я продолжу свой путь в поисках работы и жилья.

– Насколько я понял из всего сказанного, вы не только пить хотите, но и голодны, а поскольку это так, – он глянул на жену, после чего сказал, – пойдёмте к нам – и я уже придумал, как вам помочь. Хочу сказать одно, что вы для нас тоже находка, и, тем паче, что вы именно тот специалист, которого я искал, а вы сами нашлись, да ещё и соотечественник. Как говорят здесь аборигены: «Да продлит ваш век всемилостивый Аллах».

– Вы что, хорошо знаете язык фарси? Судя по тому, как точ-но цитируете отрывки сур из Корана.

– А вы, Иосиф, откуда знаете такие цитаты, да ещё и подчеркиваете точность отрывка?

– Да так, приходилось общаться с невестой, а она была ме-тиска: отец – перс, мать русская, но её воспитывал отец в му-сульманском духе. Вот от неё и слышал всякие изречения из Корана, и она меня немного научила говорить на фарси. Кроме всего, в Крыму с татарами, а в Баку – с азербайджанцами много общался, вот там и нахватался всякой всячины.

К тому времени, когда мы коротко обменялись любезностя-ми, мартышкин круг ротозеев разбрёлся, и мы двинулись вперёд, куда я держал курс до встречи с четой соотечественников. По пути следования к дому Орловых они заходили в несколько ла-вок, что-то покупали, складывали в саквояж и, таким образом, во двор дома вошли примерно через час с небольшим. У порога дома хозяев встретила служанка; взяв у Вениамина саквояж, она хотела уйти, но Елизавета Викентьевна остановила её, что-то на ушко нашептала и, слегка подтолкнув, отправила её в дом и сама последовала за ней. Ребёнок побежал на качели, а я и хозяин остались во дворе их дома, и я отвечал на вопросы, интересующие моего нового знакомого, который рассказал, как он придумал мне помочь.

– Иосиф, обратите внимание вон на то строение – гараж, в нём находится мой легковой автомобиль, в котором двигатель барахлит, то есть не заводится. Приходили два перса, по два дня каждый возился, но машину завести не могли, а посему уходили понурые и без денег, неся какую-то ахинею: «Ей надо делать капитальный ремонт, если не поможет, тогда ставить новый дви-гатель».

– Так чего мы стоим здесь, пойдёмте – не терпится посмот-реть вашу машину. Скажите, а инструмент у вас есть?

– Моя легковушка, «шевроле», имеет полную комплектацию, так что можете не сомневаться, вы найдёте в багажнике всё, что нужно. Только я думаю, мы поступим иначе: сейчас вам вынесут чистую одежду, вы помоетесь под душем, после чего мы вместе пообедаем, а там решим, как быть дальше.

Едва он закончил говорить, как служанка поднесла стопку аккуратно сложенной глаженой одежды. Приняв одежду, я по-благодарил Вениамина Петровича и служанку. Как позже оказа-лось, в стопке был полный летний комплект нижнего белья и верхней одежды для мужчины. Принимая стопку одежды, я смущённо сказал:

– Мне как-то неудобно – это же ваше, в конце концов – не-прилично...

Мельком глянув на меня и подкрутив рукой один край уса, хозяин произнёс:

– Однако, вы, Иосиф, не из простого сословия, ваши манеры и умение вести диалог говорят о многом. Ладно, коль вы так щепетильны, Лиза распорядится, и служанка сегодня выстирает, выгладит всё, и завтра вы оденете своё, чистое, а то посмотрите на свой костюм, в нём теряется молодой и красивый мужчина.

– Спасибо за понимание, только не забудьте распорядиться про обещанное. Что же касается о моём коротком прошлом, обещаю рассказать в ближайшее время, а сейчас – извините, Вениамин Петрович, обещаю не забыть об этом. А впрочем, вы угадали, я не с простого сословия, только не в то время родился. Вполне возможно, карма, выпавшая в эту эпоху на россиян – это знамение, то ли наказание Всевышнего, то ли – эпохи.

– Однако вы задели большущую философскую тему, о кото-рой будут спорить: не только философы, политики, но и теологи. Да, вы и в правду интересный муж, или как говорят, «слышу речь не мальчика, но мужа», да, – задумался на несколько мгно-вений мой знакомый, а затем сказал: – Душ рядом с гаражом – я вам показывал. Идите, мойтесь – и в дом к столу, будем обедать. Надеюсь, вы недолго будете смывать с себя грязь, принесённую из СССР, – после этих слов он расхохотался и пошёл к двери дома, продолжая левой рукой прикрывать левое полушарие головы, а с порога прокричал: – Вам тридцати минут достаточно будет?

– Вполне! – ответил я и направился в сторону гаража.

Дверь в гараж оказалась не заперта; распахнув дверь, я по-чувствовал, что на меня пахнуло резкими парами бензина, но я всё-таки вошёл в гараж, – обошёл машину, и руки невольно по-тянулись к капоту, который без сопротивления открылся; двига-тель был чист, я начал его осматривать со всех сторон. На пер-вый взгляд, вроде всё было нормально. Сел за руль, покрутил баранку, понажимал на педали – вроде бы всё нормально. До-став из багажника заводную рукоятку, вставил её и начал кру-тить – так выяснил, что с компрессией всё нормально. После прокрутки начал проверять трубки и прочие узлы агрегата. От-ходивший от магнето провод к двигателю был на месте, но стои-ло до него дотронуться, как он закачался; меня это сильно насторожило, а ведь, судя по диаметру, он должен быть упру-гим. Я, достав ключ с багажника и отвернув клемму, обнаружил, что изоляция провода слетела с клеммы. Оголив, зачистив и об-жав провод в клемме, я прикрутил её на место и взялся заводить. После нескольких оборотов двигатель, пару раз чихнув, завёлся, но, проработав с минуту, заглох. Я стоял и думал, что же с ним такое; решил вновь попробовать завести, пару раз покрутил рукояткой – он завёлся и так же через считанные секунды заглох. Теперь стало понятно: что-то с подачей топлива. Внимательно осмотрев подводку топлива у двигателя и не найдя ничего, я полез в яму и буквально сразу обнаружил в яме мокрое пятно и резкий запах бензина. Не задумываясь, начал осматривать бензопровод над пятном, и мне не составило большого труда обнаружить течь в соединении с бензобаком. Просунув сухую лозу в горловину бензобака, я обнаружил, что там малое количества бензина. Слив бензин, отвернул трубку, отрезал в части течи, находившейся у самой гайки, тут же развальцевал трубку и соединил её с баком. Залил бензин, завёл двигатель и стал слушать чистоту его работы. Работа двигателя не вызывала сомнений, только то ли от газов, то ли от слабости закружилась голова и чуточку качнуло; протягивая руку, чтобы на что-то опереться, я почувствовал, что кто-то сзади поддерживает меня. Обернувшись, увидел Вениамина Петровича, который тут же сказал:

– Иосиф Степанович, мы ведь с вами договорились, что ма-шиной займётесь после обеда, коль уж вам так неймётся, либо, как говорят – хребтится; понимаю: руки чешутся, не утерпели, решили сразу, и, надо отдать вам должное, вы явно хороший специалист в области автомобилей. А теперь быстренько под душ и пойдёмте кушать, а то вы и до стола не дойдёте. Идите, а я послушаю рокот мотора, а как только вы помоетесь, я выключу – и пойдём обедать.

Не успели мы переступить порог столовой, как Вениамин в полголоса крикнул жене, хлопочущей у стола:

– Лизанька, ты не представляешь, радость какая: Иосиф уже отремонтировал нашу машину, теперь мы не будем ходить по жаре пешком – теперь будем ездить! Нет, Лизанька, ты не представляешь: я подхожу к гаражу, а наша птичка уже поёт и готова к полёту. Ума не приложу, как можно так быстро разобраться в машине, которую увидел первый раз, и починить, не задавая никому ни одного вопроса?! Нет, его нам сам Бог послал, это специалист экстра-класса, и я его отрекомендую по высшей категории и лучшим людям Мешхеда, обладающим автомобилями, – не унимаясь, говорил Вениамин, пока не сели за стол, но и за столом после второй рюмки он, не унимаясь, восхвалял меня.

Так в целом обед проходил спокойно, овощной салат после рюмки прекрасно вписывался в летнюю трапезу и нисколько не поднял температуру тела, поскольку мы сидели на балконе, про-дуваемом слабым ветерком. Суп с фрикадельками мне очень понравился, только чуточку приглушённый люля-кебабом перед этим голод помешал попросить добавки, а огромный и толстый шницель дополнил не достающую желудку пищу. Вениамин, наливая водку из графина, сразу предупредил:

– С водкой здесь плохо, но я нашёл источник приобретения медицинского спирта, который развожу с несколькими каплями аниса, и вот этот аперитив мы пьём, – прокомментировал Вени-амин Петрович.

Выпив две рюмки, от последующих я отказывался. После обеда мы почти до заката сидели на веранде и беседовали, а точнее – я больше рассказывал о себе. Этот человек был настолько харизматический, что практически за несколько часов он с меня выудил всё.

– По России не скучаете? Ведь здесь и пообщаться не с кем, так можно и родной язык забыть.

– Зря, Иосиф, ты так думаешь, – к этому времени мы уже перешли на ты, – здесь много русских и русскоязычных персов-переселенцев, причём двух периодов, первый – двадцатых, то бишь сразу после революции, из тех, которые не согласились с революционными порядками. Вторая волна – тридцатых годов, которые не согласились принять советское гражданство. В ре-зультате двух акций депортировали в Персию более сорока ты-сяч персов. Депортация шла тремя направлениями: в Мешхед, Пехлеви и Тебриз, – большинство из них там и поселились, ожидая послабления в политике либо изменений, чтобы вер-нуться назад.

– А я думал, что здесь русского – словно иголку в стоге се-на...

– Завтра я тебя повезу к некоторым своим друзьям, знако-мым, и ты убедишься, что мы здесь не одни.

За разговорами я не заметил, как уснул. Проснулся утром, на том же месте. За завтраком мне говорили, что вечером меня не смогли разбудить. Сразу после завтрака, усадив меня за руль, втроём мы отправились знакомиться с друзьями Вениамина, где после представления меня некоторые отходили в сторону и о чём-то шептались, изредка поглядывая на меня. Первым, к которому мы заехали, – это была чета Поповых, Аркадий Саввич – маклер – и его супруга Мария Ивановна, домохозяйка; там, после короткого знакомства и нескольких переброшенных незначительных слов, оставив Елизавету Викентьевну, мы поехали дальше, пообещав на обратном пути забрать её. После трёх или четырёх знакомств, протекавших по одному и тому же маршруту движения и сценарию, в сопровождении точно такой же машины, петляя, мы ехали на окраину города, в гараж к какому-то Савелию Игнатьевичу. После двадцатиминутной поездки по пыльным улицам мы въехали в просторный пустой двор типа гаража, в глубине которого находился высокий навес и яма, очевидно, туда загоняли машины для ремонта. Не успели мы, приехавшие, выйти из машин, как перед нами вырос человек лет пятидесяти, сухопарый, с седыми слегка кудрявыми волосами над ушами и затылком. Середина головы сверкала блестевшей загорелой лысиной от затылка до бровей; далее было продолжение лица, которое выражало то ли боль, то ли скорбь, а серые глаза периодически меняли эмоции. Увидев меня, Савелий Игнатьевич, слушая Вениамина, глазами пронзительно смотрел на меня, изредка кивая головой, и насколько я понимал его взгляд и кивки – это он изучал меня на расстоянии. После дружеских рукопожатий, радостных эмоций, в момент которых давние знакомые даже упрекали друг друга в долгой разлуке, иные упрёки обращали в шутку либо, улыбаясь и похлопывая по плечу, ссылались на занятость, – Савелий Игнатьевич, левой рукой прикрывая свою лысину от горячего южного солнца, а с ним и наступающей жары, произнёс:

– Пойдёмте в «ханэ-йе шахси», – что означало «мой особ-няк».

Получив приглашение, приехавшие мужчины гуськом направились в саманный домик, некоторые из них по пути о чём-то переговаривались.

Невзирая на довольно-таки приличную жару на улице, в комнате оказалось очень прохладно, и кто-то из компании про-изнёс, мол, здесь жить можно. Я же с самого первого дня пребывания в Персии впал в депрессию, и, наблюдая за радостными возгласами и шутками этих людей, злился; мало того, у меня не укладывалось в голове, как они, живя на чужбине, шутят, смеются, то есть радуются жизни. Возможно, я ещё долго предавался бы своим безрадостным мыслям, но их перебил Вениамин Петрович, который взял на себя роль хозяина в окружении рассевшихся вокруг стола и после короткой паузы начал говорить:

– Господа! – сказал Вениамин, Это слово сегодня и вчера не раз мне резало слух, а в данный момент почему-то особенно по-лосонуло по сердцу. – Я хочу представить Савелию Игнатьевичу приехавшего со мной механика – Иосифа Степановича, такого же нелегала, как и мы, который хочет работать и жить здесь в меру сложившихся обстоятельств. Скажете, почему я произнёс слово – хочет работать? Потому что он ещё и может работать, это он показал вчера на практике у меня дома. Продолжаю: вы все знаете мою легковушку, которая больше месяца простояла на приколе. И за это время – не дадут мне соврать Савелий Игнатьевич и Алексей Алексеевич – они присылали своих механиков; одни возились два дня, другие – чуть меньше, но отремонтировать не смогли, а вот Иосиф вчера буквально за каких-то тридцать минут отремонтировал, и, как видите, я сегодня на ней приехал. Своим коротким выступлением хочу сказать, Савелий Игнатьевич, что я тебе привёз молодого и хорошего механика; кроме того, хочу сказать, что за период суточного общения с ним я понял, что он неплохой человек. Так вот, принимай его к себе – в остальном разберёшься. Только вот ещё хочу тебя об одном попросить: помоги ему на первых порах с жильём, одеждой, ну и так, по мелочи, – как бы авансом либо в счёт будущей зарплаты, а то он человек гордый – просто так ничего не примет.

Начавший говорить Вениамин Петрович словом «господа», давно мной забытым, резал слух, как вчера, так и сегодня. Боль-ше того – полосонуло словно ножом по сердцу, но в сложившей-ся обстановке у меня не было выбора, и я решил перетерпеть и разобраться, осмотреться, а уж после и решу, как быть...

– Я всё понял, больше можешь ничего не говорить, за не-сколько минут моего наблюдения за ним, как за новичком наше-го круга, я понял: он человек не простой и, кажется, не захо-лустный, спокойный, думаю, мы с ним поладим, – это человек в доску свой, – заканчивая свою речь, Савелий Игнатьевич смот-рел на меня и перед тем, как сесть, кивнул мне головой, вроде того – ты, мол, согласен?

Выпив по стакану чая и тем самым утолив жажду, группа людей, приехавших со мной, засуетилась, собралась уезжать; мне, как новому человеку, волей судьбы входящему в когорту иммигрантов, с коими в будущем предстояло работать и об-щаться, необходимо было поблагодарить всех за участие и рачение к моей скромной персоне. Спокойно поднявшись, я увидел доброжелательный взгляд и кивок головой Вениамина Петровича, который попросил тишины; этого было достаточно для начала благодарственного ответа в адрес присутствующей компании.

– Господа, разрешите мне вас так называть, поскольку все присутствующие так обращаются друг к другу; я тоже рос в се-мье, где как мы, так и нас называли аналогично. Но с завоевани-ем революции в России, когда я ушёл из дома на самостоятель-ные хлеба, и до конца той недели, ко мне, а, соответственно, и я обращались «товарищ». Я здесь впервые за долгие годы услы-шал слово «господа», вначале оно как-то резануло слух, но по-том с повторами этого слово я успокоился. Только прошу вас, не примите сказанное за обиду, но, хоть там так и называют в об-щении, – я всё-таки хочу обратно на Родину, вот такой человек перед вами. Может, кому-то я не нравлюсь и кто-то считает меня человеком не своего круга, я не знаю, но пока то, что сказал, так и есть. Вполне возможно, что через некоторое время я изменю свой стереотип либо на время смирюсь, а может, даже стану беспринципным обывателем, но пока я себя чувствую морально угнетённым не среди вас, а в этой стране. Единственное, что меня немного успокоило, это момент, когда я вчера увидел русских людей – Вениамина Петровича с женой и сыном; в это время от радости я на миг потерял дар речи. А сегодня, увидев вас всех в радостном общении и улыбках, сам тоже все эти мгновения сидел в вашем кругу счастливым. Что хочу сказать в свете последних слов, что здесь тоже можно жить достойно, не теряя головы. И в заключение хочу всех поблагодарить за тёплый приём и оказание помощи в трудоустройстве, дабы не быть мне, русскому человеку, выкинутым из цивилизованного общества. Я этого не забуду и своим трудом постараюсь отплатить вам за ваше добро, спасибо большое!

Пока я говорил, в комнате стояла абсолютная тишина, а как только закончил, все сразу громко заговорили, начали выходить, прощаясь со мной кивком головы либо движением кисти руки. А приехавшие с нами знакомые и друзья, расставаясь, некоторые, склоняя головы друг к другу, расшаркивались, словно на приёме вельмож, о чём-то шептались, делясь сокровенными мыслями. Лишь один с седой бородкой и небольшими усиками, закручен-ными вверх, подойдя, протянул руку и обратился:

– Меня зовут Виктор Арсеньевич, я бывший статский совет-ник в области юриспруденции. Вы давно из России? – задал мне вопрос и тут же заторопился. – Хотя сейчас не время об этом говорить из-за его нехватки, я как-нибудь заскочу и надеюсь, Иосиф, вы мне расскажете свою биографию, мне, юристу, это очень интересно. Не последний раз, а только первый раз видим-ся. Хочу быть в курсе последних событий в России, и главное – от человека, как я понял, нашего круга, влившегося в пучину революционных событий и вырвавшегося, – слава Богу, целым и невредимым. Ладно, побегу, а то мои друзья могут подумать, что я остаюсь здесь, а ведь мне скоро на занятие персидского языка, и в моём возрасте опаздывать не пристойно, пока!

Пожав руку, он заторопился к машинам. Помня об этикете, я последовал за Виктором Арсеньевичем, который в это время уже садился в кабриолет своего то ли друга, то ли знакомого, а рядом стоял улыбающийся Савелий Игнатьевич, помахивая правой рукой ещё не отъехавшим гостям, и в то же время, как и в момент приезда, левой ладошкой прикрывал свою лысину. Немного погодя, машины одна за другой начали отъезжать, мы стояли и каждой отъезжающей машине слегка кистью руки махали, пока они не скрылись за поворотом.

– Представляться нам уже ни к чему – нас уже представили, и на дальнейшее знакомство, я думаю, что у нас ещё будет вре-мя. А сейчас давай мы остановимся на твоих бытовых пробле-мах, чтобы уже сегодня ночью ты мог спокойно отдохнуть, а потом у меня есть один двигатель, который привезли сегодня рано утром, ещё до начала рабочего дня, и попросили быстрень-ко перебрать; ну, я принял и пообещал. Как и положено; к восьми часам пришёл мой горе-работник, так называемый специалист по ремонту двигателей, и что ты думаешь, – пьяный в стельку, таким он приходит на работу в течение последних десяти дней; ну, я, конечно, не выдержал и выгнал его совсем. После его ухода хотел сам заняться этим двигателем, чтобы не подрывать авторитет, который я завоёвывал очень долго и не хочу потерять из-за какого-то дурака-алкоголика.

– А где этот двигатель, о котором вы говорите, давайте я прямо сейчас им и займусь, только вы скажите своё мнение, что нужно делать: просто запустить его, чтобы он работал, или сразу настроиться на полный капитальный ремонт с обкаткой. Если так, тогда необходимо быстренько разобрать, промыть, проме-рить, расточить, – и я так увлёкся последовательностью произ-водства ремонта, что рассказал всё до установки последнего узла и гайки. Весь период рассказа Савелий Игнатьевич, не перебивая, внимательно слушал всю цепочку ремонта двигателя, периодически в знак согласия кивая головой. Когда я закончил, он сказал следующее:

– По тому, как ты мне рассказал, с чего начинается ремонт двигателя и каков дальнейший процесс до обкатки, я понял, что ты владеешь процессом ремонта, – остальное увидим после окончания работы. А сейчас пойдём, коль ты так настаиваешь, я покажу тебе двигатель и выскажу своё мнение по поводу произ-водства ремонта.

Войдя в узкий, с невысоким потолком цех, в котором, однако, я обратил внимание на то, каким весьма длинным был парк металлорежущих станков и как они расставлены. Неожиданно для себя я увидел богатейший парк, да к тому же так прекрасно расставлен на такой незначительной площади. Для того времени такой парк металлорежущих станков был целым состоянием. Пока я осматривал станки, ко мне подошёл Савелий Игнатьевич, кашлянул и затем с гордостью в голосе поделился, что все стан-ки немецкие, покупал по случаю банкротства бездарных пред-принимателей. Эти уникальные станки производят продукцию с большой точностью, похоже, их выпускали специально для обо-ронной промышленности. В нескольких метрах от ворот в правой стене этого цеха был проём в соседний цех, где на тележке стоял двигатель, привезённый на ремонт. Пройдя через проём в другой цех, где я, так же осмотревшись, увидел ванну с соляркой для мытья двигателей и узлов. Здесь же вдоль стен стояло мно-жество больших и малых стеллажей, на некоторых аккуратно были разложены чистые детали и пара каких-то узлов. Букваль-но над двигателем свисала ручная таль, подвешенная на облег-чённой треноге из труб, которую при необходимости можно бы-ло втроём перенести на новое, нужное место.

– Однако... У вас здесь настоящая ремонтная база, а так, на первый взгляд, и не подумаешь. Скажи, Савелий Игнатьевич, кто работает на всех станках: станочников я пока не вижу, да и на ремонте вижу пока только один двигатель, значит, постоянной работой ваша мастерская не загружена?

– Нет, Иосиф, это не так. За эти десять дней, пока этот горе-моторист пьёт, я отказал четырём заказчикам, но стоит мне свистнуть, как заказов будет столько, что и про отдых забудешь. А насчёт вот этого двигателя, то скажу так: завтра разберёшь, произведёшь все замеры и скажешь мне, что и как, а я по записям определю, под какой размер расточить и прошлифовать. А на станках работаю я сам – могу и тебя научить, если будет у тебя такое желание, чтобы мы в нужное время смогли одновременно работать на нескольких станках. Таким образом, мы вместе быстро могли бы подготавливать к ремонту срочные детали и узлы.

– Савелий Игнатьевич, скажите, этот гараж и мастерские – это всё ваше или у вас есть компаньон?

– Это всё моё и ещё два грузовых автомобиля, которые в данное время занимаются грузоперевозками. Я этот гараж пят-надцать лет создавал собственными руками, всё по крохам собирал, не то, что некоторые: привезли с собой капитал, накупили дома, машины и катаются. И живут прожжённой жизнью – обманывают простаков, за счёт этого и живут, а я вот этими руками всё заработал, – после сказанного он протянул в мою сторону руки ладонями вверх, показывая мозоли, чем он заработал всё. – Меня недолюбливает наша местная знать, но не чураются, несмотря на то, что я иногда им правду в глаза говорю; видимо, из-за машин своих, которых они никому не доверяют, кроме меня. А звал Вениамин чужого механика ремонтировать свой «шевроле», потому как мой – в загуле.

– Савелий Игнатьевич, давайте я начну прямо сейчас разби-рать двигатель, так как вас ведь торопили с ремонтом.

– А как же насчёт устройства ночлега и еды, мы же догово-рились – начнёшь завтра?

– А по поводу ночлега – сейчас лето, здесь в гараже и пере-ночую, если вы, конечно, не будете возражать. Только мне бы какие-нибудь брюки старые, чтобы эти не замарать, так как их только вчера привели в порядок, а других у меня нет. Хочу ска-зать, весь гардероб на мне, или, как ещё говорят, – в чём стою.

– Нет, Иосиф, так не годится, тебе ещё и насчёт обеда и ужина необходимо подумать.

– О каком обеде и ужине можно думать, если нет денег? – о том, что у него пять туманов в кармане, я то ли забыл, то ли за-спал. – А так до вечера поработаю и попрошу вас какие-то деньги на пропитание дня – и так каждый день; потом, по окончанию сдачи двигателя, вы уж сами оцените, сколько мне платить.

– Хорошо. Я смотрю, ты гордый и порядочный человек, не хочешь ни от кого быть зависимым; по-моему, мы сработаемся с тобой, по всем признакам у нас характеры похожие. А ещё чувствуется – ты ответственный человек. Тогда у меня есть предложение, и если ты согласишься с ним, тогда у нас пойдут дела – «на ять»! Денег, конечно, я могу тебе дать сию минуту на питание, с тем, что ты отработаешь, но у меня другое предложение: поскольку я живу один и сам себе готовлю, ибо мой организм местную пищу не переваривает, так вот, может, будем вместе питаться? Хочу похвастать: готовлю очень даже прилично; между прочим, если захочешь, можешь и сам готовить – и меня угостишь доселе не известными мне блюдами, буду очень даже рад.

– Вы знаете, мне Вениамин Петрович правду сказал: «Отвезу тебя к хорошему человеку», – и он в этом прав. Я согласен; так дайте что-нибудь надеть, и я тут же приступлю к работе.

– Тогда давай всё по порядку – смотри и запоминай: в верх-них ящиках верстака всевозможные мелкие инструменты, а вни-зу – крупные; в шкафчике над верстаком мерительные инстру-менты и приборы. Рядом в большом – одежда, выбирай сам, какая тебе подойдёт. Не буду мешать, я пошёл, но буду наведы-ваться.

Так начался мой первый рабочий день у русского предпри-нимателя в Персии. После ухода хозяина я подобрал себе брюки и рубаху и приступил к работе. Соскучившиеся по работе руки сами, без команды делали всё так, словно они этот двигатель разбирали каждый день. Когда пришёл Савелий Игнатьевич звать меня на обед, он своё появление оповестил возгласом:

– Я поздравляю тебя с началом первого рабочего дня в Пер-сии!

К этому времени у меня двигатель был разобран полностью, оставалось выкрутить шпильки блока, а затем произвести внут-ренние замеры цилиндров, а следом и коленчатого вала.

– Ничего себе – темп взял, я всё ожидал, только не того, что вижу! Да тут работы чуть ли ни на целый день, а ты за каких-то три часа уже всё раскидал! Да такими темпами я тебе двигателей не напасусь! Ну, ты, Иосиф, даёшь! – постояв немного в ажитации с широкой улыбкой, затем продолжил. – Я прошел звать тебя на обед, а за обедом понаблюдать: как ты ешь – так ты и работать будешь, а тут и смотреть не надо – всё ясно и без народной мудрости. Итак, идём обедать, остальное потом, вернёмся и вдвоём быстро займёмся замерами и прочими делами, а сейчас быстро мой руки и пошли.

Усевшись за стол в весёлом расположение духа, Савелий Игнатьевич предложил выпить по рюмашке водки, но я отказал-ся, сославшись на производство точных замеров, да и не к чему, на что он мне сказал.

– Смотрю на тебя, молодого да раннего – в хорошем смысле слова, ты серьёзный мужчина, значит – не пропадёшь, своего добьёшься, и ещё мне понравилась то, что ты не скрываешь того, о чём думаешь – по поводу Родины, куда хочешь вернуться. Это похвально!

Приготовленный обед, действительно, – вкусен, на десерт только чай. После двух выпитых стаканов крепкого чёрного чая я поблагодарил хозяина и стал подниматься, тем самым поторо-пил и его идти со мной. Сославшись на моё молодое и хорошее зрение, делать замеры он доверил мне, и я понял – это проверка на точность и последовательность ведения работ. За тем, как я работал, он строго следил и каждый раз уточнял, но я не оби-жался, так как знал: двигатель это не игрушка. По окончании хозяин покачал головой и произнёс:

– Точно, как в аптеке! А теперь блок туда, вал туда, – он указал пальцем, – начну механическую обработку, тогда и увидим, под какой размер что получается, а после приму окончательное решение по поводу запчастей. А после шлифовки коленчатого вала, кстати, какая самая минусовая шейка на ва-лу? – спросил Игнатьевич.

– Вот, – показал я.

– Привяжи на неё лоскутик, так мне проще определиться, какую первую шлифовать и на какую равняться, а уж потом и растачивать шатуны. Да и в гильзу блока с наибольшим диамет-ром пометь мелом.

– Это уже сделано.

Мы после этого дня ещё два дня работали в поте лица, к концу третьего дня приехал заказчик, увидел работающий дви-гатель, обрадовался, расплатился, вызвал транспорт и увёз.

Надо сказать, что Савелий Игнатьевич оказался порядочным человеком, невзирая на его возраст и одиночество, трудности при становлении предпринимателя, он человеческой доброты и теплоты не растерял. И несмотря на то, что находился в азиатской стране, остался человеком с большой буквы! Мною он был очень доволен, платил мне по тем меркам очень хорошо; кроме того, он потихоньку – в меру своих знаний персидского языка – меня учил, трудные слова я записывал и при возможности заучивал.

С истечением двухмесячного срока уже хорошо оделся и имел чемодан, в котором имел сменный костюм и прочее бельё. Обрядившись, отправился в полицию, где мне выдали «седжелл» – вид на жительство. Вернувшись, показал Савелию Иг-натьевичу и сказал, что теперь могу ездить по Персии. А у Савелия Игнатьевича в это время заболел водитель, и одна из машин простаивала, да и с ремонтом двигателей стало неважно с заказами; обрадованный таким поворотом, он начал меня уговаривать, чтобы я повозил грузы с одним парнем, – я согласился. Таким образом, я на машине за полгода объехал пол-Персии в северной части.

Встреча в Боруджерде

Сидевшие в гостях супруги Селищевы настолько были по-глощены рассказами хозяев дома и так внимательно слушали, что на какое-то время отключались от всего мира. В такие мо-менты их лица иногда выражали страдания, иногда радость, и видно было, что они на протяжении всего повествования сопе-реживали прожитые годы Иосифа в Персии. В один из таких моментов, когда Анастасия Антоновна дотронулась до плеча Клавдии Петровны, она от прикосновения руки вздрогнула и задела плечом Александра Васильевича, тот тоже вышел из оцепенения. Закурив сигарету, немного покачав головой, он спро-сил:

– Иосиф Степанович, не раскроете ли вы тайну знакомства с вашей дорогой Анастасией Антоновной? Ведь вы переходили границы в разных местах, а как же нашли друг друга, а?

– Поскольку грузоперевозки приносили доход больший, нежели капитальный ремонт двигателей, за период того времени, который проработал у Савелия Игнатьевича, я завоевал у него такое доверие, что он разрешил мне самому вести переговоры с клиентами по перевозкам, – продолжил своё повествование Иосиф, будто не слышал заданного вопроса. – К концу описываемого 1932 года я уже прилично разговаривал по-персидски и правильно пользовался оборотами речи. Так получилось, что в декабре обе машины моего хозяина зафрахтовали на месяц перевозить какое-то зерно в Горган, а оттуда доски через города Сари, Шахи, Амоль в Тегеран, а затем в Хамадан и Боруджерд, не помню, ещё какой груз мы перевозили, но нас сразу предупредили: придётся делать несколько рейсов. Весь путь до означенного города, с разгрузками и погрузками, занимал четыре дня. Во второй приезд в Боруджерд, сдав груз – это было полуденное время, мы пошли обедать и подыскать приют для ночлежки. Выйдя на одну из больших улиц, напарник отправился к своему знакомому и напоследок буркнул: «Приду завтра утром в гараж».

А я пошёл искать какую-нибудь харчевню либо ресторан – последнего на тот период в городе не оказалось. Там у персов в то время, да ещё в тех захолустных городах понятия не имели о ресторанах, у них были «ашхана», то есть столовая или харчев-ня. А поскольку уже время было зимнее и люди кушали в поме-щении, я ходил и заглядывал, где имеются столы и стулья, и по-сле не помню какой по счёту «ашханы» – отыскал. Вошёл внутрь, спросив у хозяина, чем он может меня накормить. Тот, долго не думая, перечислил мне небогатое меню, кое он готов подать на стол. Из всего перечисленного я заказал «абгушт» и «челов с люля-кебаб», в нашей кухне – это суп гороховый с мя-сом и люля-кебаб с отварным рисом на гарнир. Выйдя из пи-щеблока и пройдя некоторое расстояние, я увидел девушку ев-ропейского происхождения, которая стояла напротив проулка и, прикрыв лицо руками, рыдала.

– А почему вы решили, что она европейка? – задал вопрос мужчина.

– В то время легко было отличить по тому – все персиянки носили чадру, это накидка из лёгкой ткани специального покроя, она прикрывает всю фигуру женщины от макушки головы до пят в форме колокола, оставляя для обозрения не прикрытым один глаз. А эта девушка стояла в демисезонном пальто, голова была повязана каким-то платком, а может, шалью, я уже не помню. На вопрос, чего плачешь, первый раз не ответила, во второй раз нагрубила вопросом: «Какого черта пристаёшь? У меня горе».

Боруджерд – регион древней культуры и центр царской ди-настии Сасанидов, под их эгидой находилось тринадцать аннек-сированных стран – некоторые частично, другие полностью. Необходимо добавить, что через этот регион проходил «Великий шелковый путь», что вносило не малую лепту в культуру того времени как с Востока, так и с Запада. Особую роль занимала архитектура, что подтверждается большим количеством весьма крупных строений в виде мечетей и караван-сараев, видимо, в своё время они красовались своей архитектурой. В момент мое-го приезда многие от времени превратились в развалины, а пара таких развалин, на самой окраине города по масштабам их пло-щадей и предположениям, могли быть зданиями правителей либо знатных вельмож. Стоило только чуточку копнуть вглубь таких развалин, как археологи от найденных вещей, либо каких-то фрагментов керамики безумствовали от счастья.

– Об этом в те молодые годы я ничего не знала, а вот Иосиф мне рассказывал, – сказала вмешавшаяся Анастасия Антоновна. А позже в библиотеке бывшего представительства СССР в Бушире прочла историю Персии – её возникновение, но об этом мы расскажем чуточку позже, ладно?

Поспешность переезда в вышеназванный город моими хозя-евами заключался в том, как я ранее говорила, что Вольфганга Бастра, так именовал себя муж моей хозяйки, подгонял магнат, заключивший с ним договор – и не только магнат торопил его, но и правительство Персии подгоняло в строительстве двух не-больших заводов – маслоэкстракционного, и хлопкоочиститель-ного, а также моста через небольшую реку. Чуть позже хозяин узнал, что у этого магната родственник в министерстве сельско-го хозяйства занимает большой пост. Как и обещал этот инженер и строитель-предприниматель, он взял на работу отца и братьев, в чём обе стороны оказались в выигрыше. Вольфганг был доволен, что отец, как звеньевой, быстро вникал в задание, всё выполнял чётко и быстро. Отец и братья были довольны зарплатой.

Одну Александру мы долго не могли устроить на работу, но, в конце концов, и её устроили. Самое интересное то, что в мо-мент поиска работы она познакомилась с парнем – Виктором Тупицыным; для нас, коротышек, он был великаном, рост его составлял ровно два метра, а рост его старшего брата, Ария, составлял два метра два сантиметра. Эти два брата Тупицыны работали тоже у этого немца, но на другом объекте, кем работали, они не говорили. Этот Виктор стал часто приходить к нам – вёл себя пристойно. Они часто уходили гулять, возвращались иногда поздно, иногда дома сидели, ворковали. Отец с матерью смотрели на них нормально, но потенциального жениха в Викторе не видели, а уж мужа тем паче.

Обжились мы на новом месте как-то быстро, домик сняли приличный из трёх комнат, вроде, привыкли к городу быстрее, и почему-то продукты были дешевле, чем в Тебризе. Мать немно-го свыклась с обстановкой, но всё равно ходила мрачная, видя нас постоянно занятыми какими-либо работами, а иногда сама нам находила что-нибудь, дабы отвлечь своё и наше внимание от хандры. Шёл 1933-й год, от Тани долго не получали писем, родители начали беспокоиться. Как я уже ранее говорила, она осталась жить в Тебризе и как-то через знакомого шофера пере-дала письмо, в котором писала:

«Дорогие родители, я встретила парня, он болгарин, зовут его Радий, а фамилия – Четаклеев. В данное время уехал на работу, где-то неподалёку прокладывают железную дорогу. По профессии взрывник, там, на этой трассе, взрывает скалы и соп-ки, препятствующие прокладке железной дороги. Встретив его, я почувствовала что-то радостное, он очень милый человек, кра-сиво ухаживает, в общем, дело идёт к свадьбе. Приедет через два месяца, и тогда точно назначим дату нашего тожества влюблённых!»

Отец узнал из письма, что Таня собирается выйти замуж за взрывника; мать заблажила и тут же заставила отца отписать её. Отец написал письмо со своим умозаключением, в котором говорилось:

«Слушай меня, дочка, я как отец тебя прошу, не вздумай за взрывника выйти замуж, ибо такие люди долго не живут, они либо взрываются или погибают под слоем грунта, который они взрывают. И пока он в командировке, забирай свои вещи и уди-рай, куда глаза глядят, если некуда – приезжай к нам. Вон, мать сидит и плачет, узнав, кто твой жених, так что не тяни время до последнего момента, к тому времени, когда он вернётся, ты его забудешь и, таким образом, быстрее развяжешь себе руки и не станешь молодой вдовой. Так что не майся дурью, приезжай сюда и не вздумай оставить адрес, куда уехала. Пока, ждём!»

Только Таня не послушала родительского совета и долго не писала. Мать с отцом забеспокоились, отец по настоянию мате-ри собрался было ехать – в связи с истечением трёхмесячного срока с момента полученного и отправленного нами письма Тане. Едва родители отошли от Татьяниного письма, как на их голову вновь выплеснули ушат ледяной воды, на сей раз этот ушат был от Виктора и Шуры; в одно из воскресений после сыт-ного обеда в присутствии всех Виктор встал и заявил:

– Дорогие Антон Семёнович и Елена Давыдовна, я имею намерение просить руки вашей дочери – Шуры!

Мама от возмущения аж вскрикнула, а затем, взяв себя в ру-ки, сказала:

– У нас она самая младшая, да ей ещё и семнадцати нет; во-обще-то надо бы подождать, как старших выдадим замуж, к тому времени и она подрастёт, вот тогда и проси её руки.

– Нет, мама и папа, вы не поняли, мне жуть как стыдно за бесстыдное поведение и совершённый поступок, только я должна вам признаться, что через семь месяцев рожу вам внука или внучку, – сказала Шура и прикрыла раскрасневшееся лицо руками.

Отец соскочил как ошпаренный кипятком и начал было ру-гать Александру, но Виктор заслонил собою Шуру. Подняв го-лову на молодого здоровяка, отец прекратил маты. Ещё раз гля-нул снизу вверх в лицо Виктора и понял, что этот зря не станет между отцом и дочерью. Отойдя в сторону, про себя выругался в сердцах и произнёс:

– Господи, когда это было, чтобы отец от дочери слышал такой позор и за этот позор не мог наказать эту дочь, потерявшую стыд и совесть. Да провалитесь вы пропадом, женитесь и размножайтесь, блудни чёртовы!

– На колени, ироды несусветные, вы мне выбора не остави-ли, только и остаётся, что вас благословить, – и сняв образ со стены, мать рукой показала, где должен стоять отец, и присту-пила к обряду благословения, как могла.

Она стала над покорно склонёнными головами, прочитав мо-литву, трижды перекрестила и добавила: «Живите счастливо, уважайте друг друга», – и поцеловав обоих в щёки, села на табуретку и тихо заплакала. Так, после благословения родителей, Шура и Виктор стали жить вместе у него на квартире, а свадьбу отложили на месяц и стали упорно к ней готовиться. После этой передряги с молодыми родители вновь забеспокоились о Тане, и уже было отец собрался ехать – по настоянию матери. Буквально в канун отъезда явился знакомый, отец его назвал «курьер-водитель», который привёз утешительное письмо, где писала Таня.

– Анастасия Антоновна, сгораю от любопытства, – никак не могу забыть про того бескорыстного парня, ну, тот, который вас выручил, когда у вас утащили сумку с продуктами. Вы что, его больше не видели, он не появлялся на вашем горизонте? – спро-сила Клавдия Петровна:

– Да, долгое время я сама его не видела, и если вы помните, он не назвал своего ни имени, ни адреса. Я всё-таки надеялась, что встречу его и верну деньги, которые всё время носила при себе, но он как в воду канул. И каждый раз, когда ходила на тот базар, взглядом искала его в толпе только с одной целью: вер-нуть долг и поблагодарить. Иногда приходила мысль: может, он прячется от меня, но почему?

В тот момент, когда Анастасия Антоновна отвечала на во-прос, заданный Клавдией Петровной, Иосиф Степанович перио-дически втягивал в себя очередную порцию дыма с никотином из мундштука с сигаретой, поглядывая на чету Селищевых, и хитро улыбался за клубами серого дыма. Но этого никто не за-мечал.

Как и наметили, через месяц после благословения, в назна-ченный день и час свадьба Виктора и Александры состоялась. За это время родители уже кое с кем познакомились. На свадьбу пригласили две русские семьи, с которыми за это время успели сильно подружиться. Соответственно, был приглашён брат Виктора – Арий, который просил у Шуры за какого-то парня, с которым недавно познакомился и который якобы собирался сюда переехать на постоянное место жительство, Арий рекомендовал его как весельчака; Виктор, услышав такую похвалу в адрес незнакомца, предложил назначить его тамадой. Старший Тупицын подумал и сказал, мол, нет, он не пойдёт, так как не знает семью невесты, да и нас тоже не знает, а когда человек не знает общество, то и не сможет вести не только свадьбу, но и вечер.

Апрель в Персии время уже тёплое, тем более, что описыва-емый город находится в Юго-Западной части.

В тёплую весну здесь в начале апреля очень много расцветёт фруктовых садов, некоторые деревья так обильно цветут, что издали кажется, будто они окутаны в бело-розовую вуаль; луга покрываются ковром яркой, молодой зелени, разукрашенным разноцветными полевыми цветами, а воздух чист и прохладен. Такую палитру цветов можно увидеть весной и осенью и восхищаться тайной мироздания, её великой природной силе – что не под силу никакому великому творцу.

Ко времени свадьбы мужчины подготовили столы и скамей-ки. Домик, снимаемый нами, находился почти в центре усадьбы, впереди дома находился небольшой, но прекрасный дворик, вы-мощенный обожжённым кирпичом, сзади фруктовый сад – соток десять; так вот, решили в этом дворике у глухой стены накрыть столы, а остальную часть оставить под танцы. Одну из пригла-шённых семей, называвших себя старожилами, мы попросили принести граммофон; его они обещали принести накануне тор-жества, что и сделали. Шикарный европейский костюм жениху и не менее шикарное белое платье невесте привезли из Тегерана, с этими нарядами обряжения позаботился брат жениха, а он по-просил шофёра, с которым не так давно познакомился. Как и намечали, второго апреля – это был воскресный день, выдав-шийся солнечным и теплым, – сад арендуемого дома расцвёл.

Внимательный взгляд мог увидеть, что на некоторых ветках деревьев проклёвывались нежные, светло-зелёные и едва замет-ные, крохотные листочки, которые в будущем становились фильтрами нашей атмосферы. При слабом колебании воздуха из сада веяло еле уловимым горьким запахом миндаля, что момен-тально кому-то кружило голову, а кого-то отрезвляло ото сна – особенно утром. В тот день, начиная с шести часов утра, жители города спешно покидали свои дома, будто спасались от какого-то нашествия. На самом деле второе апреля 1933 года совпал с персидским тринадцатым днём нового года, по азиатскому ка-лендарю, который отмечают мусульмане всего мира. По григо-рианскому календарю этот день – двадцать первого марта, и празднуют его тринадцать дней; в Персии последний день стал традицией выезжать за город на природу – встречать весну. Этот последний праздничный день, а он пришёлся на второе апреля тринадцатым, называется «Сизде-бе-дар», в прямом переводе – тринадцатый день за дверь. В этот день город практически пустел и являлся лакомым моментом для криминала.

В начале десятого начали собираться гости, я с мамой с пяти часов утра готовили самые вкусные блюда, какие в нашей семье считались любимыми. Другая семья старожилов, этих мы так назвали, поскольку они раньше нас приехали в этот город и жили, – они принесли бочковые соленья, огурчики, помидоры и капусту, чему все мы сильно обрадовались, – трапеза на столе оказалась «на ять». Собравшиеся гости кучкой стояли во дворе и знакомились; последним вошёл во двор мужчина, которого ни-кто не знал, кроме Ария. Он держал в руках два букета цветов – былые нарциссы в левой руке и ещё какой-то небольшой свёр-ток, а в правой букет золотистой мимозы – серебристая акация. Подойдя к гостям и склонив голову, вежливо поздоровался; Арий, долго не размышляя, первым представил его, а затем начал называть каждого из присутствующих гостей; незнакомец после каждого представленного дипломатично кивал головой, произнося «очень приятно» либо «весьма рад знакомству». Арий только закончил представлять парня с букетами, как с комнаты вышли мать с отцом и встали. Вышедший следом младший бра-тишка постелил перед ними небольшой коврик. И тут же из две-рей сразу же вышли в свадебных нарядах жених и невеста. Они стали на колени на раскинутый коврик, лицами к отцу и матери. В это время вышла из комнаты я, подошла слева к стоящей на коленях сестре, а Геннадий с Иваном также стали в профиль с правой стороны жениха. Мама, долго не думая, подняла обеими руками небольшую иконку и, осенив ею крестом стоящих на ко-ленях молодых и затем, держа её над их головами, беспрерывно читала молитву на старославянском языке, постоянно осеняя их крестом. Закончив прочтение молитвы, она также иконой осени-ла их крестом, затем поднесла каждому – они поцеловали её; тогда отец произнёс благословенье и напутственные слова как жениху, так и невесте. Перед тем, как молодым подняться, мать повернула икону к небу и, как бы в дополнение обращаясь к Всевышнему, произнесла:

«Боже милостивый – вразуми и сохрани их брак, помоги им выжить на чужбине, и не обессудь нас, яко не в храме Божьем, зато молимся тебе да по завету твоему идём, ано челом бьём держащей на тверди твоей да кормилице нашей днесь. Господи, в присутствии народа, собравшегося здесь, благослови и поми-луй их грехи и пошли им мир и благословенье», – после чего сама трижды перекрестилась и разрешила встать молодым; по-том, подойдя к каждому, обняла, поцеловала и, вытерев слёзы, отошла в сторону, давая возможность близким и гостям поздра-вить молодых.

Я первая поцеловала сестру и зятя и убежала подавать горя-чие блюда. Когда все было подано, я посмотрела, где же сесть и, увидев свободное место, подошла, села и решила посмотреть, кто рядом: слева сидели старожилы – жена с мужем, – повернув голову направо, обомлела – рядом сидел тот самый парень, ко-торый меня тогда назвал глупой девчонкой и сунул деньги мне в карман.

– Вы? Как вы здесь оказались? Тогда, в декабре, назвали меня глупой девчонкой, а теперь пришли на такой счастливый день для нашей семьи, чтобы испортить мне настроение? Не знаю, кто вас пригласил, только я бы вас не пустила.

Парень сидел, опустив голову и ничего не говоря в своё оправдание; немного погодя, он заёрзал на стуле и, прежде чем подняться, тихо прошептал: «Простите, я не хотел вас обидеть, во-первых, это у меня так случайно вылетело; во-вторых, если бы не эти слова, вы бы тогда не вышли из ступора и последствия у вас были бы печальны. А так я положил вам деньги в карман, что помутило вам разум, а мне хватило времени скрыться с глаз, дабы вы не гнались за мной вернуть их. Послушайте, милая девушка, я вас не искал, а то, что мы оказались рядом, так это же случайность, если вы хотите, я могу тут же уйти. Только если спросят, почему, я скажу, как есть на самом деле, поскольку не приучен врать».

Тут у меня сорвалось с языка: «Ага, значит, вы всё-таки умышленно назвали меня глупой? А как же насчёт свадьбы с глупой девчонкой?»

От злости после вылетевших моих последних слов я почув-ствовала, что вся огнём горю, а он встал и уже хотел выйти из-за стола, а когда я увидела, что все взоры устремились на нас, тогда я его, со всей своей силы сзади схватив край пиджака, дёрнула вниз, он сел и отвернулся от меня. Меня это ещё больше взбесило, и срывающимся шёпотом я спросила: «Вы что, теперь хотите перед всеми унизить меня?» – на что он ответил таким же шепотком: «Кстати – насчёт свадьбы. Разговор остаётся в силе. Может, прямо сейчас рискнём попросить благословения?» – и после сказанного легонько положил свою руку на мою.

Я вновь оторопела, но рука передала мне все его чувства и настроение, и я какое-то время сидела парализованная теплотой и нежностью его руки. Сейчас не помню, только я почему-то руку не отдёрнула, а когда посмотрела на него, то увидела в его глазах одновременно: влюблённую нежность, умиленье и просьбу смилостивиться. В это время внимание в нашу сторону ослабло, отец поднялся и со стаканом в руке начал с напутственных слов, пожеланий и закончил поздравлением в создании новой семьи.

«Тогда вы были кроткой, – сказал Иосиф и продолжил: – И, поверьте, ни тогда, ни сейчас я не хотел обидеть».

Заёрзав после сказанного, я поняла, что он собирается уйти. А его последние слова меня то ли отрезвили, то ли подкупили; более не сердясь на его смущённую, но очень симпатичную фи-зиономию, я спросила: «Это честно? Если да, тогда я вас про-щаю, но ваши деньги я здесь и сейчас отдам вам», – и попыта-лась встать, чтобы принести деньги; но теперь он меня удержал со словами: «Не привлекайте общего внимания к нам, таким об-разом вы можете перебить речь отца, а это чревато…» – но я же не унималась, хотела ещё больше насолить, и только его по-вторный нежный взгляд голубых глаз смиренно подействовал на меня магически. Скажу вам честно: вот так своей тяжёлой, мо-золистой и тёплой рукой он вышиб из меня откуда-то взявшуюся строптивость. Этот магический взгляд пронзил меня, и я как-то успокоилась, а кроме того, поняла, что не сержусь за те его действия. А злилась от того, что долго его нигде не видела и не слышала, опричь – его внезапное появление в день свадьбы сестры, да ещё с двумя букетами цветов, которых он принёс, неизвестно откуда достав. Здесь я вспомнила Шуру, когда она примеряла свадебное платье и говорила, что его привёз какой-то незнакомец и он будет на свадьбе. Взвесив его скромные добро-желательные действия, я поняла: он хороший человек. Никто не смог найти цветы, а он такой умница, заботливый, ведь в такой день это очень дорогого стоит: для невесты – цветы.

На свадьбе этот молодой мужчина оказался душой компа-нии. Когда все были уже навеселе, он рассказал несколько анек-дотов, спел пару шуточных песен на одесском диалекте и прико-вал внимание всех к себе. На ходу придумывал какие-то игры, сыпал пословицами, поговорками прибаутками то в адрес жени-ха, то в адрес невесты, от чего все надрывали животы от смеха. Единственное, чего он не мог, так это танцевать, о чём я, конеч-но, сильно сожалела и как-то даже стала жалеть его. Вот пред-ставьте себе: он ко всем подходил, находил о чём поговорить, посмеяться, а меня игнорировал; я уж порой начинала ругать себя за то, что так повела себя в начале вечера. А чуточку позже немного стала ревновать, а Геннадий и Иван вообще от него не отходили, я только и видела их смеющиеся лица. В этот момент я чего только не передумала!

Ну, вот скажите, Клавдия Петровна, как можно было пове-рить его словам о свадьбе, если даже ни разу не приблизился ко мне и ничего не сказал? Значит, всё, что он до этого говорил, было не правдой, а лишь оправданием?

Свадьба Виктора и Александры прошла великолепно, все участники долго вспоминали весельчака. Пьяный был только один Арий, который, видимо, влил в себя не менее полутора литров водки, но Виктор его отвёл в комнату и положил спать.

Надеюсь, читатель простит автора за то, что он не стал по-дробно описывать свадьбу. Свадьба закончилась далеко за пол-ночь; расходясь, гости, обращаясь к незнакомцу, просили непременно побывать у них дома. На второй день свадьбы утром пришли к нам только старожилы и больше никто. А я по-чему-то надеялась, что придёт этот парень весельчак. Только мои ожидания были тщетны, в тот день и последующие он не появился и потому не покидал мои мысли. Особенно, когда ходила на базар, то и дело оглядывалась – по двум причинам: первое вы знаете, а второе – мой взгляд всё время искал его. Но он вновь пропал – насколько-то...

– Анастасия Антоновна, вы так много и интересно рассказы-вали об этом молодом парне и так прекрасно завуалировали его в своём повествовании, каждый раз называли по разному и ни разу не назвали имени; и что, в конце концов, с ним случилось? Куда он делся? Явился или пропал? Как сложилась его судьба в дальнейшем?

– Да как могла сложиться его жизнь без меня – вот он, перед вами.

Ответ был столь неожиданным для напряжённо слушавших Селищевых, что вначале они не поверили сказанному и, глядя в упор на рассказчицу, переспросили её, а затем Иосифа Степано-вича.

– Ну-ка признавайтесь, супруги, не разыгрываете нас?

– Нет, не разыгрываем – это чистая правда, – после одновременного утвердительного ответа, хлопнув в ладошки, все расхохотались, да так громко, что не услышали звонка пришедшего очередного гостя. Едва начал стихать смех, как вновь раздался звонок.

Иосиф Степанович поднялся и пошёл открывать дверь гос-тю. Гостем оказалась общая знакомая – Анна Фёдоровна, врач-терапевт поликлиники сахарного завода, находившейся на краю соснового бора, где находилась ранее описанная «Дача-красотка».

– Здравствуйте, Иосиф Степанович, как ваше здоровье? – и, не дожидаясь ответа, продолжила, – а я иду с работы, вы ведь знаете, что я по вашему переулку хожу. Проходя мимо, решила зайти на чашечку кофе, чтобы ваша Настя посмотрела, что там меня ожидает в будущем, – и, входя в зал, после приветствия спросила: – А что это у вас такой громкий смех, аж до переулка Спекова слышно?

– Да вот, мы попросили Анастасию Антоновну рассказать, как она познакомилась с Иосифом Степановичем, и представьте себе, уважаемая рассказчица в течение часа так прекрасно рас-сказывала о парне, о его добрых действиях и юморе, но ни разу не упомянула его имени, и мы подумали, какого достойного че-ловека она потеряла. И что вы думаете, уважаемая Анна Фёдо-ровна, а этот человек сидел рядом, слегка улыбался и ни разу ничем себя не выдал. Пока мы не задали вопрос в лоб. Тогда она показала на своего суженого, – прокомментировала Клавдия Петровна.

На что последовал вопрос Анны Фёдоровны:

– Ну, вы мне хоть вкратце расскажите, как это было.

Тогда слово взяла Клавдия Петровна и в течение пяти минут, выбрав основные моменты, те, которые считала главными, и пересказала только что пришедшей гостье. Закончив, она спросила:

– Поняли, Анна Фёдоровна, правда, интересно?

– Да, только я как-нибудь потом без вас, – она показала на супругов Селищевых, – поподробней попрошу Анастасию Ан-тоновну рассказать этот случай. А сейчас попросим хозяйку до-ма продолжить свой рассказ. Куда она подевалась? А вот и она, уже несёт кофе!

– На чём я остановилась? – спросила хозяйка, сев за стол.

– Вы остановились на том, что сердились на Иосифа Степановича за то, что он вновь долго не появлялся на вашем горизонте.

– Может, про Иосифа уже неинтересно рассказывать потому, что счастливый конец вы знаете?

– Нет, Анастасия Антоновна, прошу вас, нам нужна после-довательность, как всё складывалась дальше.

– Так и быть, продолжу. Я уже начала подозревать его в том, что он женат, раз так себя ведёт, и решила о нём больше не думать. Только одно не вписывалось во все мои думки, почему при первой встрече он сказал: «Слёзы пригодятся для нашей свадьбы»?

Хотя, откровенно говоря, ни о какой свадьбе я не помышля-ла. С истечением двух недель я вообще о нём забыла, как вдруг в третью пятницу после свадьбы – явился и опять же с большим букетом цветов, и что-то ещё в пакете, который передал матери, а цветы мне. Немного пообщавшись со всеми, выбрав время,– шёпотом он предложил мне пройтись по городу, пока ещё не закончился световой день. Да мне и самой хотелось немного пройтись по улицам, поскольку знала только дом, работу и опять дом. Так мы впервые пошли с ним гулять. По дороге он, не спрашивая меня, покупал какие-то персидские сладости, конфе-ты, о которых я понятия не имела, а он всё знал и покупал-покупал, угощал, и каждый раз просил попробовать – то или иное. Таким образом, к моменту возвращения домой он нёс це-лый пакет восточных сладостей, Даже мать удивилась, спросив: «Куда это и так много?» – на что он отшутился: «Если много, то ещё купим!» Мать рассмеялась и пошла накладывать всего по-немногу на большую тарелку.

Так я с Иосифом встречалась почти через полгода. За это время я его настолько хорошо узнала, и честно говоря, уже как-то раз мелькнула мысль, что он хороший человек и в мужья го-дится. А однажды как-то получилось – он меня прижал к себе и поцеловал; для меня это было неожиданностью, я немного рас-терялась, тогда он меня ещё раз поцеловал; немного стушевав-шись, а после чего успокоившись – совсем сдалась. И так каж-дый раз при встрече мы только целовались – не то что Шура, а через месяц он спросил у меня наедине, пойду ли за него замуж; я попросила его подождать недельку – то есть подумать. Вече-ром после его ухода я в присутствии отца, матери и двух братьев заявила, что Иосиф меня замуж зовёт. Наступившее молчание первым прервал отец со словами: «То, что он старше тебя на десять лет – это не беда, думаю, он уже нагулялся, так что изменять тебе не будет; да и не с кем, а на этих персиянок-вонючек он не полезет». За эти слова мать его толкнула в плечо, сказав: «Антон, ты чего говоришь, они же дети, постесняйся».

«Это мужики, а не дети, а она – уже замуж собирается, зна-чит не ребёнок, – немного погодя, отец спросил: – Он тебе нра-вится, а ты сама как думаешь, Настенька?»

«Батька правду сказал: он созрел для семейной жизни, да и так видно – он очень положительный человек, а ещё веселый – с ним скучать не будешь; а так сама думай. Только здесь больше не за кого выходить, ждать лучшего нечего», – после этих слов мать на некоторое время смолкла, а через минуту залилась сле-зами.

«Мам, ну вы чего? Я же здесь, пока никуда не ухожу, а ска-жете, так совсем не выйду замуж».

«Ну, куда хватила, ради нас хочешь себя принести в жертву, этого нам ещё не хватало!»

«Гена, Ваня, а как вы думаете насчёт Иосифа?» – спросила я у братьев.

«Настенька, ты чего спрашиваешь этих сопляков, чего они могут тебе посоветовать? Кроме того, что это хороший дядька».

На этом мой опрос кончился, я осталась одна со своими мыслями – были мучительные трое суток.

Четвёртый день оказался самым страшным и ужасным, всё с рук валилось, а я не приняла никакого решения и молила Бога, чтобы день не кончался, а то, наоборот, чтобы он скорее закон-чился. Только природу не обманешь – день кончался, и мою нервозность заметила хозяйка, которая ко мне так хорошо стала относиться, порой – как к подруге. Во время одного из моих упущений она остановила и спросила: «Ася, что случилось, са-дись, расскажи мне и не бойся, я не монстр – всё пойму, а может, чего и посоветую, если ты нуждаешься в моём совете».

«Да рассказывать-то особо не о чем, а нервничаю от того, что не могу принять решения – выходить замуж или нет?.. Обе-щала сегодня ответить».

Когда я ей подробно рассказала об Иосифе, она, не задумы-ваясь, сказала: «Прежде всего, раз он тебе нравится, и ты лю-бишь его, тогда соглашайся, не раздумывая, и отбрось все глу-пости в сторону насчёт трудностей замужней жизни».

– Эти слова как-то меня успокоили и ободрили, и уже при-мерно через час я приняла решение – выйти замуж за Иосифа. Вечером, когда пришёл этот товарищ, – Анастасия рукой пока-зала на Иосифа, – я его первая встретила и сказала: согласна.

«Как ты смотришь, если мы сейчас подойдём к твоим роди-телям и я попрошу у них твоей руки?»

«Да, я согласна».

Так мы прямо с калитки вошли в комнату, Иосиф передал сумку с продуктами и шепнул: «Здесь – всё что нужно, чтобы закрепить согласие родителей».

Отставив сумку у обеденного стола, мы подошли к родите-лям, рядом с которыми стояли мои братья и тогда Иосиф сказал:

«Уважаемые родители, Антон Семёнович и Елена Давыдов-на, я прошу руки и сердца вашей дочери, не скрою, не будь её согласия, я бы не просил вас. И если вы не дадите согласия, то-гда мы будем думать, как нам поступить дальше...»

Согласие родителей мы получили, не ставая на колени, так как у Иосифа нога в коленке не сгибалась. Вы же знаете, она и сейчас не сгибается, – всё остальное пошло по тому же сцена-рию, что и у Шуры с Виктором. Мы свою свадьбу отложили на полтора месяца в связи с тем, что Иосифу необходимо было за-кончить контракт с хозяином, который зафрахтовал их транс-порт; после чего отогнать машину в Мешхед, сдать, а уж потом вернуться в Боруджирд. Но за это время, которое он был здесь, мы практически сделали все заготовки. Вы не представляете, что бы Иосиф не покупал – всё с большим запасом, и остановить его практически невозможно было.

В сентябре – примерно за два месяца до нашей свадьбы – Шура родила сына, которого назвали Виталий. Как и планирова-ли, свадьбу справили в назначенный срок – это было в середине ноября. Свадебные наряды Иосиф привёз из Тегерана; народу было человек двадцать пять, гуляли полных два дня, конечно, всё было здорово. Иосиф откуда-то гармониста привёз. Чего мать не ожидала, так это того, что мы, дочери, все в один год выскочим замуж.

После свадьбы мы пошли в своё гнёздышко, которое заранее сняли и купили всё необходимое для начала семейной жизни. Нашими соседями через стенку оказались тоже русские – муж и жена возрастом где-то примерно лет сорока, но о них я расскажу чуточку позже. В оставшиеся полтора месяца текущего года ничего знаменательного не происходило.

– Иосиф Степанович и Анастасия Антоновна, вот вы верну-лись в Советский Союз, как говорят: «откуда бежали – туда и прибежали». Может, я перефразировал это высказывание, но суть та же. Хочу спросить: почему вы вернулись? Когда вы эми-грировали, вы ведь видели, какую здесь проводят политику, а живя в Иране, не знали, что здесь творится, и, невзирая ни на что, вернулись. Вы что, сменили менталитет или стали мудрее? А если бы вас с парохода да сразу всех в северные лагеря, как бы вы выглядели в глазах своих детей? – спросил Селищев.

– Вот здесь, Александр Васильевич, вы ошибаетесь, – начал говорить Иосиф Степанович. – Во-первых, и это самое главное: сменилась политика государства в отношении русских эмигран-тов, проживающих за рубежом; во-вторых – нет той дикой озлобленности к богатым, так как их – не стало. В-третьих, люди стали более образованными и здравомыслящими, в-четвёртых – Великая Отечественная война многим сняла пелену с глаз, когда наши войска победоносно освобождали Европу от фашизма, и все видели, кто ей помогал в первую очередь... Хочу подчеркнуть ещё один факт: в день получения советского паспорта мы с Анастасией тут же заполнили анкеты, написали свои биографии для получения виз на въезд в СССР; когда у нас всё проверили и приняли, тогда сказали: «Это процесс длительный, и вам придётся набраться терпения; кроме того, вам необходимо будет приходить через каждые три месяца и узнавать о ходе рассмотрения вашего вопроса, и если у вас в этот период будут какие-то изменения или дополнения, мы сразу будем это корректировать».

Мы так и делали: если даже не были в Тегеране, то в назна-ченное время приезжали специально и узнавали, что и как. Надо же было случиться такому: двадцать второго июня 1941 года, когда я в очередной раз приехал в Тегеран, чтобы узнать у кон-сула, есть ли какие-то подвижки по визе, едва вышел из запы-лённого автобуса, а уже вечерело, как услышал крики бегающих мальчишек-газетчиков слово «джанг» и в продолжение – «алман бэ довляте шоурави гамл кярде», «война, Германия напала на Советское государство». Я шёл и не верил своим ушам, вся пресса всегда освещала дружественные отношения Советского Союза с Германией. Переночевал у одного знакомого, а утром рано пошёл в консульство, там была суматоха, и ждать при-шлось долго, но всё-таки приняли меня; у консула вид был рас-терянный, все ждали какие-то депеши из Министерства ино-странных дел, но пока всё было тщетно. После долгого раздумья консул с анемичным лицом произнёс: «Не знаю, что с вами делать, в связи с тем, что милитаристская Германия вчера в четыре часа утра, когда все мирно спали, без объявления войны напала на нашу страну. Это так неожиданно и печально для нашего народа... В Германии сегодня одна из самых сильных армий мира. У неё сильный военный потенциал, передовое вооружение и сильная военная подготовка, да плюс ещё их союзники в Европе, которых они поставили под своё ружьё. По некоторым данным – только солдат у них на начало сорок первого года было пять миллионов человек. А армады самолётов, морского флота и танков – всего не перечесть. А вас хочу и обрадовать и в то же время огорчить. Виза вам пришла, но мы вам её не дадим из-за войны: я думаю, что вы нам здесь пригодитесь. Сейчас шок пройдёт, и тогда всё станет на свои места, а пока делайте то, что вы делали и делаете. При любых изменениях мы вас найдём. Так что успокойтесь, в дополнение я могу сказать: теперь наберитесь терпения, пока война не кончит-ся, а там и на восстановление потребуется ещё какой-то срок; пока езжайте в Пехлеви и работайте, как работали». Тогда я попросил у консула лист бумаги, он охотно его мне подал; я, взяв ручку и начертав, передал консулу. Консул, читая заявление, периодически недоумённо поглядывал на меня, дёргая плечами вверх; оторвав глаза от бумаги, протянул её мне, говоря: «Иосиф Степанович, возьмите это прошение обратно, поскольку мы ему не имеем права давать ход, и потом: вы о семье подумали? У вас трое детей и жена не работает, вы понимаете, на что обрекаете семью – на голодную смерть, не иначе!.. А так, находясь здесь, вы Родине принесёте не меньшую пользу; вообще-то, вы уже давно приносите пользу. Я вам уже сказал, а сейчас вновь повторюсь – вы нужны будете здесь вдвойне».

Заявление я всё-таки оставил и попросил его зарегистриро-вать, как подобает всякому документу. После этих слов консула мне ничего не оставалось делать, как возвращаться домой и за-ниматься тем, чем занимался до отъезда в Тегеран.

– Иосиф Степанович, а о какой такой работе вам упомянул консул, что вы уже приносите пользу, расскажите? Об историче-ской значимости и завоеваниях Персии, о культурном наследии вы чуть-чуть поведали, да и я читал кое-чего, а что представляла Персия в тот момент, когда вы ступили на её землю? Что она представляла тогда и на начало войны, а также на момент вашего отъезда? – спросил Селищев.

Надо отдать должное любознательности Александра Васильевича и его умению слушать рассказчика, не перебивая. И чаще всего, задав сложный вопрос, он предвкушал, ожидая ответа и в это время заряжая мундштук сигаретой, – готовился, и как только рассказчик начинал, он весь превращался вслух. И уже в процессе рассказа, не замечая того, прикуривал, раза два затягивался и забывал о горящей сигарете; порой она вся догорала, а он слушал, водя глазами, когда от восхищения, когда – от сопереживания.

– На первый ваш вопрос я не стану отвечать, поскольку он не представляет никакого интереса, разве только, что может затронуть жизни некоторых людей, о которых я не хотел бы рас-пространяться. А вот на последующие я отвечу в процессе по-вествования, поскольку, Александр Васильевич, вопрос весьма объёмный и очень интересный – в рамках познания вклада Ира-на в Великой Отечественной войне СССР. Сюда входят очень многие вопросы, в том числе и участие Ирана в войне, – боюсь, мы не уложимся в один вечер.

– А мы к вам завтра придём, – спохватившись, что повёл се-бя непристойно и чтобы замять инцидент, Александр Василье-вич предложил: – А может, вы завтра вечером придёте к нам, там и доскажете, а?

– Что ты скажешь на это? – спросил Иосиф у жены.

– Хорошо, если Александру Васильевичу это так интересно, то придём; только уговор: без спиртного, а то мы вас, мужиков, знаем, – строго проговорила Анастасия Антоновна.

– Будет только чай, печенье и конфеты, – ответила Клавдия Петровна и, обращаясь к Анне Фёдоровне, ласково вымолвила: – Прошу вас, вы тоже приходите, мы, женщины, о своём поболта-ем, либо Анастасия Антоновна в другой комнате нам поведает о своих женских впечатлениях.

– Насколько я понял, все согласны по завтрашнему дню, – спросил Иосиф и продолжил. – Тогда слушайте.

Иосиф прикурил сигарету, вставленную тоже в мундштук, затем поднялся, открыл форточку, после чего прошёл в прихо-жую, открыл дверь на веранду, откуда потянуло свежим летним воздухом.

Сев на своё место, поправил начинающую седеть чёрную пышную шевелюру и начал повествование, следующими слова-ми:

– Я должен попросить прощения за короткий экскурс в исто-рию Ирана – это для того, чтобы вам было понятна последова-тельность рассказа, который я слышал от русских солдат и офи-церов, служивших в Персии при царской власти и не пожелавших вернуться, когда произошла революции, а также от зажиточных эмигрантов и таких, как я, нелегально перешедших границу беженцев, которые, как они выражались, перебежали, чтобы переждать путч – Революцию.

Так вот, старики прошлого века всегда начинали рассказ, как они выражались, – «с начала эпохи». Одним из таких старичков оказался очень начитанный, знавший в совершенстве язык фар-си, вёл записи, которые черпал из периодики и ими же захламил и без того малогабаритную квартиру. Как позже оказалось, он ещё в царское время был послан переводчиком в Персию, по-скольку солидно обладал лингвистикой востока – и был приписан к оккупационному военному ведовству Российских войск в Персии. Все его знакомые, в том числе и персы, величали его профессором. Вот он-то мне и рассказывал о Персии всё по-дробно, а когда что-то забывал, доставал тетрадь и скрупулёзно искал нужную дату либо цитату. Не буду рассказывать о трех войнах с Персией, а только галопом проскочу, что при Петре I в 1722 году Россия воевала и присоединила к России часть Даге-стана и Азербайджанских ханств, после чего туда были направ-лены учёные для изучения Каспийского моря, а чуть позже там построили военные корабли и создали военный флот. А с 1732-1735 годов при Анне Иоанновне из-за недостатка сил пришлось вернуть Персии территории Дагестана и Азербайджана.

Второй военный поход в Персию был при Александре I в 1801-1804 годах, в результате которого к России добровольно присоединилась Грузия и в этом же 1804 году – Гянджинское ханство. Персы направили ультиматум, чтобы Россия освободи-ла Закавказье, после чего начала военные действия, что в ре-зультате привело к русско-персидской войне 1804-1813 годов.

Третья русско-персидская война 1826-1828 годов при Нико-лае I велась из-за Закавказья, которое по реке Аракс осталось за Россией после подписания Туркманчайского договора. Так вот, профессор подробно рассказывал, что ещё задолго до конца девятнадцатого века Персия уже была полуколонией – России и Англии, и территория поделена следующим образом: пять про-винций в северной части отходили к Царской империи, а южная – к Англии.

В 1901 году Английский финансист со странной французской фамилией Д’Арси узнал об открытии нефтяного района у побережья Персидского залива и получил концессию на добычу нефти на всей территории Персии, кроме пяти вышеуказанных провинций. Её подписал персидский шах Музарофеддин – и все-го-то за сорок тысяч фунтов стерлингов; кроме этого, обозначи-лась выплата какого-то незначительного процента за баррель от добычи.

В 1905 году на всей территории Персии начались народные волнения конституционного толка – это была революция, которая затянулась до конца 1911 года. Но под нажимом народного вол-нения в 1906 году Мозафароддин-шах подписал конституцию и создание Меджлиса. А в январе 1907 года на престол взошёл Мухаммад Али-шах, который продолжал душить революцию и полностью игнорировал конституцию и Меджлис, но в 1909 году он был низложен и к власти пришёл его сын Султан Ахмад-шах. В период правления Мухаммад Али-шаха в 1908 году на площадке Майдан-и-нафтчи забил мощный нефтяной фонтан и был проложен двухсоттридцатикилометровый нефтепровод до нефтеперерабатывающего завода города Абадан. После этого в 1909 году был подписан договор о создании Англо-персидской нефтяной компании (АПНК). Необходимо отметить, что Россия с Англией постоянно конфликтовали из-за приоритета в экономике, политике, а главное – по причине конфронтации за сферу влияния в политике и территориальных притязаний к Персии. В итоге пришли к соглашению и в 1907 году заключили договор о разделе территории Персии, где Северная часть со столицей должна находиться под эгидой России, а Южная – Англии. Тем же договором разделили весьма крупные концес-сии, на строительство телеграфных линий и шоссейных дорог и ещё множество экономически важных и масштабных объектов для Персии.

Ещё немаловажно добавить, что в это время Персия стала плацдармом ожесточённой конфронтации между Россией и Ве-ликобританией за сферу влияния в правительстве. С наводнени-ем английских специалистов и незначительностью числа соб-ственных рабочих на производстве вышеуказанных работ, а также завоз товаров из Европы подкосили экономику Персии, и особенно крестьянство и мелких ремесленников, появилось очень много безработных и голодающих. В связи с этим нача-лись митинги, перераставшие в погромы и бунты, шахское пра-вительство подавляло всё это, чем ещё больше обостряло свои отношения с народом. Так продолжалось несколько лет. Вторым этапом стали непомерные поборы помещиков с крестьян от урожая. После двухгодичной борьбы были отменены полностью все поборы. Третий этап – это борьба с властью за смещение иностранных специалистов, работавших на ключевых постах в правительстве Персии, в результате этой борьбы был смещён гражданин США с поста главного казначея страны, а также был отправлен в отставку гражданин Бельгии с поста начальника таможни Персии. Четвёртым заключительным этапом революции было свержение ненавистного авторитарного шахского режима, но в двухлетней борьбе революционеры понесли поражение из-за того, что шахское правительство поддерживалось отрядами бахтияр, которые, войдя в Тегеран, разогнали Меджлис и энджименов, и присутствовавшие русско-английские воска помогли окончательно задушить революцию, поскольку у каждой из упомянутых стран был свой интерес.

Обе страны оказывали материальную помощь Персии, в том числе как экономическую, так и военную. В этот период огром-ную лепту они внесли в строительство дорог, телеграфных линий, разведку недр и прочее. Немаловажно упомянуть, что в 1890 году созданный Россией в Персии «Учётно-ссудный банк» принимал самое непосредственное участие в экономической де-ятельности на аннексированной ею территории. Где-то в эти же годы в период революции были смещены два шахиншаха, а тре-тий ставленник, одиннадцатилетний сын Султана Ахмед-шаха, пробыл на посту до двадцать первого года, пока его не сместил Реза-хан (будущий Реза-шах Пехлеви, которого коронуют через четыре года). Невзирая на подавленную революцию, вспышки митингов и бунтов продолжались очень долго.

В период Первой мировой войны Персия держала нейтрали-тет. Но на её территории происходили бои между войсками стран Антанты (России – Англии) с одной стороны и Османской империей с другой стороны. После оговоренной войны Персия была принята в Лигу Наций. А после Октябрьской революции в 1918 году СССР отказался от всех притязаний и кабальных цар-ских договоров и вывел войска из Персии. Это был период, ко-гда там создавались разные партии и движения, в том числе начали создаваться отраслевые профсоюзы. Англичане, воспользовавшись уходом Красной Армии из Персии, вновь закабалили её окончательно и согласно одному из пунктов договора в министерства Персии насажали английских советников.

В 1920 году, когда началось освобождение Закавказья от бе-логвардейцев – Деникина и английских интервентов, – Советское правительство ультиматумом потребовало от Персии и Англии возврата кораблей, угнанных из портов Волжско-каспийского флота, которые находились в Баку и Энзели – его позже переименовали в Пехлеви. Англичане отказались уходить из Северного Азербайджана, претендуя на нефтяной район, по-скольку когда-то этот регион относился к Персии. Но и после ухода англичане продолжали подстрекать народ и персидское правительство к притязании на всё Закавказье. Тогда, по истече-нии срока ультиматума, Красная Армия начала военную опера-цию, вследствие чего англичане с персами отступили, и флот был возвращён молодой Советской республике.

В период присутствия Советской Армии в Персии один из гилянских воинственных дженгалийских отрядов под руковод-ством Мирзы Кучек-хана, воспользовавшись моментом, в нача-ле июня 1920 года занял Решт – главный город астана Гилян. Не остановившись на достигнутом, Мирза Кучек-хан после перего-воров с Коммунистической партией – «Адалят», – а также с во-енными представителями советского командования пятого июня провозгласил Гилянскую советскую республику.

Как я уже ранее упоминал, в стране шла гражданская война, и 21 февраля 1921 года полковник Резе-хан Пехлеви с казачьей бригадой, в которой он когда-то служил, подавляя революцион-ные массы и бунтарей, занял Тегеран. За это Реза-хан Ахмед-шахом был назначен губернатором и военным комендантом го-рода, а чуть позже – главнокомандующим, засим военным мини-стром. Находясь на посту военного министра, продолжал подав-лять взбунтовавшие провинции и народности. В том числе в конце 1921 года была подавлена Гилянская советская республи-ка. Через пять дней после взятия Тегерана Советский Союз и Персия заключили мирный договор № 1444, гласивший, что Со-ветский Союз вправе, не воюя, вводить свои вооружённые силы без дополнительного согласования с Персией, если увидит ре-альную угрозу её рубежам и стране. В том же договоре следую-щим пунктом прописано, что Советский Союз обязуется в сен-тябре текущего года вывести из Персии свои войска, введённые в период возврата Волжско-каспийского флота, угнанного в гражданскую войну белогвардейцами.

Сложившиеся политические перипетии 1923 года в Персии, Реза-хана Пехлеви, уже имевший огромный авторитет и влияние в верхних эшелонах власти и знатных экономических кругах; под давлением вынудил Ахмед-шаха назначить его премьер-министром. Будучи премьер-министром, он под своим непо-средственным руководством покорил все противоборствующие регионы и народы, не согласные с политикой, проводимой пра-вительством. Находясь на посту военачальника, а потом воен-ным министром и впоследствии уже премьер-министром, Реза-хан реорганизовал все силовые структуры.

Назначение его премьер-министром дало толчок к сверже-нию династии Каджаров, что в результате и получилось, когда на декабрьском собрании Меджлиса 1925 года Реза-хана Пехле-ви провозгласили Шахиншахом Персии. К власти пришел ода-рённый человек, который болел за свою страну и народ. Он дос-конально изучал всё, после чего принимал решения, он даже стал народ заставлять одеваться по-европейски. А мужчин, у которых в моде была высокая конусообразная феска из тонкого войлока коричневого цвета, срывали её с голов и полицейские здесь же их жгли. В результате чего феска получила название «Кола-е-пехлеви» – шапка-пехлеви.

Этого Реза-шаха я бы назвал великим реформатором Персии, его можно сравнить с нашим Петром I. Шахиншах был не только защитником национальных интересов, но и старался вывести Персию в ряды передовых государств. Конфликтовал с англичанами, чтобы добиться максимальной прибыли для страны, иногда уступал тем или иным приглашенным партнёрам, государственным фирмам, но делал это в пределах разумного: лишь в том случае, если партнёры тоже шли на уступки.

Касаясь железных дорог, хочу сказать, что в 1906 году рус-скими специалистами была построена железная дорога от рус-ской Джульфы до Тебриза длиною 140 километров. В 1928 году были заключёны договоры вначале с немецкими, а затем и с американскими фирмами о строительстве железных дорог и всей инфраструктуры, относящейся к ней. Протяжённость дороги составляла полторы тысячи километров, и проходила она по основным городам Персии: Мешхед – Тегеран – Тебриз – Ахваз. Я не называю маленькие незначительные города и посёлки, находящиеся между ними. Строительство дороги затянулось на десять лет, по разным причинам, но в основном из-за финансирования. Развернув строительство железных и шоссейных дорог и всей инфраструктуры для нормального функционирования этих двух наземных артерий, Реза-шах не забыл о медицинских и учебных учреждениях и прочих отраслях экономики.

На всё перечисленное у правительства не хватало бюджет-ных денег, поступающих в казну государства. Иногда выручали частные займы, в результате чего приходилось идти на большие уступки в сфере экономики. Тогда в 1930 году по настоянию Шахиншаха, после долгих переговоров, согласно англо-персидскому договору права денежной эмиссии перешли к Национальному банку Персии. Единственное, чего не одобрял народ и прогрессивные партии, в том числе и коммунистическая партия «Адалят», это того, что Шахиншах на все ключевые по-сты в министерствах допускал английских, немецких, американ-ских и даже шведских советников. По материалам персидских газет, Реза-шах Пехлеви делал это из-за скудности казны, а каждое водворение в министерство на любой пост крупно инвестировалось ставленниками, что пополняло казну на какой-то жалкий процент.

– Так вот в год моего перехода в Персию – это был пик строительства железных дорог, туда нахлынуло множество инженеров разных отраслей со всех стран мира, но больше всего было итальянцев, про которых даже анекдот ходил: «Поездом приезжают туристы в Рим, выходят на платформу и ищут груз-чиков. Когда не увидели таковых, они спрашивают у полицей-ского: «Где ваши грузчики?» Полицейский вежливо отвечает: «Все грузчики уехали в Иран – там работают инженерами на строительстве железной дороги».

– Иосиф Степанович, вы нам прочли курс по истории Персии за целую эпоху, будто для студентов вуза востоковедения, весьма коротко, но содержательно в отношении хронологии. Так что всё-таки представляла Персия на момент вашего пребыва-ния, а главное – в период Великой отечественной войны?

– Александр Васильевич, прошу вас, наберитесь терпения, потому как без преамбулы тяжело будет понять те или иные дальнейшие действия персидского Шахиншаха и правительства. Необходимо подчеркнуть то, что, как и многие другие азиатские страны, Персия была аграрной страной до тысяча девятьсот сорок второго года. Но прежде чем начать говорить о Персии в период Великой отечественной войны, хочу начать с хитроумно-го действия Гитлера, считавшего себя прозорливым человеком. Будучи рейхсканцлером, он устным распоряжением обязал от-дел «Абвера» постепенно засылать своих шпионов в первую очередь в Европейские страны, окружающие Германию, а уж потом в страны, с которыми намечал быть в союзниках либо захватить военным путём – войной. Где-то в середине тридцатых годов в Персию начали поступать миссионеры, в результате договорённости были организовали две школы – в Урмии и Хое, где преподавали только немецкие учителя теологи, а в Тегеране создали «колледж», где преподавателями были инструкторы с военной выправкой, обладавшие военной дисциплиной и сильной физической подготовкой. В итоге они всё образование подмяли под себя. В довершение всего, отбирали студентов – приверженцев гитлеровской политики – и отправляли на обучение в Германию. Даже создавались отряды гитлерюгенд с аналогичной формой, носимой во всей Германии, и устраивали показательные выступления приезжим шишкам из рейха. Ко всему вышесказанному необходимо добавить, что Гитлер назвал персов такими же чистокровными «арийцами», как и немцы. И систематически клялся им в верности и вечной дружбе. А в 1928 году, когда Персия заключила договор с немецкой фирмой о строительстве железной дороги, а Гитлер стал фюрером и рейхсканцлером, он начал готовиться к войне и тем самым развязал руки «Абверу», в результате чего «Абвер» начал не только внедрять, но и насаждать своих людей пятой колонны всюду – в том числе и в торговые фирмы, такие, как «Мерседес-бенц», «Крупп», «Сименс», «АЕГ», «Филипс» и прочие, не считая мелкие фирмы с частной предпринимательской деятельностью. А в военной промышленности все инженерные посты занимали немцы и более половины рабочих мест занимали специалисты, привезённые на работу в Персию из третьего рейха.

Надеюсь, вы понимаете, чтó я этим хочу подчеркнуть. Как я уже выше упоминал, когда в тридцать четвёртом году Гитлер стал главнокомандующим вооружёнными силами Германии, то в персидской армии велись все тактические занятия по тем же инструкциям. Даже шаг чеканить заставляли по-немецки. Завозили вооружение и боеприпасы, медицинское оборудование для полевых госпиталей. Таким образом, постепенно перевооружали армию, и под строгим секретом на специальных складах, в небольшом количестве, хранилось немецкое обмундирование. Видимо, со временем Гитлер хотел персов сделать своими союзниками. Такими своими действиями германия мало-помалу подбиралась к персидской нефти. А завоевав Европу, Адольф Гитлер собирался напасть на СССР, для чего он заготовил армады авиации, танков, автотранспорта – всё это требовало огромного количества топлива. Иран был в этом отношении как дар Божий, да и в нефтеносный Баку можно направить войска и флот с этой стороны, и после завоевания Кавказа Азербайджан стал бы заправочной станцией для гитлеровской авиации и механизированных частей.

К сороковому году основательно укрепившаяся «пятая ко-лонна» до того обнаглела, что на севере Ирана в районе Тебриза создали базу по подготовке небольших диверсионных групп для заброски в СССР. Для создания базы и её обустройства туда специально прилетал представитель «Абвера», то ли Меер, то ли Майер, ходил в штатском – смугло худое лицо и тёмные волосы чаще выдавали его за перса. А весьма изощрённо подобранный гардероб способствовал без подозрений вливаться в толпы або-ригенов той местности, куда он приезжал. Лишь высокая и стройная фигура и чёткая походка подчёркивала его принадлеж-ность к военным, только кто это замечал, разве только кто-нибудь из глазастых иностранцев или таких же военных. Как позже рассказывали те, кто с ним встречался либо приходилось вместе работать, он прекрасно владел персидским языком и при необходимости мог говорить на диалекте нескольких провинций Ирана. А что касается СССР, он проявлял такие чудеса знания русского языка, привычек, национальных обрядов, теологии, что любой человек и даже академик-этнограф мог бы позавидовать его познаниям.

Все шпионские действия германской разведки фиксирова-лись нашими спецслужбами через осведомителей, которые тоже не дремали, но и не проявляли себя. В тридцать восьмом году закончили строительство железных дорог, что дало толчок раз-витию индустрии страны. Заработал телеграф, а в крупных горо-дах заработала телефонная связь. Абаданский нефтеперерабатывающий завод увеличил выпуск авиационного бензина. Такого бензина постоянно не хватало Германии. В общем, в сороковом году Иран стал прекрасным военно-стратегическим плацдармом для Германии в предвидении войны против СССР.

Этими словами Иосиф Степанович в тот вечер закончил свой рассказ, и удовлетворённые гости стали прощаться с условием, что встретятся назавтра у Селищевых.

Провожая гостей, Иосиф и Анастасия всегда выходили из сеней на крылечко, и пока последняя спина не скрывалась за по-воротом, они не заходили в квартиру. В тот день они стояли и как обычно смотрели уходящим гостям вслед, чтобы помахать, так как, идя следом за женой, Селищев всегда останавливался на углу переулка, махал рукой и, получив ответное помахивание, они спокойно шли домой, по пути обмениваясь впечатлениями между собой. В тот вечер было как всегда, дойти до угла им оставалось каких-то несколько шагов, как вдруг перед ними остановилась легковая машина и из неё, изгибаясь, вылезли су-пруги Черепановы – Анатолий и Полина. Поздоровавшись с уходящими Селищевыми, чета направилась к стоящим на крыльце вышеупомянутым хозяевам.

– Коль в столь поздний час приехала Черепанова Полина с супругом, значит, ей экстренно надо погадать по какому-то важ-ному вопросу, – тихо сказала Анастасия Иосифу, и тот кивнул головой.

Анатолий и Полина издали начали извиняться за столь позд-ний визит.

– Только дело не терпит отлагательств, Анастасия Антонов-на, Бога ради извините и не откажите!

Войдя в дом, мужчины направились в зал, а женщины окку-пировали кухню. Разлив кофе по чашечкам, две унесли мужчи-нам, затем Полина, понизив голос, стала рассказывать из-за чего так экстренно они приехали, невзирая на ночь. О чём они гово-рили – это останется секретом. Закончив процедуру гадания на кофейной гуще, Полина глянула на часы и вслух произнесла:

– Двадцать часов тридцать минут,.. – затем, тяжело вздох-нув, с сожалением добавила: – Ох, как не хочется ехать домой, можно, мы немного посидим у вас, и если вы не устали, расска-жите, как получилось, что Паша не пошла с вами в Персию и осталась на Родине? Почему спрашиваю: если вы помните, в тот день я сильно торопилась по своим делам, а вы как раз расска-зывали Августе и Валентине, а также супругам Особливцам, Виктору и Надежде, пришедшими перед моим уходом.

– Если ты помнишь, я уже говорила, что отец купил билеты на поезд заранее; в тот день вечером после ужина он, вынув би-леты, назвал число и время отправления, предупредив всех: «За полтора часа до исходного времени, то есть до отправления по-езда, мы должны выйти из дома. Пока дойдём, останется минут пятнадцать; в общем, в этот день все должны находиться дома, понятно?»

Паша поднялась и сказала: «Я не хочу ехать с вами, я выхо-жу замуж за своего Фомича и уеду на полустанок работать вме-сте с ним на железной дороге».

Отец взбеленился, сотрясая воздух криком вперемешку с оскорбительными словами в адрес Паши, весь трясся от злости на то, что не получается так, как он хочет. Паша, видя, что зря сказала, решила смягчить накалившуюся обстановку, добавив: «Ладно, папа, пусть будет по-вашему, поеду с вами».

«Ну вот, наконец-то приняла правильное решение», – улыба-ясь, сказал отец.

На следующий день с началом дня Пелагея исчезла. Занимаясь погрузкой остатков продуктов, чтобы увезти Ферапонту, отец кричал на всех и заставлял всех бегать искать Пелагею, а она в это время отсиживалась в зарослях крапивы, об этом знали я и Шура. Днём я отнесла ей покушать и сказала, что отец все оставшиеся продукты отвёз Ферапонту, и тут же посоветовала, чтобы она нашла предлог переночевать в храме послушницей. Позже она мне рассказала, что пошла в грехах покаяться, и матушка Ферапонта оставила её ночевать и рассказали о том, что отец продукты оставил у него.

Накануне отъезда мать с вечера всё приготовила, всем всё рассказала и показала, затем отец объяснил: мол, двигаться на вокзал будем двумя группами метров через сто, и, чтобы безо всяких фокусов. Утро дня отъезда ничем не отличалось от предыдущих; в чистом небе солнце светило так же, как и в предыдущие дни, и точно также чем ближе к полудню, тем жар-че становилось. Единственное, что я заметила: все были какие-то задумчивые, молчаливые и сосредоточенные. Никто никому не лез в душу с вопросами и рассуждениями, а встречаясь, мы не смотрели друг другу в глаза – я до сих пор не знаю, почему. Отец, понимая обстановку, созданную им в семье, притворно улыбался, старался что-то сострить, но главной его задачей было никого не выпустить из виду.

Необходимо отметить хитрость Паши, которая тоже отца не выпускала с поля своего зрения, чего она дождалась за двадцать минут до выхода из дома – скрылась от взора отца и матери. Она спряталась в высокую и густую крапиву, где накануне приготовила себе лежбище, и там залегла после трапезы. Завтрак совместили с обедом из-за недостатка времени на готовку.

В исходное время Паши не оказалось дома. Отец метал гро-мы и молнии, бегал по двору, искал в сарае, погребе, под каж-дым кустиком, не раз подходил к зарослям крапивы, но, ничего не обнаружив, уходил разочарованным. Из-за поисков Паши мы просрочили время выхода на десять минут. В конце концов отец, не стесняясь нас, выругался матом, плюнул со злости, и мы по-шли на вокзал.

– Анастасия Антоновна, так получается, что вы до сих пор не имеете никаких сведений о своей старшей сестре, которая осталась здесь?

– Да, Полина, не знаю, жива ли она, здоровали; самое страшное то, что Миллерово какое-то время находилось в руках немцев. Одна надежда остаётся на розыскное бюро, в которое я пишу уже пятый год, может, свершится чудо – и найдут Пашу! Кроме того, я по Советскому Союзу ищу младшего брата Ивана. Кроме того, написала в Болгарию, куда уехала Татьяна. Только о младшей сестре Александре ничего не пишу, потому что она в капиталистической стране находится, а туда писать не разрешают. Да и папа ещё в Иране. Вот видишь, какую он нам жизнь устроил. Судить его можно по-разному, но в то же время и понять – можно. Пока что не могу прийти к какому-то единому решению, так рассуждать можно по-всякому, в меру грехов либо суждений…

На второй день, когда супруги Бурденко открыли дверь в двухкомнатную крохотную квартиру Селищевых, на столе, как и обещала Клавдия Петровна, были расставлены чашки и две ва-зочки: одна с конфетами, другая с печеньем. После улыбчивых приветствий и коротких расспросов о здоровье и прочем гости и хозяин расселись на стульях, а хозяйка продолжала хлопотать у стола, разливая чай. Разлив чай по чашкам, усевшись, она начала разговор:

– Вчера мы слушали Иосифа Степановича, конечно, он рас-сказчик отменный, и тема интересная, только она интересна мужчинам, а сегодня мы хотели бы услышать Анастасию Анто-новну, про семьи её сестёр, в том числе и о вашей. Вы, между прочим, тоже весьма интересно рассказываете, красной нитью говорите о человеке, но догадаться практически невозможно, так вуалируете: казалось бы, вот он – но кто таков?..

– Хорошо, тогда я начну свой рассказ с Татьяны. Начну с того, что теперь мы Персию будем называть Ираном, так как с 1935 года она так себя стала именовать. Предвидя ваш вопрос, почему они так переименовались, лучше всего коротко расскажет Иосиф. Давай, Иосиф, расскажи, ты хорошо знаешь историю Азии.

– Буду очень краток, потому как буду цитировать вычитан-ное в энциклопедии, а не то, что городил Адольф Гитлер – будто иранцы такие же арийцы, как и немцы, что этим племенам богом дано повелевать и вершить судьбы мира. Такое изречение было сделано, чтобы втереться в доверие Реза-шаху Пехлеви, с последующим наложением лапы на нефть и страну.

Впервые об этом я услышал в Иране от Петра Адриановича Матвеева, это бывший переводчик в одной из частей царской армии в Персии, попавший туда совсем молодым. С началом революции он продолжал работать на русских, после революции посчитал, что ему и в Персии неплохо, в связи с глубоким зна-нием истории Востока. Вот он рассказывал так же, как энцикло-педисты, опираясь на древнейшие исторические записи, в кото-рых говорилось о племенах и народах, говоривших на индоиран-ских языках, населявших большую часть Южной Азии и назы-вавших себя ариями. От слова «арии» произошло и название страны Иран – Aryanam – «страна Арий». Предполагаю, что в результате транслитерации «Aryan» прописали как «Иран». От этого же слова произошли медийское племя аризантов –«племя Арий», сарматское племя Арий, аланы как самоназвание осетин и другие иранские племена. Вот такая короткая запись, – с этими словами Иосиф закончил об ариях, но не об арийцах.

– Теперь, дорогие друзья, надеюсь, вы не будете спрашивать, откуда произошло название Иран? – продолжила Анастасия Антоновна. – Тогда, пожалуй, начну рассказывать, о старшей из нас, сестёр – Татьяне, которая переплыла с нами в Иран. И буду рассказывать многое о ней из её писем, которые она писала мне и Шуре: как познакомилась с парнем, как он ухаживал, как поженились, а потом о периоде беременности. Кроме того, она дважды приезжала к нам; первый раз перед самими родами, а во второй – с Ванюшкой, и тайком от матери рассказывала некоторые подробности своей семейной жизни.

Ежегодные хронологические даты озвучивать не стану, по-скольку это не история государства, а просто жизнеописание одной большой семьи. Мать моя, всеми силам создававшая свою семью, всячески старалась сохранить её благополучие и родственные взаимоотношения, но революция, а с ней – страхи отца и его необдуманный поступок, которым он пытался уберечь нас, привели к печальным последствиям, о которых он часто сожалел.

Первое письмо, которое Татьяна прислала мне и Шуре, было написано наряду с письмом родителям. По злой иронии, письмо, полученное мной, дай Бог памяти, блуждало три месяца. Таня писала это письмо, как только встретилась с парнем. В письме матери с отцом она сообщала:

«Мама, я влюбилась, если бы вы знали, как я счастлива! Хоть он и болгарин, это золотой парень, зовут – Радий, мы в течение месяца встречаемся и полюбили друг друга. Через некоторое время мы решили пожениться. Пока что Радий в отъезде – на объекте ведёт ответственную работу, как только вернётся из двухмесячной командировки, так сразу назначим дату свадьбы, – тогда пригласим вас всех на бракосочетание. Мама, Радий красивый, стройный, весёлый, мужественный человек!»

А в письме, которое дошло до меня, Таня описывала следу-ющее:

«Я на днях на базаре хотела купить фрукты, но не смогла толком объясниться с продавцом, и тут подходит парень и выбирает виноград, персики и груши, то есть покупает то, что и я хотела купить. Между выбором фруктов он разговаривал с продавцом на персидском языке, иногда прибегал к славянскому языку из-за слабого знания персидского. Я это уловила, и когда он покончил со своими покупками и, рассчитавшись, собрался уходить, я об-ратилась к нему на русском с просьбой помочь мне приобрести те же фрукты и в том же количестве. Мои слова его несколько обескуражили, что он, как гусак, пригнул голову, затем слегка протянул её в мою сторону и тоже что-то спросил на своём языке, который теперь уж показался мне совсем знакомым. Я повторила свой вопрос, и он после минутной паузы, ломая и коверкая слова, спросил меня:

– Вы есть русский чиеловек, а что хочиет этот русский чиеловек?

– Я прошу вас помочь мне купить такие же фрукты, которые вы купили себе, и в том же количестве.

– О да, я помогать будет.

И мой незнакомец, тут же повернув голову к продавцу, что-то сказал – тот кивнул головой и уже через пару минут мои руки оттягивал тяжёлый бумажный кулёк с необходимыми фруктами. Я подала продавцу деньги, но незнакомец запротестовал против моих денег. Рассчитался своими деньгами и, улыбаясь приятным молодым и милым лицом, сказал:

– Я не может свой портит такой фарт, который видел русский чиеловек – это не так, вы есть - дивушка. Ми, можит, пойдом так и будим поговаривать и познакомит. Менья называть Радий Четаклеев, а ваша имья и фамил.

– А я - Татьяна Антоновна Карабут, живу здесь, в Тебризе, одна.

Так, слово за словом, началась наша стеснительная беседа, и мы не замечали, по какой улице Тебриза идём и куда. За это время он рассказал о том, что приехал в Персию по контракту, которую заключила его специализированная фирма по взрывным работам на период строительства железной дороги Тебриз – Мешхед – Ахваз. Их, специалистов-взрывников, шесть групп по три человека раскидали по трассе, а его оставили здесь, где он находится уже три года и пять месяцев. Необходимо признать, что не всегда правильно понимали друг друга, но всё-таки продолжали общаться и рассказывать обо всём, о детстве и прочее. Так мы гуляли с полудня и не заметили, как воскресный день начал заканчиваться. А когда он спросил, с кем я живу и где, я ему сказала, мол, я ведь тебе об этом говорила: живу здесь – не поехала с родителями в Боруджерд, поскольку там не нужны модистки по пошиву европейской одежды, а я другой работы не хочу. Уезжая, родители попросили не уходить с квартиры русских иммигрантов – это те первые хозяева, которые предоста-вили нам жильё и во многом помогли здесь обживаться. Настенька и Шурочка, самое интересное было то, что к концу нашего гуляния мы уже прекрасно понимали друг друга и даже многие непонятные для нас слова мы не переспрашивали. Только вот я, на первых порах, никак не могла привыкнуть к их болгарским ответам, которые прямо противоположны нашим. К примеру, задаю ему вопрос и жду положительного ответа «да», он крутит головой в стороны, по нашим понятиям – «нет», а у них это означает «да». Следующий противоположный вопрос задаю и знаю, что получу ответ «нет», а он кивает головой, по-нашему «да», а у них «нет». Багряное солнце давно закатилось за горизонт, а хозяйка ночной тьмы постепенно вступая в свои права начала веять нежной вечерней прохладой. Радий мельком глянул на часы, но ничего не сказал, это не ускользнуло от моего пристального внимания; но, честно говоря, мне никогда не было так хорошо, как в тот день, и мне не хотелось, чтобы он уходил. Мало того, я боялась, что он уйдёт и мы расстанемся навсегда; видимо, ему тоже не хотелось расставаться, и он спросил:

– Он может, – тыча себя в грудь, говорил Радий,- отводить до хатка?

– Это далеко, – сказала я ему.

– Он так нужино, – вновь тыча себя пальцем в грудь, говорил он, – потому ищо вас увидат, черес, – стал показывать на пальцах, через сколько дней, в итоге получилось через две недели, так же в воскресенье.

– Да, ты можешь меня проводить домой и увидишь, где я живу и с кем.

Когда мы подходили к дому, я увидела, что моя хозяйка стоит у ворот и беседует с какой-то полной женщиной европейского происхождения. Увидев меня с кавалером, хозяйка махнула рукой в свою сторону, приглашая подойти ближе. Когда мы подошли и поздоровались, она познакомила с разговаривавшей с ней дамой, и я, в свою очередь, сказала:

– Софья Владимировна, познакомьтесь – это Радий, он болгарин и немного говорит по-русски. Мы сегодня целый день провели, вместе гуляя по городу.

Так у нас закончилась первая встреча. Обнимаю, целую, скучаю, пока!»

После первого письма мне и Шуре Таня написала письмо родителям, где в первых строках она писала, что собирается выйти замуж за взрывника. Не дочитав письмо до конца, отец решил ехать в Тебриз и отговорить от мужа с такой опасной профессией. Он может утром уйти и больше не вернуться, тогда под обрушенной породой ищут их тело либо останки и склады-вают в гроб, дабы похоронить как человека. Людей с такой про-фессией чаще всего называют смертниками. Лишь дочитав письмо до конца, где Таня писала, что свадьба состоится после возврата Радия из двухмесячной командировки, мол, ну и на подготовку уйдёт ещё месяц, решили написать письмо, в кото-ром пытались образумить дочь бежать к ним в Боруджерд или куда глаза глядят. После отправленного письма родители как-то успокоились, думали, что Таня взрослая и прислушается к их совету. Только родители забыли, какими сами были молодыми и непослушными, но, самое главное, они забыли, что такое лю-бовь, а как говорят «любовь зла, полюбишь и козла».

Как позже выяснилось, получив письмо, Таня решила не приглашать родителей на свадьбу, чего родители не ожидали от неё и было совсем успокоились, но полученное через два месяца очередное письмо их не только шокировало, но и привело к бо-лезненному состоянию; кроме того, у них затаилась злость на Таню. Решили выразить своё возмущение протестом, что они перестанут ей писать. После двух писем, оставленных без роди-тельского ответа, Таня начала писать нам, и вот те, которые я вам цитирую:

«Здравствуйте, милые сестрички! Родители на моё последнее письмо не ответили, очевидно, сердятся – да Бог с ними, не хотят и не надо; я вам буду писать, а вы им будете передавать. Теперь о главном, то, что сегодня актуально в моей жизни! Ой! Сестрички, те первые три месяца, что мы встречались, – это было дружеское времяпрепровождение. Только сейчас поняла: я влюбилась по уши в этого болгарина, он такой замечательный и добрый; а если бы вы видели, как он за мной ухаживает: без цветов весной и летом он ко мне не приходил ни разу, а с наступлением осени – без конфет либо какого-нибудь подарка. Но самое главное, он очень напористый, заставляет меня, чтобы я его учила русскому языку по пять слов в день из домашнего обихода либо дружеского общения, и те же пять слов заставляет учить меня, только болгарских. Надо отдать должное его способности в освое-нии русского языка, правда, иногда ещё выражается косноязычно, на болгарский манер, но уже правильно составляет предложения. Кроме всего, он ещё рассказывает о национальных традициях и нравах, в том числе некоторых привычках, сложившихся в их семье. А когда я спросила, зачем мне это учить, он задал мне следующий вопрос:

– А разива ета красивия дивушка не хочет приехит в Българиа? Что, она хочет здес жить висигда?

– А ты что, Радий, хочешь на мне жениться и увезти в Болгарию? – пошутила я, а он на полном серьёзе:

– Да-да, я так хочет, и женит можно сейчас и можно назавтра.

Я вам писала неправду, что мы скоро поженимся. Вот именно сейчас он сделал мне предложение.

До этого момента я думала, что он приходит ко мне так, от скуки или для времяпрепровождения. А после его слов я поняла, что у него действительно серьёзные намерения. Я, конечно, не готова была к такому прямому объявлению о женитьбе и, конечно, вначале всё понимала по-своему и хотела его прогнать, но он стал на одно колено и произнёс:

– Я очень хочет ты стать моя, – и, хлопая руками себя в грудь и тем самым показывая искренность своих слов и желаний, закончил, – жина!

Так закончил он просить моей руки и сердца. Сестрички, для меня это было настолько неожиданно и смешно, что я с трудом сдержала смех, закрыв лицо руками. Собравшись с мыслями, как в тех светских романах, сделала вид, будто волнуюсь, и таким смущённо-взволнованным слабым голосом прошептала:

– Радий, не обижайся, пожалуйста, но, всё-таки, – это настолько неожиданно и скоропалительно, что я так сразу не могу ответить; дай время, чтобы я подумала, только не торопи, ладно?

– Хорошо, я не будет торопит, я будет ждат твой соглася, толко ты должин знат: я всегда хотеть услышат – «да»!

Несколько дней я обдумывала его слова и то обстоятельство, что он уже меня готовит к переезду в Болгарию на постоянное местожительство. И в то же время я не видела альтернативы, если не считать его товарища по работе – Николы Боева, тоже болгарина, который месяц тому назад примкнул к Радию и практически не отставал от него ни на шаг, когда бы только он не шёл ко мне. Самым интересным было то, что Никола не спускал глаз с меня, а при разговоре мотал головой и слегка улыбался. Однажды, когда я задумалась над предложением Радия, у меня мелькнула мысль: может, выбрать Николу – он более симпатичен, чем Радий, – и тут же я умерила свой соблазн тем, что Никола – тёмная лошадка; во всяком-случае, с Радием я встречаюсь уже с весны более трёх месяцев, а этого вовсе не знаю. А то, что он жадно смотрит на меня, – это ещё ни о чём не говорит; да и я дурёха, чего на меня нашло – сама не знаю, что о нём подумала. Необходимо подчеркнуть то, что он уже не раз побывал в моей комнатке вместе с Радием.

Он, познакомившись с моими хозяевами, вошёл к ним в доверие. В результате Василий Степанович о нём стал прекрасно отзываться, и Софья Владимировна тоже. Расскажу я вам один случай, произошедший между Радием и Никола за два месяца с небольшим до бракосочетания; тем самым хочу подчеркнуть назойливость этого человека. Со времени первого прихода Николы в наш дом этот наглец каждый раз с работы приходил с Радием, а уходил от нас всегда заполночь. Я стала замечать, что Радий его ревнует и всё чаще стал с ним грубо разговаривать, а тому – «как с гуся вода». В день последнего раздора они пришли какие-то нервные и что-то негромко говорили по-болгарски; интонация их голосов, доходившая до моего слуха, говорила – ругаются, а ещё через несколько минут Радий поднялся, открыл дверь и жестом руки указал другу на выход. Уходя, Никола на родном языке выкрикнул:

– Ти не достоен тя, аз едино добивам тя – «ты не достоин её, я всё равно добьюсь её»! – и Никола, уходя, хлопнул дверью.

Больше он к нам не приходил. Хотя они дружили ещё до нашей свадьбы. Так Радий избавился от навязчивого товарища. Хочу поделиться с вами ещё одним немаловажным событием, случившимся с Радием: ещё не получив моего согласия, он прозондировал в русской церкви, можно ли обвенчаться болгарину с русской девушкой, и, получив положительный ответ, тут же рассказал мне обо всём – после этого целую неделю ходил счастливый! Глядя на его серьёзность намерений, я дала согласие, но дату свадьбы не оговаривали, так как у него намечалась командировка больше чем на месяц, о чём и писала отцу с матерью.

Ну, вот и всё, о чём хотела поделиться с вами – своими сокровенными мыслями. Милые сестрёнки, пишите, что у вас нового и как ваши дела на личном фронте, пишите, мне одной очень скучно – жду новостей. Пока до встречи!»

После письма, полученного от Тани, нервы родителей не выдержали, и отец поехал в Тебриз. Не застав Татьяну на работе, отец отправился в дом Лысенко Василия и Софьи, но дома тоже её не оказалось. Утром отец сходил на работу, где хозяйка швейной мастерской сказала:

– Таня вчера утром уехала к родителям в Боруджерд.

Отцу ничего не оставалось, как вернуться назад. Когда он вернулся домой, мать даже удивилась, когда отец спросил:

– Где Татьяна?

Мать от удивления развела руки, после чего выразилась так:

– Это я у тебя должна спросить, где Таня? Ты её видел? Что с ней?

– Еля, я Таньку не видел, у Лысенко она ночь не ночевала, а на работе мне сказали, что она ещё вчера уехала к нам сюда, поэтому я вернулся, а как иначе? – затем присел на табуретку, схватившись за голову и закричал: – Где эту бестолочь старшую искать? ума не приложу, где теперь она?..

На самом деле, в тот день, когда отец приехал в Тебриз и прямым сообщением пошёл к дочери на работу, там происходило следующее. Татьяна, работавшая в швейной мастерской у окна, увидела вдали идущую знакомую фигуру и всполошилась. Сердце подсказывало, что приезд отца ничего хорошего не предвещал. Таня побежала к закройщице, которая в отсутствии хозяйки принимала заказы и следила за работой швей, и попросила:

– Галина Максимовна, вон там идёт пожилой мужчина, – Та-тьяна показала в окно на приближающего человека, – он обяза-тельно спросит меня. Я вас очень прошу, скажите ему, что вы не знаете, где я и почему не вышла на работу. А лучше всего – пусть придёт завтра и спросит у хозяйки.

Галина Максимовна выполнила просьбу Тани. Пожилой мужчина невысокого роста с кавалерийской походкой, на кото-рого только что показывала Татьяна, действительно справлялся о ней. Галина сказала так, как её попросила младшая коллега. Как только мужчина ушёл, Татьяна вновь прибежала с листком бумаги и, вручая Галине, добавила:

– Я сейчас уйду, вернусь на работу послезавтра.

И спустя пятнадцать минут она с узлом и сумкой уже ехала в фаэтоне на съёмную квартиру к Радию.

В записке Нелли Татьяна начертала:

«Уважаемая Нелли Генриховна, два дня меня не будет на работе по семейным обстоятельствам. Эти дни – сегодня и завтра – прошу мне не оплачивать, так как я поехала к родителям. Если по моему возвращению у вас будут срочные заказы, я отработаю, спасибо! Ваша Таня».

Радий, находясь на отдыхе в тот день, позволил себе рассла-биться, долго нежился в постели, в конце концов поднялся и, не успев одеть рубашку и брюки, услышал стук в дверь. Открыв дверь, в створе которой стояла Татьяна, на миг отшатнулся, не веря своим глазам, но, опомнившись, отошёл в сторонку, про-пуская любимую, и с тревогой в голосе спросил:

– Заходи. Таня, что случилось? Ты такая взбудораженная...

– Сейчас всё расскажу, только дай отдышаться.

Радий сел рядом, обнял, поцеловал Таню и напрягся, весь в ожидании, что же так встревожило его любимую, что она без согласования примчалась к нему на квартиру. Буквально через минуту она заговорила.

– Ты мне говорил, что ходил в православную церковь, разго-варивал с батюшкой по поводу венчания. Скажи, мы можем се-годня, нет – прямо сейчас сходить к нему и договориться, чтобы побыстрее обвенчал нас?

– Танюша, да, можем, только объясни, что произошло; ещё вчера вечером ты о венчании даже не напоминала, а сегодня – давай скоропалительно венчаться. – Немного погодя, продол-жил: – Договориться я договорюсь, но нам нужно быстро приоб-рести одежду. Костюм я себе приобрёл, тебе нужно платье и фата, где их взять? Заказывать – это долго, а ты хочешь завтра...

– Ура! Вставай, пойдём, не будем терять время. Насчёт платья не беспокойся, в этом узле платье и фата, мои портнихи побеспокоились. Ещё: сегодня я ночую у тебя, только дай слово, что не будешь домогаться. Да я и сама не дам. Завтра после венчания мы пойдём в ресторан, что на углу в двухэтажном доме, хозяин там армянин или русский. Я пригласила двух девушек, обе русские, а ты сколько хочешь, столько и приглашай.

Получив добро у батюшки о завтрашнем венчании, будущие супруги зашли в ресторан, где после долгих переговоров хозяин согласился приготовить пару столов с тринадцати до девятнадцати – и ни минуты позже. После оговорённого меню ресторатор попросил пятьдесят процентов предоплаты. Татьяна вынула деньги и протянула их для расчёта, но Радий не позволил это сделать.

В день венчания отец утром рано пришёл в швейку, где Нелли Генриховна сказала: «Таня ещё вчера уехала к родите-лям». Ему больше ничего не оставалось, как тут же ехать домой в Боруджерд. А Татьяна с Радием отправились к супругам Лы-сенко, чтобы они присутствовали на венчании вместо родителей. Лысенко удивились, узнав о венчании, и в то же время не пре-минули сказать, что приезжал отец, искал её; благо, Радий, плохо знавший по-русски, ничего не понял. А бестия Татьяна – так иногда отец называл эту дочь, – приложив палец к губам и давая понять – молчите, отвела в сторону Софью Владимировну и очень коротко пояснила, почему она так себя ведёт.

В тот же день венчание и свадьба состоялись. Спустя три дня Радий уехал на объект, а сестра в тот же день написала нам пространное письмо:

«Здравствуйте, мои родные, пишу вам переполненная счастьем от того, что вышла замуж по любви да за того, за кого хотела выйти. Нет, давайте начну с того момента, как я дала согласие венчаться. Произошло это спонтанно. Когда я согласилась венчаться, мы в тот день сходили в ювелирный магазин и купили кольца, а на второй день после венчания в ресторане справили свадьбу. Извините, сестрёнки, что я вас не пригласила на венчание и свадьбу из-за того, что получила от отца письмо, где он мне не советовал выходить замуж за Радия, так как взрывники очень часто погибают при выполнении своих взрывных работ. Кроме того, свадьбу справили раньше, чем намечали, на три недели, а получилось так из-за того, что приехал в Тебриз отец расстроить нашу свадьбу. На венчании и свадьбе были мои хозяева, ну, те, у кого мы жили, они согласились заменить мне родителей. Свадьба была скромной: две девушки с моей стороны, один товарищ со стороны Радия и пара Лысенко. Если бы вы видели, как он меня любит! Представляете, он может сидеть и часами нежно обнимать и целовать меня или гладить руку и лас-ково смотреть. Радий может даже от ужина отказаться, лишь бы я от него не отходила. Девочки, а в постели гладит и поцелует, да с такой нежностью, словно прикасается к дорогому божественному существу, отчего мурашки по телу бегают, а потом прижмётся и лежит не дышит. Я в это время млею от восторга и страсти его любви. Я не знаю, все мужчины так ласкают своих женщин или нет, да это и не важно. О большем я вам не буду рассказывать, сами знаете, что бывает после такой ласки. Я не представляла, что можно вечером ложиться усталой и рас-строенной, а утром просыпаться счастливой. Утром он так тихо поднимается с постели, чего я никогда не слышу, настолько беззвучной походкой передвигается по квартире, ну как кошка, – старается не потревожить меня. И если я просыпаюсь, пытаюсь что-то приготовить ему, он меня тут же берёт на руки и несёт обратно в постель, на ходу обсыпая поцелуями и заглушая мои словоизлияния. Узнав о беременности, заставил меня уйти с работы, чтобы я постоянно была дома рядом с ним; мало этого – стал возить с собой по трассе. На днях мы переезжаем на новое место, вместе с мужем буду двигаться дальше, как женщина-иностранка, первопроходец на трассе. Останавливаться будем в деревнях, неподалёку от его плановых объектов. Как говорит Радий, придётся чаще переезжать, как минимум два раза в месяц. Условия нам, конечно, будут создавать, говорит Радий, но не такие, как хотелось бы. А персы, да ещё в деревнях, – очень грязные, хорошо, если рядом с деревней протекает речка, тогда воду можно оттуда черпать для приготовления пищи и домаш-него обихода, а так придётся брать из хоуза – бассейна, вода в который стекается в период дождей. Милые Настенька и Шурочка, как я без вас скучаю! Да, вот самая главная новость: беременность моя протекает нормально и, скорее всего, рожу в середине лета 1934 года, я так посчитала, как мама нам рассказывала. Не поверите, я как сумасшедшая разговариваю сама с собой, а точнее – со своей утробой – и представляю, какой он миленький и хорошенький. Уж скорее бы родился, а то, боюсь, не хватит у меня терпения. Боже, как я его люблю – это толь-ко один Бог знает. Ну ладно, пока, пишите, как вы там? То, что Шура замужем, я знаю, а как у тебя, Настенька, дела на этом девичьем фронте? Целую всех!»

После этого письма мы долго не получали вестей от Тани. Отец и вовсе перестал вспоминать, считал её отшельницей нашей семьи. И вдруг в один из апрельских дней прихожу домой, а в дверях записка, которая гласит:

«Настенька, приходите к нам – приехала Таня на несколько дней, хочет всех повидать».

По приходу Иосифа мы собрались и пошли к маме. Наша не-высокая пухленькая Таня так раздобрела, что стала походить на колобок. Беременность протекала очень тяжело, а до родов оставалось чуть больше двух месяцев. В скорости пришла Шура с Виктором и сыном – Виталием. Соответственно, Таню мы познакомили с мужьями, и потекли вопросы что да как. Когда задали вопрос, почему одна, она ответила:

– Радий уехал в командировку, на целый месяц, а я приехала повидаться с вами и заодно маму пригласить на недельку до родов и недельку после родов, думаю, я одна не справлюсь с ребёнком. Рожать буду в Уриме, там есть какая-то русская аку-шерка, я уже с ней договорилась, остановившись на несколько часов, а весь этот детородный процесс поживёте, мама, у нас. С хозяевами тоже обо всём договорилась, осталось только догово-риться с вами, папа. Ну, так как, папа, отпустите маму на пару недель, а? Папа, ну пожалуйста? Ну, всего лишь на две недели, а за свадьбу я уже просила прощения и ещё раз простите меня!

– Я думаю, что этот период – две недели – мы проживём без матери, если Шура будет готовить еду, а мыть и убирать мы будем сами, – сказал отец, уставившись на Александру, у которой в это время закопошился Виталий, до этого спавший спокойным сном, невзирая на семейные разборки с галдежом.

После этого ещё долго говорили о многом. После получен-ного согласия отца о поездке к Тане в нужное время, отец с ка-ким-то сарказмом спросил:

– Скажи, дочка, почему ты не прислушалась к нашему – ро-дительскому – совету по поводу замужества за взрывника, и на свадьбу не пригласила, а теперь, когда тебе туго, ты вспомнила о родителях, теперь просишь помощи, – почему так? Я ведь тоже могу вывернуть кожух наизнанку, тогда посмотрим, кому будет хуже?..

– Папа, я боялась, что вы приедете и расстроите нашу свадьбу, а я ему дала согласие; и второе: я его сильно полюбила – боялась потерять, вы же знаете, сколько мне лет – это для меня уже критические годы, чтобы выйти замуж. Если бы вы знали, какой он хороший и как он любит меня! А вы знаете, что Радий сказал, провожая меня? «Если родители не будут возражать, то оставайся у них и рожай, а я потом приеду и заберу вас сюда».

Отец наш был скептик и резок в выражениях, а после слов «я его полюбила» он чуть ли не взорвался от злости и выкрикнул:

– Да ты если кого любишь, так это только себя! Ты даже нас, семью, не любишь. Допустим, ты побоялась, что мы тебя отговорим, а почему сестёр и братьев не пригласила на столь знаменательный день в твоей и их жизни? Они тебя приглашали, но ты не приехала ни на одну из них. Это не только нелюбовь, это даже неуважение к нам ко всем. И ещё добавлю: пока тебе было хорошо, ты ни о ком не думала, а как стал тобой овладевать страх при родах, так сразу вспомнила про родителей. Я и мать видим и знаем: когда женщина говорит о любимом человеке, она говорит с трепетом и нежностью, чувством и с ласковым взглядом. А ты говоришь о любимом человеке как о каком-то неодушевлённом предмете. Так что ты давай погости сколько-то, договорись с матерью, когда и куда приехать, и поезжай к Радию, пока в твоё отсутствие его не увела какая-нибудь зазноба, – затем спохватился, понял, что беременную женщину нельзя расстраивать и, сам немного успокоившись, добавил: – Зря ты дочка не послушала меня, ох и горько будешь расплачиваться за это.

– Папа! Вы всё неправильно истолковали: я действительно боялась потерять Радия, ведь до сих пор никто на меня не обра-щал никакого внимания, я некрасивая и толстая, видать, мужики думают, что я обжора, что не смогут прокормить толстушку. Ко времени получения письма мы уже всего закупили и собирались отправлять приглашения на свадьбу, а тут такое письмо! Прочи-тав его, я тут же сожгла, чтобы его не прочёл Радий.

– Ну ты, плутовка, – хитра как лиса, врёшь и не кривишься, мы тебя с детства знаем как облупленную. Теперь насчёт пись-ма: боялась, чтобы Радий не прочёл – из тех писем, в которых ты писала о нём, мы поняли, что он по-русски ни в зуб ногой, а как же тогда он мог прочесть письмо?

После этих слов отца Таня насупилась, поняла, что ляпнула невпопад. А мы, две пары, начали подниматься, ссылаясь на позднее время, мол, пора домой.

Так уж совпало, что на следующий день у меня был выход-ной, и я решила его посвятить маме и Тане, пообещав прийти к ним на целый день. На утро следующего дня я проводила Иоси-фа на работу, а сама, как и обещала, пришла к матери. Дома у родителей мы втроём поговорили где-то часа два, а потом реши-ли прогуляться по городу. Мама с нами не пошла, а нам, бере-менным, прогулка была полезна.

Через час прогулки мы решили зайти в нашу с Иосифом квартиру, попили молока, потом чаю, и тут Таня начала повест-вование о четырёх поколениях семьи Четаклеев:

– Настенька, то, что я тебе сейчас расскажу, не должен знать никто, и уж родители тем паче. Я сейчас беременна и не знаю, кого я вынашиваю, мальчика или девочку, и это очень хорошо в том отношении, что пока пол ребенка не известен, он не нагонит страх Радию.

– Таня, я ничего не понимаю, причём здесь пол ребенка и как он может нагнать страх Радию? Давай рассказывай попо-дробней.

– Я сейчас перескажу всё, очень подробно, о его семье, в том числе и о далёких пращурах. Начну с пращуров Четаклеевых и до Радия, где Радий в шкале занимает пятое поколение. Из рассказа Радия семья Четаклеевых в генеалогическом древе, последние четыре ступени которого, насколько они помнили, передавали последующему поколению повторяющееся одно и то же, которое дошло и до Радия. Весь их род со стародавних времён считает, что кто-то на их род наслал проклятие, а вот за что – то ли это рок?.. То есть, как только в семье рождается мальчик, в скорости погибает отец этого ребёнка, и мать одна воспитывает сына. Так из рассказов, насколько помнят в семье Четаклеева, отец прадеда – Велизар, слывший знатным кузнецом, через полгода после рождения прадеда скончался от того, что конь лягнул его копытом в голову. Следующим был прадед – Филипп, пользовался большим уважением как плотник и человек, то же: после рождения сына упал с крыши на бревно, переломил хребет и, прожив несколько часов, скончался. А вот у деда – Яна – первым ребёнком была дочь, и они после неё не заводили детей в течение восьми лет, а на девятом году решили родить ещё ребёнка. Родился отец Радия – Богомил, и через полтора года на вырубке леса Яна прибила падающая сосна. Последний, который попал под такую же раздачу, – Богомил, у которого перед Радием росли две дочки с разницей в возрасте в два года – Веселина и Цвета. Отец и мать больше не думали заводить детей, но, как это обычно бывает, жена Богомила – Бояна – забеременела и родила Радия, о чём долго просила прощения у Богомила и каждую неделю ходила в церковь, просила Бога не забирать у её детей отца – Богомила. Только это горе не обошло их семью, и ровно через год Богомил переезжал в автобусе на другой объект, водитель автобуса не справился с управлением и свалился с моста в речку. В результате аварии вместе с отцом Радия погибло ещё несколько человек. Ты знаешь, самое интересное то, что одна из жён, не помню, какая прабабка, после гибели мужа вышла замуж за односельчанина, от него родила двух сынов и прожила с ним до глубокой старости.

– Какой ужас, – произнесла я. – Это ты сейчас ходишь и ду-маешь, будет у твоего ребёнка отец или останется сиротой?

– Нет, Настенька, я не беспокоюсь, думаю, что рожу девоч-ку, а второго не стану рожать, чтобы не рисковать. Ну, в край-нем случае, если такое случится, что после рождения мальчика Радий погибнет – не дай Бог, конечно, – тогда выйду замуж за другого мужчину и воспитаю первенца с другими детьми, кото-рых ещё рожу с новым мужем.

– Таня, а Радий тебе про их родословную карму рассказал до свадьбы или после?

– Ни до, ни после свадьбы Радий мне не говорил, а первый раз, когда я ему сказала насчёт беременности, он занервничал, потом попросил меня, чтобы я нашла опытную повитуху и та точно определила, кто у нас будет: мальчик или девочка. Я не придала этому никакого значения, но Радий всё чаще спрашивал насчёт пола ребенка и каждый раз раздражался, но всякий раз, когда я спрашивала, почему у него такой интерес к полу ребён-ка, успокаивал меня, мол, мне интересно. А не так давно, види-мо, у него сдали нервы и он рассказал всё подробно, про все пять поколений.

– Послушай, Танюша, а что если сейчас сделать аборт, правда, в дальнейшем у тебя больше не будет детей – это не беда, возьмёте из приюта грудного и вырастите, зато мужа сохранишь?

– Настенька, а если это – настоящий блеф или какая-то уловка или проверка, либо тёмная игра, но для чего? Ума не приложу. Он же любит меня больше чем себя, я уверена, он за меня на эшафот пойдёт!

– Ты знаешь, мне кажется, отец прав, он всё проанализиро-вал – логика и жизненный опыт ему подсказали, что взрывник – профессия опасная, и ошибаются они только один раз в жизни и навсегда уходят из неё. И второе: у тебя как-то всё просто полу-чается с Радием – ты что, его не любишь или пыл пропал?

Таню мои высказывания ненадолго смутили, а через пару минут она, как ни в чём не бывало, стала по-прежнему рассказывать, каких и сколько она распашонок пошила для ребёнка. Мне было понятно: сказанное мною по поводу аборта хоть и смутило сестру, но она ловко спряталась за свою хитроумную маску, с детства используемую в минуты неловкости; тогда я спросила:

– Скажи, сестричка, а кто он по темпераменту и каков в об-щении с друзьями-сослуживцами и прочими людьми – твой бла-говерный?

– Радий очень интеллигентный, доброжелательный и нежный в общении со всеми. А вообще он сангвиник, а когда собирается что-то предпринять или сделать, он садится на несколько секунд, подумает, после чего встаёт – и у него всё быстро полу-чается и добротно. Немаловажно отметить ещё то, что он старается всем угодить. Если бы ты видела его на гуляньях: так гуляет, будто ему дали возможность выполнить последнее жела-ние перед казнью. Исходя из всех моих наблюдений и умоза-ключений я пришла к выводу, будто он всё время куда-то спе-шит – жить торопится, что ли? Мне нравится его мужествен-ность, что подчёркивает главное в его характере, он никогда не падает духом. Настя, ты не представляешь, сколько в нём эк-зальтации! Когда возвращается с командировки, он не знает, как выплеснуть ту радость, которая в нём всё это время копилась в ожидании встречи. А когда возвращается домой через какой-нибудь большой город, то привозит кучу подарков и обсыпает меня ими, прыгая вокруг и восторгаясь моим счастливым лицом. Врать не буду, я иногда подыгрываю ему, только так, чтобы это выглядело натурально.

Так мы проболтали почти весь день, потом проводила её к матери. В общем, Таня через пять дней уехала. Десятого июля мама поехала в Тебриз, оттуда в Урим, а восемнадцатого Татьяна родила крупного мальчика, которого окрестили Иваном. По сути, этот ребёнок ещё до рождения был обречён на сиротство, одиночество и душевные страдания, которые будут его сопровождать всю сознательную жизнь, за исключением нескольких лет в уже довольно-таки зрелом возрасте. Но об Иване и всех его приключениях и страданиях, преследовавших его на протяжении всего жизненного пути, я расскажу чуть позже. А пока я продолжу рассказывать о родителях Ивана – Радии и Татьяне.

До рождения Ивана и после они жили в крошечном посёлке Урим, где его и зарегистрировали. Через три дня после рожде-ния Ивана приехал Радий, взял сына на руки, не спросив пол ре-бёнка, и начал плясать, а через мгновенье развернул пеленки, сел на кровать, и чёрная полоса грусти сменила его настроение. А ещё через мгновение, увидев Елену Давыдовну, он подошёл, поздоровался, обнял её одной рукой как родную; второй он прижимал кроху к груди. При этом не преминул поцеловать тёщу и, отходя к окну и, видимо, всё ещё находясь в состоянии потрясения, сказал:

– Извинямо, радост затмя разум, аз отдавна желал запозная се от вас , – и, отдав ребёнка тёще, он продолжил: – Много бла-годаря ви за ваши дъщеря, за грижа, за ние , – при этом он паль-цем показал, о ком речь; эти два предложения Радий произнёс на родном болгарском, забыв, что тёща не понимает его языка. Видимо, рождение сына сильно повлияло на его психику – в свете рассказов его предков о ниспослании на их род проклятия, и его преследовала эта мысль о своём скором смертном часе: она навеяла неприятную волну страха и мелкую душевную дрожь. На ум чего только не лезло, он ни о чём другом теперь он и думать не мог, отчего, держась за голову и забыв о присутствующих в квартире, он неожиданно для себя очень быстро произнёс ещё одну фразу в пространство, тоже на болгарском: – Излиза съдба далечен прадядю ме съещо не обиколя родилене проклятие преследва Четаклеев навсякъде, даже не в Българи .

Произнося тираду о родовом проклятии, Радий всё время хо-дил по комнате, держась за голову обеими руками. Мама, зная старославянский язык, понимала многие слова, но объединить и связать во единое предложение у неё не получалось, так как Ра-дий выразил предложение почти скороговоркой, и в то же время мама начала страдать с памятью. По поводу родового проклятия поняла чётко. Когда зять вышел из комнаты, мать обратилась к сестре с вопросом, о каком родовом проклятии Четаклеевых он говорил.

– Мама, то, что я вам сейчас расскажу, это наша семейная тайна, только, когда войдёт Радий, не старайтесь его утешить, от этого он ещё больше распаляется. Ведите себя, будто ничего не произошло и вы не слышали про «родовое проклятие», – произнося на ходу придуманное, Таня говорила приглушённым голосом и тем самым лишний раз подтверждала, что передаёт самую сокровенную тайну семьи, и, надо сказать, – это произвело на мать такое впечатление, что она поверила; дочь, поняв, что попала в точку, продолжила: – В роду Четаклеевых уже несколько поколений подряд первенцами рождаются мальчики, а Радий хотел первенцем девочку.

Мать хотела ещё что-то спросить, но в этот момент откры-лась дверь, в которую вошёл зять. Таня поднялась и начала раз-бирать сумку, с которой приехал Радий; она всегда это делала и знала, что муж каждый раз привозит вкуснятину. Разбирая сум-ку, продукты она откладывала в сторону, одежду же бросала на пол. Закончив, занялась нарезкой некоторых продуктов, ставя их на стол, в центр которого Радий поставил бутылку вина. Разло-жив на тарелки приготовленное блюдо, как бы между делом Та-тьяна сказала:

– Давайте кушать, всё уже на столе, садитесь.

Трапезничать начинали молча. Оценив ситуацию и подняв рюмку с вином, мать начала говорить здравицу:

– Любимые дети, поскольку я являюсь вашей мамой, из этих соображений взяла на себя смелость поздравить вас с рождени-ем первого ребёнка – казака – и пожелать вам и Ванюшке креп-кого здоровья, надлежащего воспитания, дружной семьи, чтобы он рос умным и учился только отлично.

С ответным словом поднялся Радий:

– Мама, спасибо вам за хорошо воспитанную дочь, которая безумно любит меня и балует вкусными обедами. Спасибо за вашу заботу, проявленную к нам в этот знаменательный момент – появление на свет нового человека и продолжателя рода Че-таклеевых. Конечно, хотелось бы жить рядом с вами, многому поучиться у вас, дай Бог вам крепкого здоровья и осуществления всех ваших желаний; низко кланяюсь вам!

К концу застолья Радий повеселел, начал рассказывать шут-ки-прибаутки. Постепенно перешли на бытовые темы, а именно в сфере обустройства жилья зять оказался несведущ. Мать вняла слова дочери о Карме и оставшиеся последние дни пребывания у дочери больного вопроса полов не затрагивала.

Через неделю после отъезда Радия – а он побыл дом всего четыре дня – мать уехала домой.

С рождением Ванечки Таня также редко писала. Читая письма, я не могла понять, как ведёт себя Радий, продолжает ли впадать в меланхолию при виде сына. Наконец, в одном из дол-гожданных посланий прочла, как Радий любит Ванечку: он весь вечер с ним возится, подбрасывает, кружит, носит на руках, вме-сте ползают по комнате на коленках, ну и так далее. Как только Иван стал ходить, они втроём приехали к нам. Надо признать, Радий всем понравился: выше среднего роста, со спортивной статью, красивым лицом с украшающей улыбкой, серыми круп-ными, ласково смотрящими глазами, интеллигентностью, уме-нием держать себя в обществе, дружелюбием. Радости родите-лей были неописуемы, только эта радость недолго продолжалась – через три дня они уехали. А через пять месяцев мы получили трагическое письмо:

«У меня горе, какая же я дура, что не послушала отца, когда он писал: взрывники – смертники; потом тебя, Настенка, когда рассказала про родовое проклятие, тогда ты посоветовала сделать аборт, так как по признакам повитух будет мальчик. Послушай я тогда тебя, сестричка, возможно, Радий был бы жив, и я так не страдала бы, взяли бы ребёнка на воспитание и зажили бы счастливо! Смерть Радия теперь всю жизнь будет терзать мою совесть. Руководитель фирмы, расследовавший это дело, придя ко мне домой, сказал, что это несчастный случай, такое со взрывниками бывает, и чаще всего виноваты сами взрывники, допустившие ошибки в момент подготовки взрывов. Вручив конверт с деньгами, как бы для успокоения, он добавил, что фирма все расходы с погребеньем берёт на себя; с тем и удалился.

А на самом деле как произошло, мне рассказал русский мужик, работавший с Радием в тот день на этом участке, то есть очевидец – Маковский Фёдор Иванович.

«Мы, взрывники, чётко просчитываем время отхода в укрытие, зная скорость горения бикфордова шнура в минуту, плюс пару минут на запас. Кроме этого, находясь в укрытии, мы считаем очерёдность взрывов и количество – строго по записи в журнале. Тот день не был исключением. Отметив восьмой, последний, взрыв, Радий встал, как обычно, и побежал, так он поступал всегда, не ходил, а бегал, дабы первому узнать, получилось то, что планировали, или нет. Побежал смотреть, какие горные глыбы отвалились в результате взрыва, не потребуется ли дополнительно дробить валуны взрывом, либо в горных щелях образовалась сыпучая порода. Едва остановился, как тут же раздался слабый взрыв, и от тридцатиметровой отвесной скалы отделился огромный пласт, который погрёб Радия и завалил жерло туннеля. Всё это я говорил начальнику, только он твердил одно и то же: Четаклеев ошибся последний раз – больше уже ошибаться не будет, светлая память ему. Самое неприятное было в том, что бывалые взрывники и рабочие не распознали, был это взрыв, хлопок или треск скалы, отколовшейся в результате детонации после стольких взрывов. Твердили, что не слышали, так как сидели далеко в укрытии, да и уши заткнуты, а их затыкали кто как мог – от такого количества взрывов можно враз оглохнуть».

Милые сёстры, я родителям не могу писать и смотреть в глаза за своё непослушание. Настенька, если произошло то, что мне рассказал Маковский Фёдор Иванович, тогда получается, что он кому-то мешал, и его убрали; только кому? Сотрудники фирмы говорили, что у него врагов не было. Всё время, пока его доставали из-под завала, я не находила места себе места. На третьи сутки,, разгребли глыбы скальной породы и добрались. Донельзя обезображенное, расплющенное тело Радия, подняв, тут же уложили в гроб. Гроб не открывали из-за тленного духа – похоронили по-христиански и в одиночестве, в стороне от дороги на небольшом бугорочке; над могилой установили большой крест, один из рабочих пришел с ружьём и малыми зарядами произвёл восемь выстрелов, как салют и по количеству злосчастных восьми подрывов на этом свете. Поминки устроили небогатые, но всё-таки. Тризну правила на девять и сорок дней, как и положено. Вот теперь осталась молодой вдовой; видать, мне судьбой наречено куковать с сыном – это я так думала сразу после погребенья.

На четвёртый день ко мне без приглашения завалился Никола и начал предлагать свои услуги. Я его вытолкала за дверь и попросила, чтобы он больше не появлялся на моём жизненном пути. Но этот хам и нахал не внял моим словам. На сороковой день, узнав, что правлю тризну, Никола вновь явился как ни в чём не бывало, начал свататься в присутствии сидевших за столом сотрудников и знакомых Радия, обещать золотые горы. Два парня, сидевшие за столом тризны, поднялись и попросили его выйти с ними во двор для объяснения по его домогательству. Не понимая, что им нужно от него, Никола начал сопротивляться, тогда парни заломили ему руку за спину и вытолкали его во двор. Что происходило во дворе, я не в курсе, парни тоже ничего не говорили, только когда вошли без Николы, были сильно возбуждены и молча сели за стол. Уходя, сказали, мол, если что, обратитесь к нам.

Через неделю Ванечке год и семь месяцев, представьте себе, он уже сирота и больше никогда не увидит своего родного отца. Милые вы мои, наверное, я с ума схожу, потому что как-то раз подумала, а может, Ваня виноват в смерти Радия? Если бы родилась девочка, Радий мечтал назвать её Иванкой, тогда и муж мой был бы жив. На днях перееду в Тебриз, тогда напишу, где остановилась. Ну вот, вроде всё, скуча, по вам. До свидания, обнимаю, целую!!!»

Похлопотав на кухне, Анастасия Антоновна продолжила своё повествование:

– Примерно через два месяца получаю следующее письмо от Татьяны, в котором та писала:

«Милые сёстры, на прошлой неделе вечером, вернувшись с работы, я отпустила няню, стала готовить ужин, как вдруг распахнулась дверь и вошёл Никола. Поздоровавшись и поставив сумку, решительным шагом подошёл ко мне и левой рукой так обнял меня, что практически сковал движение моих рук. Прижав к себе, он некоторое время диким взглядом смотрел на меня. В его взгляде я почувствовала неладное, только ничего поделать не могла, поскольку правая рука была прижата левым локтем его руки, а кистью он держал за запястье мою левую руку. После его жуткого взгляда я отвернула голову в сторону: Никола, долго не думая, сильно прижал меня к себе, а кистью правой руки схватил меня за затылок и повернул голову так, чтобы я смотрела ему в лицо. После этого он присосался к губам, да так долго, пока я в неге не повисла у него на руках. Тогда он положил меня на кровать и, не обращая внимания на присутствие Ванечки, – а я не стала кричать о помощи, чтобы не испугать ребенка, – он, вос-пользовавшись этим, сладострастно овладел мною. Вот с того дня мы стали жить как муж и жена. Настенька, ты знаешь, у нас во многом мысли совпадают, помнишь в прошлом письме я писала, что Ванечка повинен в смерти Радия; так вот Никола тоже так считает – из-за этого недолюбливает ребёнка. А ещё говорит, что он может навлечь смерть и на него, и я не знаю, как мне быть. Да, чуть не забыла, он тоже меня зовёт в Болгарию, где якобы у него в Софии есть квартира. Так что теперь я вновь замужем. До свидания, возможно, на несколько дней выбе-ремся к вам – так Никола говорит!»

Прочитав полученное письмо, я тут же написала Татьяне нравоучительное письмо, чтобы она не маялась дурью и меньше слушала этого невоспитанного неандертальца и деспота.

«Раз твой Никола так относится к Ванечке – ни в чем неповинному ребёнку, потом он переключится на тебя, и ты будешь объектом всех его бед, если даже он сам будет в этом виноват».

Вы не представляете: с тех нескольких слов, которыми сест-ра охарактеризовала Николу, я его назвала деспотом, и намного позже сестра признает точность данного определения. Очевид-но, мои слова её крепко задели, отчего она перестала писать мне и Шуре. Но в каждые полгода она одаривала отца и мать своей весточкой.

Через полтора года Никола увёз Таню в Болгарию, посколь-ку его компания выполнила свой контракт на строительство же-лезной дороге в Иране – это начинался второй месяц 1938 года. Об этом все мы узнали из письма, которое привёз заезжий води-тель, возивший его в кармане без малого три месяца из-за своего склероза. В письме опять-таки восхваляющие слова и благодарность в адрес Николы, взявшего её к себе на родину, да ещё в столицу. Конец письма взбесил всех нас, мать нашу отпаивали валерьянкой, это ей не помогало, и лишь когда пришедший врач ввёл камфару, это возымело действие.

В это время отец перебрался в Пехлеви. Уехав в Болгарию, Татьяна перестала всем писать письма, не знаю, почему. А я, как только приехала сюда, в Бийск, сразу начала искать Пашу, Таню и Ивана, но пока нет никаких вестей.

– Анастасия Антоновна, а что с Александрой и её семьёй? – спокойно спросила Надежда Особливец, сидевшая рядом с му-жем Виктором.

Я лишь хочу попросить прощения у читателей за то, что не раскрываю личности некоторых людей, задающих вопросы рас-сказчикам, Иосифу Степановичу и Анастасии Антоновне; назы-ваю только имена, редко с фамилиями. Так я делаю в связи с тем, что к этой мудрой женщине приходило очень много пожи-лых и молодых женщин погадать на кофейной гуще. Некоторые из них удивлялись совпадениям сказанного Анастасией Анто-новной, просматривая рисунки на стенках кофейных чашечек. Некоторые, узнав, что эта семья не так давно вернулась из эми-грации, интересовались, как там живут люди в капиталистиче-ском обществе и что творится. И каждого приходившего интересовал какой-то один либо два вопроса. Поэтому супруги Бурденко рассказывали всё о пережитом и увиденном; в связи с тем, что они прожили в Иране двадцать пять лет, то, соответственно, было о чём рассказывать не один-два вечера, а долгие свободные вечера. Хочу пояснить, что в этом доме двери были открыты всем, и в период повествований знакомые приводили своих друзей, родственников; кто-то слушал рассказ до конца, а кто-то уходил, не дослушав из-за нехватки времени. Так, за время рассказа могли несколько человек прийти, в то же время сколько-то уйти. Только из этих соображений не пишу даты и дни, а стараюсь соблюсти последовательность повествования об их нелёгкой жизни в той азиатской стране, где чаще были боль и разочарование, нежели счастливая жизнь. Скажу больше: даже высокопоставленные чины города Бийска тех времён специально приезжали к Иосифу Степановичу, который знал об Иране очень много из того, что в тот период в прессе не упоминалось, и они, услышав интересующую тему в нужном объёме, пополняли свои знания от очевидца и уезжали довольными. Чуточку позже вы узнаете пару таких фамилий.

Виктор и Александра

– Александра, выйдя замуж за Виктора, какое-то время ещё работала няней у немцев, строивших завод. А примерно за месяц до родов уволилась и больше никогда не работала. В Иране в то время не принято было замужней женщине работать. Имми-грантки устраивались к богатым иностранцам по знакомству, на это иногда уходило полгода. С годовалым сыном в поисках ра-боты Виктор и Александра колесили по городам Ирана. Побы-вали в таких городах, как Тебриз, Боруджерд, Ахваз. Результа-том переездов были кратковременные работы. Самая продолжи-тельная работа была в одном месте – полгода, остальные – от двух до четырёх месяцев, – так Анастасия Антоновна начала свой очередной монолог о младшей сестре, Александре, и её семье. – Друзья, надеюсь, вы не обидитесь, если о Викторе, как о специалисте и человеке расскажет Иосиф Степанович, так как они очень часто работали вместе, а в момент переезда в Ирак Иосиф случайно находился в Ахвазе и общался несколько часов с Виктором и Александрой.

Получив согласие присутствующих, Иосиф Степанович без преамбулы начал:

– Этот двухметровый сибиряк – мой свояк, весом сто пять килограммов, кем только не работал: плотником, слесарем, элек-триком и даже одно время воронил оружие. Работать на разных работах приходилось по двум причинам: первая в том, что у него не было никакой профессии; второе то, что искать работу по одной какой-то профессии могло оказаться долго, имея семью, которую надо было содержать. Ещё один немаловажный фактор, вынуждавший идти на первую попавшую работу, был связан с необходимостью меньше переезжать, поскольку каждый переезд сильно сказывался на бюджете, – поэтому иного выбора не оставалось.

Надо отдать должное упорству и уму Виктора, так как за ка-ких-то четыре года пребывания на чужбине он освоил как ми-нимум полтора десятка профессий и, что немаловажно отметить, работая со мной и инженером мостостроителем Михаилом Ива-новичем Архиповым, он научился хорошо читать чертежи. Раз-бираясь в чертежах, он понял, что можно работать не физически и иметь в кармане больше. Однажды подвернулся случай, где он смог проявить себя как мастер, работая у одного подрядчика плотником на строительстве моста. Неожиданно заболел мастер, тогда подрядчик, переговорив с Виктором, назначил его на этом участке работ исполнять обязанности заболевшего. Здесь-то Виктор и лез из кожи, чтобы на него обратили внимание, – показал себя как истинный специалист и руководитель, но рабочие от него плакали. После этого, переезжая в другие города, он прежде всего искал какой-нибудь подряд, если не находил, тогда шёл на руководящую должность, договаривался и строил или налаживал тот или иной цех на предприятии.

К январю 1938 года семья Тупицыных объездила ещё не-сколько городов Ирана, в этом же месяце в их семье произошло пополнение – родилась дочь Галина. Заканчивались работы участка железнодорожного полотна, где Виктор был субподряд-чиком, и он не представлял, куда ехать искать работу. Оставаться в посёлке Дизфуль и жить не представлялось никакой возможности, а мало-мальски приличной работы найти он не мог, чтобы не переезжать с младенцем зимой; даже в такой тёплой стране это представляло опасность её здоровью. Сдав участок подрядчику с хорошей оценкой и получив полный расчёт, Виктора столкнулся с раздвоением мыслей, поскольку вместе уезжать нельзя, не имея жилья в чужом городе. Кроме того, можно ли, приехавши в город, сразу найти работу и жильё, это было извечной проблемой для любого иммигранта. В головной компании пригласили Виктора зайти к шефу, который в ходе короткого разговора заявил:

– К сожалению, компания не может вам предоставить ника-кой работы из-за завершающихся работ по строительству железных дорог в Иране, – и в довершении добавил: – Мы сворачиваемся и уезжаем восвояси, как только распродадим технику, оборудование, транспорт и временные постройки.

Дома, переговорив с Александрой по поводу переезда, на утро следующего дня Виктор поехал в Ахваз. По его предполо-жению, это город расположен неподалёку от двух близлежащих портовых городов, в которых всегда найдётся работа для ино-странца. Согласно договорённости с женой, первоочередной его задачей стало найти квартиру и перевезти семью на новое место жительства. Переезд прошёл довольно-таки быстро, а вот насчёт работы оказалось намного сложнее, чем он предполагал. В меру своей флегматичности Виктор не сильно торопился трудоустроиться; всё подыскивал что-нибудь лёгкое с целью не перетрудиться.

В результате недельных поисков по предприятиям, на кото-рые он уделял только по полдня, он ничего подходящего не подыскал. Вторую половину дня он проводил в кафе за кружкой пива с такими же безработными, как и сам. Здесь, в пивнушке, в начале второй недели Виктор встретил старого приятеля по Пе-хлеви, там они работали на строительстве моста. Войдя в пив-нушку, Григорий Францевич Штобиц осматривал салон в поисках свободного места. На русский голос, зовущий его пройти к столику у третьего окна по правую сторону, он удивился: кто бы здесь мог его знать – и не сразу отреагировал, но когда тот же голос назвал его по имени: «Григорий, иди сюда, смотри на под-нятую руку», – он внимательно посмотрел на столики, стоящие по правую сторону и сразу увидел человека, торс которого воз-вышался над столом выше других сидящих. Подойдя ближе, Григорий узнал земляка – Виктора. Поздоровавшись, как водит-ся у русских, выпили не по одной для откровенного разговора, в результате узнали, кто как живёт, работает, о чём мечтает и в чём нуждается. Узнав, что Виктор ищет работу, Григорий пред-ложил ему поехать в Ирак, работать у его хозяина – Хабиб-ибн-Наджиба, который строит корпус и хочет начинить его пресса-ми; в общем, хочет заняться штамповкой разного вида деталей. Только у него одна загвоздка: нет такого человека, кто поднял бы это дело, и тут Григорий начал умолять Виктора взяться за эту работу.

– Витя, я знаю, именно ты тот нужный человек моему хозяи-ну, ты единственный из всех, кого я знаю. Сможешь, запустишь такой цех и будешь там работать. Я тебя отрекомендую Хабиб-ибн-Наджибу, и он тебе такой оклад даст, что будешь доволен.

– Гриша, я же не один: мне необходимо с женой посовето-ваться, там ведь климат посуровее будет на жару, чем у нас. У меня двое детей, так что без её согласия я тебе ничего сказать не смогу. Потерпи до завтра, я сегодня поговорю с Александрой, а завтра к обеду подойдёшь, тогда и отвечу тебе. Ты вот уговариваешь меня, а может, твой хозяин не захочет меня взять на такую ответственную работу.

– Вот в этом можешь не сомневаться: коль я рекомендую, то отказа не последует, будь уверен. Кстати, по поводу температуры в Басре тебе скажу так: в самом городе в летнее время температура ниже, чем здесь. Спросишь, из-за чего? Скажу: из-за искусственных водяных каналов. Басра основана в 637 году халифом Омаром, когда завоевали Месопотамию, или Междуречье . Так вот, с тех пор Басру считали главным городом Ирака. За такой кусочек плодородной земли происходили частые войны, по нескольку раз она переходила из рук в руки. Кто только не завоёвывал Месопотамию: монголы, персы, Македонский, ассирийцы, византийцы, греки и прочие. Последними были турки, несколько столетий державшие территорию в страхе.

– Георгий, что ты мне рассказываешь про Месопотамию. Ты меня куда приглашаешь работать – в Ирак, так вот о нём и расскажи, – попросил его Виктор.

– Ты зря боишься жары, температуры Басры и Ахваза, на мой взгляд, одинаковы, поскольку эти местности находятся на одной широте. Да, летом иногда доходит до пятидесяти. Это потому, что они находятся в тропическом климате. И там же проносятся северо-восточные ветры с песком, называемые «аравийский самум». Иракцы ещё издревле понимали, что на их пустынной земле вода единственный источник прохлады, и они должны её использовать не только для выращивания продуктов потребления, но и в создании благотворного микроклимата. Многие народности, проживавшие вдоль рек, жару переносили намного легче, чем те, которые жили в пустынях, черпая воду для питья из колодцев. Ставленник Османской империи Дауд-паша, правивший в начале XIX века, прочёл в книгах наследия, что их далёкие пращуры ещё в шестом веке до новой эры уже занимались ирригацией. Не могу точно утверждать, может быть, кто-то посоветовал вверенной ему стране начать ирригацию и начать посадку финиковых рощ, фруктовых садов и заводить поливное земледелие. А в главном городе – Басре – начать строительство каналов. Так вот сейчас этот город разрезают более десяти каналов, которые создают прохладу и являются второй транспортной артерией города. Строительство каналов и мостов через них продолжается. И, по рассказам моего шефа, архитектор города, обучавшийся в Венеции, утверждает, что Басру сегодня уже называют «Венеция Востока» либо «Южная Венеция», и он сделает этот город достойным этих названий. Не зря мусульманскими поэтами воспета Басра в сказке «Шехерезада». Все иранские города по сравнению с Басрой ничего не стоят – особенно по красоте и архитектуре. Витя, ты не сердись, послушай дальше. Точно не помню, где-то в 1920–21 годах Лига Наций путём мирных переговоров с Османской империей выделила три вэлайата – Багдад, Басра и Мосул; все три названные провинции оказались нефтеносными. Назвав эти провинции Ираком, империя выдала мандат англичанам на управление этой страной. Так Ирак официально стал колонией Великобритании, а с её согласия Ирак в скорости провозглашён королевством – с королём Фейсалом.

– Нет, ты, Григорий, неисправимый человек: начал рассказ про температуру Басры, которая ниже чем в Ахвазе, а затем перешёл на историю. Ты лучше скажи, где я с семьёй буду жить, на это нужно время и деньги, а они у меня на исходе.

– Ты зря паникуешь: сколько дней потратил на поиски – и ничего не нашёл, а я тебе предлагаю: один день на переезд, а на второй ты выходишь на работу; кроме того, у хозяина есть хо-роший дом, он с большим удовольствием отдаст его тебе в аренду. В свете сказанного добавлю: согласно нашего договора с шефом – перед отъездом – он сегодня приедет сюда. Так что завтра сможешь с ним встретиться и решить все свои вопросы непосредственно здесь. Думаю, работа очень интересная: начнёшь работать, она тебя увлечёт; там столько проблем будет, что одной головы не хватит. Поэтому не исключаю обговорить вариант принять тебе помощника, подумай, кого бы ты взял в таком качестве, возможно, не сразу, в перспективе…

– В этом деле лучше Иосифа не найти, ты же его знаешь по Пехлеви на строительстве моста.

– Конечно, знаю, он, кажется, хромает на левую ногу. Ну, вот и зови его с собой. Да, мужик он силён – во всём!

– Он старше и намного умнее меня; только у него загвоздка в одном: они получили Советское гражданство, а теперь ждут визу на въезд в СССР.

– Тогда подумай о ком-то другом, мне всё равно, с кем тебе работать. Виктор, напоминаю: по поводу помощника – это в перспективе. Ты должен начать или, как говорят, раскрутить объект – показать себя, потихоньку ссылаясь на нехватку времени на планирование и контроль, а уж потом просить по-мощника. А уж если так случится, что тебе совсем не понравится, тогда через какое-то время подыщешь квартиру, уйдёшь в какую-нибудь нефтяную компанию, не знаю кем, только знаю одно: там такие люди, как ты, – нарасхват. Впрочем, я уверен: поработаешь с Хабиб-ибн-Наджибом – и ты не захочешь никуда уходить. Только я тебя прошу, склони свою Александру к переезду в Басру – не пожалеешь. Переехать в Ирак – плёвое дело, нужно преодолеть реку Шатт-эль-Араб по мосту либо пароходиком, всего двадцать минут. Скажу больше, мой хозяин может организовать любой транспорт. Ну, пока, до завтра!

Вернувшись домой, Виктор обстоятельно всё рассказал жене – о встрече с Георгием и о предложении переехать в Ирак. На удивление, Александра спокойно сказала:

– Давай договаривайся, и поедем, какая разница – всего ка-ких-то двести километров западнее будем жить.

Примерно около девяти часов утра Виктор уже находился у гостиницы, куда должен был приехать Хабиб-ибн-Наджиб. Бу-дущего босса долго ждать не пришлось – буквально несколько минут. Увидев рослого сибиряка, капиталист издалека улыбнул-ся, подойдя, протянул руку и чуть поднял голову, разглядывая лицо великана, поскольку голова шефа, покрытая «яшмагом» и опоясанная «агалемом», не доставала Виктору даже до плеч; широкие плечи и выпятившийся живот покрывала белая «дишдаш», из-под которой выглядывали зауженные белые шта-ны, слегка покрывавшие мягкие серые туфли. На прикидку, ему было лет сорок восемь, рост – примерно метр шестьдесят; круг-лое загорелое лицо выражало уверенность в себе: приплюснутый нос сильно сопел, а чёрные глаза выражали скрытую хитринку. Ещё раз осмотрев будущего работника, Хабиб-ибн-Наджиб, ши-роко улыбаясь толстыми губами и показывая при этом крупные кремовые зубы, произнёс:

– О том, какой вы специалист, Григорий мне подробно рас-сказал, и, даже не видя вас, я согласен был вас взять, а увидев – безоговорочно беру начальником будущего штамповочного це-ха, невзирая на все ваши незначительные требования, которые вы мне сейчас предъявите. Скажу сразу по поводу жилья: предо-ставляю свой старый дом, он большой и хороший, – за умерен-ную аренду. Но у меня одна просьба: мне необходимо, чтобы вы завтра после обеда погрузили вещи в машину, которую я при-шлю по адресу, какой вы сейчас дадите. И к вечеру водитель вас доставит в дом, а послезавтра вы, Виктор, принимаете зда-ние цеха и приступаете к установке оборудования. Чертежи по расстановке оборудования вам выдаст рядом стоящий ваш зем-ляк – Григорий. Частично оборудование поступило, оно у нас на складе охраняется. Почему я вас так тороплю – из-за убытков, которые я несу каждые сутки. Проект этого цеха я купил у американцев, они обещали запустить и отладить оборудование за три месяца при условии, если я их инженерам и рабочим создам определённые условия. Буду с вами откровенен до конца: условия у них были слишком велики – из-за нашего жаркого климата.

– Это какие такие требования они выдвинули, что вы не смогли решить их? – спросил Виктор.

– Потребовали коттедж в центре города с бассейном, кухней, боулингом, американским поваром и прочими американскими сладостями и напитками. Услышав об их требованиях, хотел вообще проект не покупать, но после того, как они сбросили цену почти наполовину, я купил проект, а от их услуг отказался – теперь предлагаю вам взяться за выполнение этого проекта. Оклад у вас будет немногим больше, чем у английского инженера-нефтяника.

Когда Хабин-ибн-Наджиб назвал сумму оклада, а Григорий перевёл на иранские риалы, Виктор ответил:

– Я согласен, можете завтра присылать машину. Георгий, записывай адрес. Мне кажется, мои условия мы будем решать в Басре, что-то с Григорием, что-то с вами, но это будут не столь значительные вопросы.

– Вот и хорошо, последние слова мне понравились – это чи-сто мужское решение. Григорий говорил, что вы покладистый человек – остальное увидим в работе.

Весь диалог хозяина и Виктора переводил Григорий. Проща-ясь с Виктором, хозяин сказал Григорию:

– В первый день выхода на работу отдай своему земляку проектную документацию, а сам в течение двух, максимум трёх дней найди ему переводчика, – и уже поворачиваясь уходить, он откуда-то вытащил конверт и, подавая Виктору, сказал: – Это тебе на первое время, когда вернусь, тогда продолжим наше знакомство по поводу работы и прочих взглядов на жизнь.

Так нежданно-негаданно Виктор с семьёй перебрался в Ирак. О трудностях, сопряжённых с переездом, я рассказывать не буду, так как их всегда много – да и Шура никогда не затра-гивала; других, более интересных хватало – вот о них она всегда рассказывала с пафосом.

Как и договаривались, на второй день по приезде в Басру Виктор вышел на работу и там стал пропадать с утра до поздней ночи. Работа его настолько увлекала, что он порой забывал по-есть.

Так Иосиф закончил рассказ о Тупицыных.

– Сестре моей досталась неважная доля, – начала своё по-вествование Анастасия Антоновна. – Александра с двумя детьми первые дни выходила на улицу, подходила к лавочникам и, показывая на детей, поднося руку ко рту и избражая пережевывание, она давала понять, что дети хотят кушать; второй рукой отдавая деньги, показывала, что она хочет купить. До Виктора на первых порах не дошло, как Шура, не зная арабского языка, покупала продукты и готовила еду. На третий день, поздно вечером за ужином она сказала мужу, что кое-как купила продукты, чтобы приготовить ужин. Здесь до Виктора дошло, и на второй день он привел Шуре своего переводчика; с тех пор ежедневно в течение часа переводчик был в её распоряжении. Пользуясь моментом, она записывала название и стоимость продуктов; когда необходимый список продуктов был достаточно полон, Шура задавала и записывала обиходные слова и предложения. Так она постепенно овладевала арабским языком.

Виктор аналогичным способом осваивал рабочую термино-логию. Работа у Виктора спорилась. Вернувшись через неделю, хозяин остался доволен. Шура по окончанию домашних дел и игр с детьми выходила в город на прогулку, одновременно изу-чая и любуясь его архитектурой и красотами творения зодчих прошлых и настоящих лет. Даже несколько раз каталась по ка-налам на арабских лодках-гондолах, созерцала красоту мостов, перекинутых через каналы, дома с ажурными балконами, нави-сающими над каналами и тротуарами улиц. Проходя по улицам, обозревала красоты мечетей, восхищалась красками, особенно бирюзой огромных куполов, вздымающихся маковками в подне-бесье, и свечами минаретов, сплошь покрытых глазурной плит-кой, расписанной арабской вязью с изречениями из Корана.

Все прогулки по городу сестра делала в основном ближе к вечеру, когда спадала жара. Дома жара не ощущалась благодаря трёхлопастному вентилятору, целый день работающему под потолком для создания микроклимата. Жарой больше пугали, чем она пекла на самом деле. Через два месяца, может, чуточку больше, все адаптировались, и жизнь потекла своим чередом. Семьдесят дней, насыщенных трудом и потом Виктора, – и работа увенчалась полным пуском всех агрегатов согласно проекта. В эти же дни вошли заявки, заказы штампов, подготовка штамповщиков, гильотинщиков, голтовщиков и прочих специалистов цеха. Пуск цеха ознаменовал выпуск нескольких видов отштампованных деталей, приведших хозяина в восторг, результатом чего стала премия в размере двух месячных окладов. В предпусковой период и после пуска цеха рутинную работу Виктор возложил на зама, которого гонял как сидорову козу, а сам время от времени отлучался в ближайший на этой улице духан для принятия на грудь бутылки-другой пива.

В семье при полном достатке присутствовала тишь и божья благодать. С истечением почти двух лет Хабиб-ибн-Наджиб решил построить ещё один аналогичный цех, только теперь в Багдаде. Вызвав Виктора к себе, хозяин поделился своим планами. Поле этого стал сватать Виктора, чтобы тот переехал в Багдад и там возглавил строительство нового цеха с новым оборудованием и с большей производительностью.

– Хочу сказать, одно проект готов в Багдаде, по оборудова-нию тоже ведутся переговоры, так что карты в руки, но начинать тебе надо с фундамента здания и до пуска.

– А если не поеду? Я только привык, обжился здесь, а теперь всё начинать сначала.

– Тогда завтра к вечеру освобождай мой дом, а расчёт полу-чишь прямо сейчас!

– Я не возражаю. Давайте расчёт. Эти приготовленные деньги – мой расчет? – взяв пачку денег, далее Виктор со злостью бросил: – Завтра к обеду пришлите человека за ключами от вашего дома, – поднявшись, он пошёл к выходу, не сказав «до свидания».

От неожиданности Хабиб-ибн-Наджиб выкатил глаза, пыта-ясь что-то сказать, только у него ничего не получалось; видимо, такого оборота он не ожидал. Лишь кисть руки, протянутой в сторону уходящего человека, требовала вернуть его. Хозяин по-нял, что его движение рук на слугу и Георгия не производят ни-какого воздействия. Тогда он соскочил с кресла и побежал за Виктором, который в это время уже выходил из калитки на ули-цу. Сделав усилие над собой, Хабиб-ибн-Наджиб крикнул:

– Виктор, стой! Вернись... – но в ответ послышался лишь хлопóк резко закрытой калитки.

Вернувшись от ворот, выходящих на улицу, Хабиб-ибн-Наджиб со злостью накинулся на слугу, который не понял же-стов его рук и не остановил этого русского с необузданным ха-рактером. Не унимаясь, хозяин продолжал бесноваться и в серд-цах выпалил:

– Что за народ эти русские?! Хозяина ни во что не ставят, слова лишнего нельзя сказать, – и, скосив взгляд на Григория, сказал: – Ты тоже такой же: никакого уважения к своему хозяи-ну, от одного слова можете обидеться и уйти, если даже в кар-мане ни гроша не будет? Это что – форс? Мы ещё ни о чём не договорились, а он поднялся и ушёл! Может, мне вызвать поли-цию и обвинить его в краже денег, которые он взял и пошёл?

– Почтеннейший Хабиб-ибн-Наджиб, вы сами не оставили выбора – тем самым поставили точку, сказав: «Не поедешь, то-гда расчёт получишь сейчас, а завтра к вечеру освободи дом». Он понял, что разговор окончен, – встал и ушёл. А полицию вы не станете вызывать и обвинять Виктора в краже, так как я не подтвержу ваши слова, а слуга ваш немой. Это во-первых. Во-вторых, если вызовете – я так же, как и он, уйду. Работайте тогда со своими арабами – курдами и бедуинами, – кои кроме как скакать на лошадях и верблюдах, да стрелять, больше ничего не умеют.

– Ты, что Григорий, угрожаешь мне или пользуешься мо-ментом, чтобы я тебе повысил оклад?

– Ничем я не пользуюсь, о повышении оклада я вовсе и не думаю – мне обидно за свою нацию, которую ты хочешь поработить так же, как своих феллахов; если ты до сей поры не знал, тогда запомни: мы – народ гордый, справедливый, честный, трудолюбивый, доброжелательный, если к нам относятся хорошо. А самое главное – мы намного умнее вас. Но вы хитрый народ, из-за богатства разнообразных ископаемых, разведанных иностранными геологами, вы стали торговцами. Торговля требует чего? Выгодно продать, и вот здесь нужна изворотливость, то есть умение обмануть, а изворотливость откуда берётся или вытекает – скажу: из хитрости. Пока что вы технически безграмотны, вот когда начнёте поднимать общеобразовательный уровень и подготавливать для школьников технические и прочие университеты, и то – после окончания вузов они лишь лет через десять станут специалистами. Те же богатые сынки, которые сейчас учатся в Англии и Америке, Германии, они учатся для своих отцов, которые оставят им наследство, – это мизер, а для государ-ственных предприятий, находящихся в английском подчинении, – их вы рано или поздно национализируете – кто ими станет управлять? Надо свои кадры готовить, вот тогда начнёте быстро развиваться и ни от кого не будете зависимы.

Эти слова, высказанные хозяину, заставили его задуматься; потирая висок, он долго смотрел на Григория, не находя, что ему ответить.

– Слова твои достойны уважения нашей страны и народа; думаю, что национализация произойдёт – рано или поздно, а по поводу подготовки кадров пусть правительство думает. Я, ко-нечно, высшего образования не имею, а вот насчёт хитрости ты правильно сказал, я хитёр, и у меня все мысли направлены на своё обогащение, увеличение и расширение предприятий, по-этому как хозяин я извиняться не должен, но ты должен меня понять: мне нужны такие люди, как ты и Виктор.

– Ну, если тебе нужны такие люди, тогда будь добр, не ставь нас на одну ступень со своими аборигенами. В свете сказанного тобой – научись уважать нас как специалистов. Всё время, которое я и Виктор работаем у тебя, мы работали не за страх – за совесть. За тобой слово – уходить мне или ты, хозяин, оставишь всё как есть?

– Да, хочу оставить всё, как было, поэтому прошу тебя, пой-ди к Виктору и приведи его сюда, я хочу с ним поговорить, а точнее – я хочу уговорить его взяться за работу в Багдаде за хорошие деньги, ты так и скажи ему. Просьба: иди к нему сейчас, не откладывай на завтра, а то, боюсь, он уже собирает вещи, судя по тому, как, не сказав ни слова и не задумываясь, он ушёл быстрой безвозвратной походкой. И пусть с дома не съезжает, пока я с ним не переговорю.

Тишина, наступившая в результате ухода Георгия, нервно напрягла Хабиб-ибн-Наджиба, он впервые испытал страшное неуважение к себе как к личности богатого человека. Навязчивая мысль требовала выхода, а поскольку никого не было рядом, он начал реализовывать её вслух:

– Удивительно, насколько мы с русскими разные! Скажи та-кое арабу, как русскому, – он тут же начал бы стелиться по полу и умолять, чтобы оставили его на работе, да с ещё меньшим окладом. А этот гордец, великан-европеец не удосужился даже глянуть в мою сторону, не говоря уже о каком-либо слове. Уди-вительнее всего то, что у него ни один мускул на лице не дрог-нул! Будто давно ему об этом известно, и он тоже всё высказал; он поднялся и пошёл к выходу, так как ничего не оставалось де-лать, как покинуть этот неприятный для него разговор. Доведись до меня, я бы вступил в диалог и защищал бы свои интересы до тех пор, пока не добился бы своего. Одного не могу понять: неужели они действительно умнее нас; смотри, как он говорил о нас? но не сказал, мол, вы – дураки, сказал: «хитрые торговцы». Стоп! Кто-то мне дал точное определение – хитрого и умного человека. Далее, как он выразился: «Если хитрого и умного по-ставить на чаши весов, то весы уравновесятся. Разница в том, что хитрый делает всё для личной выгоды, чаще – обогащения; умный делает всё на благо процветания общества и страны». Видимо, эти двое действительно умные мужики. Как я ни таил свою безграмотность – в итоге Григорий раскрыл мою тайну; ну, да Бог с ним, он не трепач... Меня давно знают как успешного коммерсанта-воротилу, – в голове подпирала ещё какая-то мысль, но с появлением Григория она утратила актуальность – его интересовал ответ Виктора.

Лёгкую, проворную поступь Григория он узнавал, когда тот ещё шёл по коридору, но сейчас шаги почему-то были медлен-нее обычных; это немного насторожило его и он приготовился выслушать нечто невероятное. Едва появившись на пороге, Ге-оргий произнёс:

– Хозяин, дела плохи. Виктор сказал, чтобы я тебе передал слово в слово: «Хабиб-ибн-Наджиб, будь хозяином своего слова. Я не приду к тебе. Если тебе надо, сам приходи в любое время, но только до завтрашнего обеда, поскольку после обеда дом бу-дет пуст, ключи оставлю у соседей справа – Саид- эль-Маджида».

От услышанных слов хозяина немного покоробило; он резко кулаком ударил об пол и, немного подумав, скомандовал:

– Немедленно поехали к нему! Что он себе позволяет?

Личный фаэтон быстро доставил их к старому дому. Не сту-чась, Хабиб-ибн-Наджиб, весь на нервах, влетел в комнату, где ютилась семья Тупицыных, и с порога прокричал:

– Если ты сейчас же не согласишься ехать в Багдад строить то, что я тебе скажу, тогда немедленно выметайся из моего до-ма…

Но, увидев связанные в узлы вещи, он оторопел, а Виктор, услышав слова «немедленно выметайся», ни слова не говоря, взял огромный узел и понёс на улицу. Григорий, долго не думая, взял с кучи второй узел и последовал за Виктором. Когда они возвращались за следующими узлами, хозяин преградил дорогу у входа в комнату со следующими словами:

– Ты что о себе возомнил? Я приехал договориться с тобой, но не смотреть, как ты будешь выносить вещи. Ты в своём уме – кто тебе позволил так со мной поступать?

– Хозяин, ты то, что хотел сказать, сегодня сказал дважды. Я услышал и после первого раза собрал вещи. Только тебе этого показалось мало, ты приехал и второй раз сказал, но в более ко-роткий срок, так что третий раз я не хочу слышать. Я оконча-тельно понял, какой ты человек.

– Григорий, ты вместо того, чтобы остановить его, ты ему помогаешь. Почему?

– Уважаемый Хабиб-ибн-Наджиб, я думал, что вы действи-тельно хотите его уговорить остаться работать, а вы с порога, не поздоровавшись, сделали ультиматум. Он человек слова, и ему не надо дважды повторять, как вашим феллахам. А помогаю ему потому, что он мой друг. Я сильно ошибся в вашем благоразумии: вы, чем богаче становитесь, тем больше показываете свой бедуинский, необузданный нрав. Для полной ясности скажу: если Виктор уйдёт, а вероятней всего, так и будет, то я уже не работаю у вас и не подчиняюсь, ищите себе другого заместителя, который будет перед вами ползать на коленках. Вспомните: час назад я сказал вам, что если вы вызовете полицию, тогда я уйду. Но вы вместо примирения опять пригрозили домом, поэтому я передумал работать у вас – работайте сами и продолжайте кичиться богатством, амбициями и гаремом.

– Нет, вы неправильно поняли – я приехал помириться и уговорить тебя, Виктор, поехать работать в Багдад. А это так – для выразительности, иначе какой я хозяин! Ну, что ты скажешь, Виктор?

– Я вам сразу ответил: в Багдад не поеду, кроме этого, не позволю так с собой разговаривать, а то... – он согнул руку в локте и протянул огромный кулак размером с шестнадцатикило-граммовую гирю, покрутил перед лицом и убрал его. И, как ни чём не бывало, продолжил: – Вы приехали уговаривать меня, потому что с моей помощью вы сэкономите сто тысяч динаров, а мне дадите – максимум тысячу. Если вы хотите продолжить диалог, тогда смените тон, а то могу не удержаться – рука у меня тяжёлая, я вам уже показал. А посему для продолжения дальнейшего сотрудничества с вами я должен знать, какая работа, для этого вы должны мне дать проект. Разобрав проект, я прикину, за какой промежуток времени я его выполню, и дам вам ответ с суммой затрат по объекту. Если мы придём к единому мнению, тогда заключаем договор, вы мне даёте аванс – частичную предоплату – и я начинаю работать. Далее в период строительства вы проверяете объёмы выполненных работ и финансируете дальше. И так до окончания работ и сдачи объекта под ключ.

– Виктор, вы не хотите у меня работать, хотите взять подряд, чтобы самостоятельно работать?

– Да, вы правильно поняли меня, – хочу работать самостоя-тельно.

– А как насчёт оборудования?

– Оборудование заказываете и поставляете вы – я устанавливаю, произвожу пусконаладочную работу и сдаю вам с партией пробных деталей.

– Виктор, я ведь вам хорошо платил, а после пуска выдал премию. Объясни, чем ты недоволен?

– Я был доволен до тех пор, пока не подсчитал, сколько бы вы потратили на американцев. Вот после этого я решил работать подрядчиком. Между прочим, до вас я неоднократно заключал договора и всегда выполнял в срок. Так что, если вы согласны, давайте мне чертежи и вместе поедем в Багдад, посмотрим, где вы там собираетесь построить второй цех штамповки. В против-ном случае я сейчас уеду и больше с вами не буду иметь ника-ких дел. Другой вариант: вы строите корпус – я продолжаю ра-ботать здесь, и как только цех построят, я заключаю с вами до-говор на монтаж оборудования и пусконаладочных работ; еду, монтирую, запускаю, получаю деньги – и всё!

– Нет – это же грабёж! – тут хозяин запнулся и посмотрел на Виктора.

– Значит, меня можно грабить, недоплачивая, а вас нельзя. Тогда строй сам или вызывай американцев, они тебя не пожале-ют, – ты им в десять раз больше заплатишь, помяни мои слова.

Высказав свои предположения, Виктор грубо опустил руку хозяина, упиравшуюся в косяк дверного проёма словно шлаг-баум; пройдя к узлам, взял в каждую руку по одному и пошёл к выходу; его примеру последовал Григорий.

– Григорий, ты зачем меня сюда привёз? Из твоих слов я по-нял, что Виктор хочет договориться, а на самом деле он не хочет разговаривать! Если так, тогда, Григорий, мы с тобой уходим, – не снижая своих хозяйских амбиций и тона, прокричал Хабиб-ибн-Наджиб и резко повернулся, пошёл к выходу. Проделав с пяток шагов и не услышав за спиной чьих-либо шагов и ни единого слова в адрес своей персоны, он остановился, оглянулся и увидел спокойно сидящего Григория. Удивлённо разведя руки, хозяин молчал, только ярость в нём кипела, от чего лицо с каждой минутой всё сильнее наливалось кровью, а зрачки метали искры.

Вдруг появилась мысль: «Хватит играть в демократию, надо не сдаваться и не унижаться, а показать твёрдость характера и хозяйскую силу принуждения. Припугну-ка их полицией, по-смотрю, как они себя поведут», – и тут же надменно вопросил:

– Вы кем себя возомнили? Я ваш хозяин, так подчиняйтесь моим указаниям и будьте благодарны за то, что терплю вас. А ну-ка, заносите вещи обратно и поехали работать, там я скажу, что делать, – и без фокусов, а то полицию вызову и вас аресту-ют. Я же вас защищать не стану, наоборот – помогу упрятать!

Но и эти слова не возымели действия на психику этих рус-ских. Ко времени, пока хозяин думал, как припугнуть, а затем выражал угрозу, Виктор с Григорием вынесли все вещи на улицу, спокойно стояли и о чем-то разговаривали. Глядя на спокойные лица беседующих русских, Хабиб-ибн-Наджиба охватила неимоверная ярость: не контролируя себя, он подлетел к Виктору и с размаху хлопнул его в предплечье. Реакция Виктора была мгновенной: он слегка оттолкнул его от себя, от чего тот резко попятился, на ходу стараясь удержать равновесие, чтобы не упасть, и в конце концов это ему удалось, как только он спиной ударился о заднюю часть фаэтона. От неожиданности ярость его куда-то делась, и он, выставив ладони вертикально, пошёл на встречу со следующими словами:

– Русские, давайте договоримся, мы же деловые люди, ну, погорячился, я имею право!

– Ах, ты имеешь право, а мы – нет. Тогда иди, работай со своим правом, а нам наплевать на тебя и твоё право, мы народ свободолюбивый и вам, балбесам, себя в обиду не дадим. Ты приехал не мириться, а запугать меня. Вспомни, какие первые слова ты произнёс, войдя в комнату: «Если не поедешь в Багдад, тогда выметайся немедленно!» – затем ты нам пригрозил поли-цией. Но я не боюсь тебя, полиции тоже, так как не нарушал за-кон. Тебе чего надо от меня – чтобы я работал у тебя? Хватит, уже наработался, я тебе запустил цех, как мы устно договарива-лись. Больше я так не хочу работать. Теперь, если хочешь, чтобы я что-то делал для тебя, будем работать по моим правилам, то есть по подряду – заключим договор... ну, чего я повторяю? Хочешь – давай! Нет – так нет, тогда расходимся, остаёмся каждый при своих интересах.

– Виктор, в Багдаде цех уже строится, я предлагаю тебе пе-реехать туда контролировать строительство, чтобы горе-строители не партачили при строительстве цеха; в то же время прикинешь, когда можно начинать монтировать прессá, дабы быстрее запустить цех. А ты – сразу в амбиции.

– Шейх, я после твоего объяснения тоже не поеду в Багдад на твоих условиях. Поеду на моих условиях, если согласен – то-гда говори, а то я найду работу, потом ни за какие деньги не ста-ну работать, тебе ясно? – спросил Виктор.

– Хорошо! Называй свои условия, а я подумаю, хорошо?

– Поскольку твой цех строится, и ты хочешь, чтобы я кон-тролировал строительство, я буду этим заниматься, но только наездами через каждые десять дней; платить будешь на пятьде-сят процентов больше; штамповочный цех остается под моей эгидой. Проект нового цеха я за три дня рассмотрю после того, как съезжу в Багдад и назову цену монтажа, наладки, в общем – полностью за подряд.

– Дай подумать до завтра, а ты не выезжай из дома, дабы тебя можно было найти.

– Дом твой я оставлю, а найдёшь меня в цехе на работе.

– Давай сделаем так: ты завтра поезжай в Багдад, записывай адрес, а вернувшись, возьмёшь у меня проект.

Через неделю Хабиб-ибн-Наджиб полностью согласился с условиями Виктора и подписал договор по новому цеху. А через два месяца Виктор подыскал приличный домик в еврейском квартале Багдада, перевёз семью и приступил к выполнению договорных обязательств по цеху.

Александра, уже немного овладев арабским языком, стала больше общаться с населением города и так же, как в Басре, управившись по дому, выходила с детьми – прогуливалась, од-новременно изучала город, в том числе и достопримечательно-сти. С троими детьми Шура за первый месяц побывала и осмот-рела самый старый мавзолей – «Золотая мечеть», руины ворот «Баб аль-Вастани», медресе «Дустансирия», прославленный на весь мир багдадский крытый базар – «Сук-ас-сарай» и прочее. Часто ходила с детьми к реке Тигр подышать прохладой, но ку-паться без Виктора не рисковала.

Забыла вам сказать, что у Шуры с Виктором семья пополнилась ещё одним человеком – в 1939 году родилась вторая дочь; Виктор, безмерно любивший и обожавший жену, настоял назвать дочку Александрой. Гуляя в центре города, особенно у фонтана, вокруг семьи Тупицыных всегда собирались местные жители, разглядывая двух белокурых девчонок, задавали всевозможные вопросы, иногда даже глупые, такие, например: не красите ли вы волосы своим детям, если да, то чем? А некоторые глупые молодухи, спрашивали, как нужно с мужем заниматься любовью, чтобы родить таких блондинок. Другие спрашивали, бывают ли блондины-мальчики. Когда же семья уходила домой, её провожали десятки людей, которые никак не могли оторвать взглядов от русских красавиц.

Виктор по четырнадцать часов находился на работе, пытаясь досрочно сдать цех в эксплуатацию и получить деньги, коих в Багдаде безмерно и повседневно не хватало. Хабиб-ибн-Наджиб частенько приезжал, любовался ходом работ. Прохаживаясь по цеху, где кипела работа, хозяин весь светился от счастья. В одно из таких посещений, когда до пуска оставалось чуть больше месяца, хозяин, похлопывая Виктора по плечу, сказал:

– По завершении пусконаладочных работ моего цеха ты ни-куда не устраивайся, мой старый приятель-бизнесмен ищет та-кого человека, как ты. Он строит какое-то предприятие, и здание главного цеха почти готово. Я не знаю, откуда он узнал про тебя, только слёзно просил после запуска моего цеха тебя представить ему, если ты, конечно, согласишься.

– Погоди, не спеши, запущу твой цех, тогда и познакомишь меня с ним. Я посмотрю, какая это работа, справлюсь ли с ней, а уж потом начнём договариваться.

– Деньги на зарплату рабочим получишь завтра в банке, вот тебе чек, это та сумма, которую ты заказывал. Я смотрю на тебя, Виктор, и вижу: твои рабочие работают столько же, сколько и ты сам.

– А ты что, против? Это только на пользу нашего дела. Такова жизнь!.. – многозначительно произнёс Виктор.

На этом подрядчик с заказчиком, расставаясь, условились, что следующий приезд станет победным, после которого хозяин назначит кого-то директором этого предприятия. Хозяин не при-ехал в назначенное время, приехал двумя днями позже из-за за-держки в соседней стране. По приезду хозяин, как и первый раз принимая цех, сиял от счастья, прикидывая, какая прибыль начнёт поступать на его счёт от выпускаемой продукции, на что получил контракт и график отправки партиями в течение двух лет.

Те два дня, просроченные Хабиб-ибн-Наджибом, Виктор по-святил Александре, давно мечтавшей с подругой съездить на развалины Вавилонской башни, – тем более, что, как говорили, это недалеко от Багдада: За несколько дней до поездки Алек-сандра все уши прожужжала про русскую женщину, уехавшую с родителями из России в Англию во время революции. При зна-комстве с россиянами она себя назвала Екатериной Корневой. В Англии при получении гражданства имя и фамилию урезали, превратив из Екатерины в Катрин, а из Корневой – в Корн.

Эта самая подруга, Катрин Корн, пожелавшая поехать с Александрой и Виктором в качестве гида, показать развалины Вавилона и пофотографировать некоторые знаменитые здания, превращающиеся в развалины за последние годы, но пока ещё имеющие некие очертания былой привлекательной древней ар-хитектуры. Катрин Корн была настоящей находкой для Алек-сандры, так как, прежде всего, была русской из богатой семьи, что в чужой стране – небывалая радость общения. В Англии закончила Оксфорд, одновременно изучала французский и ита-льянский языки, на последнем курсе познакомилась с сыном Шейх-уль-Ислами Саид-Насыром, происходившего из древней-шего рода, корнями уходящего в семнадцатый век. Называл он себя Максуд-аль-Кариб, но, чтобы русским не ломать язык, про-сил, мол, зовите меня Макс Кэри.

Вот так Катрин впервые от Макса услышала о красоте Вавилона и его чертогах, но особого значения этому не придала. По окончании университета, уезжая в Ирак, он приглашал Катрин приехать в его чудесную страну и на всякий случай оставил адрес родового замка в Багдаде. Вскоре Екатерина с родителями переехали в Италию. В Риме, работая в банке, в договорном секторе, ей частенько приходилось ездить по стране. Проезжая по древним городам, она пристрастилась к истории Рима.

Когда начала читать, а затем изучать историю, она поняла о необходимости расширить кругозор, и мысль натолкнула её на господствующие страны древнего Ближнего и Среднего Восто-ка. Прочитав про Вавилон – древнейшую архитектурную красо-ту башен и дворцов – она заболела им напрочь; тогда-то она ре-шила уволиться, поехать и своими глазами увидеть одно из семи чудес света того времени. Подобрала таких же фанатов истории, востоковедов, как она сама, – Петра Дымшица и Аркадия Малова, и они вместе отправились в Багдад. Необходимо упомянуть, что Аркадий Малов, не раз побывавший в Ираке, свободно говорил на арабском.

Уезжая в Ирак, она захватила адрес сокурсника – Макса Кэ-ри. Пробыв пять дней на руинах Вавилонского царства, ей уда-лось запечатлеть на плёнку треть всего городища. Тогда Катрин с сотоварищи вернулись в Багдад пополнить запасы провианта, бумаги, фотоплёнки, а заснятую фотоплёнку проявить и отпеча-тать, но главным её желанием было познакомиться хотя бы с одним историком страны, а лучше учёным-востоковедом. Все попытки найти такого человека были тщетны. Даже в Багдад-ском университете ей отказали встретиться с кем-либо из учё-ных. Тогда Катрин вспомнила о сокурснике, проживающем в Багдаде. Ближе к вечеру второго дня, после долгих дневных мы-тарств по жаре, они, томимые жаждой, в конце концов нашли ресторан и в нём – искомого человека Макса. Увидев Катрин, Макс Кэри от радости прыгал, смеялся, будто сошёл с ума.

Справившись о здоровье родных и близких, что на Востоке при встрече делается в первую очередь. Катрин, объяснила Максу суть столь неожиданного их появления и его розыска, на что он, немного подумав, предложил:

– Поехали ко мне домой, там поговорим, а утром я свяжусь со своими друзьями.

Как и обещал, на второй день тройка русских во главе с гос-теприимным хозяином перед обедом встретились с великим ис-ториком Ирака. Узнав, что речь идёт о Вавилоне, академик начал свой разговор с того, каким должен быть человек и какие трудности и лишения его ожидают. В результате его тирада за-няла без малых два часа, а начал он так:

– В связи с тем, что леди Катрин Корн не владеет арабским, а мой ученик в совершенстве владеет английским, я его-то и порекомендую, вам с ним будет проще общаться. Зная один и тот же язык, с ним вы начнёте вести дискуссии, когда соприкоснётесь с наукой, допустим, через год. Но если у вас немного раньше появятся какие-то вопросы по археологии, то он такой очаровательной леди не сможет отказать – уверен в этом на сто процентов. Далее хочу сказать, что если вы, леди, решили просто посмотреть развалины городища великого Вавилона – это одно, а если заняться проблемой Вавилона с научной точки зре-ния, то это другое дело и оно потребует лично от вас поступить-ся некоторыми социальными удобствами, а, может, и что-то бросить на алтарь жизни. Говорю не для того, чтобы заполнить эфир словами; вижу ваше строгое лицо и как оно впитывает мои слова, поэтому благословляю вас именем всемогущественного Аллаха на изучение Вавилона с научной точки зрения. Кроме этого, считаю обязательным для вас начать изучать клинопись, так как в руинах некоторых объектов Вавилона находили об-ломки глиняных дощечек с нею.

Шумеры, ассирийцы, евреи, арабы и ещё несколько народ-ностей – выходцы из семитского племени, населявшие Между-речье, в результате незначительных разногласий разбрелись по Среднему Востоку. А крупнейшие города тех времён, имевшие высокую культуру и клинопись, в результате смешения с други-ми языками за счёт диалектов из разных городов с годами обра-зовывали самостоятельные языки. Так, например, шумеро-аккадский, вавилоно-ассирийский и ещё с десяток древних язы-ков, не дошедших до наших дней; на первый взгляд кажется, что письменность и культура одинакова, а как только вникнешь по-глубже – вот здесь вам самой придётся голову ломать, сопоставляя различие.

Далее он говорил про вероисповедание, якобы оно было раз-ное. Это ещё одна дилемма, которую надо основательно проана-лизировать и определить: то или иное. Короче говоря, там кла-дезь для самостоятельных открытий.

– Вот когда изучите язык и хорошо будете разбираться в клинописи – тогда сами либо с моей помощью напроситесь в археологическую экспедицию и, поверьте мне, – получите неописуемое удовлетворение, несравнимое ни с чем. Конечно, если при раскопках повезёт, и именно вы найдёте что-то уни-кальное, а может, из греческой античной культуры, что малове-роятно, но возможно, – это состояние можно сравнить разве только с первыми сутками бракосочетания, это просто эйфория. Напомню, что для достижения цели необходимо обладать сле-дующими качествами: науколюбием, самоотречением, исключи-тельной волей, преданностью делу – до фанатизма; настойчиво-стью. При неудаче необходимо анализировать её причины и не останавливаться на достигнутом!

В свете услышанного по дороге домой Катрин попросила найти ей преподавателей арабского языка и клинописи.

Тут Макс Кэри призадумался и понял: «Это тот момент, ко-гда эту птичку можно посадить в клетку и любоваться, а лучше всего попросить её руки и сердца. Если откажет, тогда что-нибудь придумаю». В тот же вечер за ужином Максуд-аль-Кариб, обласкав Катрин своими взглядом чёрных глаз, начал рисовать картину повседневного проживания в гостинице, мол, которое стоит таких денег, что никаких её доходов не хватит. Снять квартиру – она сама не управится, тогда необходимо со-держать служанку и повара да ещё оплачивать двум преподава-телям.

Со всеми доводами Катрин согласилась и призадумалась: как быть?

Выдержав некоторую паузу, он уже знал: «Она заглотила живца, теперь только остается подсечь эту русалку, а потом я сделаю всё, чтобы она стала моей женой».

Так, периодически поглядывая на неё из-подо лба, однокаш-ник ласково так, между прочим, предложил:

– Катрин, у меня есть предложение: поселитесь для начала в моём доме, всё равно я часто бываю в разъездах по делам отца – в это время знакомлюсь с деревнями и предприятиям, которые в будущем перейдут мне по наследству. В моё отсутствие будешь как хозяйка.

– Спасибо тебе за гостеприимство и приглашение остаться у тебя, только в качестве кого? И как посмотрят твои родственни-ки, когда узнают, что ты приютил женщину-иноверку, подумают: я содержанка? А это оскорбительно моему дворянскому происхождению.

– Подожди, не торопись отказываться. Мои слуги тебе со-здадут настоящий пансион, будешь ими распоряжаться как настоящая хозяйка. А если ты откажешься от моего предложе-ния, тогда все твои мечты рухнут, и станешь рабой какого-нибудь банка или концерна. А в сорок лет тебя попросят усту-пить место какой-нибудь молодой, неопытной дурочке, но кра-сивой, с осиной талией, округлыми покачивающимися бёдрами на длинных стройных ногах, от чего у мужчин текут слюнки с отвисших губ.

Для решения ответа Максу ей требовалось время, и она это время использовала на поездку в Вавилон. Когда она вернулась с Вавилона, Макс Кэри прямо у порога объявил, что преподаватели наняты и ждут, когда приходить заниматься.

Выдержав полугодовую паузу, этот симпатичный араб-благодетель сделал ей предложение, на что Катрин вынуждена была притворно согласиться на любовь, соединив сердца в еди-ный семейный блок во имя поставленной цели. С момента при-бытия в Ирак прошло двенадцать лет, и Катрин досконально изучила городище Вавилон на коленках; исходила вдоль и попе-рёк, написала несколько научных трудов, завела несколько по-друг, лучшей из которых ей стала Александра, с которой она познакомилась полгода тому назад.

Последние слова Анастасия Антоновна произносила уже си-поватым голосом:

– Это то, что по возвращению с Ирака Шура рассказала мне и Иосифу, проживая в Исфахане, – и тут же потянулась за ча-шечкой с чаем.

– Анастасия Антоновна, вы ведь ещё не закончили рассказ о семье вашей младшей сестры Александре? Начали рассказывать по существу заданного вопроса, а затем начали освещать жизнь неизвестной нам женщины – подруге Александры. Это имеет какое-то отношение к начатой теме? – спросила всё та же дама, задававшая вопрос несколькими минутами ранее.

– Да, именно Екатерина Корнева имеет прямое отношение к поездке на развалины Вавилонского городища сначала в каче-стве гида, а затем и для самой себя – показать дóма, как на са-мом деле выглядела Вавилонская башня до разрушения. Слу-шайте дальше.

Через год Екатерина родила сына, которого назвали Рошан – свет, по-русски она его звала Роман. Отец Макса – теолог Шейх-уль-Ислами Саид-Насыр, род которого исходил из Египта, – увидев внука с европейским лицом, в присутствии всех сказал, что от него запах борова идёт, и он его признáет после обрезания – через четыре года. Екатерина поняла, что сыну и ей нанесут душевную рану. Когда сыну исполнилось четыре года, у Екате-рины были готовы английские документы на вывоз ребёнка из Ирака, и она воспользовалась одной из длительных поездок му-жа – отвезла сына к родителям в Италию.

Через два года она родила дочь – назвали Анан, по-русски – Анна. Наняв Маат, оказавшуюся египтянкой; как-то в разговоре она упомянула, что Шейх-уль-ислами Саид-Насыр сказал, мол, не получилось с обрезанием внука, сделаем внучке «фараоново оскопление» или «кровавую розу», попросту говоря – женское обрезание. Услышав такое, Екатерина спросила у служанки: «Как это делается и для чего?» Маат подробно рассказала, что делают с девочками в пять лет, а потом, показала на себе «фараоново оскопление». После такой операции женщина становится фригидной – холодной, ей не нужна мужская близость.

От увиденного и услышанного Екатерине ничего не остава-лось делать, как увезти и Анну в Италию, и она попросила, что-бы родители быстрее переехали в Австралию – дабы Макс не нашёл детей. Связь с родителями она поддерживала только че-рез посольство Англии.

Вернувшись с длительной загранкомандировки, Максуд-аль-Кариб в бешенстве избил Екатерину и закрыл во дворце на пол-года, но она как-то умудрилась сбежать и обратилась в посоль-ство Англии о защите. Нота в защиту гражданки Англии была напечатанная в багдадской газете. Кроме политического заявле-ния, выдвинули и экономические санкции, это возымело страш-ный резонанс в банковских структурах, с которыми самостоя-тельно работал Максуд-аль-Кариб. Боясь потерять весь бизнес из-за блокировки счетов в английском банке, Макс пошёл на компромисс: купил Екатерине небольшой домик, машину, пере-писал маленькое доходное предприятие и не стал с ней жить – женился на четырнадцатилетней египтянке, кроме которой у не-го уже в трёх деревнях были жёны.

Вот уже три года, как Екатерина не видела детей и скучала по ним, а встретив Александру с детьми, она прикипела к этой семье и маленькую Сашеньку полюбила всей душой: порой ей казалось, что это её дочь. Именно в этом доме она нашла отду-шину: пообщавшись пару часов, она получала какой-то неимо-верный заряд, после которого могла работать сутками над столь загадочным тяжёлым трудом, которым она занималась. А уехать к детям она не могла, не завершив свою многолетнюю изыскательскую работу. Иногда представлялось, будто виден конец её долголетних научных усилий по архитектуре и культуре древнего вавилонского царства.

В назначенный день в семь часов к дому Александры подъехала Екатерина на машине, которой управляла служанка-шофёр – Маат. Рядом с водителем сел Виктор, на заднем сидении уселась Екатерина, посадив себе на коленки свою любимицу Сашку, а сестра взяла Галю; Виталика посадили между собой. Утро выдалось прохладное, и бледно-лазурное небо обещало хорошую погоду. Единственное, что настораживало Виктора, – дул слабый ветерок с Аравийской пустыни. Примерно через два часа езды где по грунтовой дороге, а больше – по бездорожью, вдали пред ними во всей красе предстал антропогенный ландшафт, являвшийся небольшим клочком месопотамской равнины. На шумерском эту равнину называли «сахн», что означает сковорода. Вдали, на огромной равнине, виднелся вал внушительной высоты и величины, больше напоминавший бруствер; за ним кое-где возвышались высокие и пониже контуры похожих на строения огромных объектов. А за бывшими когда-то строениями просматривалось непонятное, что-то в виде холмов, столбов, разваленных пилонов, на некоторых из них там росли пустынные растения. Когда Шура спросила Екатерину: «Что перед нами – насыпь или вал?» – та ответила: «О том, виднеющемся вдали, – расскажу чуточку позже. Пустыня, по которой мы мчимся на автомобиле, в далёком прошлом – знаменитейший оазис, здесь цвели сады, плодоносившие диковинные фрукты. Вокруг Вавилонской башни стеной стояли дворцы богачей, а чуть подальше – крестьяне и садоводы на орошаемых полях вы-ращивали сельхозпродукты, кормившие полумиллионный город, а избытки продавали проходившим торговым караванам. А со-всем в стороне жили скотоводы. Хочу добавить, что один из древних авторов в своих воспоминаниях писал: «Шумеры ирри-гацию настолько умно продумали, что её лучше бы назвать гид-ротехническим и оборонным сооружением. Она предназнача-лась, в случае нападения врага на Вавилон, для того, чтобы обо-роняющиеся могли открыть шлюзы, и воды Евфрата могли зато-пить всю равнину с врагами, на несколько метров не затопив сам Вавилон».

– Подождите, Катя, – сказал Виктор, – насколько я наслы-шан, Вавилон несколько раз завоёвывали арабы, персы и Алек-сандр Македонский, каким же образом они это делали? Ведь Вавилон практически был недоступной крепостью для всех!

– Все завоеватели испокон веков с такими крепостями по-ступали тривиально – за несколько месяцев до нападения вожди засылали туда лазутчиков с торговыми караванами. Попав в город, лазутчики вербовали жадных купцов, обещая им льготы и прочего добра, чтобы они в определённый день и время откры-вали ворота своим врагам. Чаще всего после взятия города-крепости предателей убивали, – ответив на вопрос, заданный Виктором, Катя продолжила: – То, что виднеется вдали – не вал, это в далёком прошлом стена великого города Вавилона и со-стояла она из трёх стен: первая, толщиной семь метров, выстро-енная из кирпича-сырца; через пять метров – восьмиметровой толщины из обожжённого кирпича, промежуток между стенами засыпали землёй; третья – трёхметровая, тоже из обожжённого кирпича. Общая ширина без малого двадцать семь и высотой двенадцать метров. Длина стены по контуру составляла почти восемьдесят шесть километров. На стенах через равные проме-жутки возвышались сторожевые башни – Роберт Кольдевей насчитал 360 штук.

Город делился на две части рекой Евфрат, через которую был прокинут мост. В левой части города, это то, куда мы сейчас подъезжаем, в нём находились зиккураты, то есть пантеон, культовые храмы, в том числе Вавилонская башня, которые от времени и дождей превратились в обыкновенные холмы. Мы сейчас увидим, какое чудо сотворил Р. Кольдевей. Поскольку почти все зиккураты и другие здания строились из кирпича-сырца, то чаще всего некоторые из них облицовывались глазурованной плиткой, но такие же здания из обожжённого кирпича разграблялись в первую очередь: их увозили на строительство другого города – после того, как всё население покинуло Вавилон. Когда мы войдём в город и поднимемся на какой-нибудь холм, а может, на бывший пантеон, то мы увидим всю строгость и размеренность архитектурной разбивки улиц по кварталам этого когда-то изумительной красоты города шумеров. Всё то, что я вам говорила и буду говорить, я прочла в книгах знаменитых историков древности и археологов Востока; таких как Геородот, Страбон, Иосиф Флавий, Роберт Кольдевей и наш соотечественник Н.А. Астафьев и так далее. У каждого из них что-то новенькое почерпнула либо дополнила недостающие пробелы в изысканиях. Знали бы вы, с каким трудом приходилось добывать книги для прочтения, на языках которых говорю и читаю. Ездила по всем столичным библиотекам, букинистическим магазинам Европы. Знакомилась с востоковедами, умоляла дать почитать на несколько дней – даже случалось быть непрошенной гостьей на несколько дней проживания в их доме, чтобы прочесть книги, не вынося их из библиотек обладателей фолиантов.

За рассказом Екатерины мы не заметили, как подъехали к внешней стене. Справа от реки повеяло прохладой, и все момен-тально повернули головы к Евфрату, одновременно взирая вели-чие несущихся вод жителям выжженной солнцем пустыне. Да и нам доставило удовольствие её ласковое прохладное дыхание, после тряске в машине.

– Может, пойдём, помоем руки и припудренные пылью лица? – предложил Виктор.

Опустив руки в мокрую прохладу и почувствовав благодать жизни, Виктор с какой-то тоской продолжил:

– Купался я на родине в Оби, Иртыше, Волге и Урале, в Иране – в реке Карун, теперь в библейских реках – Тигре, Ев-фрате – и в пограничной Шатт-эль-Араб, – после сказанного он настолько быстро сбросил одежду, что Шура не успела рта рас-крыть, как он уже вынырнул из вод Евфрата.

А тем временем Екатерина, не умолкая, продолжала, достав копию схемы Вавилона, начертанную Геродотом: Увидев Вик-тора в реке, она спросила, обращаясь к нему:

– Что сказали перед тем, как прыгнуть в реку?

Виктор повторил слово в слово.

– Да, вы правильно сказали, обе реки Месопотамии называ-ют библейскими. Евфрат как назывался, так и называется по сей день, а Тигр назывался Хиддекель. – Немного подумав, продол-жила: – Вылезайте, а то многое пропустите, давайте вылезайте, мы вас ждём.

Виктор, довольный прохладой реки, ещё раз нырнул и стал подплывать к берегу. Александра завозилась с детьми, доставая им что-то из взятого в дорогу провианта, тем временем двухметровый сибиряк-здоровяк выходил на берег, по привычке играя мощными мускулами своего тела. Екатерина, впервые увидев этого здоровяка в одних трусах, забыв про этикет, смотрела на него, не отрывая глаз – и не вспомнив про присутствие Александры. «Вот бы завести роман с этим самцом, а то уже давно не любила никого. К такому прижмёшься и уже чего-то большего захочешь. Нет, с ним – ни в коем случае, а то последних русских друзей потеряю», – так на долю секунды Екатерина в мыслях согрешила в отношении Александры. Мысли и очарование куда-то улетели, как только она услышала голос Александры, повышенным голосом подгонявшей Виктора быстрее привести себя в порядок и идти смотреть то, чего мечтали увидеть. Как только подошёл Виктор, Екатерина продолжила:

– Стена, где мы сейчас находимся, – она считается внешней – оберегает летний дворец Навуходоносора, одного из правите-лей Вавилона. Обратите внимание: перед нами ворота, а перед воротами проточный канал, опоясывающий весь город, – широ-кий и очень глубокий. В те стародавние времена со стороны го-рода опускался откидной мост для преодоления преграды кана-ла.

Опустив взор на очищенный от песка и ила канал, все увиде-ли откосы, обложенные обожжённым кирпичом. Пройдя мостик, экскурсанты оказались на территории внешнего двора, где по левой стороне от них находилась летняя дача царя Навуходоно-сора. Смотрелась бывшая когда-то дача довольно-таки непри-глядно, лишь торчали некоторые фрагменты стен из необо-жжённых кирпичей. Шагая по прямой, через минуту все уже находились на территории одного из величайших библейских городов мира – Вавилона – и вступили на «Главную дорогу про-цессий», ведущую к развалинам главных ворот Вавилона – Иштар. Не доходя до ворот, справа находилась северная кре-пость, слева напротив – передовые укрепления, дальше северной крепости – Музей и библиотека городского дворца Навуходоно-сора. За дворцами вдоль всей реки – крепость. Монументаль-ность и красота ворот ошеломили всех: два прямоугольных грандиозных пилона примыкали к зданию, фасад этого величе-ственного сооружения был облицован синим глазурованным кирпичом с перемежающимися барельефами животных – сиру-шей и быков. В нижней части точно по центру здания, к которо-му примкнули пилоны, находились арочные ворота. Пройдя во-рота, вошли на основную территорию. Екатерина развернула копию схемы Геродота и стала объяснять, показывая рукой:

– Саша, Виктор, мы зашли на территорию древнего Вавило-на, – произнесла Екатерина вибрирующим от волнения голосом, – эта длиной в двести метров «Дорога процессий»; если посмот-реть внимательно, то видим каменный коридор шириной шест-надцать – двадцать три метра. У разных авторов – разные вели-чины. Высота стен восемь метров, они так же, как и ворота, об-лицованы глазурованным кирпичом, украшены барельефами львов; не помню точно, но их – более ста изображений. Как ви-дите, полотно дороги двухцветное – края выложены квадратны-ми метровыми плитами из розового камня, а середина белая, известняковой породы. За этими стенами справа находятся все культовые сооружения. Первое справа – дворцовый комплекс; следующее – городской дворец Навуходоносора; следом – вися-чие сады Семирамиды; дальше по ходу и так же справа – Вави-лонская или Храмовая башня – Этеменанки; дальше на площади – храм Мардука; слева – пантеон. Один из дворцов, видимо, дворец Навуходоносора превращён в неприступную цитадель, через подвалы которой проделан тоннель под рекой Евфрат. Ну, больше я вам не буду перечислять, так как их в городе насчиты-вается пятьдесят три храма. А названные мной являются основ-ными, считающимися гордостью города – творением умов и рук рабов-вавилонян. Как я уже сказала, за поворотом площадь, а дальше мост через Евфрат, соединяющий с правой частью горо-да.

– Катя, почему ты мало рассказала о Вавилонской башне?

Прежде чем ответить, Екатерина посмотрела в сторону Сау-довской Аравии, на горизонте увидела едва заметное жёлтое облако пыли и поняла, что в их сторону, по всем признакам, надвигается пыльная буря. Продолжая смотреть и в то же время обдумывая, какое решение принять, она почувствовала в этот момент, как лицо обдул слабый порывистый ветерок, от которого она вздрогнула, затем ветер чуточку посильней, чем ранее. Оценив всю ситуацию, она сказала:

– Пойдёмте к машине, нам необходимо быстрее уезжать от надвигающейся пустынной бури, иначе мы рискуем заблудиться либо быть погребёнными в песках. А про вавилонскую башню не только расскажу подробно, но и покажу – только дома, и вме-сто одной – две. Давайте, берём детей на руки и бегом, а то через два часа будет поздно.

Виктор подтвердил опасение Екатерины. Не зря дуновение того утреннего ветерка ему не понравилось, и тут он подумал: «Надо было отменить поездку – тогда бы сейчас не пришлось убегать от тайфуна».

Как не гнала машину Маат, тайфун всё-таки нагнал их, не доезжая до города, километрах в восьми. Понимая последствия того, что дети могут надышаться пыли, запорошат глаза, а этого нельзя было допустить и подвергать их таким мученьям и стра-даньям – это преступление, Екатерина сказала Маат:

– Едем ко мне домой.

Как только вошли в дом, Маат отправилась на кухню и уже через двадцать минут на столе стояла чайная посуда, два чайни-ка и восточные сладости, на что дети с удовольствием накину-лись. Екатерина сказала служанке, чтобы та занялась детьми, а сама Александру и Виктора повела в одну из своих заветных комнат. Входя в комнату, Виктор и Шура замерли у дверей от увиденной красоты двух башен.

– Проходите, чего вы остановились? Смотрите, вот обещан-ные башни. Внимательно смотрите: прямоугольная башня – это настоящая, которая возвышалась в Вавилоне и которую завоева-тели-варвары несколько раз разрушали, а прогнав врагов, вос-станавливали. Удивлю вас вот чем: не помню, кто из царей, ка-жется, Кир – не тронул Башню и долго восторгался ею, а поки-дая Вавилон, завещал адъютанту, чтобы на его могиле сооруди-ли такую башню – в миниатюре. Ксеркс, завоевав Вавилон, – разрушил башню. А Великий Александр Македонский, завоевав этот великий город и увидев башню в руинах, отменил намечен-ный поход, начал восстанавливать её, отдавая дань архитектору и строителям-вавилонянам.

Ладно, хватит истории, теперь слушайте размеры. Согласно раскопкам немецкого археолога, фундамент Вавилонской башни составлял квадрат со сторонами девяносто метров. Девяносто-метровая Вавилонская башня скорее напоминала семиступенча-тую пирамиду с открытыми террасами, с каждой из которой шла лестница на следующий ярус – и так до самого верха. Перед вами макет башни в миниатюре, а точнее сказать – в пятьдесят раз уменьшенная, но сохранившая все её очертания и краски. Все семь ярусов полностью были облицованы глазурованным кирпичом. И каждый ярус имел свою высоту в метрах и цвет. Смотрите, это башенка – башня в миниатюре: первый, тридцать три – светлый; второй, восемнадцать – чёрный; третий, шесть – красный; четвёртый, шесть – синий; пятый, шесть – красный; шестой, шесть – серебристый; седьмой, пятнадцать – лилово-голубой с золотым оттенком. Своим величием и красотой этот зиккурат восхищал и приводил в трепет гостей, кочевников, а иудеев-скотоводов и бедуинов – приводил в ярость от такого богатства, они желали вавилонянам всяких бед и кары божьей. Сверкая золотом и красками радуги, эту башню видели за десятки километров, так как город находился на равнине Сахн. Необходимо добавить, что башню специально построили для бога Мардука, на первом этаже стояла его восемнадцатиметровая статуя, где находился стол и трон из чистого золота общим весом двадцать четыре тонны. Там, перед статуей, жрецы делали обряды жертвоприношения всевозможных домашних животных. Седьмой этаж, или ярус, примерно пятьсот квадратных метров; в одной из комнат находился трон, стол и убранная кровать – тоже из чистого золота, принадлежащие для отдыха Мардука. Туда никто не имел доступа, лишь одна жрица постоянно ночевала в покоях – для ублажения бога Мардука.

– Что в переводе означает Вавилон, и как называется рядом стоящая башня?- спросила Шура у рассказчицы.

– Отвечу по порядку: Вавилон, в переводе с шумерского, – «Врата бога». Вторая башня тоже называется вавилонской, но такой башни не существовало и не существует, она написана иконописцем согласно библейской мифологии, где говорится о смешении языков в момент строительства башни и в то же время для придания достоверности. Находящиеся пред вами башни мне один скульптор ваял больше года по тем же параметрам, что и существовавшая. Сделал точно, как на рисунке, и в том же цвете – бледно-жёлтом.

Весь период Катиного повествования Виктор и Шура ходили вокруг макетов двух башен, сравнивали с фотографиями и от-дельными рисунками; восторгались, насколько точно скульптор-макетчик воспроизвёл башню двадцативековой давности, и жа-лели, что варвары-завоеватели не сохранили шедевр эпохи для будущего человечества с посланием на века. Восхищались и библейско-мифологической башней, тем, какая филигранная ра-бота была проделана тем же мастером, особенно проёмы окон, дверей и спиральный пандус, опоясывающий по наружной части и точно вписавшейся в конус башни от нулевой отметки до седьмого яруса.

– Александра, я всякий раз, когда приезжаю на развалины Вавилона, волнуюсь как ребёнок, и дай Бог мне осилить то, что я начала, потом напишу книгу и озаглавлю так: «Вавилон – маяк пустыни!»

– Да, это прекрасное заглавие, оно по всему соответствует той эпохе. Катя, не посчитай за наглость, расскажи о Висячих садах, это так романтично, – несколько раз мельком слышала о них, а на вопрос, где они находятся и что представляют, мне ни-кто не смог ответить; а сегодня ты мельком упомянула, поэтому хочу точнее узнать о них и как можно больше. И самое послед-нее: когда я услышала про Висячие сады, то меня натолкнуло на мысль, может, ты знаешь в какой части света находятся Райские кущи, где миловались Адам и Ева? Мне кажется, ты должна знать, в связи с тем, что прочла уйму мифологически-библейских книг, относящихся до Рождества Христова!

– Висячие сады построил царь Навуходоносор в эпоху про-цветания Вавилона. Дошедшая до него легенда трёхсотлетней давности гласила, якобы царица «Шаммурахам» – это ассирий-ское, а греческое – Семирамида, мечтала, чтобы в Вавилоне изваяли Висячие сады как седьмое чудо света! О том, в действительности была ли такая царица или богиня, нет точного определения. Что из себя представляют Висячие сады – это четырёхэтажное, ступенчатое, весьма внушительное здание с высокими потолками и большими террасами, а с постепенно уменьшаемыми зданиями на каждом этаже всех террас специально стелились непроницаемые полы, которые засыпались землёй и на ней высаживались фруктовые сады, цветы и всевозможные декоративные растения. Беспрерывная подача воды для полива производилась из подвальных колодцев черпающими кожаными бурдюками, укреплёнными на ленте, натянутой на двух барабанах, один из которых в колодце – второй на верхнем этаже. Верхний барабан круглые сутки вращали рабы, меняясь через определённое время.

А вот насчёт райского сада-кущи – это тоже библейская ми-фология, в которой говорится, будто змей искусил Еву. На все твои вопросы, Шурочка, я ответила, а теперь пойдёмте кушать – после трапезы найдём чем заняться, и ещё предупреждаю вас: сегодня вы остаётесь ночевать у меня, думаю, для всех так будет лучше.

Александра хотела, возразить, что, мол, мы не останемся – поедем домой, но Виктор взглядом остановил.

Всё то время, пока Катя рассказывала про башни и сады, за пределами дома бушевал «хамсин» – мечась из стороны в сторону, дико завывая, иногда ухая, ударяясь о металлические крыши, срывая и унося куда-то в пустыню, а следом бросая песчинки в стекла, словно микродробью. Глядя через стекло на улицу, где стояло муругое, жёлто-серое марево, клубившееся в воздухе, Виктору подумалось, будто дом поместили в гигантскую пескоструйную камеру и включили пушки со всех сторон, а затем опять накатилась мысль: «По словам местных жителей, такие тайфуны бывают с июня по сентябрь, а сегодня только середина мая... Интересно, сколько времени будет продолжаться этот «хамсин»-тайфун?.. В прошлом году он бушевал три дня. Аборигены говорили, бывало, такие «хамсины» по неделе бушуют». Виктору говорили, что этот ветер зарождается у берегов Красного моря и, проходя через всю территории Саудовской Аравии, постепенно набирая силу, становится чудовищно-разрушительной силы, несущим беды: разрушения строениям, растениям и людям. Дойдя до границ Ирака, он превращается в бурю, неся в себе пыль и бесчисленное количество гранул песка. Виктор с Александрой уже однажды наблюдали: именно так же начинался день, а к обеду безобидный ветерок превратился в песчаную бурю – «хамсин», от которой тропосфера превратилась в жёлтое марево, как и сегодня. А беснующийся «хамсин» бросал в лицо пыль и песок, больно жаля кожу, попадая в глаза и этим вызывая резь и слёзы; дыша через ноздри, тут же начинался чих; влетев в уши – начинался зуд, а если в рот – накатывалась слюна и неприятный хруст на зубах, и с каждой минутой становилось тяжело дышать. В комнате при закрытых окнах и дверях стояло тоже жёлтое облако пыли, и, казалось, нигде нет спасения от неё. То, что происходило годом раньше, – сегодня повторилось один к одному.

Проходя в зал, в котором Маат накрывала стол к чуточку запоздавшему обеду, Катя почувствовала неприятное щекотание в носу, потёрла, но неприятное щекотание и запах оставался в ноздрях; тогда, подозвав прислугу, она что-то сказала ей. Через минуту прислуга принесла широкий бинт, ножницы и чашку с водой; складывая в несколько рядов бинт, отрезала, намочив, и, отдавая, показывала рукой, мол, надо выжать и прикрывать рот с носом. Стоявшая рядом Катя сказала:

– Здесь все богатые в такие дни только этим и спасаются, предохраняя носоглотку и лёгкие. А аборигены и бедуины завя-зывают шею и лицо агалемом – клетчатым платком, оставляя узкую щель для глаз.

В общем, Александра с семьёй уехали от Кати на второй день вечером. За эти сутки хозяйка дома столько интересного рассказала по древней истории: сколько раз купцы-предатели открывали врагам ворота неприступного Вавилона и сколько раз приходилось восстанавливать разрушенный до основания город. Екатерина оказалась настолько начитанной и прекрасно знаю-щей историю войн Среднего Востока, а уж об Ираке она знала все подробности. Рассказывая о великом полководце Александре Македонском, она добавила, что он скончался в лоне Висячих садов Семирамиды. Перед тем, как расстаться, она сказала:

– В следующий раз, если останетесь у меня ночевать, я вам расскажу об этом невезучем, самом крупном во всём мире древнем городе учёных – в области астрономии, медицине, литературе и металлургии и ряде других, не менее важных отраслей науки.

Слушатели этого дома уже понимали, когда заканчивается рассказ, и тут же задавали следующий вопрос, как сейчас:

– Анастасия Антоновна, в ваших повествованиях вы посто-янно называете имена двух богов и царей, разве там других не было, или вы их специально не задействуете?

– Вы правы. Шура и Виктор многие имена называли, да име-на такие, что язык сломаешь и запоминать трудно; кроме того, это именно Навуходоносор очень много сделал для Вавилона. А бог Мардук у Шумеров был верховный бог. Такие вот эти два имени, ну, и эта Семирамида, о ней в легендах всякое говорится: что была женой царя Нон и в то же время развратницей, – но это миф.

У женщин ещё назревал вопрос, но его кто-то из мужчин – слушатель гостиной – перебил, обратившись к Иосифу Степано-вичу с вопросом:

– Какова была политическая обстановка в Ираке в канун Великой отечественной войны либо в предвоенные годы?

– Уважаемые друзья! Вопрос, заданный вами, весьма объёмный, поэтому без короткой преамбулы не обойтись, а преамбулой станут исторические факты – с внутренней политикой Ирака. Так же надо напомнить очень многое о колониальной жизни Среднего Востока того периода. Иначе у вас сложится иное представление о странах и народах, кто что отстаивал либо что захватывал и на основании чего. Если вы помните из истории, где говорилось: Ирак четыреста лет находился под гнётом Османской империи. А совсем недавно мы уже упоминали, что Лига наций где-то в 1920–21-м году, согласовав с представителями государств, на основе трёх крупнейших городов и прилегающих к ним землях к междуречью образовали Ирак, и Англии вручили мандат на управление страной, – так Ирак стал колонией Англии.

Почувствовав себя хозяином, Англия начала засылать своих специалистов и ускоренными темпами раскручивать нефтяную промышленность и добычу других полезных ископаемых, при-носящих быстрый доход. Это привело к некоторым противосто-яниям, в итоге Ирак создал свою армию, волнения то вспыхива-ли, то гасли. Тогда король и правительство, чтобы разрядить обстановку в стране, пошли на некоторые уступки англичанам, невзирая на то, что с момента провозглашения его королём Ира-ка он противостоял политике Англии. Германия и Франция стали завидовать Англии – из-за того, что она завладела нефтяным бассейном Персидского залива до Саудовской Аравии. Подумав немного, французы начали засылать в Ирак представителей тор-говых компаний с целью постепенной скупки акций нефтяных компаний, чтобы таким образом начать экономическую дивер-сию.

Неудавшийся блицкриг в первой мировой войне заставил Германию затаить злобу на другие страны Европы, поскольку она свою расу считала высшей, а по сему – должна была править миром. С приходом социал-демократов всё больше и больше вбивали в молодые головы страсть владеть миром, и в том числе – вражду к русским, от которых немцы терпели поражения в Первой мировой войне. Мощная пропаганда германского милитаризма сыграла свою политическую роль в истории Германии и Европы. В это время весь военно-промышленный комплекс готовил в большом количестве военную технику. Вермахт муштровал солдат чеканить шаг для триумфального парада в столицах завоёванных стран, но главное парадное шествие готовилось для Москвы; в то же время проводились всевозможные военно-тактические учения. Абвер своих шпионов стал засылать в первую очередь во враждебные ему страны и нефтеносные, в том числе Иран, так как на Среднем Востоке он первый начал выпускать топливо для авиации. И был кратчайший путь доставки топлива – в случае завоевания Кавказа, – и далее для продвижения по Сибири, с воссоединением с Японией на Востоке.

В Ирак тоже засылали, поскольку в трёх крупнейших горо-дах этой страны добывалась нефть, откуда можно было попол-нять нефтепродуктами военную армаду вермахта через Иран; кроме того, обе страны входят в бассейн Персидского залива, через который водным путём можно было перевозить топливо в Германию.

Со дня пребывания семьи Тупицыных в Ираке в правитель-стве творился хаос, чуть не начали войну с англичанами за Ку-вейт, который хотели присоединить к Ираку. Это произошло после того, как в 1932-м году Ирак объявил независимость.

В год рождения третьего ребёнка Тупицыных, 1939-й год, страну постигло горе: каким-то непонятным образом погиб ко-роль Фейсал. На престол посадили наследника-малолетку, толь-ко страной правил какой-то регент из династии Хашимитов. В это же время создавались проанглийские и прогерманские моло-дёжные организации, при поддержке послов и консулов назван-ных стран. При помощи этих молодчиков политики вершили свои грязные дела. Таким образом, весной 1941 года внутренними реакционными силами во главе с генералом Галайни – кажется, так его величали, – совместно с бесшабашной прогерманской молодёжью свергли законное проанглийское правительство. Шестилетний король Фейсал со своим регентом и премьер-министром бежали в соседнее арабское государство.

В общем, с января сорок первого по июнь дважды смещали правительство, кроме того был создан комитет национального спасения, который в течение нескольких дней всю страну взял под свой контроль. Пришедший к власти «калиф на час» – Гай-лани – не принимал политику, навязываемую англичанами, будто дающую свободу Ираку при подписании военного договора, но и дающую полную свободу действий английским войскам на территории страны. Англичан, привыкших верховодить, политика Гайлани не устраивала – они поняли, что могут потерять авторитет и вложения, внесённые в добычу и раскрутку нефти. Тогда правительство Англии приняло решение методом воору-жённого вмешательства подчинить себе Ирак. Что и было сде-лано незамедлительно: с аэродромов Кувейта начали подни-маться самолёты и бомбить места дислокации иракских войск, следом шли танки и мотопехота. В конечном счёте из-за нера-венства сил арабские войска сложили оружие. В период завоева-ния страны колониальные войска подавили все комитеты и окончательно оккупировали Ирак. В самом начале военного конфликта некоторые газеты Багдада писали, что Германия и Италия могут помочь отстоять независимость и свободу ирак-скому народу в борьбе за деколонизацию Ирака от Англии.

Виктор несколько раз в разговоре со мной упоминал, будто бы жители Мосула видели летающие над их городом и на запад-ной границе самолёты с чёрно-белыми крестами на крыльях. Воспользовавшись шаткой ситуацией безвластия, можно сказать – двоевластием в стране, оппозиция или, как их называют му-сульмане, – радикалы, подстрекаемые германским послом, кро-ме всего прочего под его эгидой создали молодёжную прогер-манскую организацию типа «гитлерюгенд». В результате мощ-ной пропаганды и подготовки упомянутой прогерманской моло-дёжи где-то после полудня первого июня 1941 года, в день ев-рейского праздника «шавуот» – это один из трёх основных ев-рейских праздников, – арабы начали «фархуд» – бесчинство. Эта на первый взгляд безобидно начавшаяся драка, спровоцированная, подчёркиваю, именно прогерманскими молодчиками, переросла в резню евреев и погромы, к коей постепенно присоединилось гражданское население мусульман-радикалов, солдаты и полиция. За сутки, по данным бульварной прессы, вырезали около двухсот евреев, разгромили сотни домов и сожгли десятки предприятий, магазинов и несколько синагог.

– Анастасия Антоновна, вы ведь говорили, что у вас в это время сестра жила в Ираке – и жили в еврейском квартале?..

– Да, семья моей сестры в это время жила в Багдаде. Ой, извини, Нина, расскажу, что произошло в тот день в их доме. В тот воскресный день Виктор сделал себе выходной, чтобы сходить куда-нибудь отдохнуть. Решение приняли – прогуляться к рек Тигр. Когда подошли и увидели скопище аборигенов, реши-ли удалиться подальше от людного места; сколько-то покупались, и, чтобы не обгореть и не идти под сорокоградусным палящим солнцем, где-то в начале первого вернулись домой. Пообедав, Виктор вышел во двор, услышав шум на улице; глянул в щель чуть приоткрытой калитки и увидел араба, гнавшегося за раввином и размахивавшего толстой дубиной с намерением ударить. Удар такой дубиной мог повергнуть лошадь, а человеку – оказаться смертельным. Следом за гнавшимся арабом с воплями о помощи удирала отроковица от двух молодых аборигенов с ножами в руках. Гнавшиеся молодчики с искажённо-звериными лицами, понятно, гнались с явно недружелюбными пожеланиями к её жизни... Виктор быстро закрыл и подпёр калитку; подойдя к крыльцу, вынул из-под него полудюймовую трубу метровой длины и, войдя в комнату, поставил у двери. То, что он увидел в щель, – его испугало. Посмотрев на жену и детей, сел за стол с какой-то мыслью. Молчание нарушила Шура; глядя на встревоженное лицо мужа, у неё озноб прошёл по телу. Она насторожённо-внимательно смотрела на мужа, а через некоторое время спро-сила:

– Витя, что случилось?

Виктор сидел словно окаменевший – вопрос до его сознания не дошёл, а в мозгу перебирались мысли: «Что делать, если при-дут сюда; если несколько человек, то я постараюсь справиться, а если толпа – тогда как защитить семью? Выйти невозможно, бежать некуда. Озверевшие арабы не остановятся, соседи не помогут, это точно, поскольку многие жители этой улицы считают мою семью еврейской». Из скудных сведений, услышанных из уст населения, было известно, что иракцы периодически режут евреев, только правительство это относит к бандитизму, а не к расовой дискриминации. Ещё какая-то мысль мелькнула, и немного подумав, он вспомнил, как с год тому назад один из раввинов по имени Малькиэль рассказывал: «Когда я учился в Нью-Йорке на раввина в еврейской теологической семинарии, преподаватель истории на двух лекциях подробно изложил путь скитания – раскол евреев и причины поселения в разных странах. Так вот, после того, как я согласился ехать в Ирак, он остановил меня и между прочим напомнил, что евреи в Ираке поселились задолго до новой эры – по Иосифу Флавию – и являются второй этнической группой. Тогда произошло одно убийство еврея в этом квартале, и я не придал должного значения рассказу раввина. Теперь стало ясно, что арабы с рождения таят страшную злобу к евреям».

Громкие удары в ворота вывели его из размышлений, а через минуту раздался треск и хлопок, будто что-то плоское упало с высоты, и тут же задребезжали стёкла в окне от волнового потока воздуха. Виктор резко соскочил с места, схватил только что внесённую трубу, а жене скомандовал:

– Бери детей – и в угол, за мою спину! И без криков и слёз. Только, пожалуйста, сделай так, чтобы дети не видели то, что будет происходить здесь, – не успел ещё что-то сказать, как в дверь раздались громкие удары, а через мгновение она , выбитая с косяком из саманной стены, упала к ногам Виктора, наполнив комнату пылью. Сквозь мглу пыли он увидел медленно движущихся на него троих арабов. Виктор понял, что с ярко освещённого дня попав в пыльную комнату, их глаза не смогли быстро адаптироваться; хозяин квартиры был в более выгодной позиции, с полумрака да на свет ему лучше было видно движение каждого. Четвёртый стоял в створе дверного проёма, видимо, ждал, пока немного пыль рассеется либо осядет. Виктор первым нападать не собирался, думая, если скажет, что он русский, – они уйдут, так как могли перепутать адрес и национальность. С пришедшей мыслью он по-арабски прокричал:

– Слушайте, мы русские, вот мои документы, смотрите, – и левой рукой достал документ и протянул ворвавшимся банди-там.

К тому времени пыль рассеялась. Только бандиты не вняли словам, а один из них выкрикнул:

– Евреи – вы свиньи, как только вас прижмёт либо кровью запахнет, так вы сразу становитесь кем угодно, но только не ев-реями. Сейчас мы с вас выпустим собачью кровь, – и вновь осыпал бранью всю родню, мать и прочих.

Оскорбляя и матерясь, бандиты будто растягивали удоволь-ствие, они думали, что всей этой семье Моисей уже приготовил место на небесах! Издевательски щерясь, тройка медленно начала наступать на сибиряка. Идущий в середине араб вертикально держал саблю в правой руке. Двое других шли с палашами. Вдруг шедший справа начал отделяться в сторону Александры с детьми, а идущий с саблей средний бандит замахнулся на Виктора. Ожидание могло привести к гибели всей семьи. Это стало понятным: это не те люди, которые могут внять сказанному, и они не остановятся, не выполнив кипящей в крови мести. Глядя на этих дикарей, Виктор молниеносно нанёс удар трубой, который пришёлся в угол лезвия и гарды. Сабля, выбитая из кисти руки, полетела в сторону бандита, направлявшегося к семье, и эфесом угодила ему в висок, отчего он словно куль, набитый дерьмом, начал падать одновременно с сотоварищем, оставшимся без сабли. Падающие бандиты – первый, держась за правую руку, вопил и матерился; второй, упав, крякнул и умолк, словно испустил дух.

От неожиданного появления бандитов Александра настолько испугалась, когда представила драматически складывающуюся сцену убийства, что забыла отвести взор детей от такой картины. Скорее всего, страх за мужа и детей на несколько секунд притупил материнский инстинкт. Лишь детский крик Галины снял с неё пелену страха и вернул к действительности. Александра поняла, что Галина видела нападение на отца, испугалась и закричала, от чего у неё начались конвульсии; мать занялась дочерью.

Третий бандит увидел лежащих на полу своих друзей и со звериным оскалом кинулся на обидчика, но он не успел сделать и двух шагов, как мощный удар Виктора в плечо свалил его на пол. Изнемогая от боли, он с криком стал молить о пощаде. Вик-тор двинулся на четвёртого, стоявшего в проёме двери, но тот выскочил во двор и, увидев, кто на него наступает, прокричал:

– Сахиб! Это Сафир, – так звали араба, когда-то работавшего у Виктора, – я им говорил, что вы русские, а эти твердолобые не стали меня слушать и теперь, корчась, орут от боли. А третий что – мёртв?

– Ты же видел, я его не трогал – отскочившая сабля попала ему в голову и он упал.

– Да, сахиб, вы в этом не виноваты. Если бы они меня по-слушали, ничего такого не случилось бы. Тогда разрешите по-смотреть, что с ним, – жив ли?

Повернувшись в сторону комнаты, Виктор увидел – бандит тянется левой рукой к валяющейся на полу сабле, невдалеке от второго. Намерение бандита Виктор разгадал и стремглав по-мчался в комнату. Пока он пробегал расстояние между ними, бандит уже держал саблю в руке и повернулся лицом к Алексан-дре с детьми!.. Здесь араб опять-таки, как и первый раз, недо-оценил двухметрового русского богатыря, который так же опе-редил бандита. Выбив саблю из руки, Виктор замахнулся, чтобы нанести удар и тем самым наказать этого убийцу. Подскочив-ший сзади к Виктору Сафир схватил трубу рукой и тем самым предотвратил убийственный удар. Виктор обернулся, увидел араба, а тот спокойно сказал:

– Не надо этого делать, ты лучше дай свои документы: я по-кажу этим дуракам, дабы впредь они верили своим людям, когда им говорят.

Виктор вынул документы из кармана и, отдавая Сафиру, ска-зал:

– Я этим варварам показывал документы и кричал: «Мы – русские», – но они не захотели слушать, теперь ноют.

Сафир выслушал Виктора и, тем не менее, взял документы и, подходя по очереди к каждому агрессивно настроенному бандиту, тыкал ими в рожи и как бы в назидание говорил:

– Смотрите, гады: он вам кричал, я тоже предостерегал вас и говорил, что они русские, только вы упёрлись, как ослы, – зна-токи хреновы! Не будь меня, сейчас он бы раскроил ваши дур-ные головы и был бы прав, потому что он защищает своих ни в чём не виновную семью, а у тебя с языка не сходило – «Фархуд, Фархуд». Если ты настоящий мусульманин, то должен помнить заповеди Корана: не убий, не укради и так далее, а ты делаешь не угодные Аллаху дела!

Забрав документы, Виктор подошёл к семье, сбившейся в единый клубок, вздрагивая и всхлипывая. Они ещё не отошли от смертельного страха. Обняв всех, словно клубок, он прижал их к себе, а спустя минуту склонил голову на голову супруге, наме-реваясь что-то сказать. Галя, безмерно любившая его преданной, дочернею любовью, почувствовала близость отца, повернула голову, протянула ручки и обняла сильную руку отца. Увидев её искаженное лицо со скошенными глазами, Виктор побледнел и чуть не отшатнулся, но детское, мокрое от слёз лицо коснулось его щеки, а потом она прижалась всем телом к нему. Александра долго не поднимала лица к мужу, считая себя виноватой в том, что произошло с дочерью. Виктор взял Галю на руку; она, заикаясь, что-то хотела сказать, но у неё ничего не получалось. Сердце Виктора лихорадочно забилось, только теперь ничего нельзя было поделать. После этого он с каким-то страхом повернул голову и стал всматриваться в лица Виталия и Сашеньке, но, не услыхав вопроса, сам спросил:

– Сильно испугались?

– Да, – ответили оба в раз.

Только он не заметил небольшого заикания Виталия. Удо-стоверившись, что с ними всё нормально, он глубоко вздохнул и, прижав Галину к себе и целуя, приговаривал:

– Ничего, дочка, всё пройдёт, всё будет хорошо, я тебе это обещаю. Найдём хороших врачей, они всё исправят – переста-нешь заикаться, – затем поднял рыдающую голову супруги и, будто не прерывался, сказал: – Я сейчас выпровожу этих банди-тов и приставлю ворота, а ты давай потихоньку собирай самые необходимые вещи, чтобы через час мы смогли отсюда уехать. Теперь нам здесь жить не дадут – курды народ мстительный и своим обидчикам не прощают, особенно тот, который саблей хотел порешить нас. Ты слышала, как он, страдая от боли, вы-крикивал: «Приду с роднёй и перережу всех вас как баранов – тебе больше не жить на этом свете!»

Отдав дочку жене, он подошёл к одному из своих бывших рабочих – Сафиру. Отвёл того в сторону, дал ему лично не-сколько динаров и попросил:

– Выйди на центральную улицу и подгони сюда такси, прав-да, их мало в городе, но я подожду, а потом наймёшь фаэтон и отвезёшь этих уродов домой – если они этого пожелают, вот те-бе ещё денег. А пока я постерегу их здесь, подержу в страхе, чтобы в будущем думали, куда и зачем идут. И последнее: мы уедем, а ты не говори, куда мы поехали, ладно? Давай беги, чем быстрее ты найдёшь такси, тем быстрее отвяжешься от нас всех.

Вскоре подъехало такси, и Виктор с семьёй поехали к реч-ному порту. Надо сказать, что им повезло: буквально через ка-ких-то тридцать минут на Басру отходил небольшой пассажир-ский пароход. Такси подъехало почти к трапу; полицейский, проверив документы, разрешил пройти на посадку.

Третьего июня семья моей сестры вернулась в Иран, а чет-вёртого уже в Тегеране они искали квартиру, в которую уже к вечеру вселились на хозяйскую постель, и работу. Виктору по-везло, встретил перса – Хосрова Пахлевани. Это один из старых приятелей – переселенец тридцатых годов из СССР; он и ранее давал ему рекомендации, поскольку общался с весьма влиятель-ными людьми в высших кругах власти. Как он, выходец из Рос-сии, не согласившийся принять советское гражданство, здесь, в Иране, обзавёлся высокопоставленными друзьями и авторите-том? Многие недоумевали, а Хосров Пахлевани имел прекрас-ный бизнес в торговле презентабельными автомобилями. Со-гласно предварительной договорённости с хозяином строящегося объекта Виктор через день привёл рабочих с инструментом, тут же подписал договор, после чего рабочие приступил к вы-полнению своих обязательств.

Двадцать третьего июня утром к Виктору как снег на голову свалился Иосиф, приехавший из Пехлеви, чтобы узнать по пово-ду визы. Спорили они недолго, Иосиф ушёл расстроенный, на прощание проронив фразу:

– Чёрт с тобой, хочешь здесь гнить – пожалуйста, сгнивай. Только о детях подумай: что они могут получить здесь, среди людей, ненавидящих европейцев, к коим мы относимся?

– Я подумаю, как исправить ошибку молодости, только знаю одно: мне туда дорога заказана, – ответил Виктор на упрёк Иосифа.

Шла вторая половина сорок третьего года. Виктор по совету Иосифа встретился с представителем военного атташе при по-сольстве СССР в Тегеране. В результате переговоров Виктор получил военный заказ для фронта – набор предметов по уходу и чистке стрелкового оружия. Строго соблюдая технологию, по каждой операции при изготовлении предметов он получал от-личное качество, в результате завоевав авторитет. В тоже время персонально следил за графиком поставки согласно договора. Учитывая серьёзность по первому заказу, военный атташе предложил Виктору ещё один большой заказ. Тот его принял и гордился тем, что именно ему предложили, только об этом не распространялся.

После войны он продолжал жить в Тегеране, где хорошо его знали как строителя и руководителя. Наступивший сорок третий год принёс им прибавление в семью, родилась ещё одна дочь, Лида. Александра дома учила детей грамоте до четвёртого класса, потом водили их в русскую частную школу. Так как при Русской православной церкви ещё не было школы, отец Серафим подумывал о таковой – для малообеспеченных семей; и была ещё одна проблема, беспокоившая его: приют для стариков и обездоленных.

– Анастасия Антоновна, неужели в Иране были русские пра-вославные церкви? Как исламские духовные лидеры это позволили? А ещё хотела спросить насчёт старшей дочери Александры – Галины. Её вылечили? – задала вопрос Антонина Бардецкая.

– Представьте себе, Антонина Александровна, были и функ-ционировали, да ещё как. Каждое воскресенье службу служили и все большие православные праздники, особенно в пасхальную ночь да под звон колоколов, когда освятят куличи и с зажжён-ными свечами идут домой, дабы не загасли. А утром идут в храм – отстоять литургию; со встречными обнимались, целовались, поздравляя друг друга и произнося «Христос воскреси!» В ответ звучало «Воистину воскреси!» А молодые парни, завидев красивую девчонку, бежали наперегонки, чтобы поздравить и поцеловать красавицу.

По поводу Гали скажу следующее. Буквально через несколько дней после приезда из Багдада Шура начала искать врачей. Выпроводив Виктора на работу и собрав детей, она выходила в город на поиски врача либо знахарки по излечению косоглазия и заикания. Шура начала поиски с крупной государственной клиники под эгидой Ашраф, сестры Мохаммада Реза Пехлеви.

С Галей возились долго, только нисколько не помогли. После этого было ещё с десяток разного рода больниц, но ни одна ничем не помогла. Последней была советская больница «Крас-ного Креста и Красного Полумесяца». Узнав, как всё произошло, там сразу сказали: никуда не ходите – никто вам не поможет, пока что медицина бессильна в данной области. После разговора с русским профессором вынесенный вердикт поверг Александру в смятение. Невзирая на все неудачи и отказы, Александра про-должала биться за Галю.

Однажды они прогуливались по улице Надери в сторону ули-цы Фирдоуси, разговаривая с детьми, как вдруг перед ней остановилась высокого роста и приличной полноты женщина с голубыми глазами и растрёпанными русыми волосами, вылезшими из-под грязной косынки. Остановившаяся женщина выглядела какой-то неопрятной – в измятой, грязной одежде типа балахон. Статность остановившейся женщины портила неряшливость и моложавое лицо с постоянно болезненной улыбкой, со слюной, стекающей по бороде с левого угла рта, – это указывало на умопомешательство, сильно привлекавшее внимание прохожих.

– Здравствуйте, – произнесла женщина, брызгаясь слюной, – я Катя, невеста Иисуса, хожу, собираю ему на прусы, подайте сколько можете.

Наблюдая за Александрой и не увидев никаких действий в отношении подачки, она переключила внимание на детей и вдруг спросила:

– А что с этой девочкой? – она указала пальцем на Галину.

– Долго рассказывать, потому и не хочу. Водила к лучшим врачам города, после некоторого времени разводили руками и говорили: «ничем не можем помочь», – но деньги брали акку-ратно. Только профессор советской больницы, осмотрев и узнав, как произошло, ответил: «Медицина бессильна».

– Значит, «медицина бессильна», – произнесла Катя со вполне осмысленным выражением и продолжила: – Давайте я вас провожу к целителю – Авваку, он здесь, в одном из переул-ков на конце улицы Сталина принимает, – раньше эта улица называлась Кавам-эс-Салтане. – Этот Аввак делает чудеса!

Потом она начала нести несусветную чепуху вперемешку с лирикой Пушкина, а точнее – произносила монологи, становилась во всевозможные позы и жестикулировала руками, словно в театре. Сестра долго смотрела на этот спектакль и сделала вы-вод, что у этой женщины кончился период нормального общения, а теперь ей необходим какой-то препарат либо срочная помощь врача-психиатра. Такие мимолётные просветления бывают не у каждого сумасшедшего, а эта – какое-то исключение из правил. Пока сестра думала, как ей поступить, Катя развернулась и ушла.

Ещё немного поразмыслив, Шура решила, что про Аввака Катя придумала в бреду и что вначале необходимо прозондиро-вать о его деятельности, если таковой действительно существу-ет. Дома она рассказала Виктору про встречу с Катей и её совет обратиться к Авваку, якобы он многое излечивает. Виктор по-думал и сказал:

– Не будем терять время – завтра же идём к этому целителю.

Придя по адресу, Тупицыным больше часа пришлось ждать в коридоре, пока их пригласили к Авваку. Примерно минут пят-надцать он занимался Галей, только все потуги целителя никако-го результата не дали. Тогда Виктор повёл Виталия, объяснив, что он тоже заикается, но намного меньше. Узнав, что у Виталия это произошло в один день с Галей, Аввак произнёс следующее:

– Если бы вы мне привели их на второй или третий день, то-гда бы я их излечил сразу. А теперь уже поздно и никто вам не поможет.

В общем, ушли от горе-целителя «не солоно хлебавши». Че-рез какое-то время узнали: Аввак укатил в Америку. А Галя так и осталась неполноценной девочкой.

В пятьдесят третьем году Советский Союз понёс великую утрату в лице Сталина. Ворота Советского посольства не закры-вали для представителей министерств Ирана, работников ди-пломатических миссий, советских граждан, проживающих в Те-геране, и сочувствующих жителей Ирана, приходивших выразить свои искренние соболезнования и скорбь всему советскому народу. Виктор, однажды придя к нам, – Иосиф посольством был отправлен в длительную командировку в город Бушир как представитель великого государства – сидя за столом, попивая чай и заглядывая в кофейную чашечку, сказал мне:

– Настенька, а знаешь, что мне сказал один работник амери-канского посольства о Сталине? «Если Сталин был гением – то-гда Советский Союз скоро распадётся, а если был обыкновен-ным умным человеком – не без этого, – то страна будет продол-жать существовать».

Апрель выдался на редкость дождливым и тёплым, но такая погода настораживала садоводов Ирана: из-за продолжительных, иногда сильных дождей сбивались только что завязавшиеся плоды фруктовых. Крестьян настораживало обилие влаги, и, как всегда после таких дождей, наступала сильная жара, а глинозём-ная почва, высыхая, задавливала стебли растений у самой земли, таким образом приводя растения к гибели, едва те только всходили. Атмосфера была чиста и прозрачна, дышалось легко в этот весенний день, но, невзирая на прекрасную погоду, Виктор от быстрой ходьбы запыхался. Это произошло из-за мыслей о Толстовском фонде, которые гнали его в русскую православную церковь, – встретиться с иеромонахом города Тегерана Серафи-мом. От этой встречи зависила судьба семьи Тупицыных. Вик-тор торопился узнать, как найти прихожанку Самсонову, которая добровольно возложила на себя обязанности представителя Толстовского фонда в Иране и утверждена центром фонда, то есть лично его председателем Александрой Львовной Толстой. Встретившись с иеромонахом Серафимом и получив благосло-вение на встречу с Самсоновой, Виктор отправился на беседу, в результате которой он от Самсоновой узнал, что Толстовский фонд был создан в Нью-Йорке младшей дочерью Льва Николаевича Толстого Александрой ещё в тридцать девятом году. Цель фонда заключалась в оказании помощи русским иммигрантам, находящимся в Европе, Азии и Африке, и их дальнейшем перемещении в Америку, Австралию, Аргентину.

– Мы здесь, в Тегеране, оказываем иммигрантам продукто-вую и гардеробную помощь.

– Мне такой помощи не требуется. Скажите, если я завтра принесу все заполненные анкеты и фотографии, то когда при-мерно вы нас отправите в Австралию?

– Я сделаю всё, зависящее от меня, но дело зависит от того, как посмотрит государство, куда вы намерены выехать. Да, чуть не забыла: завтра, кроме анкет, должны присутствовать все члены вашей семьи. Кроме того, совершеннолетние члены семьи в анкетах будут расписываться при мне. И последнее. Завтра же всех вас запишу на ускоренные курсы английского языка; по окончании курсов, если не сдадите экзамена на необходимый уровень знаний, то не поедете, это я вам официально заявляю.

Дома Виктор всё рассказал Шуре, передал весь разговор с Самсоновой, и, долго не думая, они занялись анкетами и авто-биографиями. Документы были сданы вовремя, и начались заня-тия. Лето подходило к концу, языкознание было сдано с натягом, и тут пришло официальное извещение на выезд в желаемую страну. Улетели самолётом, и после этого я о сестре не имею никаких сведений.

Второй Иван Карабут

– Девчонки, – так Анастасия Антоновна называла своих мо-лодых подруг – либо просто по именам. – Если вы помните, я прошлый раз рассказывала, что Татьяна после похорон Радия вскоре вышла замуж за Никола и уехала в Болгарию, отправив родителям письмо с водителем-нарочным. Письмо это дошло до родителей через три месяца, когда они уже переехали в Пехлеви. В коротком письме Татьяна написала:

«Мама и папа, прощайте, когда вы получите это письмо, я и Никола будем в Болгарии, а поскольку Ваня виновник в гибели Радия и многих неприятностей, возникших из-за него, и боясь, что он нам принесёт ещё немало бед и, как Никола говорит, возможно, – смерть; исходя из этих соображений, мы Ивана не взяли с собой, а оставили у служанки-персиянки, она проживает: хиябан (улица) Мансури, куче (переулок) Шамси, 12, зовут её Дильбар Кадими. Не обессудьте меня, но у меня другого выбора не было, и я сделала правильный выбор. Я такого мнения, что этот ребёнок – исчадие ада. Не знаю, может, я дура, – может быть, когда-нибудь буду, каясь, плакать, а может быть, за моё прегрешение Бог накажет? Дорогие родители, если вам внук дорог, любим, и вы ещё способны воспитать – тогда заберите его, так как в нём есть часть вашей кровушки. Я не случайно вам написала адрес перси-янки. Простите меня, в отношении вас скажу: у вас, у стариков, предвзятое отношение к современной жизни, не то, что у нас, молодых, стремящихся к бурной, светлой и безбренной жизни».

– Я не буду рассказывать, что было с матерью вследствие прочитанного письма, – поскольку вы сами матери... Оцепенение матери длилось недолго, как она справилась с таким жестоким ударом в сердце, отец не понял, поскольку самому немного стало плохо. Чего-чего, но такого подлого сюрприза родители от Татьяны не ожидали. Выпив лекарство и немного отойдя от оце-пенения, она заплетающимся языком прошептала: «Антон, ты чего стоишь, прошу тебя, поезжай, найди Ванечку – сиротинуш-ку, внучка нашего. С начала жизни нет счастья этому ребёнку: отец погиб под завалом горной породы, теперь мать, зараза, бро-сила, да кому оставила – персиянке, ведь могла же сюда привез-ти и под каким-нибудь предлогом уехать, оставив Ванюшку нам! Антон, за меня не беспокойся, я не помру, – теперь, когда ребёнок остался без матери, то я, как родная бабушка, обязана заменить ему мать. С этой минуты мой долг – окружить его лаской и заботой, а посему я не имею никакого – ни морального, ни физического права – хандрить, болеть и, тем более, умереть. Теперь нам необходимо приложить елико возможно усилий: вос-питать его умным, добрым и порядочным человеком. Забирай все деньги и езжай – без Ванюшки не приезжай, понял?»

В тот же день он уехал. Как рассказывала мать, отца не было четыре дня, на пятый – приехал с Ванечкой и вот что рассказал матери. А мать – мне, когда я приехала к ним в гости. А я вам пересказываю события двадцатилетней давности.

Приехав в Тебриз, отец пошёл к Василию Лысенко, чтобы тот помог найти адрес, который был написан в письме Татьяны, так как Василий хорошо владел персидским. Не обошлось и без восклицаний, радости встречи. Только восторженную радость четы Лысенко отец внезапно остановил, сказав:

– Я приехал за внуком, которого оставила Татьяна – какой-то персиянке вот по этому адресу, – достав письмо, он прочёл адрес. – Поэтому пришёл к тебе, Василий, чтобы ты помог нейти его.

Отец вслух прочёл уже всё письмо Татьяны, Василий пожал плечами, мол, не знаю, а через какой-то миг махнул рукой с тем, что, мол, пошли. Выйдя на центральную улицу, начали спраши-вать про разыскиваемую улицу. Наконец один сведущий объяс-нил, где это. Когда они пришли в дом персиянки, её дома не ока-залось, соседи развели руками – стало понятно: не в курсе, где она. Вдруг перед ними возникла старушка. Она-то и рассказала:

– Дильбар иногда приходит ночевать, а чаще всего не прихо-дит. Если она вам сильно нужна, тогда ищите на улицах города, потому что она побирается вместе с «кафиром» – сейчас она в очень затруднительном положении. На работу никто не берёт, так как у неё на руках четырёхлетний «кафир».

Два дня отец с Василием бегали по городу в поисках персиянки с внуком, а под вечер второго дня решили вновь заглянуть по адресу – в хибару. На стук в дверь отозвался слабый женский голос:

– Кто там и что нужно? – и тут же открылась дверь.

В дверном проёме стояла стройная, красивая девушка. Ми-ловидное, смуглое лицо выражало озабоченность, но не страх. Глядя на двух незнакомцев и бегая глазами по их внешности, в то же время она что-то осмысливала.

– Вы русские? Если да, то помогите мне! – сказала она, от-ступив назад и пропуская незнакомых пришельцев в квартиру.

– Скажите, ханум , вас зовут Дильбар Кадими? Вы работали няней у Татьяны и Никола, помогая растить мальчика Ваню?

– Я не Дильбар. Я Марьям, да действительно шесть месяцев тому назад работала няней у Татьяны, а после меня они приняли Дильбар. Что вы ещё хотите знать о ребёнке?

– А нам сказали, что Ваня находится у Дильбар Кадими и дали этот адрес. Тогда где Дильбар?

– Она должна скоро подойти. Дело в том, что я ей помогаю. Сегодня Дильбар целый день стояла на вокзале. От того, сколько ей подадут, будет зависеть наш ужин. Вчера я немного заработала, но у меня все деньги отняли терьякеши , поэтому мы все остались голодные. Завтра я буду там стоять и просить милостыню, сколько риалов положат мне в руку, настолько прокормимся. Мы так работаем уже целый месяц.

– Меня сейчас больше всего интересует мальчик – Ваня! – холодея, спросил отец.

– Как где? Здесь – сидит в той комнате, играет, он очень ослаб. Он сутки пьёт только воду – нам нечем его кормить, а я не помню, когда последний раз хорошо ела; нам сегодня за целый день никто ни копейки не подал из-за того, что он «кафир». Рядом стоящим моим землячкам с детьми подают, – произнося последнее слово, она начала оседать, хватаясь за открытую створку двери.

Василий подхватил Марьям, когда она начала валиться вро-де на бок, но вдруг откинулась на спину. Услышав о недоедании внука и о том, что в последние сутки он вовсе ничего не ел, ста-ло понятно, что у этой персиянки голодный обморок. Отец, долго не думая, вынул деньги и, протягивая их Василию, махнул рукой и добавил:

– Сходи в лавку и купи продуктов или еды, чтобы не гото-вить, а сразу накормить.

Сам пошёл в соседнюю комнату. Увидел внучка, игравшего с какой-то игрушкой, отец подумал: «Интересно, как он отнесёт-ся ко мне – последний раз виделись год тому назад, узнает ли меня?» Перекрестившись, отец произнёс: «Слава тебе, Господи, мой внук жив и здоров».

Вновь стёр со лба холодный пот, ещё раз осенил себя кре-стом и, направляясь в сторону к внуку, прошептал:

– Ванечка, внучек, я твой дедушка, иди ко мне, – после этих слов остановился посмотреть, какова же будет реакция Ивана.

Иван поднял голову, посмотрел на деда, но с места не сдви-нулся; тогда отец подошёл ближе, присел и раскинул руки, таким образом приглашая его в свои объятия. Тогда Иван отложил игрушку, встал на ноги, долго и внимательно изучая деда. Неожиданно резко развернулся, подошёл к кровати, залез на неё; на стене висели фотографии, он снял одну из них, с которой смотрела семья: дед, баба мать и он – Иван, – подошёл к деду и стал пальчиком показывать, шёпотом произнося:

– Вот я, вот мама, – и, пальчиком показывая на нашего отца – своего деда – сказал: – Ты.

– Ах, какой же ты молодец, догадался, что я твой дед, – схватив его в свои объятия, дед начал смеяться и кружить по комнате, от радости не зная, что делать.

К тому времени Марьям очнулась от голодного обморока и видела всю сцену сближения деда с внуком после годичной раз-луки. Она сидела, плакала, радовалась и думала: «Как маленький ребёнок сообразил опознать старика на фотографии рядом с его матерью? Значит, он хороший человек, а может, он почувствовал родную душу и кровь. А может, родная речь, на которой дедушка обратился к нему, сыграла определённую роль?» Этот вопрос долго мучил Марьям: что же всё-таки сыграло основную роль в признании родни в этом пожилом человеке, – и для неё остался загадкой.

Вошедший Василий с пленительным ароматом люля-кебаб нарушил её наблюдение и мысли. Прискорбием всего стало то, что пленительный запах этого – в Иране изысканного – блюда вновь вверг Марьям в голодный обморок. Отец взял одну пор-цию и ещё кое-что из продуктов и поспешил покормить внука, в то же время понаблюдая, чтобы он не переел. А Василий начал приводить в чувство персиянку. Ему пришлось приложить нема-ло усилий, чтобы привести её в чувство. Наконец, Марьям от-крыла глаза, и Василий подал ей порцию люля-кебаб, завёрну-тую в лаваш, – она же, отодвинув руку, сказала:

– Мне не надо, дайте Ване, он ребёнок и очень хочет кушать, – и вновь начала терять сознание.

– Ванюшу дедушка уже кормит, – сказал Василий, поддерживая её голову, чтобы она увидела, с каким аппетитом Ваня двумя руками держал и уплетал лавашную трубочку с люля-кебабом, запивая шипучим апельсиновым ситро, подаваемым дедом, а довольный дед, поглаживая его по головке, что-то приговаривал.

– Внучек, не торопись, это всё твоё. Главное – не подавись.

Убедившись, что её не обманывают, она начала потихоньку откусывать и, не жуя, глотать; потом словно опомнилась, протя-нув руку и возвращая еду, тихо произнесла:

– Возьмите, это очень дорого стоит, а мне вам нечем запла-тить.

– Ты давай ешь – и не разговаривай, никто с тебя ничего не требует, а по поводу платить, так это мы тебе должны заплатить за то, что ты и твоя подруга спасли нашего ребёнка. Дурёха ты, дурёха, да за это вам в ножки надо кланяться: вы человека спас-ли – вот уж воистину безмерное великодушье у вас! Вы сами с голоду помираете, а поданный спасительный кусок отдаёте чу-жому по духу и религии ребёнку – во имя жизни молодого поко-ления. Ты давай кушай, а потом расскажешь, как Татьяна угово-рила или обманула Дильбар остаться с Ванечкой.

К тому времени, когда Марьям поела и попила, Ванечка то-же покончил с перекусом. В наступившей тишине раздался спо-койный родительский голос:

– Ваня, ты уже понял, что я твой дедушка, и приехал, чтобы тебя забрать к себе, будем жить вместе: ты я, бабушка и твой дядя – Геннадий.

Осмелевший Ваня приблизился к деду, взялся за его усы и дёрнул. У деда от боли в глазах потемнело, но он сдержался. Ванюшка ещё раз посмотрел на фотографию, потом на деда, после чего по-детски спросил:

– А ты и бабушка мне не будете говорить, что я очень-очень плохой мальчик?

– Нет, Ванечка, мы любить тебя будем, а бабушка нас пи-рожками да блинами кормить будет.

– А ты и бабушка бить меня не будете, как Никола: вот сюда, сюда-сюда, – и он стал показывать крошечной ручонкой, куда его бил этот ненавистный человек.

– Ванечка, а кто тебя ещё бил кроме Николы и за что?

– Никто – он. Я играю, а Никола идёт и меня вот так – сюда, – Ваня на минутку оторвал руку от дедовой шеи, приподнял со-гнутое ногу в колене, дрыгнул правой ступнёй, а ручкой хлопнул себя по попе и добавил: – Очень больно! – и вновь обнял деда, продолжая пить ситро.

– Нет, Ванечка, бить тебя мы не будем, мы тебя будем жа-леть и учить уму-разуму, чтобы ты стал большим, крепким, кра-сивым, умным и порядочным человеком, а когда вырастешь, чтобы всегда мог постоять за себя, как интеллектом, так и физически. А если полезут в драку, то смог таким глупым лю-дишкам, которые не понимают доброго слова, дать сдачу.

Взяв внука на руки, отец присоединился к Василию и, не пе-ребивая речь Марьям, стал слушать притчу о Николе.

– Работать к Тане няней я устроилась полгода назад. Вначале всё было хорошо, а примерно через месяц, когда Таня по воскресеньям работала, – этот черт иностранец нет-нет да… хватанёт за интимное место, а ещё через месяц начал нагло приставать с требованием удовлетворения его вожделения. Я хотела уйти, только некуда – у нас для женщин нет работы, тогда я рассказала Тане. Тогда Никола, как зверь, начал издеваться над Ванечкой. А проходя мимо, каждый раз то ногой пнёт, то за ухо дёрнет, то подзатыльник нанесёт; иногда мальчик падал от такого удара. Однажды я прикрыла затылок Ванюшки – удар пришёлся по наружной стороне моей кисти, и вы знаете – удар осушил руку, и было так больно, что вы представить себе не сможете. А этот верзила рассмеялся и пошёл как ни в чём не бывало. Несколько раз он поднимал ребёнка то за уши, то за голову, – отрывая от земли; а то возьмёт за одну руку и раскручивает вокруг себя. Когда я спросила, почему он так делает, он ответил: «Не твоё собачье дело, персиянка вонючая! Точно, ты не знаешь: этот ребёнок всех нас погубит, это исчадие ада, из-за него погиб его отец, теперь он нас хочет погубить». Но самым странным был его последний ответ, где он сказал, не стесняясь, открыто: «Я это делаю для того, чтобы ты стала покладистей, а нет – тогда тебя Татьяна уволит, и та, другая, которая придёт на твоё место, поймёт своё счастье со мной». После таких слов я уволилась. А через некоторое время они взяли Дильбар. Приняв Дильбар на работу няней, Татьяна научила её некоторым русским словам для общения с Ваней и для понимания, чего требует ребёнок.

– Насколько я понял, Никола был плохой человек? – спросил Василий. – Это я понял, ты расскажи про день отъезда его мате-ри и как ты стала помогать этой девушке.

Уловив последние слова Марьям, отец поразился чистотой произношения слов и постановкой предложений по-русски.

– Скажи, пожалуйста, где ты так научилась хорошо говорить по-русски? – спросил он.

– Хорошо, я вначале отвечу Антону Семёновичу. Дело в том, что я репатриантка тридцатых годов, родилась в России. Из-за того, что мы – отец и я – не приняли советского гражданства, а мать осталась там, она была гражданкой Советского Союза, всех, не принявших гражданство, по согласованию с шахом Реза Пехлеви репатриировали в Иран. Отец купил мазанку, мы там жили. Через некоторое время он умер – теперь я живу одна. На работу никуда не берут, побираюсь, хоть и в своей стране – а чужая. Таня со мной хорошо обращалась. Честно говоря, хочу у вас спросить, где Таня, когда она заберёт Ваню? Дильбар с ним такого натерпе-лась – не приведи Бог ещё кому? Где Татьяна, она что – погибла? Если да, тогда почему вы так долго не приезжали за Ваней?

– Слушай, Марьям. Татьяна со своим Никола уехали в Бол-гарию на постоянное местожительство. Нам она до этого ничего не говорила и не писала. А в день отъезда написала короткое письмо, где указала адрес, имя и фамилию девушки и передала со знакомым шофёром. Мы это письмо получили через три ме-сяца, и я в тот же день выехал сюда. Вот уже два дня, как мы здесь, и эти два дня посвятили поискам Ивана.

– Значит, Татьяна и тебя обманула так же, как и Дильбар.

– Ну-ка, дочка Марьям, рассказывай по порядку, поскольку ты помогала Дильбар в выживании моего внука, как всё проис-ходило и как она обманула?

Только отец закончил свой вопрос, открылась дверь и в ком-нату вошла невысокого роста Дильбар в чадре, слетевшей с её головы, а когда она раскинула руки от удивления, чадра слетела с плеч и упала на пол. В результате все увидели её приятное ли-цо и наружность. Окинув взглядом незнакомцев, она поздорова-лась и затем спросила:

– Ассалому алейкум. Марьям, ин до мард ки гастан ?

– Ин пирэмард ба сэбиль, пэдарбозорге Ванья гасть, доввом рафиге – пердарбозорге. Омадан Ванья бардаштан бэ манзеле ходэшун , – ответила Марьям.

После услышанного, Дирьбар произнесла:

– Ходая то мано шениди ташаккор миконам .

Затем Марьям начала свой рассказ.

– Сейчас в присутствии моей подруги я отвечу на ваш во-прос, а начну повествование от её имени с того, что Дильбар рассказывала мне при первой нашей встрече, а потом ещё не раз рассказывала за время совместных скитаний и голодания.

Примерно за две недели до отъезда на похороны – так Тать-яна намеренно мотивировала свой отъезд, поэтому специально навязывала няне брать Ваню к себе домой на ночлег под предлогом, что ребёнок быстрее поймёт характер и ласку няни, – они с Николой сами в эти вечера наряжались и уходили, будто они приглашены в гости, мол, будем очень поздно: «А поскольку ты, Дильбар, живёшь в одном из переулков у железнодорожного вокзала и ночью туда добираться страшно, тем более женщине, так тебе будет хорошо – и нам спокойнее».

Конечно, прежде всего Татьяна Ваню приучала к няне. Дильбар некуда было деваться... После обеда, в канун отъезда, Татьяна позвала Дильбар и пояснила: «Мы уезжаем на похороны, дня на три-четыре. За то, что ты остаёшься с Ваней, я плачу – оклад за последний месяц и ещё один, чтобы ты хорошо за ним смотрела. Вот тебе два оклада, а ещё на питание, только смотри за ним хорошо. Продукты, которые есть – вари, корми его и сама ешь. Керосин есть, примусом пользоваться я тебя научила. А теперь забирай его и идите гуляйте с ним, и на ночь оставляй его у себя дома. Если хочешь, всё это время живи у себя, а через три дня придёшь сюда, вот тебе ключи. Уезжаем мы завтра, вот с завтрашнего дня и считай три дня».

Прежде чем отпустить Дильбар с сыном, Таня посадила его на колени, прижала к себе, долго целовала, а Ваня каждый раз вытирал щёки в местах её поцелуев. Возможно, ребёнок пред-чувствовал предательскую материнскую нежность, и поцелуи ранили его кристально чистое сердце. В скорости ему надоело её притворство, он спрыгнул с её коленок и так по-детски сурово посмотрел на мать, что она отвела взгляд в сторону.

Через пару минут Дильбар с Ваней шагали по улице в направлении её дома. На следующий день – то есть в день отъ-езда Татьяны с Никола – после завтрака Дильбар с Ванечкой отправились гулять по городу. И тут ей пришла мысль показать, откуда и как уходят поезда. До отхода поезда оставалось с десяток минут. Дильбар любила смотреть, как отправляются поезда, поэтому она знала такое место, откуда хорошо видно, как они отправляются. Подойдя к её любимому месту, Дильбар с Ваней стояли в ожидании начала движения пассажирского состава, а мимо пролетали фаэтоны с опаздывающими пассажирами. Дильбар на мгновенье отпустила руку Ивана, чтобы поправить чадру, спавшую с головы от вихорка бешено пронёсшегося фаэтона. Как раз в этом пронёсшемся мимо новеньком фаэтоне Ваня увидел мать с Никола. Видно, сработал инстинкт, и детское сердечко почувствовало неладное – он стремглав помчался за фаэтоном. А Дильбар не сразу посмотрела, что Вани нет рядом, начала смотреть вокруг себя и, не обнаружив его поблизости, начала смотреть дальше, как вдруг увидела бегущего Ваню метрах в пятидесяти от себя. Не помня себя, она помчалась за ним.

К тому времени дежурный по вокзалу во второй раз пробил в колокол, В ту же секунду к перрону подкатил новенький фаэтон, из него выскочили Никола и Татьяна. Увидев мать, Ваня закри-чал «Ма-ма, ма-ма-а-а!» и, растопырив ручонки, побежал к ма-тери, продолжая на бегу звать её, а мать с Никола под третий удар колокола запрыгнули в вагон, и поезд тронулся. До вагона, в который запрыгнули Татьяна и Никола, оставалось совсем не-большое расстояние, на крик «ма-ма» мать в тамбуре воровски оглянулась и быстро шмыгнула в вагон, будто не слышала ду-шераздирающего крика. Надрывный зов отчаяния сына не могла не услышать мать в удаляющемся поезде! Иван не обращал внимания на слёзы, заливавшие лицо, продолжал бежать в надежде догнать либо остановить поезд и звать «мама!». Кто-то из провожающих случайно сбил его с ног, он быстро поднялся, вытер слёзы пыльными руками и продолжил погоню за поездом. А крики отчаянья «Ма-ма, мама!», издаваемые Иваном, возвещали присутствующих на вокзале людей о надвигающейся большой беде этого – маленького – мальчика.

Зов к матери некоторых заставил на мгновенье остановиться в недоумении и задуматься... Клокочущая обида от того, что его не слышит родная мать, затуманили глаза слезами, ребёнка начало кидать из стороны в сторону, но больше к движущему составу. Какая-то персиянка, увидевшая, что бегущего ребёнка заносит в сторону движущегося поезда, долго не думая, подбе-жала вплотную к движущемуся составу и, расставив руки, бежа-ла бочком, как бы собой создавая заграждение, дабы ребёнок при падении не попал под колёса; так она бежала бочком, пока последний вагон не проскочил мимо. Хвост вагона окончательно убил надежду догнать поезд, и здесь Ваня упал; персиянка, ограждавшая Ваню от колёс состава, подняла его и хотела отряхнуть от пыли, но разъярённый ребёнок начал отбиваться от женщины, ударил её по лицу и тут же бросился догонять поезд. Лишь бездушный паровоз, периодически издавая гудки, пыхтя и выбрасывая клубы дыма и пара, с каждой секундой всё больше и больше набирал скорость, увозя бессердечную мать и ос-тавляя кроху-сына на всю жизнь в азиатской стране на муки и душевное одиночество. А несчастный ребёнок всё бежал и бежал в надежде догнать и воссоединиться с матерью. Перрон давно уже кончился, а только что осиротевший ребёнок продолжал по краю насыпи догонять извивающийся как змей состав с вагонами и всё так же на бегу ручками вытирать с лица бегущие слёзы.

Бежавшая за Ваней Дильбар не раз падала, из-за чего захро-мала и никак не могла догнать воспитанника, поскольку видела, что ребёнка покидают силы. Давно уже здание вокзала и строе-ния остались позади, а он не терял надежды и всё бежал, как вдруг его качнуло вправо. Потеряв равновесие, падая и кувырка-ясь, он стал скатываться по откосу насыпи к подножью, где рос-ли кусты. В результате поцарапал лицо и коленки, а левое коле-но, поцарапанное ещё в результате падения на перроне, теперь стало ещё больше кровоточить. Дильбар, позабыв о боли в своей ноге, сбежала с насыпи и кое-как по зарослям пробралась к Ивану, лежащему навзничь в высокой, густой высохшей траве между кустами. Изнемогая от усталости, он смотрел в небо, а в гортани клокотал гнев, но он продолжал звать «ма-ма», и тело подрагивало, а иногда судорожно вытягивалось; теперь он уже не вытирал слёзы, и они тонким ручейком скатывались к ушам.

На какое-то мгновенье Дильбар растерялась, когда увидела Ваню и слюну, клокочущую во рту. Боясь, что он задохнётся, она наклонилась и перевернула его спиной вверх; его вырвало. Подхватив Ваню на руки и прижав его к себе, из всех оставших-ся в ней сил помчалась домой. Даже на руках он продолжал кри-чать охрипшим голосом «мама». Утешить и объяснить что-либо Ивану она не могла, так как знала всего полтора десятка слов, необходимых, чтобы накормить и справить нужду, когда он что-либо запросит. Обтерев от крови и грязи лицо, руки и ноги влажной тряпочкой, дала ему попить мятного настоя; мальчик постепенно начал успокаиваться, но, порой всхлипывая, про-должал кричать «хочу к маме!».

К вечеру у него поднялась температура. Схватив Ваню, она побежала в аптеку, там посоветовали пройти к врачу, живущему неподалёку. Расспросив подробно, что произошло с ребёнком, врач выписал лекарство и сказал, чтобы она принесла ребёнка завтра, если ему будет так же или хуже. Через два дня Дильбар вновь понесла Ваню к врачу, он вновь выписал лекарства, но уже другие, и потребовал ещё денег. В результате двух посещений он забрал два её оклада, и у неё осталось совсем немного денег. Только деньги её не беспокоили, думала, что мать приедет и отдаст её деньги. Радовало одно: Ване стало лучше, а день приезда матери был уже назавтра.

Теперь они пошли жить в квартиру, вот в эту, чтобы Татьяна с Никола их не искали, как приедут. Проходит день четвёртый, пятый, а Татьяны и Николы всё нет и нет, прошло ещё пятна-дцать дней, а их всё нет. Запасы провианта кончились, деньги тоже, а Ваня своим вопросом «где мама, хочу к маме» замучил Дильбар, и она не знала, как ему ответить, чтобы он понял; она не понимала вашего языка, а он – нашего, вот так сидели и оба плакали. Закончилось арендное время квартиры, пришёл хозяин, потребовал квартплату, Дильбар ему объяснила ситуацию, мол, так и так, подождите, они приедут и сразу расплатятся, но его это не удовлетворяло. Покрутив головой, он увидел ручную швейную машинку; приподняв футляр и убедившись, что всё в порядке, забирая, сказал;

– Как придут, пусть несут деньги и забирают машинку, так мне будет спокойней; во всяком случае, я три месяца буду себя чувствовать нормально, – с тем и ушёл.

Через пару дней закончились деньги, тогда она стала про-сить соседей, так они ещё два дня прожили впроголодь. Ничего не оставалось, как идти побираться. Первые дни ей стыдно было стоять на улице и просить подаяния. Она с вашим внуком ходила по переулкам, стучалась в дома, просила милостыню, давали, кто что мог, а к вечеру от усталости ребёнок валился с ног, и ей проходилось сажать его на горб и нести сюда. Все улочки и переулки, прилегающие к этому дому, исходили по два раза, в далёкие не стали ходить, потому что пока дойдёшь – устанешь, а Ваня и без того слабый, уставал быстро. Тогда она приняла решение стоять на углу какой-нибудь улицы с протянутой рукой. Если бы вы знали, как стыдно просить, но ради ребёнка чего только не сделаешь. Однажды они за весь день набрали только на два лаваша и только собирались уходить, как подошёл молодой парень, модно одетый, и долго смотрел на Ваню. Она протянула руку, думала, что он решил подать. А он в грубой форме спросил:

– Скажи, сучка, у тебя поблизости есть приличное место, где бы я смог тебя отодрать за двадцать риалов, поди, нагуляла с иностранцем этого «кафира», а теперь кормить его нечем?

В ней кровь хлынула в голову, и она сказала ему, мол, я – не проститутка.

– Знаем мы вас, стоите голенькие под чадрой, чтобы пока-зать оголённое тело и увлечь за собой. Если ты не проститутка, тогда распахни чадру – увижу, что ты одетая, дам тебе те же двадцать риалов и уйду.

По шариату запрещено персидским женщинам и девушкам открывать лицо, а замужним – тем паче, но пренебрегла законом шариата во имя голодного ребёнка – распахнула чадру, он гля-нул, и вновь сказал:

– Может, всё-таки пойдёшь ко мне домой? Если ты ока-жешься девственницей, то я заплачу тебе пятьсот риалов, по-шли.

– Ты вначале отдай двадцать риалов, обещанных, – она стояла, сгорая от стыда, сама себя ненавидела, хотела плакать от обиды.

Был ещё один непристойный для неё случай. Со дня отъезда Тани прошло полтора месяца, она стала ходить по вокзалу и перрону просить подаяние. В тот день встречали министерского вельможу из Тегерана. По вокзалу шастали, словно псы, озве-ревшие полицейские, разгоняя посторонних, а нашего брата – кого в шею, а кого и пиком под зад провожали отовсюду. В об-щем, в тот день она ничего не набрала, а это значило – голодны-ми ложиться спать. Вельможу встретили и проводили, вокзал очистился от полицейских – народ стал прибывать. Близился вечер, войдя в вокзал, она увидела в одном из углов, на полу дремала персиянка, на вид не из бедных, поскольку подмышкой прижимала ридикюль, опираясь локтем на чемодан, а перед ней невдалеке лежал небольшой узелок. Дильбар подумала, что он ничей, взяла его и пошла, но откуда-то появился мужчина, к нему ещё двое, стали кричать и избивать её и Ваню за то, что она украла вещь. Она прикрыла его собой, так что все тумаки пришлись ей. От крика поднялась дремавшая персиянка и при-знала узелок своим; оттолкнув мужиков, подвела к тому углу, где лежала, и спросила у неё, почему она взяла узелок. Попросив прощения у этой понятливой женщины, оказавшейся педагогом, Дильбар рассказала, как к ней попал русский ребёнок. Пока она рассказывала, подошли несколько сердобольных женщин, и в этом же кругу оказалась я, Марьям.

То всё рассказ шёл от имени Дильбар. Теперь начала рассказывать Марьям про себя, Дильбар и Ивана.

– Когда я ближе рассмотрела ребёнка и назвала его имя, он обернулся, сказал «тётя Мария» и кинулся в мои объятия. Глядя на эту картину, стоявшие женщины подумали, что мать верну-лась. Здесь мне пришлось пояснить, что я несколько месяцев тому назад была нянькой этого ребёнка.

Выслушав нас обеих, эта женщина, дай Бог ей здоровья, от-дала узелок, в котором была еда, кроме того, дала нам немного денег, и мы пошли домой. С тех пор мы с Дильбар живём вместе и ухаживаем за вашим внуком. Вот такая печальная история постигла вашего внука, а сколько унижений, мук и бед нам доставил Ваня?..

– Девочки, если бы вы знали, как я счастлив, что мой внук жив и здоров только потому, что он попал в ваши добрые руки и под опеку ваших сердец! Сказать одним словом «спасибо» – этого не достаточно, поклониться в ножки вам – это я сделаю позже, хотя тоже мало. Сейчас давайте сделаем так. Дильбар, сколько ты потратила на врача, лекарство и сколько ты получала в месяц за Ваню? – спросил отец у двух нянек.

Дильбар, долго не думая, ответила на вопрос отца, а когда он вытащил деньги из кармана, она с какой-то опаской, съёжившись отодвинулась в сторонку. Не взирая ни на какие телодвижения со стороны няньки, отец отсчитал необходимую сумму за пять месяцев работы Дильбар, ещё сколько-то добавил и протянул ей. Увидев такую большую сумму денег, Дильбар отползла ещё дальше.

– Дильбар, возьми деньги, может, ты и большего заслужила, но я даю столько… сколько могу. Бери, это все твои, а Марьям я тоже дам, вот смотри!

Дильбар с Марьям словно сговорились и совсем не хотели брать денег; много усилий пришлось приложить, чтобы они их взяли.

Отдав деньги обеим нянькам и поблагодарив их с поклоном, отец сказал:

– За квартиру платить не буду, да и та машинка нам не нужна, а всё, что здесь осталось, разделите сами между собой, а мы сейчас с Василием Степановичем поедем к нему, а завтра – домой в Пехлеви. Теперь же до свидания; – и, подняв на руки Ваню, он направился к двери, но тут Ваня начал дрыгаться и просить:

– Пускай они с нами!

Услышав эти слова, первая подошла Марьям, следом Диль-бар, обе со слезами на глазах, обняли Ивана, рыдая, и потихонь-ку забрали его у деда. Ваня, тоже обняв их ручками за шеи, чуть не плача стал просить: «Поехали!»

Стоявший в стороне Василий, переживая, смотрел на эту картину и не мог понять, как эти две персиянки смогли полюбить чужого по духу ребёнка, а он, хоть ещё и ребёнок, но почувство-вал в них теплоту и великодушие сердец. Сцена по времени затя-нулась, и понимая это, Марьям пошла на хитрость: вытирая слёзы свои и Ивана, стала убеждать его следующими словами:

– Ванечка, мы бы пошли с тобой, только у дяди Васи нет места, где бы мы могли поспать. Ты сейчас иди с дедушкой и дядей, а мы утром придём к тебе и поедем с тобой, ладно?

Как и предположила Марьям – этим словам внял маленький, наивный ребёнок; обе няни напоследок поцеловали Ванечку в щёки и помахали руками – это было прощание навсегда...

Слёзы и радость моей матери долгое время сопутствовали ей каждый раз, когда она смотрела на спокойного и умного внука. Со временем переживания прошли, и слово «сиротинка» забылось. Отец усыновил Ивана, дал ему свою фамилию и отчество. Так получился второй Иван Антонович Карабут. В скорости вся наша семья, кроме семьи моей сестры Александры, получили советское гражданство.

– Шел седьмой год пребывания семьи Карабут на земле древних ариев. Казалось, что эта семья и её дети нашли себя здесь. Все дочери благополучно устроили семьи и счастливы, если бы не гложущая ностальгия, но её на время заглушило горе, пришедшее в дом стариков Карабутов.

– Всё что происходило до этого, оказалось сущими пустяка-ми, а в этот год на долю стариков, живших с двумя сыновьями, выпали страшные испытания. Их было несколько, – такое вступ-ление сделала Анастасия Антоновна перед началом своего ново-го рассказа, о котором её попросили гости, присутствовавшие за столом на её Дне рождения.

После того, как мы, сёстры, создали свои семьи, и разъеха-лись по разным городам, жизнь отца с матерью потекла в стар-ческой среде. Правда, с ними ещё остались Геннадий и Иван, отец их опекал в меру своего сильного характера, старался дер-жать их в строгости и чаще всего старался работать на одном предприятии или у одного хозяина. Он так же, как и мы, ездил по городам в поисках работ. Не помню, в каком городе они жили, а как получилось, мать рассказала:

«Первая напасть, а точнее горе, свалившееся на нашу голову – помешательство Геннадия. А произошло так. Накануне Генна-дий пришёл с работы пьяный, что и с кем он отмечал, не сказал. Ночь бредил – утром у него начала подниматься температура, он метался, кричал, ругался и никто не заметил, как он выскочил на улицу и начал кричать сбрасывать с себя невидимых каких-то грызунов, выламываться. Рядом проходила персиянка, Геннадий поскользнулся или споткнулся и, падая, старался зацепиться за что-нибудь, и так случайно сдёрнул чадру с молодой женщины. Она так заверещала, что собрала всех, кто в это время находился неподалёку. Подбежавший полицейский подумал, что Геннадий намеревался опозорить девушку, и начал бить его по голове. Бил до тех пор, пока Геннадий не потерял сознание. Отцов знакомый – Семён – проходивший в это время мимо, увидел, как полицейский избивает Геннадия; подойдя к представителю закона, он попросил его остановиться, сказав, что Геннадий болен, – полицейский не поверил, тогда он ему предложил энную сумму денег, в результате чего Геннадий был отпущен.

Этот Семён привёл его в дом и рассказал отцу о том, что произошло. Осмотрев Геннадия, приглашённый врач высказал свои предположения и попросил позвать его, как только пациент выйдет из комы. Со слов отца и матери, он несколько дней про-лежал в коме, а когда пришёл в себя, врач попытался погово-рить, только он получал ответы ненормального человека.

Заключением врача было одно – белая горячка, сопряжённая с физическим воздействием на череп, что привело к сильному сотрясению головного мозга и в будущем может привести к помешательству. К каким только врачам отец не водил Геннадия, какими только лекарствами не поили, всё тщетно. Пережив все мытарства, отец с матерью успокоились на том, что он стал очень тихим, спокойным и чётко выполнял любые задания, а все работы выполнял только под началом отца. На вопросы отвечал тихо и спокойно, иногда с улыбкой на лице. Всех сестёр и брата помнил по именам, но не любил, когда дети его донимают. Дважды был женат, жёны о нём хорошо отзывались, говорили, что он нежен и ласков в общении. Супружеский долг выполнял всегда нежно и страстно. Но жёны не уживались в доме из-за постоянного приставания отца к ним.

Вторая напасть последовала в скорости после первой. Иван под предлогом нашёл работу на выезде, уехал в город Пехлеви. А через два месяца отец с матерью тоже переехали туда же. Буквально через две недели по приезду пришёл парень к отцу и передал записку. Откуда он узнал адрес – родители у него не спросили, а в той записке было следующее:

«Мама и папа, простите меня, но я больше в этой стране жить не могу и не хочу, здесь у нас нет никакой перспективы – мы всю жизнь будем изгоями, поэтому не ищите меня. Я знаю, если бы начал совета просить у вас, вы меня стали бы отговаривать и страшить тюрьмой; лучше на Родине в тюрьме, чем здесь на свободе. Это моё решение, как вернуться на Родину, пока не знаю, но думаю, скоро найду, как пересечь границу. До-свидания – не поми-найте лихом. Ваш любящий сын и брат – Иван».

Чуть позже отца запиской вызвали в советское консульство города Пехлеви. В записке просили отца прибыть для разговора по поводу младшего сына – Ивана. Направляясь в консульство, отец прихватил с собой короткое письмо Ивана, полученное на днях от портового грузчика.

Советник консула, увидев отца, поднялся, открыв дверь ка-бинета и доложил: «Пришёл Карабут А.С.», – получив добро на вход, он попросил отца пройти к консулу. Последний без всякого вступления начал:

– Антон Семёнович, ваш сын Иван, работая в порту грузчиком, под конец погрузки советского грузового судна, державшего курс на Баку, умудрился спрятаться в одном укромном месте и пересечь Каспийское море, в результате – высадился в Баку, пришёл к пограничникам и, заикаясь, выговорил: «Я нелегально на вашем корабле пересёк морскую персидско-советскую границу». Теперь из Баку специально приехал представитель погранслужбы и сейчас вы с ним побеседуете, – консул, кивнув головой в сторону сидевшего интеллигентного мужчины, добавил, – а я на время покину вас, у меня ещё один посетитель, – после чего поднялся и вышел.

– Антон Семёнович, зовите меня Фёдор Фёдорович; хочу нашу беседу построить, чтобы она носила чисто дружеский ха-рактер, невзирая на то, что вы беженец-эмигрант, а я представи-тель охраны государственной границы. Почему я делаю такое вступление – да, хочу откровения, а не допроса. Скажите, только честно: вы знали, что ваш сын собирался нелегально пересечь ирано-советскую границу?

– Скажу как на духу – нет, не знал! Иван всё время, пока не приехал сюда, в Пехлеви, жил с нами и работал со мной, но са-мое главное – он никогда не говорил о том, что собирается вер-нуться на Родину. В подтверждении сказанного вот коротенькое письмо, которое мы получили буквально на днях, а точнее – в воскресенье, возьмите. А принёс его нам парень, сказал, что они вместе работали в порту, по-русски говорил чисто, а когда я спросил, кто он, то ответил: перс – жил там. Мы долго беседова-ли, он назвал себя Ахмад Марди – я на конверте записал.

Быстро пробежав глазами по письму, Фёдор Фёдорович до-стал с лежащего на столе портфеля бумагу, приложил их вместе, после чего покивал головой и произнёс:

– Да это его почерк. Антон Семёнович, вы письмо прочли при Ахмаде? Если при нём, то не спрашивали ли, говорил ли Иван Ахмаду Марди, что собирается нелегально переплыть гра-ницу?

– Честно говоря – нет, из тех соображений, что он пока не знает, а узнал – непременно донёс бы, тогда мне старику покоя не было бы, а так проще: уехал куда-то на заработки, если им надо – пусть ищут.

– Ещё такой вопрос: Иван знал, что вы подали заявление на получение визы и гражданство?

– Да, мы вместе приносили сюда сдавать документы.

– Интересно, почему он тогда так поступил, ведь мог же прекрасно дождаться паспорт, визу и въехать в страну как чело-век? А теперь ему могут приписать шпионаж, диверсию, да всё, что угодно!

– Скажите, Ивана посадят? – спросил отец.

– А вы что, хотите, чтобы ему премию дали? «Dura lex, sed lex» – закон суров, но это закон, – щегольнул пограничник своим знанием афоризмов латыни и, поглядывая на Антона Семё-новича и водя по сторонам глазами, наслаждался собой.

Отец, внимательно присмотревшись к незнакомцу, понял, что он не из пограничников, а просто следователь отдела госу-дарственного политического управления – ОГПУ – при Народ-ном комитете внутренних дел – НКВД.

– Но ведь мой сын сам пришёл и объяснил, или как вы гово-рите – сдался. Он не прятался, и ничего с ним не было, он, как честный и порядочный гражданин, сдался, а в записке к нам он пояснил, что здесь нет перспективы, и он не может и не хочет так жить.

– Но ваш сын в той же записке пишет, что лучше в тюрьме жить, чем в Иране, так пусть поживёт там, – съязвил Фёдор Фёдорович. – Спорить бесполезно: Иван понесёт наказание – таков закон.

С тем он поднялся и, не подавая руки, ушёл.

Убитый горем, отец вернулся и рассказал матери об Иване, находящемся на Родине, а когда отец сказал, что его посадят, – мать чуть не сошла сума. В тот же день пришлось вновь вызвать врача. Диагноз один – сердечная недостаточность. Врач выписал лекарства, объяснил, как принимать, и, получив деньги, ушёл.

Только-только мать поднялась с постели, как приехал Иосиф и привёз отцу и матери письмо и на словах рассказал, что Вик-тор и Шура поехали в Ирак на работу. Мать заголосила:

– Господи, я больше не увижу своего любимого старшего внука и младшую дочь Александру! Арабы там их поубивают. Антон, почему наши дети не советуются с нами, когда хотят, что-то предпринять? Иван добровольно на каторгу отправился. Александра с детьми направилась под арабские мечи. Господи, когда эти мои мучения кончатся? – порыдав некоторое время, мать обрушила град обвинений на отца: – Это ты, Антон, вино-ват, что у нас вся семья так распалась! Все невзгоды начались с Татьяны: когда писали ей «не выходи замуж за взрывника» – не послушалась. Следствием чего стало то, что наша дочь – Татьяна – бросила сына нищей персиянке. Теперь сын растёт без отца и матери – сиротой, это же надо было нам родить и вырастить кукушку! Негодяйка, жаль, что уехала, а то своими руками придушила бы. Старший сын слабоумным стал, младшего – там посадят. Паша – не знаем, где, увижу ли я её? Почему я такая покорная была в России, когда ты задумал бежать сюда и уговаривал меня поддержать тебя!? Почему я детям не раскрыла глаза там, а послушалась уговорам и твоим змеиным словам, будто ты спасаешь нас всех от лагерей на Соловецких островах!? Ты шкуру свою спасал, ирод кривоногий!

Все упрёки отец слушал молча, знал, что если он сейчас огрызнётся, то с матерью его детей случится инфаркт. Долго слушал и терпел всю ахинею своей жены – Елены. Когда стали не выдерживать нервы, он пошёл гулять по городу, трясясь от злости и упрёков.

Домой отец вернулся поздно, зашёл в комнату жены, спра-вился о её самочувствии и пошёл спать в другую комнату. Днев-ная сутолока, нервозное состояние жены обрушились на его старческую голову и не давали покоя. Долго ещё в мыслях он переваривал дневную суету, а улёгшись в постель, ещё некото-рое время ворочался – наконец, заснул.

На исходе двухнедельного дня в семье моих родителей всё стабилизировалось, и казалось, что больше ничего не нарушит покой этих стариков. Следующие годы и дни текли быстро и бесповоротно, все так же продолжали работать где выгоднее.

В год начала Великой Отечественной войны Ваню начали учить русской грамоте – дома. Отцу предложили поработать при консульстве, в столярной мастерской, с тем, что в дальнейшем ему предоставят ответственную работу в помощь фронту. В со-рок втором году в портах Персидского залива начали причали-вать американские корабли и выгружать военную технику: ав-томобили с боеприпасами, оружием, продуктами и прочими то-варами для фронта.

Консул вызвал отца и предложил основать придорожный пункт питания водителям, перегоняющим колонны автомобилей с вышеуказанной военной техникой и прочим снаряжением для фронта.

– Промежутки между такими пунктами выбраны. Правительство Ирана земли утвердило, группа военных, советских солдат, уже занимается ограждением периметра участка. Некоторую часть финансов на создание пищеблока выделили с обязательным условием возместить финансы в казну СССР после получения прибыли. Пропускная способность пункта питания – четыреста-пятьсот человек. Готовить станете персидскую и русскую кухню. Готовка трапезы – семьдесят на тридцать. Срок начала работы – через месяц, кормить будете водителей за наличный расчёт. А теперь зайдите в канцелярию за документами, а в финансовый отдел – за чековой книжкой и номером счёта в банке Ахваз.

Через сутки отец с братом тряслись в поезде, направляясь в город Ахваз. Отцу с Геннадием эти сентябрьские дни пришлось работать как минимум по пятнадцать часов в сутки. Вскорости и мать с Иваном приехали к отцу. Там они и отметили День Победы над Германией, распродав ненужные предметы кухни и прочее оборудование.

Закончив распродажу, отец с семьёй перебрались из пункта питания в город Ахваз. В консульстве отцу предоставили рабо-ту, а Ваню приняли в школу учиться с детьми дипломатов.

Учился Ваня хорошо, на уровне одноклассников, всегда был опрятным и дисциплинированным мальчиком. Рос Иван крепы-шом, в некоторых случаях флегматичность ему мешала, особен-но при занятии физкультурой. Рассудительностью не страдал, очень любил читать, для чего он использовал каждую минутку, а иногда прятался от деда, чтобы тот не заставил что-то делать либо куда-нибудь сбегать. В свои двенадцать-четырнадцать лет ему не было равных по количеству прочитанных книг и точности описания героических подвигов главных героев произведений; хорошо говорил на персидском и азербайджанском языках. Бабушка во внуке души не чаяла и всегда защищала от всевоз-можных неурядиц с дедушкой.

Спросите: «Почему?» Отвечаю: с первого дня приезда в дом Ваня дедушку стал называть «папа», а бабушку – «мама». Непонятно, из каких соображений?.. А матери нашей это настолько было приятно – передать трудно. Однажды она выразилась патетично:

– Настенька, ты не представляешь, как только Ванечка говорит «мама» – млею и вспоминаю молодость, и почему-то накатываются слёзы умиленья. От счастья, что ли?..

Если говорить об Иване, необходимо упомянуть и то, что в воспитании внука дед больше был суров, чем снисходителен и ласков, частенько ремень оставлял следы в разных местах тела внука, но это происходило в отсутствие бабушки. Кроме того вышеописанного воспитания дед учил Ивана быть настоящим мужиком, не бояться никаких трудностей и в любой ситуации не терять присутствия духа и мужества. Став отроком, внук начал учиться у деда всему, что тот сам знал, а при возможности дед определил его на работу к частнику.

Вот с того момента и началась рабочая карьера Ивана в Иране. Переезжая с дедом из одного города в другой, он устраи-вался на любые работы и почти каждый раз приобретал новую профессию, только всегда его тянуло к двигателям внутреннего сгорания и вождению трактора. Не буду упоминать ранее опи-санные города, лишь добавлю: Тебриз, Тегеран, Ардабиль, Гор-ган.

– Анастасия Антоновна, вы как-то упомянули, что ваш отец перепробовал многие профессии?

– Да, он решил заняться выращиванием бахчевых и выращи-ванием свиней, а в будущем организовать цех европейских мясо-продуктов и выпускать колбасные изделия. А посему отец в сорок восьмом году с Ахваза поехал в Горган. В Тегеране оста-новился в нашей семье и уговорил Иосифа и меня создать совместное предприятие: «Иосиф, Настенька, я к чему вас приглашаю? Да потому, что у меня денег маловато, а содержать одну или несколько свиней дорого, поэтому давайте скоопериру-емся: вы даёте мне денег и одного работника, я приеду в Горган, найду на окраине города подходящий домик с приличным участком земли под бахчу, а как только вы надумаете ехать, напишете, тогда я найду вам домик рядом, если нет – так поблизости».

Отец мой в какой-то степени даже в отношении нас был авантюристом, когда речь шла о создании чего-то. Вот и на сей раз; правда, неудобно так говорить об отце, но это так. Он взял у нас денег на четыре свиньи, аренду двух гектар земли и прочие расходы. Честно говоря, он забрал наше маленькое резервное накопление и, счастливый, уехал, прихватив в помощники Ни-колая.

Приехав в Горган, отец на окраине города арендовал домик из двух комнат, прихожей и сарайчика. Перед фасадом домика участок земли – гектар с небольшим. Ранней весной отец вспа-хал участок, вместе с Геннадием и внуками проделал арычное орошение, посадил бахчевые и для семьи – овощи. Купил пару свиней и сразу пометил, какая свинья его, а какая наша. Кормле-ние свиней – три паза в день – было возложено на Ивана и Ни-колая. После кормления заставлял поливать бахчевые вёдрами из протекающего за домом арыка.

Чаще всего мальчишек ругали хозяева, кто оплатил за время потока, либо мирабы – ответственные за пропуск потока воды покупателю – за то, что они воруют чужую воду. Несколько раз Иван и Николай говорили деду, но дед не хотел понимать этого и однажды взял и сам пустил воду себе на бахчу. Мираб увидел, прибежал к отцу, палкой нанёс удар по плечу и, надвигаясь на него, загнал в дом. Переступив порог прихожей, увидел примус, взял его и пошёл прочь. На прощание сказал:

– Ещё раз увижу, натравлю на тебя всех жителей улицы. Они могут убить: у нас вода – это деньги, а воды как и денег крестьянам и беднякам всегда не хватает из-за того, что природа – солнце – нас не жалеет.

Оскорблённый мирабом отец выместил зло на Николае и Иване, в тот вечер оба лопаткой-мешалкой получили по хребту.

Весной того же года, когда цвели сады, в один из дней, делая покупки на рынке, отец увидел, как пацанята лет десяти и чуть постарше корзинками сдавали мелкие белые цветочки. На вто-рой день, снабдив Ивана и Николая небольшими корзинками и одной большой, отправил на территорию советского консульства – собирать белый цвет акации. Несчастные мальчишки, лазая по веткам с колючками до пяти сантиметров, искололи и ис-царапали руки, ноги и кое-где тела. Набрали полные корзины и понесли продать по указанному адресу, по пути распространяя приторный аромат акации. Лавочник, увидев, что ему принесли, сперва удивился, рассмеявшись; подумал, затем набрал горсть мелких белых цветков и, показывая, сказал:

– Я покупаю цветки апельсинов – для варенья, а это дерьмо мне даром не надо. Уходите отсюда быстрее, не портите окру-жающий воздух. От этого запаха только голова болит.

Исколотым и исцарапанным шипами ненавистной акации, уставшим детям ничего не оставалось делать, как быстрее уйти от лавочника, ибо под конец он стал ругаться всё сильнее и сильнее. Придя домой, корзины поставили в прихожей. На шум в прихожей вышел отец и, не разобравшись, стал кричать:

– Вы зачем принесли сюда? Я же вам, балбесам, рассказал, куда отнести и получить деньги. И чем вы только слушали, а ну-ка, давайте несите сейчас же!

– Мы не балбесы, это вам надо было смотреть, что лавочник покупает: мы сделали, так как вы нам сказали, а он нас отругал и отправил обратно, – сказал Ваня.

– Ах ты, стервец, ты ещё меня учить будешь, молокосос! Вот я тебе сейчас покажу, как с отцом разговаривать, – и стал искать, чем бы побить ребятишек.

Но Ваня своими словами обескуражил отца.

– Вы, папа, не кипятитесь. Цветы, которые покупают персы, – это апельсиновые цветы, а не акации.

Но отец детям не поверил, тут же набрал в стакан цветов и, уходя, пригрозил:

– Если вы, лодыри, меня обманули, тогда я вас выдеру как сидоровых коз!

– А ели мы правы, тогда что?

– Ты, Ванька, говори да не заговаривайся! То приду – выпо-рю, как подобает, чтобы не перечил отцу.

С тем и ушёл. Вернулся отец с опущенной головой, зашёл в дом и два дня не выходил из комнаты.

Вскорости мы всей семьёй переехали в Горган, и Коля нам рассказал историю про акацию, а ещё то, как отец хвастал, какие на бахче будут арбузы. Говорил следующее, по-украински:

– Мыкола, як тико на баштане поросте огудина, бабка выйде рано и накидае башмакив: ты, хлопчине, розумиешь – твоя бабка трошки поколдуе. Як вона це зробе, тоди у нас на баштане каву-нов буде накатано, як звёзд на небе.

– Дедушка, такие мелкие, как те звёздочки на небе? – спро-сил внук.

Отец, долго не думая, дал внуку по шее и добавил:

– Мыкола, ципун тоби на язык! Кауны у нас будут о таки, – вытянув руки перед животом и создав ими кольцо, показал, ка-кой величины будут арбузы.

– Дедушка, таких арбузов не бывает.

– Бывают! – ответил дед внуку и тут же врезал подзатыль-ник.

Но самое главное ожидало нас впереди. На второй день по-шли смотреть баштан и свиней. Из ожидаемых восьми свиней увидели только двух. На вопрос:

– Папа, почему только две свиньи, мы вам дали денег на че-тыре; вы сказали, что купите восемь, а тут только две, да и те худые как воблы.

– Ты понимаешь, Настенька, я же покупал породистых, а по-родистые дорогие, вот только на два поросёнка хватило денег. Хозяева, которые мне их продали, утверждали, что через три месяца они будут весить по сто двадцать килограммов.

– Папа, а что с баштаном, я смотрю – тоже никакого толку нет: арбузов только-только самим поесть, а я помню, какой уро-жай у нас всегда был. То ли баштан не поливали – что-то я ничего не могу понять?

– Та это хлопцы – ленились поливать, да и соседи мало воды брали на полив.

– А вы сами у мирабов воду покупали для полива? – спроси-ла я.

– Неужели не покупал? Несколько раз! Хорошо поливали.

Долго молчавший Геннадий произнёс;

– Один раз.

Отец прогнал его из-за стола и стал выкручиваться:

– Так они за один раз забрали ваши и мои деньги, которые хранил на полив. Вот так получилось – после этого нечем было платить за полив... А эти ироды, дармоеды – плохо старались!

– Да каждый раз, как только соседи пускали себе воду, вы, папа, заставляли всю ночь воду таскать. Один раз нас застукали и гоняли больше часа, если бы догнали Ваню и Колю, точно убили бы! Персы так обозлились: они к вам пришли, а вы сказа-ли, что мы не ваши. Помните, папа? – снова входя в комнату, прогундосил Геннадий.

– Настенька, та ты не слухай цёго дурачка, вин щас наболтае того, чого и не було, – а сам в этот момент весь покраснел и затрясся от злости.

Иосиф, вставив сигаретку в мундштук, вышел с отцом во двор. Я осталась с матерью, и она мне рассказала: с момента приезда в Горган отец каждый день с прогулки по городу воз-вращался выпившим. Сопоставив одно с другим, я поняла, куда ушли наши деньги. А выйдя на улицу, увидела, как Иосиф, стоя напротив отца и сжимая кулаки, о чём-то тихо прошептал. Уви-дев меня, он взял в зубы мундштук и отошёл в сторонку. Так мой родной отец надул нас на кругленькую сумму. С тех пор Иосиф невзлюбил отца и при встрече разговаривал сквозь зубы.

Из рассказа моей матери, она с приездом в Горган заболела гинекологией. Лечилась она самостоятельно, ходила в поле, со-бирала травы; сушила, заваривала и пила, иногда заваривала и парилась. Летом сорок девятого года мама умерла. Похоронили её со всеми почестями; девять и сорок дней, потом полгода и годовщину справили.

Отец остался с двумя сыновьями: так как Иван был младшим и более сообразительным, ему всегда доставалось: стирка, готовка, уборка, – а отцу всё казалось, что он бездельник и дармоед… Несколько раз бил его, а однажды Иван отцу дал отпор и через некоторое время уехал от него, стал жить самостоятельно. Так с шестнадцати лет он начал самостоятельную аскетическую жизнь. По каким только городам его не носило до отъезда в Советский Союз на целину, это было в одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Такая вот судьба выдалась у моего племянника от бездушной сестры – Татьяны.

– Анастасия Антоновна, а как сложилась дальнейшая жизнь вашего отца и брата Геннадия? – спросила Тамара Плаксина. – Где они сейчас находятся?

– Жил отец в этот период в районе Каспийского моря, а Иван, уезжая в Советский Союз из порта Пехлеви, оповестил ли отца о своём отъезде – этого точно сказать я не могу, но то, что отец его не провожал, знаю точно. После отъезда Ивана отец продолжал жить с Геннадием в Иране и на Родину вернулся вместе с ним, только намного позже нас.

– Анастасия Антоновна, вы рассказали про всю отцовскую семью, а когда же наступит черёд вашей семьи? – задала вопрос напарница по сборке мебели на корпусной фабрике – Ольга Зиновьевна.

– Да, настало время рассказать вам о нашей с Иосифом се-мье, и, видимо, придётся начать с момента, когда мы со свадьбы пошли в своё заведомо приготовленное гнёздышко.

Наше мытарство по Ирану

– Шел десятый год нашего пребывания в СССР. Два стар-ших сына обзавелись семьями и уехали в Среднюю Азию на работу, а два младших укатили на Дальний Восток за романтикой. А мы остались одни в двухкомнатной квартире деревянного дома посёлка сахарного завода. Если в Иране мы ностальгировали по СССР, то теперь нас обуревала тоска по детям и внукам, а успокаивало одно: между нами и детьми была письменная связь. И ещё одно: мы с Анастасией обзавелись друзьями и знакомыми; порой не могли приготовить себе пищу – паломничество начиналось примерно с десяти утра и до двадцати трёх. Предлогом было всё что угодно: посоветоваться, что-то пошить, что-то приготовить на какое-то важное торжество, либо погадать, но всё заканчивалось тем: если женщины – то просили Анастасию, если мужчины – тогда говорили мне: «Иосиф Степанович, расскажите что-нибудь интересное из своей жизни в Иране», – а иногда конкретно спрашивали по той или иной теме.

И я начинал им повествовать, так как в словах их просьб слышал любопытство познания того, чего нигде они не могли услышать или прочесть.

В первую субботу августовского дня – благо, никто не при-скакал к нам спозаранку, – мы быстро управились с завтраком, решили прогуляться к реке, поскольку день выдался тихим, сол-нечным и предположительно назревал быть знойным. В такие дни самым лучшим местом для нас был сосновый борок на берегу Бии, о котором упоминалось в первой книге как «дача Красотка», в нём мы на протяжении ряда лет всегда находили тишину, прохладу и душевное умиротворение. Под примостив-шимся на правом обрывистом берегу бору плеск речной волны создавал иллюзию тихого морского прибоя.

До описываемого бора дошли минут за пять. Войдя в лоно бора, мы тут же ощутили ту долгожданную прохладу, которая окутала нас, а запах трав, ковром устилавший бор, слегка кру-жил голову и придавал какую-то лёгкость мыслям и телу. В та-кие минуты хотелось прыгать, кувыркаться, бегать и кричать, если бы не наш возраст. Медленно продвигаясь к берегу, мы старались не топтать траву, корни которой отдавали последние силы, накачивая соком земли колосившиеся травы, – чтобы се-мена послужили будущему такому же травяному покрову, дабы не оставить природу без мягкого зелёного ковра. Подходя к об-рывистому берегу, мы увидели вдали движущийся в нашем направлении прогулочный белый пароход – «Пионер». А правее и внизу на песочном берегу увидели несколько толпящихся че-ловек, радостно махавших руками – непонятно кому. Вдруг двое – мужчина и женщина – отделились от кучки людей и стремглав понеслись к отлогому берегу по тропинке, ведущей к нам наверх. А через мгновенье бежавшая пара стояла рядом с нами. Хватая за руки и запыхавшись, они говорили:

– Анастасия Антоновна и Иосиф Степанович, поехали с нами прокатимся до слияния, потом обратно, он пойдёт вверх по реке. Если бы вы знали, как там красиво! У нас и билеты есть, наши две старшие отказались ехать – им в следующее воскресенье выступать с концертом в День строителя, – говорили супруги Осипенко, Николай и Галина. – Ну, поехали, давайте быстрее, а то опоздаем! Смотрите, «Пионер» уже рядом, сейчас начнёт причаливать.

Мы пошли быстрым шагом, и, надо сказать, успели послед-ними подняться по трапу на пароход. Галя была права: плывя по течению в направлении слияния Бии и Катуни, мы увидели то, чего не видели все те десять лет, которые прожили здесь. Но самые красивые берега и панораму реки увидели, когда развернулись и поплыли вверх против течения. Миновав нависающий железобетонный мост, введенный в эксплуатацию двумя годами ранее, причалили к речному вокзалу, забрали пассажиров и взяли курс на Телецкое озеро. Очарованию не было предела, особенно красиво смотрелись на высоких берегах прилепившиеся домики, а чистая зеленовато-синяя вода в разливах притягивала магнитом взор и тело. Природа нас настолько захватила, что мы не заметили, как к нам подошла пожилая пара. В одной из женщин Анастасия узнала знакомую, шагнув навстречу другу другу, они обнялись, после чего жена мне сказала:

– Иосиф, знакомься – Леонид Трофимович и Антонина Все-володовна Гаркавые.

Николай и Галина, услышав и узнав в подошедшей паре председателя городского исполкома Бийска, потихоньку начали отступать в сторонку, таким образом пытаясь уйти от столь вы-сокопоставленного сановника, но это им не удалось: здесь Ана-стасия Антоновна, обращаясь к Гаркавым, заявила:

– А это наши хорошие знакомые! Знакомьтесь – Николай и Галина Осипенко.

После короткого рукопожатия Леонид Трофимович обраща-ясь к Иосифу Степановичу.

– Наслышан о вас и вашей семье, не подумайте – только по-ложительные отзывы. Честно говоря, давно собирался к вам за-ехать поговорить, да всё никак не выдавалось время. Вы видите, что творится в городе, столько строительных, военных и граж-данских, объектов и жилья строится, и всё, как говорят, «нужно вчера». А сегодня жена меня вытащила на прогулку, которую я ей обещал три года подряд.

Тем временем женщины отошли в сторонку и тут же позвали Николая к себе; о чём они говорили, я не слышал. Выждав мо-мент, когда я поверну голову в его сторону, Леонид Трофимович, как истинный интеллигент и руководитель высокого ранга, спросил:

– Расскажите, как вы здесь живёте, нравится вам или нет. Может, нужна какая-то помощь – говорите, не стесняйтесь, чем смогу – помогу. Иосиф Степанович скажите честно, тáм вам жилось лучше или здесь?

– В каком смысле? Уточните вопрос.

– Я имел в виду – в целом по стране.

– Если говорить в целом, то, конечно, здесь лучше. Перечис-лю, в каких сферах там хуже: в социальной – нет защищённости на старости лет. Что касается гражданского права – полное бес-правие. Законодательная защита только на бумаге. В трудовой сфере полная анархия, можешь отработать несколько месяцев и не получить ни копейки, могут ни за что выгнать в любое время – и пожаловаться не кому. В медицине все лечения, консульта-ции и прочее – только за деньги. В сфере образования в послед-нее время наметился прогресс, много государственных школ, но в колледжах и институтах учатся в основном за деньги, а деньги – у сановников и богачей, то есть у имущих. В судебной сфере – блат, подкупы. Из вышеперечисленного, поясню, безусловно, есть малая толика государственного участия, в таких сферах как бесплатное медицинское обслуживание и лечение для бедных, но и то – под неусыпным контролем сестры шаха, принцессы Ашраф. Старшая сестра – Хамдам-ол-Салтане – контролировала общеобразовательную систему, несколько колледжей и государственный университет, всем остальным правят толстосумы. В одном только хорошо: в снабжении продуктами питания и лёгкой промышленности. Нам бы это наладить – жили бы припеваючи. Я понимаю, длительная война отняла у Родины двадцать миллионов сыновей и дочерей, а сколько разрушений, которые необходимо было срочно восстановить, – это тоже трудовые ресурсы. А если бы они вернулись к своей родной матушке земле да начали производить нужные продукты и товары, уверен: у нас было бы не хуже! Если честно признаться, в Иране жили мы неважно, за исключением, может быть, двух последних лет, когда старшие начали работать. Представьте себе: постоянные переезды в поисках работы, никакой стабильности, иногда только, по заданию посольства либо военного атташе и торгпредства – спецзадание.

– А что за спецзадания и от кого вы получали, расскажите, это очень интересно. Вы что, спецагентом были?

Здесь Иосиф понял, что проговорился, но тут же нашёлся, что ответить высокопоставленному собеседнику.

– С чего вы взяли, я просто иногда оказывал незначительную помощь – одному штатскому лицу кавказской национальности по просьбе торгпредства по поиску немецкого фирмача, а потом швейцарского часового мастера, чтобы тот наладил очень старинные часы в торгпредстве – марки «Буре». На поиски этих двоих ушло много времени. Только не помню, как их звали, но люди они были респектабельные, хорошо говорили по-русски и будто бы когда-то учились в России. Но это происходило буквально перед самой войной, где-то в конце сорокового – начале сорок первого годов.

– Ладно, если не хотите говорить, не надо, а если мне пона-добится, я узнаю от определённых служб.

После слов Леонида Трофимовича Иосиф коротко рассказал, как он попал в Иран: практически с момента перехода в Иран до начала нападения Германии на СССР, – а его оппонент внима-тельно слушал, переминаясь с ноги на ногу.

– То, что вы рассказали мне сейчас, это очень интересно, только мне бы хотелось услышать больше, а для этого необхо-димо много времени, но с больной ногой вы столько не выдер-жите, да и скоро уже начнём причаливать.

– Да, вы правы, два часа моя нога не выдержит находиться без движения. Говорите, что вы предлагаете?

– Иосиф Степанович, из ваших рассказов, усвоенных сейчас мною, я понял, вы прожили в Иране двадцать пять лет безвыезд-но. Мне бы очень хотелось кое-чего услышать ещё, только не здесь. По-видимому, это займёт как минимум часа три, и вы – извините, я повторюсь, – не выдержите. Если мы спустимся на нижнюю палубу, где имеются скамейки, там соберётся много любознательных, которые начнут перебивать, задавая вопросы вам и мне – так сказать, нам не дадут побеседовать.

Знаете что, Иосиф Степанович, я не случайно спросил об Иране: у меня есть товарищ, с коим по молодости служил на Дальнем Востоке. Когда началась Великая Отечественная война, судьба разбросала нас по разным фронтам. Я попал в Крым, участвовал в обороне Севастополя, был тяжело ранен, долго лечился в госпиталях, а в сорок третьем списали по инвалидности; прибыл в Бийск, поскольку семью сюда эвакуировали. А мой товарищ, Гавриил Кузьмич Потапов, воевал на Воронежском фронте. В результате тяжелого ранения полгода лечился в госпиталях, после полного излечения отправлен в тыл. В общем, за период войны и ещё долгих тринадцать лет мы не видели друг друга. Встретились мы довольно-таки прозаично... После войны Гавриил вернулся на Родину в Барнаул, где и познакомился с таким же фронтовиком, Афанасием Петровичем Зыряновым, – с того же фронта, только фронт тогда переименовали в Первый Украинский. Зырянову что-то не понравилось в Барнауле, и он приехал в Бийск, к родне.

Здесь, в Бийске, за рекой поселился у дальнего родственни-ка, одинокого старика-фронтовика, тот старик вскорости умер от кровоточащих ран. Так ему достался небольшой домик, в скоро-сти он женился, а когда здесь началось грандиозное строитель-ство, Афанасий устроился бригадиром каменщиков. Постепенно выстроил хороший дом за рекой и позвал Гавриила Кузьмича в гости с тем намерением, что, возможно, он переедет в Бийск.

Отмечая за столом долгую разлуку и воспоминания о войне, друзья постепенно перешли к мирной жизни и работе, к разгово-рам о руководителях, о том, кто в данное время у власти. И здесь Зырянов обескуражил гостя, сказав, что городом руководит Гаркавый Леонид Трофимович. От услышанной фамилии и совпадения имени и отчества Гавриил аж подпрыгнул на табуретке. А на второй день он был у меня кабинете. Про встречу рассказывать не стану – это неважно. Так вот почему, Иосиф Степанович, я рассказываю про Афанасия Петровича Зырянова. С его слов, после ранения из полевого госпиталя его отправили в тыл на восстановление, а через некоторое время его с небольшой группой войск отправили в Иран – в город Тебриз, там он пробыл до мая сорок шестого года. Я думаю, вам будет интересно встретиться с ним и поговорить-повспоминать, он даже некоторые слова персидские знает. Но мне не менее интересно услышать от вас, что происходило в соседнем государстве в период войны. И почему Иран предоставил СССР возможность перевозить через свою страну по ленд-лизу автотранспорт, вооружение, боеприпасы, продукты и стратегическое сырьё. И последнее, о чём хочу попросить: не согласитесь ли вы завтра приехать к Зырянову на обед, поскольку приедет и мой товарищ Гавриил, там вы нам поведали бы об Иране. Поверьте, нам, фронтовикам, будет очень интересно, и мы будем очень вам благодарны за то, что вы нам внесёте небольшую ясность об этой стране:

– Леонид Трофимович, я с большим удовольствием расскажу очень много интересного, о чём пока нигде не найти. Я, единственное, опасаюсь того: собираетесь вы, ветераны войны, израненные, измотанные, озлобленные, рисковавшие жизнью, защищая Родину, – и тут эмигрант, который случайно оказался за пределами Родины. Они могут этого не понять, и после нескольких рюмок водки станут выяснять отношения. Я тоже измотанный жизнью и тоже не сдержусь, невзирая на то, что очень много общался в кругу дипломатов, где учили все вопросы мирно решать.

– Вот этого как раз не надо бояться: я буду рядом, а меня товарищи уважают. О вашем обаянии я очень много наслышан, в том числе и о деятельности в Иране – от наших служб и людей, с которыми вы общались. Но, видимо, не всё мне рассказали наши службы, ну – сейчас не об этом речь. Если вы согласны, тогда завтра я за вами пришлю такси к десяти часам.

Пока мы здесь беседовали и согласовывали нашу завтраш-нюю встречу, женщины с Николаем слушали семейную сагу Анастасии Антоновны. За разговорами не заметили, где и когда пароход развернулся и взял курс на Бийск, а вскорости причалил к пристани. Распрощавшись, все разъехались по домам.

Как и договаривались накануне, такси подъехало в означен-ный час: услышав трёхкратный призывной сигнал, мы вышли и, убедившись, что это за нами, – сели и поехали. Немного поблу-див по улицам и переулкам Заречья, подъехали к большому до-му, у калитки которого нас ждал Леонид Трофимович и ещё двое незнакомых мужчин. Бесспорно, один из них был хозяин дома Зырянов, а второй Потапов. Не успели вылезти из такси, как Леонид Трофимович, показывая на нас, начал представлять:

– Друзья, знакомьтесь, это тот человек, о котором я только что рассказывал, – Иосиф Степанович с супругой Анастасией Антоновной; знакомьтесь, Иосиф Степанович, а это вчерашние заочные знакомые, Афанасий Петрович, житель нашего города, а это однополчанин, но житель столицы нашего края – Гавриил Кузьмич.

После дружеских рукопожатий хозяин дома, расставив руки у калитки и приглашая в дом, говорил:

– Прошу под своды моего скромного крова, а то женщины без нас выпьют всё русское народное зелье, и тогда нам несдоб-ровать, – замыкая строй, пошутил Афанасий.

Встречавшая на крыльце хозяйка тут же отпарировала:

– Ах ты, охальник! Люди добрые, ну подумайте, как я с ним живу, коль законную так позорит! Да я тебя после таких слов на крыльцо не пущу, – и, подбоченившись, приняла грозный вид, пропуская всех мимо себя, а мужу показывая увесистый кулак, а как только подошёл Афанасий, она расплылась в улыбке и под-ставила щёку.

На мгновенье все присутствовавшие, остановившиеся на крыльце, прыснули со смеху. Хозяйка, вовсе не смутившаяся от смеха, поздоровавшись с незнакомцами, представилась:

– Серафима Назаровна.

В зале у стола, обильно заставленного снедью, стояла знако-мая нам Антонина и такая же симпатичная брюнетка Елена Ивановна Потапова. После непродолжительного знакомства все уселись за стол, провозглашая по очереди тосты и между ними отпуская некоторые шутки, весело употребляли красиво укра-шенные и вкусно приготовленные блюда. Так, за разговорами, прошло время чуть больше часа, и от предлагаемой выпивки начали отказываться. Женщины поняли, что мужчины пить больше не собираются, а собираются покурить, и, как только они вышли из комнаты во дворик, женщины все сразу поднялись и приступили уносить несъеденные блюда и тарелки, готовясь пить чай со свежеиспечённым пирогом. Мужчины, во дворике усевшись за столик в небольшой беседке, начали перебрасы-ваться обыденными словами и вдруг все одновременно при-умолкли. Дружески, спокойным голосом паузу начал заполнять баритон Леонида Трофимовича, озвучивший следующее:

– Каждый раз, встречаясь то здесь, у Гаврилы Кузьмича, то у меня дома мы вспоминаем те или иные эпизоды самой жестокой войны – это потому, что мы фронтовики. Не скрою, порой повторяемся, переживая страшные моменты тех лет. Единственный из нас четверых, кто не воевал с оружием в ру-ках, так это Иосиф Степанович, но и он рвался, только его останавливали, а вот то, что он делал для фронта со своей несгибаемой ногой, думаю – это подвиг! Многое из того, что он будет рассказывать, мы нигде больше не услышим и не увидим. Всё, что он будет излагать, происходило за пределами нашей родины, а точнее – в Иране, – затем, глядя на хозяина дома, «хозяин города» сказал: – Ты извини, Афанасий Петрович, что я тебе не сказал раньше – готовил сюрприз.

– Как – в Иране? Я ведь там был и знаю всё, – немного при-поднявшись и глядя прямо мне в лицо, он спросил: – А по-персидски говорить умеете, скажите мне что-нибудь.

Не заставляя себя долго ждать, я спросил:

– Шома дар кодум шагр хедмат кярдид, я зендеги микярдид?

– Иосиф Степанович, не понял, что вы сказали? – вытаращив глаза, спросил Афанасий.

– А я понял: вы, видимо, знаете десятка три-четыре слов, а я за двадцать пять лет изучил его хорошо, скорее – жизнь заставила изучить; так могу свободно общаться целый день без словаря, но не на научную тему, где требуется специальная терминология, а в целом владею хорошо, но опять же – не в совершенстве. Хотите знать, что я спросил у вас на фарси? «Вы в каком городе служили или проживали?»

– Ну, вы даёте, Иосиф Степанович! Теперь я понял: мои зна-ния по сравнению с вашими – ноль.

Перебивая Афанасия Петровича, Гаркавый попросил у дру-зей спокойствия и тишины, задавая вопрос Иосифу.

– Расскажите с первого дня нападения Германии на СССР, как отреагировали власти и народ.

– Двадцать второго июня, примерно в девятнадцать часов по местному времени я из Пехлеви приехал в Тегеран, чтобы узнать по поводу въездной визы. Только вышел из автобуса, как услышал от кричащих мальчишек – продавцов газет: «Джанг-джанг, Алман бэ довляте шоурави гамл кярде!» – «Война-война, Германия напала на Советское государство!»

– Да, «джанг» и «шоурави» я знаю, а остальное – нет, – вклиниваясь в разговор Иосифа, сказал Афанасий и умолк под строгим взглядом друзей.

Двадцать третьего июня в девять утра я был в консульстве Советского Союза, пришлось долго ждать, в здании была какая-то суета и растерянность – будто чего-то ждали. В половине одиннадцатого меня принял заместитель консула и сказал: «Не знаю, обрадовать или огорчить: вашей семье пришла виза на въезд в СССР, но вы её не получите: из-за начавшейся войны: теперь вы здесь больше принесёте пользы, чем на Родине. Поезжайте домой, скоро мы вас вызовем». В ответ на им сказанное я попросил лист бумаги и тут же написал заявление на имя полномочного посла СССР в Иране М. Е. Филимонова, в котором просил немедленно отправить меня на фронт.

Помощник консула, прочитав заявление, посмотрел на меня и сказал: «Не могу принять, я уже вам пояснял – теперь вы нуж-ны здесь». Но я не унимался, просил, как только мог.

Тогда он спросил: «На кого вы оставляете своих детей, жена не работает, они с голоду помрут, и как вы там собираетесь вое-вать, зная, что дети голодают, – подумайте? А как вы будете бегать в атаку с негнущейся в коленке ногой?» – «Я шофёр, могу на машине перевозить боеприпасы и всё прочее». Он что-то ещё говорил, но я не хотел понимать, во мне всё кипело. Тогда попросил зарегистрировать моё заявление, с тем встал и ушёл.

Через неделю в Иран прибыл новый посол – А.А. Смирнов. Я пошёл к нему с тем же вопросом, но он меня не принял; тот же помощник консула передал мне, что посол извиняется, что не смог принять меня из-за большой загруженности и ничего не может добавить к тому, что было сказано.

Буквально через несколько дней со дня начала войны, как писали иранские газеты, Советское правительство направило Ирану заявление, в котором говорилось, что почти все немецкие фирмы, находящиеся в Иране, особенно на Севере и в районе границ СССР, занимаются шпионажем и подрывной пропагандой против Ирана и Советского Союза. Но самое главное, мол, под носом вашего правительства, то есть в лесах Тегерана и ма-зендарана под видом охоты готовят диверсионные группы из немецкой диаспоры, проживающей в Иране, для засылки на тер-риторию СССР. А самым главным объектом представляется Мианэ, где организованы склады с оружием и взрывчаткой. Советское правительство считает: эти действия немецких лазутчиков угрожающими целостности территории и народу СССР, что, согласно договору, недопустимо.

На второй день после вышеуказанного заявления иранские газеты писали, что их посол в Москве в вербальной ноте от своего правительства заручился тем, что, поддерживая дружеские отношения с СССР, Иран будет соблюдать нейтралитет. Тем временем работники Наркомата иностранных дел СССР не теряли времени – вели переговоры с Великобританией об оккупации Ирана, так как Реза-шах в открытую симпатизировал Гитлеру и по его действиям было видно, что он готов предоставить территорию Ирана в распоряжение Адольфу Гитлеру в войне с СССР для удара с юга. Так наши дипломаты понимали политику Реза-шаха Пехлеви, проводимую в отношении советского государства. Народный комиссариат иностранных дел после первого заявления сделал еще два, а после третьего Советское прави-тельство направило ноту, где напомнило Реза-шаху Пехлеви до-говор от тысяча девятьсот двадцать первого года, в котором говорилось: если Советский Союз усмотрит угрозу своим южным границам и стране, созданную Ираном либо другой страной, тогда, согласно договора, без согласия Ирана он вводит войска в таком количестве, в котором посчитает нужным.

Внедрив своих лазутчиков в верхние эшелоны власти – бо-лее пяти процентов, а главное – в вооружённые силы Ирана, Германия с намерением продавала ему своё оружие и военную технику, для обслуживания которых возникала нужда в тех же военных инструкторах, – тем самым Германия хотела сделать Иран своим союзником в войне против Советского Союза. А после отказа шахиншахом Реза Пехлеви предоставить коридор для транзитных грузов, поступающих в район Персидского залива из Америки по ленд-лизу, СССР в августе начал вводить войска в северную часть. Точно не помню, кажется, – три полностью укомплектованных армии с авиацией, танками, артиллерией, пехотой и прочими боевыми подразделениями. Входили тремя потоками: один с Туркмении – на Мешхед, второй с помощью Каспийской военной флотилии – в прикаспийские города Пехлеви и Горган, третий на Северо-Западе через Джульфу – в Тебриз.

В результате небольших бомбёжек наших лётчиц по без-людным окраинам городов и сёл самолёты начали приземляться на приемлемые поляны, которые позже становились аэродрома-ми, и рядом расквартировывались в палатки войска и тут же приступали к строительству казарм и прочих строений. Велико-британия вводила свои войска с Персидского залива, из колони-альной Индии, Ирака и Саудовской Аравии. Восемьдесят про-центов солдат английских войск составляли индусы. Честно го-воря, оккупация совсем без кровопролития не обошлась. Ввод войск в Иран прошёл в течение двадцати двух дней и в день его завершения шестнадцатого сентября – кажется, так – под давлением СССР и Великобритании Реза Пехлеви отрёкся от престола в пользу наместника – своего сына – и был этапом отправлен в Африку. На престол взошёл двадцатидвухлетний Мохаммед Реза Пехлеви и буквально с первых дней начал взаимодействовать с нами и Англией; в результате был подписан тройственный союз о территориальном делении страны на две зоны, а в январе – о перевозках грузов от Персидского залива по территории Ирана в СССР. Хочу добавить немаловажный факт: после этого территория разделилась на два сектора: Северный, который будет под эгидой СССР, и Южный – под англичанами.

Это дало толчок белогвардейским офицерам и генералам с замазанной в России репутацией переселяться на Юг, в англий-скую оккупационную зону. Необходимо добавить, что не все были такими, как я выше описал: были сознательные и сердо-больные, которые, так же как и я, нажившись в эмиграции, про-сились отправить их на фронт; другие приносили и отдавали свои накопления – деньги, украшения – в помощь фронту. Про себя скажу, не стесняясь: у меня ничего не было, я своим трудом помогал в меру сил и выполнял все поручения, которые мне да-вали, иногда во вред семье и себе. Даже Русская православная церковь за рубежом во главе с иеромонахом Владимиром внесла деньги, пожертвованные ей на новый храма, строительство ко-торого было таким образом заморожено.

– Иосиф Степанович, кто-то мне рассказывал, будто Гитлер послал в Персидский залив эскадру во главе с генералом Роммелем, чтобы войти в Иран и начать войну на южных рубежах СССР, – это правда? И якобы этот морской флот не дошёл до залива: его где-то потопили, – задал такой странный вопрос Зырянов.

– Насколько я сведущ из уст высокопоставленных военных, с кем я встречался в тот период, – изначально Гитлер планиро-вал завоевать Индию, а уж потом через Персидский залив в Иран и дальше к нашим южным республикам. Вторым и самым главным вариантом ставка вермахта возлагала на Роммеля, вое-вавшего в Африке, а целью ставки было завоевать север Африки и через Сирию идти в Ирак, а оттуда – в Иран. Но в Африке Роммелю противостояли хорошо обученные для войны в пустыне англичане. А ещё немцы через Кавказ рвались к бакин-скому нефтеносному району, но и там тоже их план провалился. Все иллюзии Гитлера унеслись быстрее, чем они пришли, из-за многих поражений на Восточном фронте.

– Расскажите, что вы делали после отказа отправить вас на фронт?

– Я поехал домой в свой город, а в начале октября меня вы-звали в торгпредство. Там сидел представитель военного атташе, они предложили мне стать начальником по перегонке автоколонн с военными грузами из иракских и иранских городов, являвшихся портовыми в Персидском заливе: Басры, Маргиле, Шуайбе, Абадан, Андимешк, Бушир, Бендер-Шапур, Хоррем-шахр. Все порты к началу приёма грузов по ленд-лизу из США подверглись значительной модернизации, а неподалёку возвели сборочные авиа- и автозаводы, куда прямо с кораблей завозили узлы и запчасти для сборки. Рядом с заводами были построены аэродромы и крупные полевые комплектовочные склады. В сбо-рочных заводах руководили американцы и англичане, а слесаря-ми-сборщиками были местные жители. Контролировали весь процесс до готового изделия. Приём производили советские во-енные, чином не ниже майора, и только после полного испытания отправляли на аэродромы и полигоны. За самолётами прилетали опытные военные лётчики и перегоняли в пункты назначения на территории Советского Союза. Самолёты собирали разные: «дугласы», «тиндербалт», «томагавк», «китихавк», «аэрокобра» и ещё некоторые другие.

В мою задачу входило проверять шоферов, которых мне пе-редавали в кадрах, на предмет вождения, после чего я выезжал в те города, откуда в торгпредство поступали сведения о наличии. Колонны комплектовали от сорока до пятидесяти автомобилей разных марок: «студебеккеры», «форды», «шев-роле», «дженерал моторс», «доджи» и «виллисы». Колонны перегонялись в сопровождении – «виллис» в авангарде и в арьергарде «виллис» и по два-три автоматчика. В момент двухтысячекилометрового перегона я периодически останавливался, пропуская колонну, проверял, всё ли в порядке. На остановках в пунктах питания либо при поломке быстро опрашивал каждого и только после этого разрешал движение – стоя на обочине, а потом догонял и ехал впереди.

С подписанием договора поставок по ленд-лизу, англичане взяли на себя обязательство по реконструкции железных и шос-сейных дорог по всему Ирану, но в связи с недопониманием стратегической важности этих двух артерий, по их вине, нача-лись задержки перевозок. Тем временем промышленность Аме-рики не дремала и с каждым месяцем наращивала поставки во-енной техники, механизмов и товаров согласно протокола о по-ставках через Персидский залив. В конце концов, недовольство привело к тому, что правительство США направило спецподраз-деление военнослужащих – отстранили англичан от реконструк-ции дорог. Этот высокоспециализированный отряд в первую очередь приступил к реконструкции просёлочных дорог, пре-вращая их в капитальные с твёрдым покрытием. Перегонка ко-лонн не прекращалась ни на один день, а объездные и временные дороги поливались спецмашинами, дабы сбить пыль и ускорить прохождение транспорта.

И так я приступил к работе. За полтора года работы я побы-вал во всех городах, где собирали автомобили и оттуда перего-няли колонны с грузами для фронта. Маршрутов было несколько, но все они начинались из ранее описанных городов Ирана и Ирака; конечными маршрутами были через Тегеран в Астару либо Горган, и через Тегеран в Ашхабад, а ещё Джульфа – Тебриз. По моим подсчётам, за те полтора года я перегнал около тринадцати тысяч машин. Сдавая последнюю колонну «студебеккеров» в Джульфе, мною было получено письмо, которое мне передали из Тегерана, в котором просили после сдачи движущего состава срочно зайти к заместителю торгпреда – я забыл фамилию и имя. Через день я был в Тегеране, а ещё через день был у заместителя торгпреда, кой без обиняков начал: «Иосиф Степанович, мы благодарны вам за проделанную работу. Хочу добавить, что у вас за полтора года самые высокие показатели в безаварийности автомобилей и сохранности грузов. Вы очень надёжный человек, на которого мы хотим возложить некую миссию. Учитывая все ваши положительные заслуги перед Родиной, хотим, чтобы ваши дети не остались сиротами. Не отмахивайтесь, будто вы сами этого не хотите. Напомню вам, как в момент движения колонны между Дисфулем и Хоррамабадом ваш «виллис» на дороге налетел на хорошо замаскированную противотранспортную мину, в результате чего вас выбросило на небольшой уступ скалы, а «виллис» с двумя бойцами Красной Армии улетели в пропасть и погибли. Вас с этого карниза два часа снимали, слава Богу, вы тут же продолжили путь, невзирая на контузию, а бойцов доставали два дня с помощью альпинистов. Но это я отвлёкся – теперь вернёмся к сути: я вам сейчас расскажу, но вы должны пообещать, что это будет между нами. Если вы обещаете, тогда я продолжу – вижу, вы поклялись. Теперь слушайте: у нас в последние два месяца появились диверсанты, и в результате их подрывной деятельности до линии фронта не стало доходить нужное количество транспорта и грузов, так не-обходимых для разгрома армии вермахта. Поэтому, учитывая ваше советское гражданство, но главное – довоенную и совре-менную помощь своей стране, зная вашу честность и неподкуп-ность, – хотим, чтобы вы на автомагистрали Абадан – Тегеран на одной из промежуточных площадок возглавили пункт питания для шоферов, перегоняющих автоколонны».

«Извините, вы рассказали о многом, но конкретно не сказали, в чём проявлялась подрывная деятельность диверсантов. Для меня это важно, чтобы предотвратить какие-либо действия под-чинённых или со стороны, и самому быть начеку к незнакомцам. В то же время не допустить, по незнанию, тех ошибок или про-машек, о которых вы пока говорите косвенно, поэтому скажите, в чём дело?»

«Да, вы правы. Диверсия наших врагов заключалась в том, что в придорожных ашхана стали кормить отравленной пищей, в результате в течение последнего месяца за рулём умерло не-сколько человек, и мы потеряли семь машин и двадцать тонн грузов. Кроме этого, несколько колон по пути останавливались каждые тридцать минут, а то и чаще из-за расстройства желудка, то бишь диареи».

«Вот теперь понятно, значит, мне в штате необходимо иметь врача, чтобы перед началом раздачи обедов он снимал пробу».

«Вы правильно акцентировали вопрос о враче, рекомендую закупать продукты вместе с ним, работников пищеблока наби-рать только после того, как они пройдут полный медицинский осмотр, и он же будет следить за санитарным состоянием персонала и пищеблока. Рекомендую вам на работу брать только надёжных и проверенных людей, а повара должны уметь готовить европейские и иранские блюда, вы знаете, почему».

«Теперь я всё понял и принимаю ваше предложение органи-зовать пункт питания для шоферов, перегоняющих автомобили с грузами в СССР. Только в каком участке трансиранской автомагистрали необходимо организовать пункт?»

«Вы правы, Иосиф Степанович, я не назвал эту площадку, которую подобрали наши военные эксперты, учитывая пробег, а также усталость, – требуемую для отдыха персоналу водителей и сопровождающих. Это площадка в десяти километрах от Хор-ремабада в сторону Дизфуля. Там уже расквартировались две площадки союзников – США и Великобритании, мы будем тре-тьими; вся площадка уже огорожена колючей проволокой силами наших бойцов расквартированной там роты, которая будет охранять транспорт с грузами, заходящий на отдых и питание, и в том числе вас. Если вам всё понятно – тогда до встречи завтра, здесь же, а я сейчас распоряжусь, чтобы вам к завтраш-нему дню подготовили документы, в том числе командиру роты – Кокореву Фёдору Серафимовичу. Впрочем, если до завтра появятся вопросы, тогда завтра и зададите их. Пока! У нас сейчас напряжённое время в связи с тегеранской конференцией трёх великих держав, нам необходимо хорошенько подготовиться к ней».

– Иосиф Степанович, расскажите, как всё было, вы их виде-ли, если да, то как близко? – спросил Потапов.

– Вы меня ставите на очень высокий дипломатический пье-дестал, либо пьедестал государственного деятеля, но это не так. Там были люди очень высокого ранга, которые хотели бы уви-деть хотя бы одного. Но всех троих сразу!.. И быть свидетелем великой вехи двадцатого века – во Второй мировой войне и в политической жизни двух враждебных лагерей, социализма и капитализма. Об этот все газеты мира трубили за месяц до начала и месяц – после встреч. Я в это время уже был на площадке Хорремабад, начинал кормить шоферов.

– Иосиф, – так фамильярно обратился к рассказчику Зыря-нов, – правда, что в Тегеране наши разведчики разоблачили за-говор, направленный на ликвидацию руководителей тройки ве-ликих держав, и поймали Отто Скорцени?

– Как я уже вам перед этим говорил, что если бы я даже за-хотел бы увидеть Сталина, Рузвельта и Черчилля, меня бы никто не допустил, это первое; во-вторых, о некоторых подробностях я узнал намного позже, то есть после войны, от работников посольства. Да, действительно готовилось покушение на тройку вождей. По поводу того, откуда узнали, что готовится покушение, я не знаю – нет достоверных сведений, но слух прошёл, будто некий настоятель православной церкви в Тегеране отец Владимир сообщил.

Эту операцию немцы готовили в трёх вариантах: первый – выкрасть всех и переправить в Германию в ставку Гитлера; вто-рой – ликвидировать Сталина и Черчилля, а Франклина Рузвель-та доставить в Берлин. И в Берлине Гитлер хотел договориться о сотрудничестве – так, находясь в плену, он будет сговорчивее, как думал фюрер; третий вариант – ликвидировать всех. По всем данным, немцы высадили десант где-то далеко от Тегерана, но их пленили, а что было дальше – не знаю. А вторую группу диверсантов наша разведка так и не дождалась, что случилось – так и не выяснили. Ходили слухи, будто немецкие диверсанты хотели проникнуть в советское посольство через ганат . Но в советском посольстве не было ганат, в английском – был. Поэтому проникнуть в наше посольство было невозможно. Разве только через английское посольство, поскольку советское и английское по сей день находятся через улицу, не помню, как она раньше называлась, а после конференции её назвали улица Черчилль. Дальний угол – правый бок – каменной оградой через улицу Черчилль граничил с каменным ограждением на правом углу фасада советского посольства. Так вот эту улицу на этот период перегородили, в стенах ограждения обоих посольств напротив пробили проёмы и таким образом создали коридор и исключили поездки на машинах по Тегерану, из домов которого можно было произвести всё что угодно. Все заседания конференций про-ходили в советском посольстве, где жили Сталин и Рузвельт, а Черчилль ходил пешком со своего посольства через только что образованный коридор на территорию нашего посольства, одно-временно делая променад.

А насчёт того, что поймали Скорцени, – это ложь. Этот лис за полгода до начала конференции побывал в Тегеране, дабы определиться, как провести операцию без сучка и задоринки в связи с тем, что сам готовил операцию в тайне от всех, а в мо-мент конференции его не было в Иране. Точных сведений, отку-да наша разведка узнала про готовящийся теракт, – не могу знать.

– Вот видите, друзья, наш гость сколько интересного расска-зал, но кое-где он слукавил, видимо, на то были и есть причины, но всё равно – спасибо ему, – поблагодарил Иосифа Леонид Трофимович и тут же спросил: – А кто руководил группой раз-ведчиков в Тегеране? Не так давно мне рассказывали, будто там действовал нелегал с Кавказа. Вы, Иосиф Степанович, случайно не знали? Это первый вопрос, и второй: чем закончилась встреча на второй день с заместителем торгпреда?

– Вы меня простите, Леонид Трофимович, но это провокаци-онный вопрос. Я честно говорю: не знаю, – а если бы даже знал, то не сказал бы, – немного помолчав, я добавил: – Вы же знаете чреватость раскрытия такого индивида? Но я, честно, – не знаю.

– А вот вы вчера мне рассказывали, будто по просьбе со-трудника торгпредства дважды встречались с молодым мужчи-ной кавказской национальности, который разыскивал первый раз – немецкого представителя одной торговой фирмы, а второй раз – швейцарского часовщика. Не он ли тот самый таинственный армянин?

– Нет, не думаю, что это был, как вы сказали, армянин, глава контрразведки. Мало того, они не могли даже малую операцию поручить необученному человеку, да ещё эмигранту. Это просто совпадение – и только.

Вот всё, что я могу сказать по первому вопросу. Теперь слу-шайте, что происходило на второй день. Встреча была намного короче, чем предыдущая: получив документы и определённую сумму денег, я пришёл домой. В это время семья жила в Теге-ране. Я накануне рассказал жене, что к новому месту назначения мы должны выехать через двое суток, на что жена ответила: «Не волнуйся, завтра начну собирать мелочёвку, а матрацы скатать недолго, – сказала жена, затем добавила: – Так что не волнуйся, уедем вовремя».

Приехав на площадку Хорремабада, я обратился к команди-ру роты, он же комендант, который радостно встретил нас и по-военному скомандовал нам и двум военнослужащим: «Вперёд, вон к тем четырём палаткам. Все четыре палатки ваши – так распорядилось моё начальство. Мало будет – тогда решим, как добавить».

Войдя в палатку, мы с женой увидели: стены выложены из саманных блоков, а вместо крыши натянута зимняя палатка. Жена, обозрев, пожала плечами и выразилась прозаично: «Для этих мест довольно-таки сносно, ну, так и быть – будем жить. Похоже, безопасность нам обеспечат наши солдаты. Ладно, ты иди, разбирайся, что там строят, и узнай, какую нам дадут ма-шину, а я пока займусь уютом и трапезой».

Выйдя из нашей жилой палатки, я прошёл к строящемуся зданию, внутри которого увидел коменданта, подгонявшего ра-бочих, чтобы быстрее строили. «Вот это по-нашему, не успели вещи разложить, как уже осматриваете свои владения», – сказал комендант. «Судя по всему, через пару дней закончат кухню, так – нет? Топить придётся мазутом или дизтопливом, выбирайте: чем дешевле – то и заказывайте в большем количестве». – «Да, вы правы, через пару дней всё будет выполнено, по кухне с топливом – именно так, как вы сказали. А вот по поводу зала приёма пищи – он будет через неделю, не раньше». – «Нет, так не пойдёт, – сказал я. – У вас есть палатки большие, на тридцать человек? А доски или щиты?» – «Палатки есть, две штуки, а зачем? – после вопроса комендант сам себя стукнул ладошкой в лоб и промямлил: – Глупый вопрос. Досок нет. Щиты у американцев есть, но с их генералом я не смогу договориться. Только хочу предупредить: меня начальство по головке не погладит за то, что я вместо здания палатки натянул». – «Не волнуйся, всё остальное я беру на себя, а пока давай поехали к американцам – в любом случае нам надо поддерживать дружеские отношения, ведь мы теперь союзники, а союзники должны помогать друг другу».

В общем, на пятый день мы уже готовы были кормить шо-феров, но накануне предупредили по военным каналам о готов-ности кормить сразу по паре колонн в день. Так мы начали кор-мить шоферов на своей площадке. Через десять дней кормили уже от четырёх до шести колонн, то есть до трёхсот человек в день.

– Не могу поверить! – сказал Гаркавый. – Пресса писала, что после того, как Реза Пехлеви получил ноту от Советского правительства, в которой настоятельно требовалось выдворить немецких лазутчиков, в том числе и прихвостней, способствующих Германии в войне против СССР, а сын – Мохаммед Реза Пехлеви – начал активно сотрудничать с нашей страной и в сорок третьем году официально объявил войну Германии. Я хочу спросить, неужели остались диверсанты, то есть люди прогерманского толка, и продолжали вести подрывную работу, да ещё в глубоком тылу в чужой стране? Может, те два эпизода, я имею в виду кишечное заболевание и подрыв вашей машины, – это были случайные эпизоды?

– Нет, это была не случайность. С сорокового по сорок пер-вый годы в результате проведённых спецопераций на территории Ирана было выявлено и выдворено более трёхсот хорошо подготовленных немецких шпионов, занимавшихся бизнесом и занимавших некоторые ключевые посты в вооружённых силах и прочих министерствах. Только не спрашивайте, откуда эта ин-формация, – я не помню. Далее: в процессе продолжавшейся пя-тилетней войны наша контрразведка продолжала вылавливать диверсантов-подпольщиков, нашедших пристанище в горах За-гроса, у таких этнических племён, как курды, бахтияры, луры и кашкайцы.. Курды и бахтияры – очень свободолюбивый народ, они даже с шахскими войсками воевали за свою независимость – по нескольку лет.

Обжившись и поневоле сдружившись с предводителями, немцы стали хорошо финансировать одного-двух предводителей. Так, постепенно, эти шпионы настраивали этих горных жителей на грабёж колонн с продуктами и оружием, перевозимым на автомобилях по их территории. Происходило каждый раз по-новому; чаще всего – выстрел в переднее колесо, катящееся по краю обрыва, в результате машина и груз шли под-откос. Эти горные всадники незаметно наблюдали со стороны: как только свалившаяся машина оставалась без надзора, эти, можно назвать их скалолазами, тут же как архары спускались вниз, и начиналось растаскивание, и к приезду комиссии от груза и автомобиля оставались рожки да ножки. Однажды убили водителя, прямо на ходу, за рулём машины, ехавшей в середине колонны.

Но самый страшный случай произошёл с одной из колонн, ехавшей следом за мной, когда я ещё перегонял колонны. Под-стрелили последнюю грузовую машину, в кузове которой нахо-дились снаряды для крупнокалиберного миномёта; машина сва-лилась в обрыв и загорелась. Замыкающий колонну, зная про груз в автомобиле, поторопил водителей быстрее проскочить этот участок дороги. Едва машины проскочили этот участок, как со дна обрыва начали рваться снаряды, волной разбрасывая их в разные стороны, а на месте рваться. Как позже выяснила комис-сия, пара снарядов перелетели небольшую сопку, за коей прята-лась горная деревушка курдов, – упали на скальный грунт в цен-тре деревни, разорвались, повредив несколько халуп. В резуль-тате погибло семь человек и сколько-то ранило. Больше на этом участке машины не падали в пропасть.

Были ещё случаи, но на других трассах. Там подрывали, а ночью разрезали тенты и крали всё, что находилось в кузове ав-томобиля. Чаще всего на горных трассах попадали в ловушки колнны движущихся автомашин, поскольку со скал сбрасывали валуны, тем самым перегораживали трассу с двух концов и гра-били, но такое было один раз. Ещё был такой случай, рассказы-вали патрули одной колонны то, что произошло с ними двумя рейсами ранее. Одно из племён курдского народа, проживающее у западной границы, недовольное действиями правительства, восстало и заблокировало трансиранскую автомагистраль. Тем самым задержали на какое-то время весь транспорт, движущий-ся в сторону Тегерана и Тебриза.

– Не могли бы вы, Иосиф Степанович, высказать своё мне-ние о наших союзниках, с которыми вам приходилось общаться бок о бок там, на площадке Хорремабада? В одном из эпизодов вы упомянули, что в первый день приезда к месту назначения и для ускорения создания зала приёма пищи из-за отсутствия пи-ломатериала вы поехали с капитаном Кокоревым к американцам в лагерь, за помощью, – вновь поинтересовался Леонид Трофи-мович.

– Да, было такое, – ответил Иосиф. – Я охарактеризую аме-риканцев не как нацию и не с политической стороны, а как лю-дей, с которыми пришлось тесно общаться на протяжении пяти лет. Это такие же люди, как везде, – разные: есть хорошие и плохие. Впервые столкнулся с американцами и англичанами в первый год войны, когда приехал с группой водителей за авто-мобилями, чтобы перегнать в Джульфу. Скажу: двояко, как и в каждой нации, есть порядочные и непорядочные люди. Необхо-димо подчеркнуть у обеих наций излишнее высокомерие, или, как часто говорят, больше, чем на самом деле должно быть, особенно у начальства. В то время американцы и англичане одинаково ненавидели негров и персов и за людей их не считали. Но я с обеими нациями находил общий язык, что касалось моих полномочий в той работе.

Одна стычка произошла довольно-таки тривиально, в Теге-ране, Это произошло как раз в тот момент, когда мне предложи-ли открыть пункт питания на трассе. Выйдя из торгпредства, я решил заглянуть к старому знакомому – армянину по имени Мартирос. А мы со свояком звали его Матрос – он не обижался. Этот Матрос имел небольшой ресторанчик, к которому я захо-дил каждый раз, когда бывал в Тегеране, чтобы выпить кружку пива. Вот и сейчас решил повидаться с приветливым и добрым армянином. Переступая порог этого заведения, справа увидел кучку пьяных американских военнослужащих, о чём-то громко споривших, а за ними через два столика сидело двое англичан, которые мирно беседовали, периодически улыбаясь друг другу. Слева у окна, спиной к входной двери сидел мой свояк – Виктор Тупицин, кстати сказать, он из Барнаула. Зная его более десяти лет, я не ошибся, глядя на его широкие плечи и самогó, больше метра возвышающегося над стулом. Представ перед взором Виктора, я очень его обрадовал, и он воскликнул: «Наконец-то родная душа объявилась, а то сижу один, скучаю».

За кружкой пива расспросив о текущей жизни и работе, мы продолжали говорить о политике и прочем. Повернув голову в строну пьяной четвёрки американцев, мы увидели, как здоровяк-американец под стать Виктору из дошедшей до кондиции ком-пании начал дебоширить и звать хозяина. Маленький пожилой хозяин ресторанчика – он же знал последствия такого диалога с пьяными посетителями и прятался в лабиринте кухонных кори-доров. Видно, ему надоел американский гомон, он подошёл к американцам и спросил: «Что желает доблестный воин США?» Лыка не вяжущий здоровяк-американец взял его за грудки и приказал: «Иди и выгони всех посетителей на улицу! – после чего отпустил, сказав: – Иди, выполняй, плебей!»

Хозяин зашёл за спину дебошира и через минуту вернулся, разведя руки в стороны и показывая, что никто не желает ухо-дить. Тогда американец кое-как поднялся и, подойдя к англича-нину, сидевшему к нему спиной, взял того за шкирку, стараясь оторвать его от стула; второй сидевший англичанин поднялся и, ни слова не говоря, нанёс сильнейший удар в левую часть под-бородка. Американец упал как сноп. Услышав рухнувшее на пол тело, оставшаяся тройка, видимо, подумала, что это их друг ко-го-то ударом сбил с ног и, не оглядываясь, захлопала в ладоши. Далее, чтобы не нарываться на ещё большую неприятность, ан-гличане поднялись и стали выходить. Оглянувшись, американцы увидели друга валяющимся на полу и как ни в чём не бывало уходящих соперников. Тогда один из этих забияк преградил им дорогу. Уходящие что-то ему сказали, но он, долго не думая, замахнулся и в ту же минуту, получив удар в челюсть, упал. В зале воцарилась тишина; мы, подозвав официанта, заказали ещё водочки и закуску. Выпили за моё новое назначение и его хоро-ший военный контракт. Оставшиеся сидеть двое солдат США кое-как поднялись и начали отхаживать поверженных друзей. Так мы просидели ещё минут сорок. К этому времени дебоширы очухались от неожиданной встряски, заказали ещё спиртного, но того, что принёс официант, им показалось мало, они ударили его по лицу и приказали вновь позвать хозяина. На подошедшего хозяина эта кучка пьяных американцев обрушила маты и зама-хи-запугивания, тогда мы, как по команде, поднялись и, подойдя к их столику, хотели успокоить. Но этот забияка-здоровяк от-толкнул Виктора, затем поднялся и размахнулся, чтобы ударить. Свояк мой увернулся, американец чуть покачнулся, и тут Виктор нанёс такой сильный удар, от которого тот отлетел метра на три и пластом рухнул на стол, который тут же развалился. Один из сидевшей тройки полез на меня, мне ничего не оставалось, как приложить кулак к его наглой роже, – он упал навзничь. Осталь-ные тоже хотели подняться, но я показал им свой кулак.

Здесь Иосиф показал свой кулак присутствующим.

– Не хотел бы я нарваться на такой кулак, он у вас почти как шестнадцатикилограммовая гиря!» – отметил Зырянов, и все засмеялись.

– Немного поговорив с хозяином ресторана, мы вышли и пошли по домам. Где-то через полгода, меня вызвали в Тегеран, где мне дали дополнительное поручение в Ахвазе. Мы, как все-гда, с тем же свояком зашли к Мартиросу в ресторан. И вот что нам поведал хозяин ресторана: «После вашего ухода здоровяк от злости начал громить мебель, а всё это зафиксировал сидевший за ширмой журналист одной скандальной газеты, который всё происходящее фотографировал. Напечатав фотки, принёс мне. Я пошёл к американскому военному коменданту, находившемуся на тот момент в Тегеране, и вручил комплект фотографий и жа-лобу, а вторую – в МИД Ирана. Газетчик на второй день напечатал статью со снимками американских военнослужащих, воюющих в ресторане с мебелью. В общем, выплатили мне такую сумму, что я и мечтать не мог!»

Совершенно другим человеком оказался генерал – Бадд Максвелл. После моего первого визита он сделал ответный ви-зит – это было где-то в девятнадцатом часу. Приехал выпивший, с бутылкой шотландского виски, весь удручённый горем от того, что у него в этом месяце ночью убили второго постового, и из-за чего – из-за оружия. В тот день мы просидели до полночи, беседовали через переводчика. Виски, хоть и шотландский, мы не стали пить, а выпили две бутылки водки, что ему очень понравилось. Нашу русская водку мне привозили из Тегерана: там наш соотечественник построил заводик и выпускал её.

Так мы с генералом подружились и стали общаться – через полгода уже без переводчика. Каждую неделю он за нами при-сылал своего водителя, который привозил и отвозил нас на нашу площадку. Специально для генерала в углу кинозала была выго-рожена комната с огромным окном в зал, для просмотра кино-фильмов. Мы все располагались за столом, дети поглощали оби-лие сладостей, находившихся на столе, а мы с Бадди, беседуя, выпивали, обменивались новостями о войне и дальнейшей поли-тике. Точно не помню, кажется, примерно за год до нашей По-беды над Германией Бадд начал меня агитировать, чтобы я по-сле войны вместе с ним переехал в Америку. Вначале я думал, что он говорит для красного словца, но он настоятельно каждый раз к завершению нашей встречи настоятельно уговаривал. Од-нажды я принял лишнего за воротник и сказал ему в грубой форме, что если он не перестанет приставать ко мне, то я пере-стану с ним дружить. Видимо, Бадд мой ответ принял за кокет-ство, и в следующую нашу встречу он вновь начал склонять. Здесь я не выдержал, слегка взял его за галстук, тогда он поднял руки – сдался, но ненадолго. После этого дня мы с семьёй больше месяца не ездили к Максвеллу в гости. В конце концов, он не выдержал, приехал сам. Начал не как обычно с выпивки, а с разговора: «Джорж, – так Бадд с первого дня на-шего знакомства называл меня. – Ты ничего не понимаешь в жизни. Если ты останешься здесь, то твои дети останутся без образования и на всю жизнь будут рабами богатых иранцев, а в Америке с такой генетикой, как у этих детей, – большое будущее, они могут стать людьми высокого полёта!» – «Нет, я никогда в Америку не поеду, а поеду только в Советский Союз, вот война кончится и мы уедем». – «Не стройте иллюзий, вам, изменникам, никогда не дадут визы – это говорю вам я, генерал Вооружённых сил США Бадд Максвелл». После этих слов я не выдержал, поднялся и сказал: «Уезжай с нашей площадки! Всё, конец нашим взаимоотношениям, я тебя больше не хочу видеть. А на Родину я вывезу детей в любом случае, я в молодости допустил ошибку – теперь я её должен исправить».

– Извините, Иосиф Степанович, за то, что перебиваю ваш рассказ, только не могу понять, почему генерал Бадд произнёс фразу: «В Америке с такой генетикой, как у ваших детей, боль-шое будущее, они могут стать людьми высокого полёта»?

– Честно говоря, меня самого долго мучил этот вопрос, пока я не поделился им с женой, мол, откуда он мог знать о генетике детей? Она объяснила просто: «Ты знаешь о том, что дети у нас здесь болели, а наш военврач болезнь распознаёт фонендоско-пом и визуально по признакам, а более серьёзную без результа-тов анализа не может. Несколько раз были такие заболевания – тогда я и возила их в американскую зону; там брали анализы и лечили, у них такие лекарства, каких даже нет в аптеках, види-мо, тогда по заданию руководства и сделали такой анализ». Это один из вариантов, а второй – это психологическая обработка: поднять престиж самомнения якобы о высоком фамильном ста-тусе для того, чтобы быстрее согласился на предлагаемый вариант для переезда в этом случае.

Ну что, ответил я на ваш вопрос, Гавриил Кузьмич? – спро-сил Иосиф.

– Да, в полной мере.

– Тогда я, с вашего позволения, продолжу.

В начале июня сорок четвёртого года генерал Бадд прислал за нами машину, мы приехали. При встрече я с первой минуты увидел его экзальтированное состояние, на вопрос, что случи-лось, он ответил: «Американские войска в содружестве с ан-глийскими войсками высадились в Нормандии, тем самым от-крыли второй фронт. Теперь мы Гитлера в два счёта победим! Скажу больше: мы первыми будем в Берлине как победители!» – «Бадд, ты не хвастай! Рузвельт и Черчилль обещали Сталину открыть второй фронт ещё в сорок третьем году, потом в самом начале сорок четвёртого. Но ничего не предприняли, чего-то выжидали. Когда в сорок третьем наши под Сталинградом окружили и уничтожили двухмиллионную группировку Паулюса, а затем разбили мифы в танковых сражениях с Манштейном на Курской дуге – наши войска показали мощь русского оружия! Так что я на вашем месте пока не хвастался бы, у нас поговорка гласит: „Не говори гоп, пока не перепрыгнешь“. Я думаю, мы первыми войдём в Берлин. А пока остаёмся каждый при своём мнении». Поспорили мы на ящик водки или виски. Но выпить вместе с Баддом так и не удалось в связи с его семейной траге-дией.

Через полтора месяца в Иран пришла печальная весть: на шестьдесят седьмом году ушёл из жизни основоположник дина-стии Пехлеви, скончался в Египте. Расторжение дружеских от-ношений с генералом Бадди Максвеллом произошло в декабре сорок четвёртого, после очередной агитации по переезду в Аме-рику. На все его приглашения мы отвечали отказом, мотивируя занятостью – наконец, он оставил нас в покое. Только двенадца-того апреля сорок пятого года, в день смерти Франклина Ру-звельта, я поехал в «Кэмп» – площадка Максвелла – и выразил ему и американскому народу своё искреннее соболезнование в связи со скоропостижной кончиной величайшего в истории Америки президента Франклина Делано Рузвельта. А двадцать пятого апреля Бадд Максвелл срочно вылетел в Америку в связи с тем, что его жена погибла в автомобильной катастрофе, и две девочки остались одни.

После столь скорбного события, выпавшего на долю амери-канцев и их союзников в борьбе с фашизмом, пришла радостная весть, что девятого мая сорок пятого года Германия повержена и подписала капитуляцию. Беспредельная радость охватила в Иране всех прогрессивных людей. Кончилась Вторая мировая война, в которую Германия втянула тридцать восемь стран ми-рового сообщества и которая длилась пять лет восемь месяцев и девять дней, или шестьдесят месяцев девять дней, или две тысячи семьдесят шесть дней. А главным победителем в Великой Отечественной войне был Советский Союз, который вёл кровопролитные бои три года и одиннадцать месяцев, или сорок семь месяцев, или одну тысячу четыреста тридцать дней и ночей. Девятого мая на нашу площадку к капитану Кокореву с поздравлением прибыли вновь назначенный американский генерал Вилли Корен и полковник вооруженных сил Великобритании Линк Гаримар. Растерявшийся от неожиданности Кокорев быстро смекнул, что делать. Слушайте, что он позже рассказывал мне: «Когда они ко мне приехали, а мне нечем было их угощать, тогда пришла мысль привезти их к вам, сказав, что победу ковали не только мы с вами, солдаты; есть и гражданские – например, Иосиф Степанович, пойдёмте, поздравим его и там организуем общий банкет».

Я предполагал, – продолжил Иосиф далее, – что нас приедут поздравлять, и заранее накрыл стол в отдельной палатке, при-мерно человек на десять. И когда группа из шести человек по-явились на пороге нашей столовой в состоянии эйфории, после непродолжительных объятий мы прошли в банкетную палатку. Усевшись за стол, начали произносить тосты со взаимными по-здравлениями и радовались как дети. После полудня к нам с го-рода приехали и присоединились ликующие прогрессивные иранские интеллигенты с поздравлениями, песнями и танцами. Пришлось перейти в помещение приёма пищи, поскольку за столом оказалось более двадцати человек. В тот день гуляли как никогда, долго и весело. На второй день нас пригласил к себе Вилли Корен, потом и Линк Гаримар.

– Скажите, Иосиф Степанович, на скольких и каких языках вы говорите? – полюбопытствовал Гавриил Кузьмич.

– Свободно объясняюсь на шести: русском, украинском, итальянском, английском, персидском и азербайджанском, но в совершенстве не знаю ни одного.

С последним словом Иосифа подошли жёны.

– Вы чай пить собираетесь или нет? – спросила бойкая хо-зяйка дома – Серафима Назаровна.

– Дорогие наши женщины, у нас сегодня такой рассказчик, что мы согласны остаться без чая и пирога, даже такого, как печёт моя ненаглядная. Так вот, у меня маленькая просьба, не посчитайте за лень или наглость: принесите нам чай сюда, если это вас не затруднит, и послушаете, что да как рассказывает Иосиф Степанович. – попросил женщин Афанасий Петрович.

– Чай мы вам принесём, но ваши мужские интересы мы зна-ем, поэтому нам не интересно, у нас у самих есть свой повество-ватель в лице Анастасии Антоновны, – ответила всё та же пух-ленькая хозяйка дома.

Как только ушли женщины, мужчины переглянулись и заку-рили. С тушением окурков женщины гуськом несли пирог, чай, конфеты и сахар; поставив всё на стол, женщины вернулись в дом. Усевшись на свои прежние места, женщины успокоились, что их мужья не обделены вниманием. Попив чай, курильщики снова закурили и – так, с опаской, – начали поглядывать на Иосифа: он же краем глаза уловил концентрацию трёх пар глаз, выпустил большой клуб дыма, который постепенно начал рас-творяться в воздухе, и, подняв голову, с улыбкой произнёс:

– Знаете что, не стесняйтесь, спрашивайте только про Иран. Всё, что осталось в моей памяти, то будет озвучено.

– Только что в своём рассказе вы упомянули про Ахваз, куда вас попросили приехать. Зачем? И далее: чем вы занимались после войны и что интересного было в то время в Иране? – спросил Потапов.

А Зырянов довершил вопрос:

– Когда я служил в Тебризе, однажды наши военные, сопро-вождавшие колонну «виллисов», рассказывали про город, кото-рый был столицей Персии ещё до нашей эры. А сейчас на том месте стоят очень высокие колонны и прямоугольные каменные проёмы от ворот. Как-то они называли? Что-то персидское, а по-фарси совсем не так, как по-русски. Если вы знаете, о каком го-роде они рассказывали?

– Я понял: необходимо ответить на три вопроса. Первый и третий – они не очень большие, а второй очень объёмный. Ну да ладно! В Ахваз меня послали, чтобы я нашёл одного человека и уговорил его работать на фронт, то бишь – стать начальником колонны, то есть – вместо меня, что я и сделал. Но самое инте-ресное было в том, что я встретил Николая Семёнова. Леонид Трофимович, я вам вчера рассказывал про напарника, с которым мы до перехода в Персию возили грузы на его машине.

– Ну, конечно, помню, которого вы утром в день перехода отлупили и пообещали при встрече ещё раз отлупить.

– Так вот, решив вопрос с тем человеком, я решил заглянуть к старому знакомому – Архипову Михаилу Ивановичу. Почти у самой двери я вспомнил, что ему именно в этот день исполняет-ся пятьдесят семь лет. Я тут же зашёл в магазин, купил подарок и смело постучался в дверь его комнаты: в раскрывшейся двери показалась пьяная фигура Миши. Первое, что пришло ему на ум, – спросил: «Ты откуда взялся? – не получив ответа, по привычке махнул рукой и пригласил пройти в комнату. В комнате от радо-сти облапив меня и приняв подарок, продолжил: – Ты вовремя, сейчас за меня по сто грамм, потом пойдём вниз, там нашему другу Ваське Родмину – шестьдесят. Мы договорились, что встречаем вместе, и каждый зовёт своих гостей, у меня ты один сегодня».

Войдя, я поздоровался и поздравил, а Михаил отдал подарок, который я только что ему преподнёс. В комнате Родминых гос-тей пока не было; увидев меня, хозяйка очень обрадовалась, но продолжала хлопотать у стола, одновременно расспрашивая про мою семью и детей. Вскоре подошли гости, их я тоже знал: все-го за столом собралось восемь человек. В разгар веселья вошли двое, в них я не сразу узнал старых знакомых. Им там, у края стола, поставили приборы и стулья. Прежде чем сесть, они начали представляться: «Лейб-гвардии полковник Семёнов Николай Николаевич и лейб-гвардии капитан Соболев Александр Иванович, прибыли по случаю дня рождения Родмина и Архипова и просим запечатлеть в ваших сердцах наши искренние и добрые пожелания, – это был Семёнов, который затем добавил: – И многая лета сим мужам!»

В свете слабо освещённой комнаты я всё-таки узнал обоих, но они меня, по-видимому, не признали. Мне странным показа-лось то, что Николай всегда выглядел франтом, а тут как-то сгорбился и высох как сухарь; Сашка Соболев тоже выглядел не лучше. Как всегда, говорили о разном, но потом перешли на по-литику, и тут-то эти два «лейба» начали сочувствовать Герма-нии, поскольку наши раздолбали Паулюса под Сталинградом и на Курской дуге. Невзирая на поражение немцев, Семёнов уве-ренно говорил следующее: «Ничего, Гитлер сейчас оттянет вой-ска, перегруппирует их, даст накачку своим фельдмаршалам – Манштейну, Моделю и Клюге, тогда они озвереют и попрут большевиков аж до Тихого океана!»

Услышав такое, я не выдержал, поднялся и говорю: «Ах ты, лейб-извозчик, да ещё и полковник? Сколько лет скрывал от ме-ня! Но всё равно ты ни черта не понимаешь в военном деле, сво-лочь ты последняя! Вспомни свои слова в августе сорок первого, когда ты хвастал, что Гитлер за месяц подмял всю Европу, а планом «Блицкриг» он победит Россию за два-три месяца. Сей-час уже два года, а победоносных наступлений нет – одни пора-жения, а наши солдаты без хвастовства – кирзовым сапогом в зад – гонят бравых германских солдат восвояси и там их поста-вят на колени. Теперь скажи, куда делся гитлеровский «Блиц-криг»? Я тебе тогда сказал: Советский Союз никому не по зубам, – так ты полез драться, но получил сам, точно так же, как и в Мешхеде, а теперь, белогвардеец недобитый, буду тебя не бить, а убивать, здесь и сейчас, за то, что ты меня сюда перетащил, и за то, что переметнулся на сторону Гитлера».

Поднявшись со стула, я начал двигаться к своему обидчику. Увидев, что озверело иду к нему, он поднялся, отошёл к двери и закричал: «Остановите этого психа, он точно меня убьёт! Я тре-тий раз не хочу трёпки получать от него, у него рука чугунная!» После этих слов Сашка Соболев тоже поднялся и выскочил сле-дом за Семёновым.

Так мы расстались и больше не встречались. После оконча-ния войны, примерно через неделю, мы свернули наш пищеблок и переехали в город Хорремабад, где, арендовав помещение, от-крыли маленькую столовую. Но через месяц увидели, что она не приносит доход. Мы снялись и поехали в Исфахан.

– Позвольте полюбопытствовать, почему в Исфахан? – задал вопрос Леонид Трофимович.

– Прежде всего надо пояснить, что в разные века в Персии были разные столицы, так вот Исфахан был пятой столицей, за-тем – Тегеран. Во-первых, Исфахан – это очень старинный город ему более двух с половиной тысячелетий, и в течение девяти столетий был столицей как государства, так и провинции. Исфахан, в своё время имевший статус столицы сверхмогуще-ственной державы, был настолько велик по площади, что в те годы проживало в нём около шестисот тысяч человек, поэтому его называли Несме-Джаган и он именовался – Аспадан; он располагается на плато у подножия горы Загрос, среди красиво-го оазиса с богатыми природными ресурсами. В этом городе жили и живут прекрасные зодчие и строители, возводившие уни-кальные дворцы, мечети, караван-сараи, многие из которых до-шли до наших дней. Чуть позже я обжился в городе и подружил-ся с аборигенами, с которыми чаще всего разговор заканчивался восхвалением города и людей, передавших своему поколению навыки зодчества и продолжающих строить, преумножая антич-ное зодчество Востока! Необходимо отметить, что в Исфахане много промышленных объектов, которых нет в других городах Ирана. Если бы знали, какие там прекрасные люди живут: доб-родушные, вежливые, образованные и культурные, у исфаханцев даже свой диалект – мелодичный и нежный. Иранцы говорят так: «эсфагани ширин забани» – сладкоязычный исфаханец.

Во-вторых, там советское консульство с большой территорией; потому я подумал, что в консульстве мне найдётся работа и, возможно, квартира, так как после войны штат сократили – соответственно остались пустые жилые площади, а нет – так что-нибудь найду на предприятиях города. Так и получилось: в консульстве мне предложили работу ненадолго.

Поговорив со старожилами консульства о городе, они рас-сказали очень много интересного из своего долголетнего прожи-вания. Узнав о моём хорошем знании языка фарси и моём инте-ресе к достопримечательностям, один из любознательных ра-ботников консульского отдела предложил мне вместе осматри-вать древнее зодчество Исфахана. Основой его предложения было то, что он не владел языком фарси, а перс, который постоянно водил его по городу, очень плохо говорил по-русски, а чаще всего просто не мог перевести значимые термины, без которых перевод терял смысл и красоту обозреваемого объекта.

Осматривать город начали с центральной площади Шаха, позже Нахше-Джаган – Карта мира, размеры равны половине Персеполя, а это восемьдесят три тысячи квадратных метров и, если меня не подводит память, где-то около шестисот в длину и что-то около двухсот метров в ширину. Это вторая площадь в мире по величине – после площади Тяньаньмэнь в Пекине. Сама площадь окружена двухэтажной арочной галереей, в нескончае-мом ряду келей первого этажа продавцы продают сувениры и всевозможные поделки, чем славится Иран. Вся площадь краси-во разбита на прямые асфальтированные дорожки, с обеих сто-рон которых посажены небольшие декоративные деревца. Оби-лие газонов, засеянных зелёной травкой, а всевозможной конфи-гурации клумбы засажены бесчисленно разнообразными цвета-ми, главенствующими среди которых являются розы; а бассейн с фонтанчиками, центр которого коронует сказочный фонтан, крошечный ландшафт площади.

В торце прямоугольной площади Накше-е Джахан красуется портик с двумя сорокаметровыми минаретами. Мечеть Шаха – большая мечеть – построена в одна тысяча сорок восьмом году по хиджабу – лунному календарю, шестнадцатый век, при Шах Аббасе. Комплекс Шахской мечети состоит из куполообразного корпуса, дворика, портика и четырёх минаретов: два у портика, встроенного в галерею площади, а следующие – у входа в ме-четь. Сама мечеть расположена не традиционно к портику со-единенная с галереей площади, а под каким-то углом. Моя за-гадка была разъяснена одним из рядом присутствовавших здесь персов, когда я спросил у него так, между делом.

«Мечеть к Мекке, стоит михрабом к Мекке, то есть фрон-тально. Прилегающий к Шахской Мечети дворик обнесён двух-этажными худжарами, кельями, в кельях проживали семинари-сты. Эта мечеть славится резонансом, акустикой и отдачей эха, – сказал тот же перс, только что объяснивший странность расположения мечети. – Особенность этой уникальной мечети в том, что в ней происходит пара интересных явлений. В следующем зале в устланный белыми известняковыми плитами пол симметрично уложили несколько чёрных плит, если на любой чёрной плите топнут ногой один раз, то в зале отдастся многократное громкое эхо. Ещё одно место, связанное с акустикой, имеется в Мечети Шаха, оно вызывает огромный интерес у посетителей. Это двенадцатикратное эхо, повторяющееся от любого изданного звука либо слова, это происходит под одним из арочных сводов зала. Мечеть Шаха снаружи и внутренние интерьеры облицованы смальтой, мозаикой, изразцами, глазурованной плиткой цветов радуги, орнаментами арабески и причудливой арабской вязью. А уж по красоте Шахская Мечеть является высшим достижением архитектурного зодчества Средневековья. Говорят, будто бы мечеть вмещает несколько тысяч молящихся мусульман.

Мечеть Шейха Лотфуллы, вход в неё через роскошный пор-тик с очень высокими воротами – это единственная безминарет-ная мечеть, и так же единственная с красиво, арабесками блед-норозово-кремового цвета украшенным куполом,. По преданиям, в ней уединялся шах для молитвы, кроме шаха разрешалось молиться жёнам и наложницам, для которых специально от их дворца сделан тоннель, чтобы в момент шествия жён и налож-ниц на молитву их не могли сосчитать. Однако предание, до-шедшее с тех дней, гласило о двухстах наложницах. Напротив мечети Лотфуллы возвышается дворец Али Капу, в нём шах принимал послов и визиров: характерность стен заключается в проводимости звука, это что-то вроде телефона. Если в зале прижаться щекой к стене и очень тихо прошептать любое слово, то на противоположной стороне у стенки или угла – это же будет слышно, но громко. Чуточку поодаль за дворцом Али Капу, справа, утопая в зелёной массе сада возле ухоженного пруда-бассейна, находится дворец Чехель Сотун – сорок колонн, это персидская стародавняя шутка. Фактически двадцать колонн дворца, возведённые на спинах львов, отражаются в зеркале пруда столько же, и в сочетании они удваиваются – то есть ста-новится сорок».

Осматривая и запоминая странные названия и имена, иногда у меня сжималось сердце от того, что в некоторых местах, когда я осматривал, были облущены некоторые глазуровые плитки зданий и сооружений, то есть имелись приличные повреждения: «А на реставрацию памятников старины в бюд-жете государства нет такой расходной статьи», – так нам объяснил один из гидов тех времён. На противоположной стороне площади прямо напротив Шахской мечети, под одной из арок галереи есть вход в «Бозорг Бозор» – Большой Базар. Этот крытый рынок, в то время он считался самым большим в стране. В его бесконечных торговых рядах можно купить не только всё производимое на тот момент в Иране – от булавки до кашанских ковров и предметов глубокой старины, но и привозимые из-за рубежа товары, от парфюмерии до дорогих меховых шуб. Величину этого базара можно соизмерить лишь с нормальным пешим движением человека, который, не задерживаясь ни на минуту, и то не смог бы пройти его за один световой день.

Там же, в Исфахане, есть ещё одна мечеть – Соборная – персы её называют «Маджеде Джума», в прямом переводе – Мечеть пятничная. Описывать я её не стану, поскольку они примерно одинаковы по архитектурному стилю и отделке, лишь скажу о величине: в этой мечети одновременно могут молиться более десяти тысяч человек, это со слов одного мусульманского богослова. Повстречав пожилого жителя Исфахана, который рассказал нам о существующей мечети, в которой якобы в подсобном помещении устроена Хаммом – баня, а котёл этой бани отапливается одной свечой, и рассказал, как её найти. Через час мы нашли мечеть с баней, но нас туда не пустили, потому что мы иноверцы и можем осквернить святыню мусульман.

После того, как мы осмотрели только центр города, старо-жил нашего консульства нам подсказал ещё об одном весьма уникальном очень высоком минарете – Серебан – погонщик верблюдов, который имеет некий наклон к площади, названия которой не помню, а так как минарет находился далеко от цен-тра, то идти к нему пришлось по запутанным узким закоулкам. Для того, чтобы быстро найти заветный минарет, мы спрашива-ли у прохожих, а они, видимо, издевались над нами: посылали нас каждый раз в разные стороны. Когда мы поняли, что над нами издеваются, мы прекратили поиск. Вот почему мы с большим сожалением не нашли минарет.

Следующая наша вылазка была за пределы города к качаю-щимся минаретам у гробницы какого-то Аббу. Я с разрешения сторожа забрался на одну из башен и начал раскачивать её – вторая в унисон моей начала так же раскачиваться. Это какое-то необъяснимое чудо зодчества! Затем, немного пройдя пешком, мы оказались на возвышенности, у «Кябутар-хане», голубятен – голубиных башен; на этом бугорке находилось не-сколько башен, внешне они напоминали огромный цилиндр, а внутри архитекторы постарались соорудить выступы типа ласточкиных гнёзд, где голуби и размножались. В стародавние времена строили такие башни, где разводили голубей для получения помёта, который хорошо ценился как самое лучшее удобрение для осваивания пустынных земель. Таких башен в каждом городе насчитывались десятки, а то и больше.

Наряду с перечисленными мною весьма удивительными до-стопримечательностями по красоте культовых сооружений древнего Ирана, в основном связанными с исламом шиитского толка, – что я хочу этим сказать: там же, в Исфахане, есть и христианские культовые сооружения – армянские православные храмы. Одним из таких является кафедральный собор Ванк. Со-бор состоит из главного корпуса с куполом, рядом стоит при-чудливая этажерка-колокольня, далее часовая башня и библио-тека, ещё и парковая зона. Собор Ванк считается самым боль-шим армянским собором на территории Ирана. Внешне он вы-глядит не респектабельно, но зато внутренняя роспись трёхсот-летней давности поражает своим колоритом; не только купол, но и все стены, как святая святых – алтарь и колонны; красота неописуемая, я нигде ничего подобного не видел. Об Исфахане можно рассказывать очень долго, поскольку там столько уни-кальных, поразительно красивых мест, что недели не хватит на описание всех красот и уникальностей.

Завершая рассказ об Исфахане, хочу упомянуть о двух ста-ринных мостах города, я упомяну только о двух, чем-то похожих друг на друга. Самый первый, это Си-о-Се Поль – тридцать три арки, – возвышается над самой большой рекой Ирана – Зенде-Руд – Дарующая жизнь. Второй мост Кхаджу, он меньше: два-дцать три арки, над верхними арками на обоих мостах выстрое-ны аркады, что со стороны придаёт им вид двухэтажности. Эти два моста подчёркивают величие реки, а животворность проно-сящихся вод омолаживает город с каждым годом всё больше и больше – делая его памятники неувядающими и дающими жизнь флоре, вырабатывающей столь необходимый для жизни газ. Вдоль берегов Зенде-Руд разбито несколько участков под парки отдыха, не совсем оборудованные из-за скудного финансирова-ния – но, как говорили аборигены, «в будущем город зацветёт, а соловьиные трели заглушат шум автомобилей». Кроме больших, будем их называть – «больших парков», по городу существует очень много скверов и клумб у памятников видным деятелям науки, культуры и литературы.

Живя в Исфахане, из-за отсутствия русской школы детей пришлось отдать учиться во французско-персидскую школу, где они успешно учились. В консульстве я закончил тот объём рабо-ты, который мне предложили; потом ещё кое-чего, по мелочи, а когда совсем не стало работы – ушёл. У одного богача подря-дился стелить паркетные полы, затем у француза – поваром, он говорил, что его родители русские, но давно живут во Франции, и что он обожает русскую кухню; потом мотористом. В общем, брался за любую работу, лишь бы выжить.

Так, в начале лета сорок восьмого года поехали в Горган. Проезжая мимо родовой усадьбы перед Горганом, мы заехали к какой-то дальней родственнице Мохаммед Реза шаха Пехлеви, с которой мы когда-то в Пехлеви жили по соседству, где Анаста-сия подружились с Хамдам-Шазде: Хамдам – это имя, а Шазде – так называют родственников монарха. Обрадованная, Хамдам-Шазде угостила нас холодной дыней из ледника-термоса, который я сделал в Пехлеви. На вопрос, почему Хамдам-Шазде живёт здесь, в родовом имении, она ответила: «Мне здесь спокойней и до Тегерана ближе – быстрее можно добираться». После того, как мы дыней утолили жажду, принесли еду – накормили нас, а уж потом она разрешила нам продолжить путь, но взяла с нас слово, что мы ещё к ней приедем. В общем, после трапезы и небольшого отдыха мы продолжили оставшийся путь в Горган, где мой тесть должен был организовывать свиноводческую ферму. Только у тестя ничего не получилось со свинофермой. Тогда я стал заниматься ремонтом молотилок, как раз наступал сезон жатв и обмолота пшеницы.

Так четыре года, мотаясь по Ирану, я искал работу, дабы обеспечить семью. Спустя год, не найдя нормальной работы в Горгане, мы с семьёй поехали в Тегеран. К тому времени дети подросли, и остро встал вопрос о русском образовании, а полу-ченные знания в объёме трех классов, который им дала мать, мы сочли недостаточными; кроме того, знали: рано или поздно мы вернёмся в СССР. Тогда-то мы и решили переехать в Тегеран, где имелись русские школы. Через несколько дней по приезду в Тегеран я пошёл в консульство – там мне обрадовались и попросили назавтра зайти с женой на проходную посольства к десяти, от проходной нас проводят к послу Садчикову Ивану Васильевичу, у него к нам какое-то предложение – или просто познакомиться.

Дома, когда я рассказал супруге о том, что завтра нас ждёт посол Садчиков, Анастасия, услышав фамилию, уточнила, не Иваном ли Васильевичем величают его?

Сказанное мною «да» усадило её на стул, она уставилась на меня, а через минуту попросила коротко описать его. «Как я мо-гу его описать, если я его ни разу в жизни не видел? Завтра уви-жу – тогда опишу», – сказал я. «Послушай, Иосиф, может, без меня пойдёшь, что мне там делать?» – «Как это не пойдёшь, они же предупредили, чтобы мы пришли вместе, а может, хотят нас визой обрадовать? Хотя нет, визы выдаёт консул, а тут посол хочет поговорить. Интересно, о чём же?.. Ладно, завтра уви-дим».

У проходной нас ждал представитель посольства, который и проводил нас до приёмной. Войдя в приёмную, секретарь под-нялась и, открывая дверь, тихим голосом не сказала, а прошеп-тала: «Проходите, Иван Васильевич ждёт вас».

Едва переступив порог, я увидел: Садчиков поднялся из-за стола и пошёл нам навстречу, подойдя и протягивая мне руку, поздоровался и с доброй улыбкой на лице произнёс: «Думаю, нам нет необходимости представляться, с вашей биографией я ознакомлен, а от другого ведомства было сказано: «проникнут патриотизмом». Очень рад познакомиться лично с вами, с Ана-стасией Антоновной мы давно знакомы, да она, видимо, вам рассказала все подробности, не так ли?»

Мы с женой оценили тонкую иронию и по поводу патрио-тизма, и в то же время – не забыл, не забыл былое. Тем самым как-то сразу со всех снялось напряжение, и беседа на жизненную тему потекла быстро и откровенно, так она продолжалась в течение десяти минут. В наступившей минутной тишине Садчиков, поглядывая на нас, сказал: «Я вас пригласил для того, чтобы просить вашего согласия поехать в город Бушир работать представителем нашей страны и в то же время смотрителем здания бывшего консульства, чтобы не разграбили окончательно. Кстати, забыл спросить, где вы сейчас, Иосиф Степанович, работаете и как давно из провинции?»

Когда же посол узнал, что я ещё не успел устроиться на ра-боту, то даже обрадовался, заявив: «Здорово, что вы не работае-те! Тогда у нас всё получится быстро. Теперь только за вами ответ – чем быстрее, тем лучше для всех. Ну что, Иосиф Бурденко, согласны поехать в Бушир как работник Советского Консульства, но без всяких полномочий. Только заранее предупреждаю: там летом температура в тени достигает сорока пяти градусов. Дожди бывают аналогичные муссонным, за два часа на равнинах устанавливается вода до двадцати сантиметров».

«Да, я согласен, – и супруга, кивнув головой, подтвердила своё согласие, – а насчет дождевой воды, как вы говорите, я там такого не замечал, когда забирал оттуда джипы и перегонял в Тебриз, так что не пугайте – это кто-то подшутил над вами».

«Вот и прекрасно! Не зря говорили – вы решительный чело-век, – и, повернув голову к Анастасии, добавил: – Теперь я по-нял, за кем она шла в Персию». После этой шутки посол первым засмеялся, а мне вдвойне было весело и лестно. Анастасия – и та подлила масла… в эту шутку, сказав: «Вот так бывает», – и слегка развела руки в стороны.

На такой прекрасной ноте мы расстались с Иваном Василье-вичем Садчиковым. Через неделю, кроме старшего сына – Юрия, мы выехали в Бушир на междугородном автобусе до Ши-раза.

– Иосиф Степанович, Шираз – город возле руин Персеполя. А вы были на развалинах этого городища – ровесника Вавилона – и можете о нём поведать? – спросил Леонид Трофимович.

– Конечно, могу поведать, если вы не устали от моих по-вествований. Мой рассказ будет сопряжён с кое-какими пережи-ваниями и воспоминаниями о прожитых там годах.

– Нет-нет, мы не устали! Мы с большим удовольствием слушаем всё вами произносимое, да ещё от человека, побывав-шего там не так давно, – закончил свою фразу Потапов.

– Хорошо! Только я вначале коротко расскажу о Ширазе, ко-торый когда-то тоже был столицей Персии.

Персы, в годы нашего пребывания, Шираз ласково называли «Арусе-Иран» – Невеста Ирана, – а я бы назвал его трёхярусной флорой, а ещё точнее – букетом иранских городов. Спросите, почему? Сейчас объясню. Это моё личное умозаключение, сделанное, когда я прошёл несколько центральных, больших улиц, парков и скверов, не совсем ухоженных. Но всё-таки в глаза бросались в некоторых местах красиво высаженные на клумбах цветы, пестрящие палитрой красок в восточном вкусе, и витиеватыми восточными узорами. Рядом, а иногда прямо над ними нависали ветви фруктовых деревьев, где-то яблоневые, где-то цитрусовые, а где-то ягодные; высота деревьев не превышала восьми метров, а над фруктовыми деревьями возвышались до двадцати метров в высоту пальмы с шарообразной кроной, редко рассаженные по многочисленным улицам города. Зелёные шарообразные кроны пальм напоминали ветром несомые разрозненные зелёные шары.

Вот вам трёхярусная флора, либо трёхступенчатый букет цветов. Этот красивый восточный город, засаженный в основном цитрусовыми, а кое-где другими плодовыми деревьями, славился виноделием, он же подарил персам двух великих поэтов Востока – Хафиза и Саади, – там же они и погребены.

Я больше не буду рассказывать о Ширазе, поскольку ему почти два тысячелетия, в котором тоже очень много древних архитектурных сооружений, поражающих воображение своей удивительной красотой. Добравшись до Шираза, жену и двоих младших сынов посадил к себе в легковую посольскую машину ехавший представитель посольства, некий Головлёв Владимир Петрович, с водителем Боженко Николаем Тарасовичем. При-сутствие Головлёва было обязательным на период распродажи устаревшего имущества, оставшееся от когда-то работавшего в Бушире консульства, как и представителей военной приёмной комиссии, а также при приёме-передаче недвижимого имуще-ства и имущества, необходимого для проживания нескольких лиц. Успокоившись, что жена и младшие поедут комфортабель-но, мы с Николаем и вещами погрузились в бензовоз «лейланд» и двинулись в путь.

Подъезжая к Персеполю, разговорчивый перс вдруг спросил: «Мусье – так персы обращаются к иностранцам, – вы не будете возражать, если заеду к родственнику, работающему на Тахте-Джамшид – так персы называют Персеполь, – чтобы отдать продукты, которые закупил и везу ему, а вы тем временем разомнётесь, ведь проехали почти восемьдесят километров? Ну, конечно, немного пообщаюсь с ним, а вы посмотрите на остатки величия былого города. Увидите двадцативосьми метровые колоны, которые стоят два тысячелетия – не падают и не разрушаются. Вы знаете, мой родственник, к которому еду, удивляется, как Искендер Зулькарнайн – так персы величают Александра Македонского – мог поджечь этот каменный город? Вы же раньше не были здесь? Ну что, договорились?» – «Хорошо, поехали. Да, действительно, я несколько раз проезжал по этой дороге, но ни разу не заезжал в этот чудесный многовековой город, разрушенный Александром Македонским». – «Как это, проезжали и ни разу не заезжали?» – «Дело в том, что во время советско-германской войны я из Бушира перегнал три колонны джипов в Астару, время всегда поджимало, вот поэтому и не пришлось увидеть это рукотворное чудо!» – «Выходит, мы коллеги, я тоже перегонял колонны один год, но мы получали машины в Басре, и перегоняли к туркменской границе».

Водитель сказал последнюю фразу, и в кабине наступило молчание; через десять мнут мы оказались на территории Пер-сеполя. Не успел заглохнуть мотор, как к нам подбежал мужчи-на, который обрадованно приветствовал нас, а спустившегося водителя облапил, болезненно смеясь. Мы увидели монумен-тальный каменный портал на высокой платформе, на которой когда-то возвышались прекрасные дворцы. В центре платформы я увидел возвышающуюся площадку, больше напоминающую массивный фундамент великолепного дворца, к которой с двух сторон вели широкие каменные лестницы. Ступенек насчитали сто три. Ступеньки, прилегавшие к фундаменту, он же была сте-ной, украшенной рельефным изображением процессии из два-дцати трёх человек, подносивших подарки шаху. Над лестница-ми возвышался тот самый каменный портал, увиденный мной ещё из машины, на колоннах которого с внутренней стороны каждой смотрелся высеченный рельеф быка с человеческой го-ловой. Пройдя по платформе, увидел валяющиеся фрагменты: капитель, фуст, часть упавшей колонны, основание колонн весьма внушительного размера. Чуть дальше смотрелась при-личного размера площадка: судя по оставшимся колоннам и фрагментам подпятников – это было большое здание. Прямо от места нашего пребывания, шагах в пятидесяти, виднелись не-сколько десятков уцелевших колонн высотой более двадцати метров, величаво упирающихся в небо, и между ними несколько порталов разной высоты. Логика подсказывала, что здесь воз-вышалось самое огромное здание на данной платформе и, по всем признакам, оно имело с четырёх сторон входы и выходы. Кроме того, меж развалин валялись засыпанные песком и глиной целые и битые всевозможные архитектурные фрагменты, анало-гичные предыдущему зданию, такие, как капители, базы, абаки, русты и ещё с десяток всевозможных элементов разрушенных зданий; всё говорило о том, что это здание в своё время выгля-дело очень шикарно.

Мы так увлеклись рассматриванием обломков двухтысяче-летней давности, что не заметили, как к нам подошёл мужчина в запылённой одежде. Он, поздоровавшись, назвал нас молодцами за интерес к истории Персии, её бывшему величию и поклонение зодчеству, а далее представился: «Я – помощник археологов, ведущих раскопки на Тахте-Джамшид, зовут меня Мансур Мо-раги: раскопками занимаюсь три года после окончания универ-ситета. За эти годы мои наставники – Мустафа и Сами, ранее работавшие под руководством французского археолога Гарда, – рассказали и показали на этой площадке столько, сколько я бы не получил ни от кого. Мало того, я стал жить Тахте-Джамшидом, а иногда мне кажется, что в строительстве этого города когда-то принимал непосредственное участие, так как практически наизусть познал не только расположение плаца, но и схему каждого здания, в том числе подземных: водоснабжения, водоотведения и вентиляционных шахт для охлаждения воды и помещений. Сейчас в моей голове энциклопедия Тахте-Джамшида, я знаю все параметры каждого здания – в общем, всё-всё, поэтому могу очень коротко и быстро рассказать про начало и конец строительства».

«Мансур, поскольку у нас очень мало времени и мы не по-клонники, не специалисты старины, то считайте нас просто за туристов: сегодня увидели – завтра забыли. А поскольку мы уже кое-чего обозрели – развалины и уцелевшие колонны, портики, – и поняли их предназначение, то давайте сделаем так: вы нам будете рассказывать про основные здания – их назначение, оформление и что впервые здесь было применено. А я, с вашего позволения, по ходу вашего рассказа кое-чего буду записывать себе в блокнот».

«Это же самое я хотел предложить вам. Только давайте до-говоримся: если вы что-то не поймёте в ходе моего рассказа либо недослышите из-за ветра, который издевательски разрывает и уносит слова в века Дария I и Ксеркса, будете переспрашивать. Упомянутые мной цари заслуживают похвал за уникальное, в своё время ими построенное городище, в который спустя два с половиной тысячелетия приезжают люди со всех стран, словно паломники на поклонение, поражаются его величием и преклоняются перед теми зодчими, – немного подумав, он продолжил, обращаясь ко мне: – А вы знаете, что город был сожжён злым гением – Искендером Зулькарнайн. Есть несколько версий, кто поджёг, но во всех фигурирует Искендер Зулькарнайн, он перед сожжением погрузил драгоценности на несколько тысяч вьючных мулов, верблюдов и вывез, оставив после себя пепел разрушения, а солнце, ветры, дожди, морозы и эпохи довершили дело, и мы видим дошедшее до наших дней. Ладно, это лирико-философское измышление. Надеюсь, вы не историки и не научные работники, а то, что вы обозрели, не требует историографии Персии, в том числе и по Тахте-Джамшиду.

Хорошо обратите внимание справа на несколько колонн и бугорки песка, это засыпанные базы – основания колонн, так вот здесь возвышалось здание, по-нашему называется Апанада – царский дворец или парадный зал с семьюдесятью колонами, в нём могло вместиться более десяти тысяч человек во время выступления шаха. Вон там, видите – больше десятка возвышающихся колонн? Это сутунки, они тоже когда-то поддерживали потолок и крышу великолепного здания, судя по уцелевшим колоннам и базам, откопанным из-под земли, их всего сто, так мы его и назвали – стоколонный зал. Вот, если бы у вас было больше времени и мы могли бы подойти к тринадцати колоннам, оставшимся от Апанады, то на каждой из них увидели бы рельеф из шахской жизни разного периода времени: войны, штурм препятствий, любовные сцены и так далее. Эта площадка, строившаяся без малого шесть столетий, была обнесена с трёх сторон забором толщиной пять с половиной метров и высотой от десяти до двенадцати метров; четвёртой стеной стала вон та скала, к которой примкнули две боковые. В самой скале выдолбили углубления, в которых захоронены несколько царских династий. На этой платформе размещались царский дворец, гарем, помещение для нукеров, в том числе и личной охраны шаха, казармы военным подразделениям с конюшнями, склады и прочие здания.

Раскопки ведутся не так давно – двадцать лет, но мы не только откапываем фрагменты разрушенных зданий-сооружений, но и ведём археографические работы, а также расшифровываем глиняные таблички, начертанные клинописью на эламо-персидском языке. Нами многое расчищено, но много ещё предстоит для того, чтобы приглашать сюда туристов со всех стран; скажете, почему? Я так говорю: да потому, что ещё в пятом веке на колоннах портала частично высечены орнаменты быков с головой человека, вот эти, возле которых мы стоим, –их назвали «Ворота всего мира»! Надо отдать должное династии Ахеменидов от Дария и его потомков до Селевкидов, которые на протяжении шести столетий строили Персеполь. Может быть, Дарий или Ксеркс были провидцами, написав так?»

«Нет, не думаю. Если бы они были провидцами, то предви-дели бы крах империи и сожжение Персополиса, позвольте его назвать крепостью доисторической эры. И тогда бы что-то предприняли против гениального и равного себе сатрапа», – сказал я и хотел ещё что-то сказать, но тут мы услышали сильный звук клаксона автомобиля, призывавший нас в дорогу.

Глянув археологу в глаза, я прочёл в них сожаление, видимо, он ещё чего-то не довёл до моего слуха. Подойдя к автомобилю, где суетливый водитель теперь уже словесно и по-восточному жестикулируя руками, эмоционально тараторил:

– Поехали, поехали, о Аллах, а то до вечера не доберёмся; кроме того, скоро начнётся пекло, тогда придётся в радиаторе воду менять либо стоять ждать, пока остынет двигатель.

Поблагодарили археолога за посвящение в короткую исто-риографию Персеполя. Но я одного не мог понять, как молодой археолог носит в душе неприязнь к великому полководцу-варвару – Искендеру Зулькарнайн, – за то, что сжёг город изу-мительной красоты! Долго и крепко пожимая друг другу руки, силой рук мы выражали сожаление, что расстаёмся, что-то не договорив и недопоняв – возможно, главного? Провожающие нас рабочие с сожалением смотрели на нас и желали счастливого пути. После очередного гудка мы запрыгнули в довольно-таки высокую кабину бензовоза, водитель нажал на кнопку стартера, мотор, вздрогнув, зарокотал и автомобиль начал движение, а мы через окно махали, пока загоревших иранцев не стало видно. Некоторое время ехали молча: водитель строго следил за доро-гой, так как гравийка сузилась, и кое-как разъезжались две ма-шины. Николай во все стороны вертел головой и, не прерываясь, один за другим задавал вопросы. Больше всего меня поражало то, что его интересовало буквально всё: от убегающего с дороги грызуна до одиноко пасущегося верблюда, абриса горы. Почему галька разлетается во все стороны из-под колёс нашего автомо-биля? Все вопросы заканчивались; почему, зачем, откуда, для чего и так далее. Когда мне надоели его вопросы, я его попросил либо помолчать, либо немного пошевелить мозгами. Как только сын перестал задавать вопросы – я погрузился в раздумье.

Вопросов по результатам рассказа археолога у меня накопи-лось довольно-таки много о величии той персидской империи, подмявшей под себя более двадцати пяти государств в целях беспрекословного подчинения; правителями назначались сатра-пы, вершившие судьбы народа, где про них говорили: «всесиль-ные властелины», кроме их ставленника, либо – «вторые боги». Ещё один вопрос меня волновал: как они везли или тащили ка-менную глыбу весом в сорок шесть тонн из Азербайджана на территорию Персеполя, чтобы получить изваяние?.. Да, очень жаль, что я сразу не спросил Мансура, какую статую изваяли, где её водрузили, поскольку на площадке ничего подобного я не увидел. Кроме всего, непонятно было, как строители, не имея механизмов подъёма, ставили колоны и обработанные каменные плиты в несколько тонн – на портики и порталы. И ещё одно: какую грандиозную работу нужно было проделать, чтобы про-копать многокилометровый ганат – кариз, чтобы подать городу воду? Мало того: кто додумался устроить систему сточных вод – канализацию? Каким образом в безветренные и знойные дни забирали воздух, охлаждали его и им же охлаждали воду и пода-вали потребителю в помещения? Но больше всего не укладыва-лась в голове дальновидность великих государей и стратегов, извините, но я возьму на себя смелость назвать фараонов: Рамзес II и Нехо II, начавшие строить Суэцкий канал, и закончившего – Дария I. Дараявауш – это на фарси означает «Добронравный» – «Держащий добро». Они составляли Триумвират. Это люди, которые за пятьсот лет до новой эры предвидели необходимость в Суэцком канале – Qana el-Suways. По грандиозности и масштабу строительства такое сооружение и сегодня не имеет аналога. Даже Волго-Донской канал несравним с Суэцким каналом. Представьте себе возможность в пятьдесят раз сократить путь! Как только его запустили, всего за сутки суда проходили путь из Средиземноморья в Красное море, а затем по Аденскому заливу в Индийский океан. Этот путь давал возможность не огибать Африку, а значит – не выходить в бурный Атлантический океан с его муссонами. Те великие, часто сменяющиеся мужи великих держав преследовали идею не только владеть миром, но и думали о мире с другими властелинами либо потягаться мощью, а нет – так подружиться, наладить торгово-экономические, дружеские и культурные связи. На два века позже начал действовать Великий шёлковый путь, потомки царских и шахских династий и пришедший новый стратег и завоеватель также вносили свою лепту во все вышеуказанные области. Так караваны, кочуя по пустыням, перевозили не только товары, но и приносили поли-тические вести, постепенно перенимали быт и культуру других стран и потихоньку сближали такие страны, как Китай, Индию, Среднюю Азию, Иран, Турцию и страны Европы. В момент пус-ка по каналу свободно могли расходиться две триремы среднего водоизмещения, а в первом веке строились более габаритные корабли, соответственно, и с бóльшим водоизмещением. Тогда, в начале второго века новой эры, в бытность могущественного императора Траяна, он, завоевав Египет и Персию, замыслил один из флотов послать через канал в Индию, но из-за неболь-шой глубины корабли не смогли пройти. Тогда Траян приказал немедленно приступить к углублению канала, длившемуся чуть более двадцати лет. Пуск канала был опечален тем, что Траян скончался, тогда канал назвали «рекой Траяна».

– Иосиф Степанович, вы нам повествовали про Персеполь, находящийся на территории Ирана, как вдруг переключились на Суэцкий канал – находящийся совершенно на другом континенте: чем это объясните? – задал вопрос Афанасий Петрович.

– Извини, Афанасий, мне кажется, ты где-то что-то пропу-стил: Иосиф Степанович, передавая свои размышления, упомя-нул о триумвирате – двух фараонах, которые начали строить ка-нал, но в результате завоевания Египта Дарием I не достроили. Разобравшись в грандиозной перспективе, и будучи провидцем, Дарий приказал продолжать строительство канала, – сказал Лео-нид Трофимович.

– Да, вы совершенно правы, Леонид Трофимович, я забыл рассказать то, что по дороге к автомобилю рассказал Мансур Мораги.

После завершения строительства и пуска канала Дарий I при жизни увековечил себя гранитной статуей, которую откопали на одном из берегов канала и затем вновь установили. На поста-менте статуи была сделана надпись клинописью, повествующая следующее, я всю её не помню, но сколько вспомню, сейчас по-пробую воспроизвести: «Дарий, царь великий, царь царей, царь многоплеменных стран, – потом ещё: – Я перс Ахеменид».

Извините, больше не помню. О Суэцком канале могу доба-вить: что это его пятое наименование, услышанное мною от ар-хеолога. Самый первый канал в Египте, был построен знамени-тым фараоном Рамзесом II, он частично проходил по руслу реки Нил. Его строительство началось почти за два тысячелетия до новой эры, и называли его «канал фараонов», потом его пере-именовали в какое-то трудно выговариваемое арабское, и ещё – «река Траяна».

– Скажите, уважаемый рассказчик, с каких таких соображе-ний тот перс-археолог так много вам рассказал о Суэцком кана-ле? – попросил разъяснения Потапов.

– Сейчас поясню. Во-первых, Мансур хоть и перс – родился в Порт-Саиде; во-вторых, оттуда уехал учиться в Англию в Оксфордский университет, факультет археологии стран Средне-го и Ближнего Востока; в-третьих, каждое лето он приезжал в Египет на каникулы. А учитывая положение его отца в высших эшелонах купцов – он не жалел денег на его летние археологи-ческие похождения. По окончании университета Мансур попро-сил отца, чтобы уехать в Иран. Вот откуда он так хорошо знает про Суэцкий канал. В довершение скажу, что он очень любозна-тельный, в будущем станет большим учёным. Узнав, что я рус-ский, обещал приехать в Бушир, дабы побольше узнать о нашей великой русской стране, но так и не приехал.

Но я продолжу.

Проехав примерно километров сто двадцать, мы увидели ту-чи, затягивающие небо, и шофёр, оторвав руки от баранки, воз-нёс хвалу: «Хода-я-шокр, то намазе маро шениди ».

Поскольку Шираз расположен на высоте одна тысяча пять-сот метров над уровнем моря, то мы потихоньку скатывались вниз. Вскорости водителю наскучило молчание, потому что мой говорун заснул, и, видать, водителя тоже начало клонить ко сну; тогда он обратился ко мне с вопросом, зачем я еду в Бушир? Я объяснил, что там находится наше представительство, где буду работать.

От самого Шираза я стал вертеть головой, поглядывая по сторонам, местами просматривались небольшие тёмно-зелёные массивы в виде чёрных пятен. Шесть лет тому назад, перегоняя колонны джипов пелотоном, я не видел этих пятен, похожих на цитрусовые сады. Водитель некоторое время наблюдавший за мной, спросил: «Ага , в вашем взгляде я вижу озабоченность мучающим вас вопросом – о небольших тёмно-зелёных пятнах на склонах гор, логах и долинах». – «Да, вы правы, я смотрю именно на это цитрусовые сады, их раньше не было». – «Наши помещики таким методом проверяют, где будут лучше расти цитрусовые сады». – «А почему ваши помещики не обратятся к цитрологам?» – только водитель не понимал значения этого рус-ского слова, а я не знал, как оно произносится по-персидски, так как это была новая отрасль, выделенная в науке ботанике. В общем, с горем пополам мы поняли друг друга.

Немного подумав, он ответил следующее: «Прежде всего, надо знать, в какой стране и городе находятся такие учёные, потом их надо пригласить, чтобы исследовать землю лаборатор-ным путём, и только потом будет заключение. А если они дадут отрицательное заключение?.. Тогда вновь искать новые земли, а это всё деньги и время. А так делали наши пращуры. В старо-давние времена делали так: осенью в десяти местах посадят саженцы, а весной было видно, где земля пригодна для этой культуры, – там и сажали, – закончив мысль, водитель помолчал, затем причмокнул и как бы сам себя спросил: – Интересно, каково на вкус вино из апельсинов? – потом повернул голову и спросил у меня: – А вы пили?»

«Чистого апельсинового вина пить не приходилось, а вот ли-кёр приходилось – вкусно. Только я считаю, что это женский напиток, или потягивать его либо от скуки, либо для поддержа-ния светской беседы, и то – недолго». Дальше я не стал вести диалог, поскольку знал, что водитель, который назвался Колам-Али, вёл бесцельную беседу – с целью не задремать, так как от жары тело обливалось потом, от чего слабело, и морило ко сну.

За незначимыми разговорами и не глядя на время мы про-ехали горную часть, что составило большую часть дороги, и начали спускаться с сопки в жалко лежащую полувыгоревшую от знойного солнца лесостепь. На краю начинающейся лесосте-пи мы остановились у горячего источника сероводорода, где нас поджидали на легковой машине представитель посольства с мо-ей супругой и детьми. Немного размяв тело и в то же время вы-курив по сигарете, мы отправились в последний отрезок нашего путешествия.

К зданию нашего консульского представительства мы подъ-ехали, когда солнце только собиралось закатиться за горизонт. Ворота открыл перс, много лет служивший здесь охранником. Затащив вещи, Колам, так звали сторожа, повёл нас по первому этажу, показывая комнаты, где бы мы могли поселиться. Госте-вая сразу была отдана представителю посольства и водителю. Анастасия из оставшихся дорожных продуктов быстро пригото-вила ужин, после которого все пошли отдыхать, так как от уста-лости валились с ног. Дул тёплый бриз, донёсший до меня запах моря и слабый шум прибоя, взбудораживший во мне воспоми-нание юношеских лет на берегу Чёрного моря. Немного погодя с усилением бриза отдалённый плеск прибоя уже был слышен словно у самых ног, и я, как испуганный мальчишка, отступил назад, боясь намочить ноги. Благо, один находился в коридоре, иначе бы опозорился. Так давно не слышал долгожданного шума морской волны, от чего сердце затрепетало, и, схватив сигареты со спичками, я поднялся на обрамлённую парапетом плоскую крышу второго этажа и увидел акваторию Песидского залива. Бриз ласкал моё лицо, а я по очереди поворачивал то одну, то другую щёку, а в это время солнце, закончив жаркую дневную работу, решило освежиться в заливе. Не знаю почему, на море я мог, не отрываясь, смотреть часами, но вспомнив о том, что нам завтра предстоят два визита: первый к градоначальнику, второй к начальнику полиции, – ещё немного полюбовавшись, я отпра-вился спать. Надо было привыкать засветло ложиться спать.

– Проснулся я рано и поднялся на крышу, откуда вчера наблюдал за утопающим в заливе солнцем. Устремив взор впра-во, я обратил внимание, что неподалёку находится аэродром, по взлётно-посадочной полосе определил – для кукурузников. Хочу подчеркнуть, что здание нашего консульства фасадом распола-галось на север, а задней частью, соответственно, на юг к Пер-сидскому заливу и находилось примерно в полутора километрах от залива. В ходе проживания и наблюдения заметил странное совпадение: из-за того, что залив у Ормузского пролива завора-чивает к северу, то получается, что весной солнце, вставая, вы-ныривает с моря на востоке, а осенью, садясь, утопает также в заливе на западе. Именно в день моего приезда, когда я на рас-свете поднялся на крышу, багряное солнце после ночного отды-ха и утреннего купания постепенно выныривало из пучины за-лива. Царь природы медленно поднимался, чтобы начать инсо-ляцию земли, так необходимую для продолжения жизни флоры и фауны.

После столь длительной разлуки с морем я, повернувшись лицом на восток, чтобы полюбоваться акваторией залива, уви-дел, что между нашим консульством и заливом буквально в трёхстах метрах располагалась деревушка с разбросанными саманными домиками с плоскими крышами. Внимательно обозрев деревушку, я прикинул, что расстояние до залива примерно с километр. Медленно поворачивая голову к востоку, обратил внимание на довольно-таки странное двухэтажное строение, а если быть точнее – мазанку, на крыше которой была слеплена большая голубятня. Дальше за строением просматривалась пальмовая роща с довольно-таки высокими деревьями. Продолжая наблюдать за тем, как солнце всё больше и больше румянит небесный купол, я заметил движение на том странном строении. Интуиция меня не подвела: раздались еле слышимые хлопки, потом взлёт белых птиц, потом продолжительный свист, в результате которого в небо поднялось с десяток голубей, которые начали кружиться над домом, а несколько голубей, кружась, после каждого свиста и громких хлопков в ладошки начинали кувыркаться. Любуясь красотой полётов и переворотов голубей, я вдруг увидел нечто, ранее оча-ровавшее меня. От неожиданности я схватился за голову и закрыл глаза. Когда открыл их, картина не изменилась: четыре белых голубя, постоянно кружившиеся над остальными, поднялись намного выше пальмовой рощи и оказались в зоне солнечного света, лучи которого в доли секунд окрасили их в золотисто-розовый цвет. Я не поверил глазам, снял очки, протёр, но результат оставался тем же. Мысль меня вернула в юношество, когда я у себя на родине, в Ялте, любовался розовыми чайками – здесь повторилось то же, но с голубями.

Посмотрев на лица присутствующих, я увидел в них задум-чивость. Тогда я обратился к одному из них:

– Леонид Трофимович, вы меня извините, что рассказ о Бу-шире я начал таким образом. Вы про чаек слышали, а эти това-рищи – нет.

– Не утруждайте себя извинениями, вы всё правильно сдела-ли, что рассказали им, они ведь не могли ничего подобного услышать. В далёкие довоенные времена, служа на Дальнем Востоке, однажды мой знакомый капитан-лейтенант рассказывал что-то подобное, только мне тогда показалось, что это гипербола; сейчас же, услышав от вас, я понял, почему чайки и ваши голуби казались золотисто-розовыми. Так что всё в порядке и – если вы не устали: а как вы смотрите, если кто из нас сходит за бутылочкой водочки и закуской, а то столько интересного услышали, а промочить гортань ни разу не сподо-бились?

Солидарности мужской – женщины могли бы позавидовать, потому как все сидевшие за столом буквально в одну секунду молча подняли руки. Гостеприимный хозяин дома молча под-нялся и пошёл в дом. Через несколько минут Афанасий впереди – хозяйка следом на подносах несли половину того количества продуктов, что были на столе, в том числе главное: содержимое в графинчике, обставленном рюмками. Ставя поднос на стол, Серафима, улыбаясь, произнесла:

– Давно бы сказали, мы принесли бы! Ешьте, пейте на здо-ровье, а я побегу: там Анастасия Антоновна такое интересное рассказывает, как бы чего не пропустить.

Приняв по рюмочке столичной, закусили, а Иосиф, не дожи-даясь, чтобы его попросили продолжить, начал.

– Когда я спустился с крыши, все позавтракали и поехали в город представлять меня шахредару – мэру – и сарка-лантари, либо шахрбани – начальнику полиции, – затем заехали в ре-кламный отдел, дали объявления о распродаже ненужных и устаревших приборов и мебели; закупив на рынке продуктов, вернулись восвояси.

Бушир, небольшой портовый город с населением на момент нашего пребывания около двадцати пяти тысяч. Из предприятий – небольшая ткацкая фабрика, ковровое производство, рыболов-ство. Я ранее уже упоминал, что во время войны в Бушире соби-рали «джипы», немного, но всё равно была помощь фронту. Очень часто в залив заходили американские корабли, когда один, а то два, бывало, постоят на рейде и уходят. Приходилось всё фиксировать, а дальше по инструкции. А так ничего особого не происходило до самой осени. Мохаммед Мосаддык, ещё в двадцать четвёртом году участвовавший в какой-то революции, позже занимал некоторые посты в министерствах Ирана. Зани-мался исследованием законов о земле, о финансово-экономической деятельности и ещё паре законов – о правах граждан, усовершенствовании конституции Ирана. Мохаммед Мосаддык, работая в высших эшелонах власти ещё при Реза Шахе Пехлеви, не встречал никакого недовольства народа. А вот сын – Мохаммед Реза Шах Пехлеви – своей проанглийской и проамериканской политикой ведения экономики в стране дошёл до того, что в феврале сорок девятого на него покушались. А осенью того же года Мосаддык создал партию Национальный фронт Ирана. Созданная партия с первых дней была направлена на национализацию иранских нефтяных месторождений. В ре-зультате сорокалетнего англо-иранского договора англичане практически бесплатно вывозили иранскую нефть, отчисляя в бюджет Ирана менее десяти процентов от прибыли, как писали газеты.

Полуторагодовалая рутинная агитационная работа Нацио-нального фронта возымела действие. Весной пятьдесят первого года при участии доктора Мосаддыка меджлис принял закон о национализации всех нефтяных месторождений Ирана. Возымев поддержку народа и окружения в верхах, Мосаддык занимает пост премьер-министра, и тут-то всё и закрутилось. Премьер-министр выдворил с Ирана всех английских специалистов и разорвал с Англией дипломатические отношения. Народ лико-вал: с дубинками влезали в кузов грузовых автомобилей и, раз-махивая ими, кружили по городу, выкрикивая «Зенде – бад Мо-саддык. Зенде-бад мэллате азад-е Иран ». В ответ Англия и США наложили эмбарго на иранскую нефть, что резко покачну-ло экономику страны. Только премьер-министра это не остано-вило, он отменил грабительский феодальный закон на землю в сельском хозяйстве, от чего его рейтинг ещё больше поднялся. Ликование народа достигло апогея, и он начал разрушать и сно-сить памятники шаху во всех городах страны.

Как-то я оказался среди ликующих персов, восхвалявших Мосаддыка, и спросил: «Почему вы раньше не предпринимали действий по национализации нефтеносных районов во всей стране?» И знаете, что мне ответил один затевала ликования? «Мо хобиде-будим, аммо гола бидор шодим! »

Видя критическое положение в стране, Мохаммед Реза шах Пехлеви покинул страну и обосновался в Ираке. Политическая и экономическая ситуация в Иране сложилась довольно-таки сложная, а Америка и Англия поняли, что теряют богатые нефтяные концессии. Они принимают решение о выделении де-нежных средств на свержение доктора Мосаддыка путём пере-ворота. СССР не вмешивался во внутренние дела Ирана, по-скольку в нашей стране тоже были большие проблемы, начиная с января пятьдесят третьего года. А с пятого и до девятого марта смерть Сталина выбила из колеи все остальные вопросы, в том числе и международные.

В Кремле происходили реорганизации, но главным было од-но: кто станет Первым секретарём ЦК КПСС. Это вы всё помните лучше меня, так как были непосредственными свидетелями тех событий. С шестого марта по девятое в здании посольства СССР был установлен портрет И.В. Сталина, обрамлённый траурной лентой, у самого портрета стояли посол, консул, военпред и торгпред, принимая соболезнования. Под портретом стоял невысокий длинный стол для возложения цветов, чуть дальше стоял ещё один стол – с книгой для записи соболезнований. В течение трёх дней наблюдался нескончаемый поток прогрессивных людей, приходивших с болью в душе, чтобы выразить свои чувства соболезнования великому вождю и поддержку советскому народу. Центральные газеты, такие как «Эттэла-ат» и «Кейхан» – Вселенная, – цитировали выражения многих глав государств и известных политиков, два из которых я хочу довести до вас. Не помню всю цитату дословно, но основное звучало так, и, кажется, это была газета «Монд»: «Сталинская Россия – это не имперская… Но сталинское государство без достойных Сталину преемников обречено», – это был Шарль де Голь. Второе, думается, в одной из американских, а может, из английских газет, – следующее выражение: «…Если Сталин был гений, то страна скоро развалится, а если он обычный человек – то будет существо-вать». Все газеты Ирана с фотографиями Сталина писали о его смерти, естественно, кто как мог.

Как я уже упоминал, Америка с Англией договорились в Иране произвести переворот и добились своего: в августе одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года доктора Мохаммеда Мосаддыка низвергли, а к власти пришёл генерал Фазлолла За-хеди. Сразу после свержения и ареста Мосаддыка шах вернулся в Иран, и все полномочия власти вновь перешли к нему. Тут же были восстановлены дипломатические отношения с Англией, и все концессии вновь перешли в руки Англии и США. Заняв пост премьер-министра, Фазлолла Захеди занялся восстановлением старых порядков в стране.

В пятьдесят третьем году я Анастасию с детьми отправил в Тегеран, а сам оставался в Бушире до самого отъезда сюда.

– Иосиф Степанович, в первоначальном рассказе вы упомя-нули об отце и матери Омид. Я заранее прошу извинить, если я своим вопросом причиню боль и заставлю вновь пережить то, чего вы когда-то пережили. Так вот, вы вскользь упомянули, будто бы Акбар и Сорайя находились в лагерях Таджикистана, только вы об этом ничего не рассказывали ни при первой встре-че, ни сейчас, – почему? Ещё раз извините за назойливость, но мне хотелось бы услышать, если что-нибудь знаете о них, – по-просил Леонид Трофимович.

– Надо отдать вам должное, Леонид Трофимович, эту корот-кую жизненную историю о незаурядном человеке, сделавшем много для нашей страны, необходимо озвучить.

Мы сопровождали колонну «студебеккеров» по предгорью Загрос, где хребты покрыты дубовыми и буковыми лесами, а небольшие долины настолько зелены, словно их только что вы-красили. Такую удивительную палитру цветов и разновидность растений редко где увидишь. А реки, разрезавшие горы пополам и создавшие ущелья и маленькие каньоны, обнажали на отвес-ных склонах берегов неописуемые в исследовательском плане богатства геологам, кладовые для открытия новых почв и мине-ралов в трёх направлениях. По ущельям текут бурно клокочущие реки, падающие с невысоких скал воды в солнечный день образуют туман, в котором просматривается отрезок радуги со всеми её цветами. Предвечерняя мгла в горах давала о себе знать: как мне показалось, миновав перекресток на Тебриз мы въехали в эльбрусскую горную часть, где всё уже казалось не ярко-зелёным и радующим глаза и душу, а мрачным и тревожа-щим нервную систему. Через несколько минут тревожное напряжение подтвердилось. Виллис дёрнулся влево, в это время прогремел выстрел, и за моей спиной прогрохотала короткая ав-томатная очередь – её произвёл сидевший на заднем сидении солдат, который увидел человека, стоявшего на крохотном нави-сающем выступе скалы. «Стоп!» – приказал я водителю, а когда попытался выпрыгнуть с переднего сидения «виллиса», то по-чувствовал острую боль в правом бедре, а дотронувшись рукой, ощутил мокроту. Глянув вперёд на дорогу, я увидел четырёх всадников с направленными на нас стволами, а двое моих солдат как по команде открыли огонь: тот, что за спиной, – поверх голов всадников, а водитель – почти у самых копыт коней. От пуль рикошетом летели камни и больно ранили ноги коней, от чего они вздыбливались, норовя сбросить наездников, которые при этом не могли применять оружие. Видя такое положение дел, преградившие путь четверо наездников повернули коней и начали удаляться, оставив упавшего сотоварища, который ещё подавал признаки жизни.

Перевязывая свою рану на бедре, я понял: пуля прошла по мякоти насквозь. Затем мы загрузили бандита в «виллис» и по-ехали с тем, чтобы в первом населённом пункте предать его в руки эскулапов. По дороге до Миане я от водителя и солдата, стрелявшего из-за спины, узнал, почему машина резко вильнула. Если бы водитель резко не вильнул, то пуля попала бы в меня. Солдат, сидевший на заднем сидении, подтвердил то же самое, оказывается, оба они стоящего с карабином бандита увидели одновременно, и если бы не вильнул «виллис», то бандит был бы убит, а так пули попали в скалу, и, видимо, тот от испуга упал. «Молодцы вы оба: ты, «рулило», – что вовремя крутанул баранку, а ты, автоматчик, – за то, что не попал в бандита, иначе бы нам не отписáться».

– Иосиф Степанович, почему похвалили автоматчика?

– Дело в том, что нам – сопровождающим – была установка при любых обстоятельствах на поражение не стрелять. В город Миане приехали очень поздно, бандита довезли до больницы и оставили врачам, а в гостинице я обработал ногу. После полудня прибыли в порт Пехлеви, я с горем пополам сдал колонну и стратегический груз в металлических бочках. Закончив переда-чу, я отправился в медсанбат, там мне обработали рану и не вы-пустили меня. «Иосиф Бурденко, вам необходимо задержаться дня на три, а потом отпустим на все четыре стороны», – сказал военврач.

После ужина привезли старика и положили рядом со мной. Когда я присмотрелся к вновь прибывшему, то узнал в нём од-ного из людей сороковых годов, с которым мы занимались по-иском клиентов, а потом, когда перегоняли машины, он перегнал со мной две колонны и, сославшись на семейные неурядицы, ушёл не знаю куда. Реакция при встрече оказалась настолько бурной, что прибежали врач и медсестра и узнали, что у нас всё нормально. Ушли, предупредив, чтобы мы не так бурно реаги-ровали при всех своих воспоминаниях.

«Муса, как ты сюда попал, это ведь военный медсанбат?»

«Да так! У меня здесь товарищ работает, вот я его и попро-сил в связи с отсутствием денег. Я здесь только на сутки, завтра отбуду в глубь страны родной. А ты, Иосиф, как сюда попал?»

«Я по ранению, позавчера на пути к Миане со скалы Гиляк шмальнули, если бы не мои бойцы, то меня бы завтра уже хоро-нили».

Я хотел ещё что-то спросить у Мусы, но в открытой двери появился мужчина лет тридцати пяти, высокого роста, широко-плечий, больше похожий на атлета. Осмотрев палату и подойдя ко мне, он вежливо спросил: «Простите меня за бестактность: не могли бы на несколько минут оставить нас наедине?»

Ни слова не говоря, я кое-как поднялся, сил хватило выйти только за дверь, так как боль сковала меня, да так, что я еле стоял на ногах, благо, ухватился за ручку двери на противоположной стороне коридора. Над дверью палаты, куда я был поселён, находилось глухое окно без одного стекла из трёх. Как только дверь за мной закрылась, я услышал голос незнакомца, посетившего Мусу: «Акбар Акбаров, пришёл вам сообщить: завтра все ваши документы будут готовы и, возможно, к вечеру мы вас отправим в Баку. Там вы получите свой паспорт, деньги и продолжите путь в Ашхабад к красавице-дочери Омид. Кстати, чтобы мне не светиться здесь, документы я передам врачу, который будет вас сопровождать; и без возражений: они знают, что вы сильно подорвали своё здоровье при выполнении заданий с предвоенных лет по сей день, охотясь на главу кротов. Вот поэтому к вам приставили в дорогу врача, а по месту вашего пребывания госпитализируют на какой-то период. Вы всё поняли? В данное время вам нельзя волноваться, и самое главное – не вставать и слушаться врачей. Теперь давайте прощаться. Мы больше не увидимся, а провожать я вас буду визуально издали».

Услышав последние слова «давай прощаться», я поторопил-ся отойти подальше от места подслушивания. Посетитель, выйдя из палаты, прошёл в кабинет главврача.

Пока я стоял без движения, боли в ноге не чувствовал, а как только проделал с десяток шагов, она возобновилась. Вышед-шую из процедурного кабинета медсестру попросил помочь пройти в палату и от неё же получил выговор за нарушение по-стельного режима. Войдя в палату, я увидел сияющее от счастья лицо Мусы. Тогда я спросил: «Чем твой посетитель тебя так обрадовал, что лицо пылает от счастья?» – «Да то же самое, что врачи подтвердили: завтра меня выпишут, дальше буду лечиться дома».

Через какое-то время я специально его спросил: «А где твой настоящий дом, и есть ли у тебя жена, дети?» – «Жена была, только померла два года назад, помнишь, когда я ушёл от тебя по семейным обстоятельствам. Дочь есть, только далеко. Если завтра, даст Аллах, выпишут меня, то я через три дня обниму мою любимую дочь Омид, о которой я так соскучился», – говоря последнее, Муса расплылся в улыбке и сильно разволновался. Благо, вошёл врач и, глянув на пациента, понял, в чём дело. «Я вас просил не волноваться, а вы опять за своё: скоро увижу дочь», – с негодованием выпалил врач и вышел, а через две минуты вошёл со шприцем и ввёл счастливому больному камфару, предупредив не разговаривать, дабы вновь не взбудоражиться.

Со слов, дошедших до моего уха сквозь окошко над дверью палаты, я понял, что Муса – не тот человек, за которого он с первого дня нашего знакомства выдавал себя. Тогда я предался воспоминаниям, как мы первый раз встретились.

Судьба нас впервые свела вместе в столице Ирана, и мы удачно выполнили задание. Следующая наша встреча состоялась в Ахвазе или Абадане, когда моей колонне не доставало одного водителя, а он подошёл и просто сказал: «Я хорошо умею водить автомобиль, только никаких документов у меня нет – если только проверите прямо сейчас, я буду очень благодарен. Мне нужны деньги – жена болеет. Вы помните, мы с вами в Тегеране сработали, нас свёл товарищ с Кавказа. Надо сказать, встреча была мимолётной, но всё-таки была», – изрёк Муса.

Погоняв его пятнадцать минут, я удостоверился в его про-фессионализме; по всем параметрам он устраивал меня – по всем параметрам! После второй поездки ушёл.

И вот услышанное сегодня я стал сопоставлять. Первое – имя и фамилия, Акбар Акбаров; следующее – имя дочери Омид и проживает в Ашхабаде. Значит, Акбар Акбаров – отец Омид, хотя мог быть и тестем. Учитывая его состояние здоровья, по поводу Омид я не осмелился ему говорить: не приведи Бог, что-бы здесь помер от моих слов!

Ближе к вечеру, когда Муса, а теперь уже точно – Акбар – совсем успокоился. Первое, что он произнёс, было следующее: «Иосиф, при второй нашей встрече ты мне говорил, будто ты когда-то бывал в Ашхабаде. А ещё ты говорил, что ждёшь визу, чтобы вернуться в СССР. Так вот, когда бы это возвращение на родину не произошло, постарайся приехать в столицу Туркме-нистана: думаю, к тому времени и я буду там. Ты представля-ешь, какая это будет встреча. Знаешь, Иосиф, из каких сообра-жений я это говорю? Раз уж русские погнали немцев, теперь их уже не остановить – добьют немца. А после войны нужны рабо-чие руки, чтобы восстановить всё разрушенное. Моё мнение: СССР всех разъехавшихся русских пригласит на Родину. Вот возьми – это адрес моей дочери».

Когда я прочитал адрес, мои сомнения развеялись: это был отец Омид.

«Спасибо, Муса, за приглашение. Прежде всего нам обоим необходимо попасть туда – это первое, а второе – я тебя тоже приглашаю в Ялту; адрес простой – центральный банк, буду там каждое воскресенье в любую погоду, с семнадцати до восемна-дцати». Обменявшись адресами, каждый по-своему остался до-волен собой, на том и решили: будем ждать друг друга в гости.

Спустя какое-то время я поднялся, пошёл покурить, заодно в туалет, там же была и курилка. От движения нога вновь начала болеть; прислонившись к стене, я немного ослабил напряжение на больную ногу, как вдруг услышал: в соседний туалет – для персонала – вошли двое. Слышно было, как чиркали спичками; прикурив, начали разговаривать. Видно, до этого они вели, как мне показалось, странный разговор о каком-то старике. Один из них говорил другому: «Ты давай не дрейфь, до Баку довезёшь, а там сдашь – и обратно». – «Нет, ты не представляешь: я посмотрел его историю, анализы и кардиограмму и пришёл к выводу, что он не дотянет до места назначения! Всё, на сколько хватит его здоровья, так это максимум на двое суток, а если на море шторм, так тогда сразу в саван и в гроб».

«Геннадий Петрович, где вы, вашему больному плохо!» – послышался голос молодой медсестры.

«Ну вот, я же говорил, что старик очень слаб: организм ис-тощён и измотан полностью, ему нечем за жизнь цепляться, – видимо, это и был Геннадий Петрович. Шагая по коридору, он продолжал ворчать: – Эти, которые отправляют его, говорят, что у него там дочь, мол, пусть повидает свою дочь и помирает. Нет, они совсем безголовые! Отвечать-то мне придётся, а я что – Бог?»

Всю ночь врачи пичкали его шприцами. Утром он был как штык, после сончаса пришли санитары и, попрощавшись, его унесли. Доктор, занаряженный сопроводить Акбара, на мгнове-ние задержался, я его подозвал и сказал, что вчера случайно слышал его разговор с коллегой о старике, которого сейчас унесли. «Времени мало, я вам только одно скажу: он с таким коллапсом, по вашим словам, может скоро умереть. Так вот, если он умрёт, то похороните его в ближайшей земле. Почему так говорю? Да потому что его дочь десять лет тому назад убита в Ашхабаде».

«Откуда вы знаете, что его дочь убита?» – спросил врач.

«Я в это время был в Ашхабаде и был на суде, когда тех бандитов судили. В любом случае Акбар – не жилец. Приехал бы домой и узнал бы, что дочь убита, он там же и скончался бы».

Ещё через день я узнал, что Акбар скончался на корабле. Вот так ушёл из жизни славный разведчик, сын азербайджанского народа. Как и где его похоронили, я не в курсе.

– Ну что, вы ещё не устали от моих баек? – спросил я у сво-их слушателей, и они в один голос ответили:

– Готовы слушать и дальше, потому как всё, рассказываемое вами, очень интересно, так как рассказ идёт от первого лица, то есть от непосредственного участника событий тех мест и времён.

– Тогда я вам сейчас расскажу про то, чем нас пугал посол – дождями. Скажу: дожди там действительно сильные, они там даже необходимы для жизнедеятельности населения. Дожди в том регионе редкие, продолжительные. Когда они начинались, всё население заполняло свои резервуары, в том числе и мы со-бирали дождевые потоки и направляли в специальный закрытый бассейн-резервуар, находившийся во дворе консульства. Это был единственный источник добычи пресной воды. Как только вода отстаивалась, мы её хлорировали и ею пользовались для всего, а питьевую воду даже после хлорирования кипятили – и только после этого употребляли. Таким образом, за весь период пребывания на Буширской земле мы ничем не болели. Добавлю, во время войны у американцев там находился опреснитель, ко-торый снабжал водой предприятия и союзников коалиции, про-тивостоящей Германии; после войны опреснитель демонтирова-ли и вывезли. А аборигены, как всегда, продолжали собирать дождевую воду, которая там является единственным ис-точником для населения, так как в колодцах вода горько-солёная – морская.

Хочу вам рассказать про ещё один очень интересный фено-мен природы: прямокрылых насекомых. Если да, тогда начну. На второй год пребывания в Бушире, если мне не изменяет па-мять, – было начало лета. Погода не предвещала никаких изме-нений, как всегда, начиналась солнечная; примерно часов в де-сять вдруг небо застилала мгла, и мне показалось, будто тучи затянули небо, как вдруг во дворе начала приземляться саранча. Я от недоумения не знал что делать. Пока ходил за Анастасией, чтобы она посмотрела, что творится у нас во дворе, налетевшая саранча объела все листья на виноградниках, обсаженных вокруг закрытого бассейна-резервуара, и декоративно-вьющейся мелкой розы, создававшей тень на балконах первого и второго этажей. Глянув во двор, я увидел, что саранча кишит, из-за толстого слоя не видно устланного кирпичом пола двора. Пока мы наблюдали, саранча успела устлать полы коридоров и стала лезть на наши ноги. Анастасия начала верещать, сбрасывать с себя цепляющуюся саранчу, наступая на десятки этих ползаю-щих прямокрылых тварей, которые, с хрустом лопаясь, образо-вывали противную чёрно-зелёную скользкую массу. Раздраже-ние Анастасии стало увеличиваться, тогда она решила убежать от этой твари и спрятаться; несколько раз скользила на раздав-ленных телах саранчи, еле держась на ногах, забежала в кухню и закрыла дверь. Я, долго не думая, наступая на саранчу и скользя, поднялся на крышу второго этажа, там была аналогичная ситуация, что и во дворе, только мне не до этого было. Я начал смотреть вокруг консульства: саранча продолжала лететь, некоторые садились, но тучи продолжали пролетать надо мной, и так продолжалось почти два часа.

За это время вся зелень исчезла в утробах серо-жёлто-зелёных цветов саранчи, их размеры в длину равнялись шести-десяти, а туловище в ширину около восьми миллиметрам. Об-глоданные деревья жалко смотрелись на фоне чисто выбритой саранчой земли. И без того скудный оазис данной местности выглядел довольно жалко, а после нашествия этой твари он смотрелся удручающе как после пала, только зола отсутствовала на земле. А мне пришёл в голову афоризм: «Как Мамай прошёл!» Но самое интересное я стал наблюдать за тем, как жители деревни с мешками и тряпками били саранчу и гор-стями засовывали её в мешки, хурджины – спаренные перекидные мешки через плечо. Наполненные мешки, а они заполнялись моментально, тут же относили домой и возвращались уже с двумя; так все жители деревни, от мала до велика, трудилась на живой ниве до самой темноты.

С наступлением вечера во всех дворах деревеньки начал подниматься дым от костров, и я недоумевал: лето – и такой повальный дым, от которого можно задохнуться. На второй день, утром, сын Николай поехал в деревню за молоком – он каждый день ездил покупал молоко. Когда сын вернулся с молоком, он рассказал: «Вся деревня занимается удалением голеней и крыльев, затем саранчу бросают на подвешенную над дымящим костром металлическую сетку, где она коптится и сохнет. У сетки с коптящейся саранчой стоит человек и периодически помешивает, а то, берясь за край сетки, перетряхивает; в то же время, набрав горсть, выбирает одну и проверяет её путём съедания, остальное отдаёт бегающим ребятишкам; последние съедают их словно конфеты». Николая тоже угощали, но он не стал есть, уж больно брезгливый на этот счёт.

Толком мы не успели позавтракать, как в ворота постучали – мальчишки из деревни пришли забрать напáдавшую во двор саранчу, это сын им сказал, у нас, мол, их очень много. Мы, ко-нечно, очень обрадовались, поскольку противно было смотреть на эту всё ещё кишащую тварь. К обеду всю саранчу – до по-следней особи – собрали. Я у одного пацана спросил: «Зачем так много, вы можете заболеть от них?!» – «Разве это много? Вот когда я ещё был маленький, они летели целый день, а вчера только полдня. Саранча очень вкусная, они как конфеты, – это только на два дня!» – ответил отрок, хлопнул калиткой и ушёл.

Немного погодя, я прошёл в библиотеку, разыскал описание Персидского залива, а когда узнал, что минимальная ширина залива составляет сто восемьдесят километров, тогда начал думать, с какой же скоростью летает эта тварь. Ареалом зарождения являются болотистые места у берегов Красного моря, затем они перелетают в западную часть Саудовской Аравии и дальше в Сирию. Оттуда – в Ирак. Опустошив долины Месопотамии и злаковые поля, перелетают через Персидский залив в Иран со скоростью движения по земле. При поедании уничтожат всё зелёное, что попадает им на своём пути, и проходят до двадцати пяти километров в сутки».

Трое мужчин, слушавшие повествование Иосифа, поняли, что рассказ подходит к концу; сбросили с лиц суровые маски и принялись в знак благодарности принимать по рюмке.

Хозяйка, принёсшая закуску мужчинам, не зря торопилась в дом: чтобы не томить подружек и гостью, впервые пришедших в их дом. А они, узнав о длительном пребывании упомянутой гос-тьи в Иране, попросили рассказать об этой соседней азиатской стране, в основном о том, как они туда попали, как там жили и как вернулись обратно. Как только хозяйка вошла в зал, где гос-ти сидели за столом, мирно беседуя и попивая чай, Серафима Назаровна известила:

– Всё, я управилась! Теперь наши мужики долго нас не по-тревожат, там им Иосиф Степанович тоже что-то интересное рассказывает. Так что, Анастасия Антоновна, мы готовы вас слушать.

Рассказывать об Иране супруги, можно сказать, начали од-новременно. Только темы их рассказов отличались в зависимо-сти от интересов полов. Мужчин интересовали политика, исто-рия, работа, катаклизмы и строй. Женские темы переплетались с социальной стороной, семьёй, интригами, любовью и прочим.

– За двадцать пять лет жизни в капиталистической стане тем накопилось столько, что говорить – не переговорить, – так после небольшой паузы обратилась Анастасия к своим новым знакомым подругам-слушателям, – и давайте без обид: вы скажите, какая тема вас интересует? Я многое передала вам о своей жизни, а поскольку многое видела там, которого в это время не видела здесь, и вы хотите узнать – тогда спрашивайте.

– Правильно говорит Анастасия Антоновна, – так Антонина Всеволодовна обратилась к своим давним подругам, Серафиме и Елене, – она мне очень много рассказала, и если она сейчас начнёт с самого начала, то у нас не хватит никакого времени, а посему то, что я знаю об их жизни в Иране, я потом поведаю вам. А сейчас я хочу попросить Анастасию, чтобы описала очень интересную встречу, на которой, если вы заметили, она сделала затяжную паузу, мне кажется – это будет очень интересно, – после этих слов Антонина обратилась к Антоновне: – Я коротко напоминаю: вы говорили, что примерно за месяц до нелегального перехода через границу по реке Аракс повстречали красивого парня, чекиста Садчикова Ивана Васильевича и, не признаваясь друг другу, влюбились. Когда вы переплыли границу, на второй день Садчиков приезжал как замначальника заставы по политической части и уговаривал вас вернуться. И вы в тот момент поняли, что он вас любит, поскольку он говорил: «…Я сделаю всё, чтобы тебя не отправили на Соловки либо ещё куда-то». Но вы не вняли его словам; остались в Персии с родителями, а через четырнадцать лет, в одна тысяча сорок шестом, он приезжает в Иран в ранге посла СССР, и вы с мужем встречаетесь с Иваном Васильевичем на деловой встрече в течение десяти минут при назначали Иосифа в Бушир. Следующая встреча состоялась через четыре года, тогда один на один, чтобы передать письмо мужа лично в руки послу, и в тот же год его отозвали в Москву для работы в МИДе.

– Да, вы правы, именно через такой промежуток времени мы встретились, когда Иосифа вызвали для того, чтобы в качестве представителя послать его в город Бушир, где находилось кон-сульское здание. О том, как прошла встреча, вы знаете. Прожив в Бушире три года, Иосиф отправил меня в Тегеран с письмом, а в день отъезда муж сказал, мол, письмо передай в руки лично Ивану Васильевичу Садчикову. Я два дня добивалась с ним аудиенции. На третий день Иван Васильевич принял меня, и надо подчеркнуть, насколько он был рад моему приходу. Га-лантно, чисто дипломатически, словно великосветскую даму, пригласил сесть и произнёс: «Анастасия Антоновна, вы не пред-ставляете, как я рад нашей встрече, а то при Иосифе неудобно было говорить; и второе: за ту шутку прошу извинить меня. О ней я до сих пор сожалею. А теперь ближе к делу: вы ведь не просто так настаивали на встрече?..»

«Да, я к вам с письмом от мужа, вот оно», – и я протянула письмо.

Взяв конверт, посол распечатал и тут же его прочёл. Немно-го подумав, спросил: «Анастасия Антоновна, вы в курсе содер-жимого письма?» – «Честно говоря, нет».

«Это хорошо, только содержимое письма в мои компетенции не входит, этими вопросами занимаются специальные органы, не входящие в круг посольских полномочий. Когда вы собираетесь обратно в Бушир? Вижу, машете головой – значит, не знаете, когда. Тогда напишите Иосифу, пусть больше ничего подобного не повторяет, и тем более – в письмах, а если когда-то его просили или давали задание, пускай с тем и связывается. Только думаю, тот, кто занимается такими вопросами – они не бесша-башные, и если такими вещами занимаются, то очень осторож-но».

«Письмо это я привезла лично, четыре дня тому назад. Так что нечего беспокоиться, а ваши слова я ему передам в письме только намёком».

«Вот и прекрасно, что вы, Анастасия Антоновна, правильно меня поняли. Скажите, ещё есть какие-то жалобы, требования, пожелания или?..» – он не осмелился сказать – просьбы.

«У меня нет ничего такого. Вопрос, как долго нам ещё ждать визу, – она у нас была в первый день войны, но нам в тот же день сказали, мол, теперь вы нужны здесь. Я беспокоюсь за детей, им учиться надо, здесь, видите, учителя – не профессионалы, да и учат за деньги».

«Вы правы, Анастасия Антоновна, у вас хорошие мальчики, все хвалят: воспитанные, вежливые, им бы дать образование, пока ещё не поздно. Одно скажу вам: в центральной части СССР полнейшее разрушение – квартир нет, люди пришли с фронта, а жить негде, с продуктами тоже плохо, всё по карточкам, так что вам придётся ещё немного потерпеть. Я думаю, как только от-менят карточную систему, так вам дадут разрешение на въезд.

А теперь расскажи, как ты жила с мужем все эти годы, по словам моих подчинённых – у тебя хороший супруг, иначе ты бы ему не родила четверых мужиков, да ещё в чужой азиатской стране. Насчёт твоего Иосифа все подведомственные мне службы говорят с уважением как к человеку-труженику, человеку слова, морали и патриоту. А как он в семье как муж, отец?»

«Врать не стану, в семье всякое бывает, всё зависит от того, какова социальная сторона семьи – отсюда и быт. Между мной и Иосифом полное взаимопонимание, доверие, равнозначная лю-бовь к детям, а это то, на чём зиждется крепкая семья. Я иногда думаю, если бы не встретился на моём жизненном пути Иосиф, то осталась бы незамужней женщиной на всю жизнь».

«Анастасия Антоновна, расскажи коротко, как ты адаптиро-валась и выживала в этом азиатском ареале, не зная языка, уклада, да ещё создала семью, родив четырёх мальчишек, воспитанию которых можно позавидовать». Как только Анастасия начала коротко описывать свое жизнеописание в Иране, Садчиков, наблюдая, задумался. Мысли сразу вернули его на двадцать один год назад, затем в день настоящий, и так весь промежуток времени он не спускал с неё глаз. Для него оказалось, что хлебнула она немало горя в первые, самые тяжёлые годы пребывания на чужбине. Слушая и наблюдая за Анастасией, он старался не пропустить ничего в её внешности, ни единой гримасы в облике, особенно на когда-то любимом-лице, которое принимало бледно-суровый оттенок, а глаза становились дикими. Видя, как тяжело приходят Анастасии воспоминания прошедших горьких лет, он хотел попросить за-кончить их, но пока он думал, как это сделать поделикатней, она начала рассказывать о муже, как они познакомились, потом о детях, да в таких подробностях и так интересно, что Иван Васильевич не осмелился остановить. Рассказывая о семье и детях, у Анастасии лицо засветилось утренней зарёй и настолько очистилось и похорошело, что напомнило то далёкое девичье лицо, которое он так страстно хотел поцеловать, но так тогда и не осмелился. Здесь он ещё раз понял, что с созданием семьи, хоть и на чужбине, она обрела счастье, но тоску по родине она, дети и муж носили в душе денно и нощно!

Закончив, Анастасия обратилась с вопросом: «Скажите, Иван Васильевич, а как сложилась ваша семейная жизнь, чего вы достигли? Я вижу – это очень высокий пост и доверие: пред-ставлять великую и первую социалистическую державу в мире, державу, победившую германский фашизм, стремившийся заво-евать весь мир; а теперь ещё и отстаивать политику социалисти-ческого лагеря во имя мирного созидательного труда советского народа».

«Скажите, Анастасия, почему вы тогда не послушали меня, не вернулись обратно на Родину? Мы бы с вами сразу пожени-лись и жили бы припеваючи... А я долгих десять лет не мог найти вам замену, в смысле такую девушку, как вы, поэтому у меня поздние дети».

«Я была молода, робка и боялась потерять родителей. Теперь я считаю, что всё-таки правильно сделала – не вернулась, иначе нас обоих в тридцатых годах Ягода, либо Ежов, либо Берия в лучшем случае сослали бы на Соловки, а в худшем – расстреляли бы. А без меня вы дослужились до Чрезвычайного полномочного посла в Югославии, теперь здесь, в Иране. Теперь я уверена, с этого трамплина вам светит место в МИД СССР, а может, даже и самим...»

«Анастасия, а откуда вы знаете про трёх наркомов внутрен-них дел?»

«Так читаем же газеты, слушаем радио, а также общались с фронтовиками, которые рассказывали про те годы репрессий, а продразверстку и создание колхозов сами пережили, от чего и бежали, поскольку двух моих дядей, Карабут Макара и Василия, с семьями отправили на Соловецкие острова. Дай Бог, вернёмся: постараюсь найти брата Ивана, сестру Пелагею и двоюродных братьев и сестёр, а может, и дядек».

«В отношение того, что вы сказали по поводу нашего заклю-чения, если бы вы вернулись, то мы бы обязательно поженились; ведь молоды были, настоящей любови нет преград; может, и посадили бы за измену Родине. Только в тот момент я об этом не подумал; может, и хорошо, что у тебя хватило сил разорвать Гордиев узел. Всё равно жаль те годы, суровыми оказались и роковыми нам. Спасибо, Анастасия Антоновна, за содержатель-ную биографию в период пребывания в Иране и доверительную беседу. Хотя вы ни о чём не просите, но я вижу вашу жизненную цель и беспокойство в получении образования детей. Хочу заве-рить: я постараюсь сделать так, чтобы вас быстрее отправили в Советский Союз. Не знаю, свидимся мы ещё когда-нибудь или нет, если только когда приедете на Родине?.. До свидания!»

На выходе из кабинета, пропустив меня вперёд, сорокасеми-летний Садчиков, криво улыбаясь, как-то ссутулился, ещё раз дипломатично кивнул головой и повернул в правую сторону ко-ридора. Глянув ему вслед, мне показалось, будто он вмиг соста-рился и шел тяжёлой поступью с опущенной головой, видимо, озабоченный воспоминаниями, а может, удручённый заботами, навалившиеся на его голову.

– А почему Садчиков бросил фразу «Не знаю, свидимся мы ещё когда-нибудь или нет?..», – спросила Антонина. – К первому вопросу ещё второй: а как на вас подействовала это встреча?

– Вы знаете, я, в отличие от Ивана, спокойно перенесла эту встречу и разговор, правда, как только пришлось вспоминать первые тяжёлые года, сердце замирало, но, постепенно взяв себя в руки, я даже дрожь в теле смогла остановить. Мне кажется, я всё-таки не так сильно в него была влюблена, как он. Вот вам ответ на второй вопрос. По первому вопросу, я предполагаю, Садчиков знал: его скоро отзовут работать в министерство; так как в июле пятьдесят третьего года его сменил новый Чрезвы-чайный полномочный посол, Анатолий Иосифович Лаврентьев, который нас и отправил сюда. Так мы больше не встретились – да и зачем?

– С ваших слов я поняла, что, выезжая из Ирана, дети у вас уже были довольно-таки взрослыми, они что, там ни с кем не встречались, они что, дали обет безбрачия? Смотрите, в возрасте восемнадцать, девятнадцать и двадцать – это тот возраст, когда мальчики начинают ухаживать за девочками, – спросила Елена Ивановна.

– Совершенно с вами согласна, что вами перечисленные го-ды – это были годы моих детей. У них, как и у всех нормальных парней, зарождалась первая и самая чистая любовь. Только мы их настраивали на приезд в СССР, где они должны были полу-чить какое-то образование, а уж потом создавать семью, – и, немного подумав, сказала: – Давайте я вам сейчас расскажу про старшего сына, он из всех рос самым красивым парнем. Так вот, за ним бегали две девушки: Наташа Слижевская и Лида Алтухова, – а он на них никакого внимания не обращал. Ему нравилась Татьяна Маркина, а она гуляла с Мишей Сумбатовым. Татьяне тогда было двадцать один, и, видимо, она подумывала о создании семьи, а Юрий – её одногодок – ещё не помышлял о семье, ему, как и всем молодым, хотелось погулять с самой красивой девушкой – и не более. Миша же олицетворял эталон мужской красоты и выглядел как настоящий гусар. Высокий, стройный брюнет, чисто выбритый, с красивыми усами, маленькими с хитринкой карими глазами, глубоко утопленными в глазницы, красивой улыбкой, в коей всегда блестел золотой зуб, элегантно и со вкусом одетый; точно не помню, где он получил прекрасное образование. Невзирая на возраст и пол, со всеми был тактичен, на равных вёл беседу, почти как дипломат не отступая от этикета; с разрешения давал советы, если находил нужным. Юрий среднего роста, брюнет с красивым округлым улыбающимся лицом, при встрече с друзьями и знакомыми коим сразу располагал к себе; высоким лбом, крупными серыми глазами, красивым небольшим носиком и с ямочками на щеке и подбородке, которые девчонок сводили с ума. Лишь по трём параметрам уступал Михаилу; был гораздо моложе, в то время не имел образования и роста был среднего, в остальном, можно сказать, стоял на одной ступени.

Месяцев за восемь до нашего отъезда из Ирана уехали семьи Маркиных и Сумбатовых, с тех пор Юра ни на кого из девчонок не обращал внимания. А Лида Алтухова решила, что соперница уехала, и Юрий теперь свободен. Однажды, видимо, от скуки Юрий имел неосторожность эту глупенькую девчонку пригласить в кафе на мороженное – полуде, приготовляемое из замороженной отваренной вермишели из рисового крахмала, при-правленной сливками и залитым вишнёвым сиропом, подаваемое со стаканом холодной воды. И в тот же вечер вальсировал несколько туров в клубе советских граждан в Тегеране. Видать, это и подало Лидии надежду, что теперь Юра её, поскольку Наташу Слижевскую она не считала грозной соперницей в от-ношении её возлюбленного.

Ладно, достаточно аллегорий, начну с того, что произошло на третий день после того, как мы получили визу на въезд сюда. В один из дней после полудня, после стука в дверь квартиры, вошла Алтухова Анна Петровна, это была мать Лидии, которой очень нравился Юрий. С приходом Анны в тот день я узнала, что Лидия по уши влюблена в Юрия. Сейчас я вам досконально передам её слова, а начала с таких слов: «Анастасия Антоновна, прошу выслушать меня. Мы с вами матери; к счастью, наши дети выросли, но, к сожалению, у нас выросли проблемы из-за их чувств, которые они питают друг к другу. Это тот период юно-шества, когда у детей проявляются искренние чувства любви, не зависимые порой от них самих, так природа устроила нас, людей, и мы с вами когда-то подвергались этой страсти. Так вот, дочь моя, Лидия, узнав, что вы получили визу на въезд в СССР, третий день ревёт как белуга, и знаете, из-за кого – из-за вашего сына Юрия. Она два года грезит им, а после услышанного не спит, не ест; я не знаю, что с ней делать. А сегодня утром, как только Владимир Арсеньевич ушёл на работу, она позвала меня к себе в спальню и говорит: „Мама, последнее время Владимир Арсеньевич стал на меня смотреть не так, как раньше, а иногда даже лапает за груди и старается бёдра погладить и своей лапи-щей за ягодицы; однажды, когда я вовсе не ожидала ничего по-добного от него, он схватил меня сзади, прижал к себе, а когда отпустил – весь затрясся. Мама я боюсь его – это плохой при-знак, давай уйдём от него, или сходи к Юриной маме и поговори с ней, я сильно люблю Юру, и, думаю, он меня тоже. Семья Бур-денко примерно через месяц должны уехать, за это время сыграем свадьбу, и я сразу перейду к ним жить; мало того – перестану бояться твоего Арсеньевича. Мама, после свадьбы я возьму Юрину фамилию и вместе с ними уеду в Советский Союз‟».

Я сказала Анне Петровне, что, прежде всего, я разберусь – действительно Юрий любит её дочь или это её девичьи фанта-зии. А вот по поводу того, что как только Лидия выйдет замуж за отъезжающего, то ей сразу дадут визу, – это детский бред, так сразу визы не дают, если даже зарегистрируются или, скажем, что они давно живут вместе как муж и жена. Вот так на этой ноте мы и разошлись, но договорились: как только обо всём прояснится, тогда при встрече поговорим. Мои слова на Анну Петровну не возымели должного воздействия, и она на второй день, одержимая страхом за дочь, отправилась в консульство уточнить, если Лидия выйдет замуж за отъезжающего, дадут или нет ей визу сразу. При второй встрече, состоявшейся через три дня, Анна Петровна Алтухова поняла: горе её семью не минует…

– А когда вы выезжали оттуда, вас ограничивали, что можно брать с собой и сколько, либо в обязательном порядке необхо-димо взять то-то и то-то? И когда вы въехали на территорию СССР, вам не говорили, кому можно писать, а кому – воздер-жаться? – задала вопрос Антонина Всеволодовна.

– Представьте себе, что ничего подобного не говорили и не ограничивали. Всё, что мы посчитали необходимым, то и взяли. В первую очередь мы взяли с собой добротную одежду, кое-чего из посуды. Не зная всех тонкостей советской эпохи второй половины двадцатого века, мы кое-чего взяли для продажи. Это на всякий случай, пока устроимся на работу, и так – для домашнего скарба. Надо сказать, мы не ошиблись: первое время было очень тяжело, если бы не тот товар – нам бы пришлось туго. А дети тоже брали то, что посчитали необходимым. Например, Юрий взял велосипед «ралейш» английского производства, фотоаппарат и танцевальные пластинки, полтора десятка. Николай – книги: толковый словарь Даля, четыре тома, краткий энциклопедический словарь – три тома, словарь иностранных слов, словарь синонимов и две книги на персидском языке.

– Устраивали ли перед отъездом прощальный вечер и как реагировали те, кто ждал визы? – спросила всё та же Антонина.

– Нет, мы специальный прощальный вечер не устраивали. Все знали, что забот у нас много; очень близкие друзья вечера-ми приходили попрощаться. Зная это, мы всегда были готовы к таким вечерним визитам и, конечно, накрывали стол, угощали, так практически со всеми и простились. В день отъезда из Тегерана в Пехлеви к автобусу трансагентства «Кейхан» пришло провожать нас более двадцати человек, и Лидия с Наташей в обнимку ревели навзрыд, а когда подошёл Юра, так они ему рубашку на плечах залили слезами и не хотели отпускать. Мы подходили к каждому, обнимая и пожимая руки, благодарили и прощались. Было море слёз радости и разлуки. Кое-кто передавал записки, а некоторые, чего-то ещё опасаясь, передавали устные пожелания, одновременно засовывая адрес в карман. Из-за затянувшегося прощания автобус на пятнадцать минут позже отъехал. Наконец, автобус начал колесить по улицам Тегерана, постепенно заполняющимся транспортом и людьми. В открытую форточку над головой подул прохладный колючий ветерок со стороны вулкана Демавенд . Этот потухший вулкан находится на хребте южного отрога Эльбурса, у которого плотно расположился Тегеран. Макушку Демавенда круглый год укрывает ледник, тем самым украшая колпак снежной белизной: в то же время он чем-то напоминает египетскую пирамиду, но только белую; характерность макушки в том, что с разных точек она имеет разные углы наклона, от девяноста пяти до ста тридцати пяти градусов со стороны лагеря альпинистов. Частенько в хорошую погоду над макушкой Демавенда можно увидеть едва заметную поднимающуюся струю то ли пара, то ли дымки, больше напоминающий выброшенный белый флаг. Это почему-то осталось в моей памяти по сей день. Чуть позже Иосиф увиденное продолговатое белое облако прокомментировал аллегорично: «Даже природа Ирана на нашей стороне: поняв, что, прожив двадцать пят лет, мы не ассимилировались с их народом, и в то же время ни народ, ни природа не смогли нас отговорить от возвращения на Родину, Демавенд выбросил белый флаг…»

Как только автобус выскочил за пределы города, я начала дремать, только сон не брал: в голову лезли мысли о будущем наших детей, нас, о том, когда нас направят; предоставят ли квартиру или пойдём искать жильё у частников? Иосиф задре-мал сразу. Сзади нас сидели Юрий, Пётр и Алексей, они о чём-то разговаривали и смеялись. Николай ехал с вещами на автомо-биле «додж», управляемом Ибрагимом – водителем советской больницы Красного Креста и Красного Полумесяца, отправлен-ным в Пехлеви за медикаментами, поступившими из СССР. Ко-гда выскочили на автостраду Казвин, сразу вдоль дороги то справа, то слева потянулись зелёные массивы сплошных фрук-товых садов, но преобладающими выглядели виноградные план-тации, изредка вносившие бледность в этот зелёный агломерат.

Через какое-то время наш автобус начал петлять по ущельям между невысоких гор, где в глубине текли тихие и бурные реки; перекатываясь через пороги и создавая ласкающий шум. Кое-где виднелись небольшие водопады, находившиеся неподалёку от дороги, которые свято почитаются проезжими водителями и пассажирами. Когда из некоторых сдавливаемых горами ущелий автобус выскакивал на крохотное плато либо луг, тогда все пассажиры на одном вздохе выкрикивали «Ходая шокр ». После Казвина на пути мало попадались долины и луга, а те, что попадались, смотрелись словно славящиеся на весь мир кашанские тканые ковры, сплошь устланные палитрой полевых цветов. Я на красоту гор заворожённо смотрела часами, не отрывая глаз, поскольку с гребня открывался неописуемый горный ландшафт во всём его великолепии и красоте, иногда доводивший до слёз радости от помпезности нагромождений, когда-то созданных природой. Непрерывно проводя взгляд по одному и тому же склону хребта Эльбурса, видела пляшущие горы по высоте, размерам, и по конфигурации то постепенно вырастающими и резко обрывающимися над ущельем, а кое-где резко вздымаясь и раздвигая атмосферу, они стремятся уткнуться в небо; эту горную цепь Эльбурса, состоящую из нескольких хребтов, тянущихся с запада на восток, с перепадами высот от двух с половиной тысяч и до пяти тысяч шестисот шестидесяти метров. Но самое главное, на чём хочу заострить внимание в описании, так это на ту неописуемую красоту лиственных лесов, растущих на склонах, таких как дуб, граб, бук, клён, платан, грецкий орех, слива и многие другие.

Сразу после разгрома Германии: по всему Ирану началась массовая вырубка ценных пород древесины, в результате чего сотни тысяч кубометров этих и реликтовых пород деревьев вар-варски были вырублены, проданы и вывезены в Америку. Ближе к югу в мелколесье, в зависимости от высоты гор, произрастают фисташки, миндаль, фундук, слива, дикий виноград, мушмула и прочие. В районе Персидского залива растут финики, лимон, в манговых зарослях манго и прочие тропические ягоды и фрукты. В зависимости от пород деревьев меняется окрас лесов от свет-ло- до тёмно-зелёных цветов. В северных городах по улицам посажены чинары, пирамидальные тополя, а при слабом колыха-нии ветерка тополь, поворачивая лист, слепит серебром. Когда я Иосифу выразила восторг о красоте и великолепии проезжаемых мест, он сказал следующее: «Эти ландшафты и есть продолже-ние Кавказских гор, а точнее – отрог Эльбруса. И всё-таки Кав-казские горы красивее, невзирая на то, что здесь почти такие же горы и тоже много горных плато, лугов, полян, долин».

После его слов мысли мои начали скакать с одного на дру-гое, да с такой скоростью, что я не могла сосредоточиться на чём-то одном. В таком состоянии я ехала примерно два часа, а может, и больше, поскольку я не обращала никакого внимания на ущелья и разноцветные скалы, притягивавшие взгляды про-езжающих пассажиров. Иосиф восхищался не только их красо-той всевозможных геометрических фигур, но и величием, а больше всего рукотворностью созданного дорожными строите-лями, подвергавшими себя большой опасностьи при строитель-стве: вот из этих соображений он периодически толкал меня локтём, не отрывая глаз от панорамы ущелья, что-то говорил и в чём-то искал совместного восхищения. Только я не могла вы-рваться из плена метели мыслей, непонятно откуда взявшихся. Очнулась я, как только автобус выскочил на небольшую возвы-шенность, с которой во всей красе открылась акватория Каспия: его зеркальный блеск своим величием будоражил воображение, а в груди сердце начало отстукивать радостный ритм, видимо, из-за того, что мы в последний раз были здесь лет эдак десять тому назад.

Через какое-то время мы начали спускаться в оазис фрукто-вых садов и виноградников. А ещё через какое-то время нашему взору начали представать совершенно новые и обновлённые улицы и дома, коих когда-то вовсе не существовало: характер-ность этой красоты была в том, что почти все новые дома вы-глядели на европейский лад, и лишь некоторые выделялись сво-им восточным архитектурным стилем и тем самым украшали квартал либо улицу.

В Пехлеви мы приехали за два дня до отплытия, в связи с этим мы решили остановиться у старых знакомых, где мы вся-кий раз по приезду снимали квартиру и жили иногда по нескольку месяцев, а когда год и больше. Надо же было такому случиться, что на второй день нашего приезда в особняке дочери Реза шаха Пехлеви от второй жены справляли свадьбу. Поговорив с хозяйкой дома, где остановились, мы узнали, что принцесса про-должает жить рядом – в полном здравии – и она выдаёт замуж засидевшуюся в девках дочь. Только мы собрались сесть за стол отужинать и отметить наш приезд-отъезд, которому наши хозяева радовались больше, чем мы, как вдруг зашёл слуга принцессы и, поклонившись, произнёс: «Сахэб Юсуф, ва ханум Асия, шахдохт хагеш миконад, ке шома бе манзеле-шун бияид, агяр момкене алан ». Глянув на хозяев дома и поняв, что они не собираются идти, слуга, обратившись к ним, повторил: «Эльтэмас миконам шома гам мибаст бияид ба мехмане шома, интор шахдохт гофтан .»

После слов слуги принцессы мы глянули на друзей, те разве-ли руки в стороны и стали выходить из-за стола. Увидев, что приглашаемые готовы следовать за ним, слуга принцессы по-вернулся и направился к выходу.

Вальяжно сидевшая в кресле принцесса Шамс поднялась и пошла к нам навстречу; подойдя, обняла меня и сказала:

– Бану Асия, как давно я тебя не видела и, как ни странно, соскучилась по вашей семье. Асия, расскажи, как ваша семья всё это врем жила, и как здоровье членов семьи? Вижу, мусьё Юсуф, как всегда, в полном здравии.

– Мотешеккер-ам шахдохт Шамс. Алгамдолла, ходае-шокр, ман ба Юсеф тандоростим, ва хамме баччега тандоростан .

На протяжении всего нашего пребывания речь перемежа-лась: с русского на персидский и наоборот. «Бану Асия, гала чанта бачче дорид? Ахарин дафе ке шома аз Паглави мирафтин сета песар буд ». – «Бале, Бану Шамс, ун меге сето буд, аммо гала чарта песар дарим ».

После такого короткого расспроса принцесса пригласила гостей к столу, уставленному салатами и бутербродами; серви-ровал этот роскошный стол официант, приглашённый из Швей-царии, а готовил повар с той же страны. Шамс медленно пере-жёвывала пищу, в то же время степенно вела светскую беседу, её интересовало буквально всё. Мы, отвечая на её вопросы, в свою очередь интересовались её жизнью и её родственниками. За трапезой в перерывах между разговорами я смотрела на дочь Реза шаха Шамс, и думала, насколько она в общении проста, доброжелательна и внимательна, а когда я слушала, её лицо по-рой принимало оттенок то грусти, то восторга, а то просто улыбки. Эти эмоции на её лице выражали сопереживание и ува-жение к рассказчику.

И мельком проскочила наша первая встреча в одна тысяча тридцать седьмом году, тогда я носила в себе Николая и до ро-дов оставалось около двух месяцев. Тогда, тоже узнав, что рядом поселились русские, она послала слугу за мной, так как знала, что Иосиф на работе. Оказалось, дело было в том, что она немного знала по-русски и решила совершенствоваться в разговорном жанре; я поначалу насторожённо вела себя, но после получасовой беседы она своим обаянием покорила меня и расположила к себе настолько, что я забыла про её царский вельможный титул. В тот день мы проболтали три часа, а показалось, будто всего-навсего десять минут. По окончании великолепного ужина Шамс пригласила пройти в голубой зал, который был укомплектован мебелью, обитой гобеленом такого же цвета: компактность в расстановке мебели подтверждала уют отдыхающих в том плане, что любой сидящий в кресле или на диване свободно мог взять с журнального столика, уставленного хрустальными вазами с множеством восточных сладостей. Выделялась на столике пара ваз на высоких ножках со смесью всяких орешков, семечек и сухофруктов, по-ирански эту смесь называют оджил, это чисто иранское национальное угощение, без него не обходится ни один праздник, свадьба или веселье. За разговорами не заметили, как подкрался вечер; атмосферу начала медленно окутывать темнота, что приглашённым дало знак отблагодарить гостеприимную принцессу и ретироваться, но они не успели сделать этого, так как она спросила: «Господин Юсуф и госпожа Асия, на какой промежуток времени теперь вы прибыли сюда?» – «Да, принцесса, теперь мы прибыли, чтобы убыть». – «Объясните, это что – шутка? Или вы хотите сказать – транзитом, если да, то в какую сторону?»

«Нет, это не шутка. Мы получили разрешение вернуться на Родину, и через два дня наш пароход, в котором забронированы для нас места, отчалит от порта Пехлеви в столицу Азербайджана Баку, оттуда поездом – в Алтайский край». После моих слов принцесса как девочка поднялась с дивана и почти вприпрыжку подскочила ко мне, обнимая со словами: «Слава Аллаху, наконец-то ваше истосковавшееся сердце успокоится! Как только ступите ногами на родную землю, так сразу оно успокоится. Асия, я вам говорю, потому что испытала ностальгию в момент учёбы в Европе, так ведь я была всего пять лет, а вы двадцать пять лет – это в пять раз больше! Но вы молодцы, не падали духом, сдружились с нашим народом; хочу больше сказать, то, чего вы не замечали за собой в своей жизни. Живя в нашей стране, ненавязчиво – скорее, сами не замечая того, – вы собственным примером вносили некую толику русско-европейской культуры, так что многие наши граждане постепенно стали подражать вашим манерам поведения, одежде, быту и прочему! За всё сделанное и сказанное хочу от себя сказать спасибо! А поскольку вы уезжаете послезавтра, то я вас приглашаю завтра на свадьбу моей внучки, она выходит замуж за сына новоиспечённого соседа, недавно купившего особняк. По наведённым мною справкам, он кашкаец из какой-то провинции; там занимался коммерцией, прихватив чей-то капитал, из-за чего на него было несколько покушений разного рода, поэтому он сбежал оттуда и теперь скрывается здесь. Внешне будущий наш родственник выглядит выразительно и импозантно, даже можно больше сказать: крупный в габаритах, с лица постоянно не сходящая кривая улыбка с воловьими глазами, постоянно бегающими из стороны в сторону; зовут его Хусейн Незами».

«А как зовут вашего будущего зятя?» – спросил Иосиф. «Жениха зовут Манучер – кончил тегеранский университет; с первого взгляда видно, что он интеллигент и очень обходитель-ный, быстро располагающий к себе парень, кроме этого, он очень красив и мужественен».

Услышав имя и фамилию будущей родни Шамс, Иосиф о чём-то задумался, только принцессе не подал вида. А когда мы поднялись, чтобы покинуть гостеприимный дом, я подошла к Шамс, попросила прощения и сказала следующее: «Глубоко-уважаемая принцесса Шамс, большое спасибо за оказанное вни-мание к нам, угощение и приглашение на свадьбу, но мы не сможем принять участие на вашем столь знаменательном семейном торжестве, поскольку нам предстоит последнее оформление документов в консульстве по поводу отъезда, а также оформление багажа и погрузка его на корабль. Конечно, если бы мы знали, то приехали бы на пару дней раньше, так что не обессудьте».

«Нет-нет, вы должны быть на свадьбе – это больше не об-суждается! Значит, сделаем так: я завтра к девяти пришлю к вам свою машину с водителем, и вы до четырнадцати оформите все документы, а в таможне водитель скажет, что вы от меня, – они его знают. А после четырнадцати водитель вас привезёт сюда на свадьбу, и вот что – без фокусов, я имею ввиду, что не думайте о подарке. В противном случае верну и обижусь под занавес нашей долголетней дружбы, тогда не останется в памяти никакой светлой дружбы, а я хочу до смертного одра её сохранить в памяти!»

Пожелав Шамс доброй ночи, те же самые пожелания мы по-лучили в ответ, после чего пошли к приютившим нас до отъезда, как вдруг услышали: «Асия и Юсуф, не забудьте показать мне своих детей, я их не видела очень долго».

Вечерний бриз немного освежил наши головы, как только мы вышли из душного помещения. Мне непонятно было, как мы завтра управимся с оформлением в консульстве и на таможне, да ещё присутствовать на бракосочетании молодых. Иосиф шёл рядом и курил сигареты одну за другой, что говорило о загру-женности его мыслей. На вопрос, что его так опечалило и заста-вило углубиться в какие-то давние воспоминания, Иосиф отве-тил: «Завтра узнаешь, если успеем попасть на свадьбу».

Предотъездный день прошёл довольно таки неожиданно быстро: к одиннадцати часам с оформлением документов было покончено, а к полудню багаж погрузили на корабль. Выйдя с территории порта и всей семьёй направляясь к автомобилю в восторженном настроении и с разговорами, мы не заметили ску-кожившегося человека. С восторженным настроением водитель нас доставил на свадьбу, где всё ещё шла подготовка к столь знаменательному торжеству. Слуга провёл нас в тот же зал го-лубой мебели, где нас ждала принцесса Шамс в окружении не-которых своих и будущих родственников. Войдя в зал, мы по-здоровались со всеми присутствующими, родственники ответили взаимностью. Принцесса Шамс поднялась и обратилась к родственникам:

«Уважаемые родственники, знакомьтесь: месье Иосиф и ма-дам Асия – русские, я с ними дружу ровно двадцать лет. Жизнь заставляла их мотаться по нашей стране в поисках заработка, но каждый раз, когда они приезжали сюда, мы встречались как родные и продолжали дружить. В нашей стране – слава Аллаху! – эта пара достойно прожила четверть века; вырастила четверых прекрасных детей для своей страны, да каких! Жаль, что они уедут. Я хочу сказать, русские отличаются от нас по четырём основным параметрам: расой, вероисповеданием, культурой и речью, но самое главное – они прекрасные люди, во всех отношениях. Что я хочу сказать: на протяжении всего пребывания на нашей земле они болели только ностальгией и ни на минуту не забывали о своей Родине и стремились туда. Я предложила им наше гражданство, но они отказались так же, как и от итальянского, и американского, потому что знали: Родина их не оставит на чужбине. В конце концов, свершилась их долгожданная светлая мечта, они завтра уезжают в Россию, поэтому я хочу, чтобы они так же, как и я, знали и помнили светлую долголетнюю дружбу. Поэтому я пригласила их на свадьбу».

Как только принцесса стала усаживаться в кресло, поднялся сидевший на рядом стоящем диване мужчина. «Дорогая Шамс, теперь позвольте мне сказать несколько слов об этом замечательном человеке. Если бы не он, меня бы не было здесь, на свадьбе сына», – взволновано произнёс, восхваляя своего спасителя, Али-Заде, медленно подходил к своему русскому спасителю.

Иосиф тоже узнал и вспомнил человека из сорок третьего го-да. Он никак не думал, что через тринадцать лет встретит его, израненного тогда человека в окружении кучки бандитов, вымо-гавших у него что-то, и они узнают друг друга. Преступники то-гда видели приближающуюся колонну автомобилей, но даже по-сле этого продолжали пинать ногами человека, лежащего у доро-ги. Лишь пули, просвистевшие над их головами, ввергли их в па-нику и бегство. Иосиф подобрал пострадавшего, ещё не потеряв-шего сознание, человек назвал себя Али-Заде и через какое-то время потерял сознание. Передав врачам в ближайшей лечебнице, находившейся на трассе Ахваз – Джульфа, Иосиф больше не встречал его, а тут – вот те нате! «Я лежал, – продолжил Али-Заде, – на обочине дороги под дулом двух карабинов бандитов, направленных в голову и сердце; от потери крови из двух огнестрельных ран начинал терять сознание и в это время услышал одиночный выстрел, а затем автоматную очередь. Оказалось, это был вот этот человек, хотя он и не назвал себя. Невзирая на то, что я находился, можно сказать, в предсмертной агонии, я запомнил его лицо и походку с несгибаемой ногой. Я ещё просто не знаю, как отблагодарить Юсуфа за подаренную мне жизнь, а так же, как и принцесса Шамс, хочу сказать, насколько хорошие эти люди и сколько в них гуманизма, который подтверждается вот чем. Месье Юсуф издали увидел, как кучка вооружённых бандитов, наставив оружие на валявшегося на обочине дороги человека, то есть меня, избивали ногами. Он мог приказать своим автоматчикам одной очередью положить всех там же, а он приказал стрелять так, чтобы только напугать бандитов».

«Вот видите, насколько хорошо я знаю этих людей! Я очень рада, что моего родственника тринадцать лет тому назад спас месье Юсуф. Спасибо, и давайте пожелаем им крепкого здоро-вья, счастливого пути и быстро адаптироваться на новом месте. Месье Юсуф и мадам Асия, не обижайтесь, что я это говорю сейчас, поскольку, когда вы станете уходить, невозможно будет собрать всю родню вот так, как сейчас. А вот пришли и представители духовенства, и закона, пора начинать бракосочетание, – продолжила Шамс, – прошу вас, господа, приступайте!»

К шестидесятым годам того века в Иране вся интеллигенция и высокопоставленные вельможи свадьбы справляли по-европейски; только соблюдали некий национальный обряд регистрации, на что приглашали священнослужителя и нотариуса. А уж правнучку из династии Пехлеви, да ещё с европейским образованием, да ещё во второй половине двадцатого века стыдно было бы от общества магнатов отдавать замуж по старинке.

Первым начал нотариус, поскольку необходимо было со-блюсти юридическую сторону, и тут он обратился к присут-ствующим: «Уважаемая принцесса, родственники и гости! Про-шу вас быть свидетелями сегодняшней записи акта бракосочетания Гасана Али-Заде с Мухаббат Надери. С вашего позволения я начну, как и положено, с жениха, – после чего обратился с вопросом к будущему главе семьи: – Сколько законных жён вы ещё намерены взять, и сколько сигэ – гражданский брак, на который нет ограничения, и, живя с такими женщинами, вы не несёте никакой ответственности за детей, их содержание; конечно, вы можете помогать только из собственного милосердия к потомству, – если да, тогда второй вопрос: согласовано ли это с невестой?» «Опережая ваш ответ, должен напомнить: согласно шариату, мужчина может иметь не более четырёх жён», – спросил и напомнил юноше человек, си-девший рядом с муллой.

«А вы кто – кази, а я на допросе?» – спросил жених с сар-казмом.

«Хейр, ман мамур-э магзар-э расми, гастам . – А задаю во-прос – так положено».

«Больше законных и гражданских жён не собираюсь заво-дить, об этом я с невестой не говорил, а сейчас официально при всех заявляю».

«Вот и прекрасно! А насчёт калыма, подарков и дома я обговорил с вашими родителями – там нет противоречий: ваш отец всё взял на себя, дедушка Мохаммад подарил усадьбу в Реште. Последний вопрос: вы добровольно решили пожениться или по принуждению?»

«Мы современные, интеллигентные люди и женимся по любви, один раз – на всю жизнь».

Сидевшая рядом невеста одобрительно кивнула головой в знак согласия с последними словами, женихом сказанными. Как только нотариус начал заносить фамилии и имена в книгу реги-страции, священнослужитель попросил жениха и невесту пройти к нему, куда он успел переместиться.

Усадив брачующихся на специально постланный ковёр с набросанными подушками, он приступил к благословению мо-лодых. Ритуал благословения продолжался минут десять; закон-чив, мулла поднялся, прошёл и уселся на прежнее место, куда подошли и молодые, чтобы расписаться.

Как только молодые повернулись лицами к гостям, раздалось многократное улюлюканье, а они, опустив головы, подошли к родителям; те, в свою очередь, обласкав, благословили и напутствовали их в будущую счастливую жизнь. Мы стояли в сторонке, стесняясь нарушить обряд, но молодые поняли это и сами подошли. После наших поздравлений они поблагодарили нас за долголетнюю дружбу с бабушкой и за спасение отца. Затем родители, окружив деток-супругов вместе с толпой, начали продвигаться к выходу во двор. На выходе из зала во двор толпились гости, не попавшие в зал. Увидав в дверях жениха и невесту, всё находящиеся приглашенные в один голос приветствовали улюлюканьем, это ритуал того дастана – региона, – и как только стихли голоса, загудели карнаи , оповещая начало свадьбы. Ещё не закончились отрывистые звуки карная, как тут же заиграл ансамбль из более двадцати народных музыкальных инструментов.

Ведущими музыкальными инструментами были гайчак, ру-баб, саз, тар, зурна, которые периодически уступали место друг другу, в том числе и при исполнении сольных песен и танцев.

Огромный участок земли, огороженный кирпичным забором, где большую часть занимал фруктовый сад, отделявший заднюю стену двухэтажного корпуса небольшой лужайкой и вымощенным широкой кирпичной полосой. Мужчина примерно сорока лет, одетый в яркую национальную одежду, подходил к европейцам и проевропейским иранцам и приглашал их к накрытым столам в стороне, ближе к палисаднику у правой боковой стены дома. А приверженцам национальных традиций на лужайке разостлали более десятка больших ковров, на которые наставили всевозможные холодные закуски, зелень, овощи, фрукты, орешки, семечки, огромное количество разных безалкогольных напитков и чайники с чаем. Примерно через два часа на больших блюдах начали разносить плов, а ещё через некоторое время – люля-кебаб.

Гости, поедая снедь и прочие угощения, смотрели, как на кирпичной брусчатке двора танцуют и поют специально при-глашённые артисты. В антрактах между выступлениями танцо-ров и певцов выходил тамада и приглашал гостей, желающих что-либо исполнить и в то же время поздравить молодых.

Сидя за столом и наблюдая за ходом свадьбы, я не заметила, как к Иосифу подсел Али-Заде. Разговор у них начался быстро, отец жениха что-то рассказывал, как он пытался найти моего мужа и отблагодарить его, в итоге стал предлагать деньги, большую сумму, от которых муж отказался, сославшись на то, что в Советском Союзе иранские деньги не котируются, а поменять их завтра он не сможет, так как корабль отходит очень рано.

К двадцати двум часам свадьба достигла кульминации. Все стали выходить на кирпичную брусчатку перезнакомившиеся гости начинали танцевать, к ним присоединялись ещё и ещё, и обнявшись, составляли большой хоровод, еле вмещавшийся на брусчатке. Ровно в двадцать два часа мы поднялись и вместе с Али-Заде направились к хозяйке дома, сидевшей неподалёку от молодых, поблагодарили за оказанную честь быть на столь знатной свадьбе отпрыска царской династии Пехлеви и затем попросили разрешения покинуть сие торжество. Шамс не хотела нас отпускать, но мы напомнили о предстоящем отплытии в СССР, тогда она обняла меня и сказала: «Асия, ты всегда мне была как сестра, не забывай – так и останешься ею, – Иосифу протянула руку; гладя детей по предплечьям, говорила: – Учитесь хорошо и приезжайте в гости, буду рада». Вся родня, окружавшая нас, прощаясь, желала здоровья, счастья и успеха. Трогательное прощание довело меня до слёз, а Шамс, увидев мои слёзы, тоже всплакнула, и мы вновь обнялись, всхлипывая друг другу в плечи. Так мы расстались.

Ночью мы почти не спали, после короткого завтрака и про-щания с хозяевами, у которых прожили последние три дня, всей семьёй отправились в порт, двигаясь по одной из шумных цен-тральных улиц, где, невзирая на раннее утро, бродило огромное количество нищих и обездоленных: калек и симулянтов, молодых и старых, мужчин и женщин с грудными детьми, подбегающих и сидящих в стороне с протянутыми руками.

Минуя очередную скукоженную фигуру человека, нам по-слышался еле уловимый на слух оклик: «Иосиф», – этого слова было достаточно, чтобы понять – его произнёс русский, хорошо знающий Иосифа. Мы все насторожённо остановились, а муж начал пристально всматриваться в сгорбленную фигуру мужчи-ны, сидевшего на корточках у забора. Внешний вид его больше напоминал бездомного и обездоленного, а сильно потрёпанная и местами порванная и грязная одежда говорила, что эта одежда когда-то была модная и очень дорогая. Когда-то эта сгорбленная фигура считалась благополучным и состоятельным человеком, а вот когда и каким образом он, блиставший и бравировавший на балах, докатился до такого состояния – неизвестно было проходившим мимо людям. И только один остановившийся Иосиф знал всю подноготную окликнувшего его и теперь стоял и всматривался в человека, с которым работал и считал его своим другом, пока тот не предал его. Оклик Николая Сёмина, бывшего полковника и придворного водителя, поставил Иосифа в тупик. Наконец, он подошёл к убогому и, презренно взирая, спросил: «Ну что, предатель, пожил в свободной стране и богатстве, привезённом из России твоим называемым другом?» На что бедолага каждый раз после заданного ему вопроса кивал головой, непонятно почему, но на вопрос Иосифа ответил: «Нет, не пришлось долго пожить бога-тым. К моменту моего прибытия сюда он уже больше половины моего богатства растранжирил, так, мало того, он и вторую половину помогал тратить на карточные игры, рестораны и женщин. Так мы жили два года с небольшим, а потом настало голодное похмелье. Иосиф, ты не представляешь, я ведь, кроме как крутить баранку, ничего не умею, вот ты привык работать, вижу – сам в полном порядке, семью создал и четверых сынов родили и вырастили... А я вот до чего дóжил». «Это тебе наказание!»