Что хочет автор. Литературные конкурсы

В первой книге романа-трилогии «Двадцать пять лет ностальгии» – «Смя-тение» – описана жизнь семьи родителей автора, проживавших в СССР до се-редины одна тысяча девятьсот тридцать первого года. В этом году они неле-гально пересекли водную госграницу по реке Аракс вплавь и оказались в Пер-сии, так называлось государство Иран до 1935 года.

Во второй книге – «Чужбина» – описывается их жизнь в течении двадцати пяти лет в Персии – Иране, как им пришлось начинать жить, не зная языка, устоев, восточного этикета и прочего. Как нелегко им пришлось осваивать непривычные профессии, испытывая неприязнь многих персов к православной религии и к европейцам вообще. Многие тогда не выдерживали всего этого и либо уезжали в другие страны, либо становились обывателями; многие спива-лись и кончали жизнь на задворках. Но герои романа не поддавались на со-блазны получить гражданство в Иране или переехать в такие страны как Ита-лия, США. Они терпеливо ждали, пока им дадут визу вернуться на Родину. Первая виза им пришла неудачно – в июне 1941 года, когда им сказали, что теперь они нужны в Иране, где смогут принести немалую пользу фронту. В книге описано, в чём заключалась их помощь фронту, в том числе и события, происходившие с большой семьёй Карабутов. Лишь одна из дочерей большой семьи – Анастасия – была полна своей одержимостью, благодаря которой они вместе с Иосифом и сыновьями вернулись на Родину.

Тебриз

– Только наши ноги ступили на правый берег Аракса, то есть на персидскую землю, как мы увидели бегущих к нам с двух сторон вооружённых жандармов с оружием наперевес. Увидев бегущих вооруженных людей, нас охватил ужас. Сбившись в кучку, мы остановились, ожидая участи от быстро окруживших нас военных, лопочущих на речи, доселе нами неслыханной, и жестом рук показывающих, куда нам следует идти. Отец, убе-дившись, что к нам не применяют насилие и грубость, сказал: «Пойдёмте туда, куда нам указывают. Теперь мы на их земле и обязаны подчиняться приказам военных, а когда отпустят – то-гда внутренним законам страны».

Привели нас в маленький дворик, тут же пришёл переводчик, сказал следующее: «Обсыхайте, пока начальник обедает, потом начнёт вас допрашивать. Вон те две двери видите? Пройдите туда, там можно свою одежду выжать, а потом на солнце подсушить, чтобы на допросе не выглядеть мокрыми курицами».

Так Анастасия Антоновна начала своё повествование о том, что происходило, когда они переплыли реку Аракс, являвшуюся границей двух государств – СССР и Персии, – как их встретили и как начала складываться их жизнь.

– Едва-едва мы обсохли, как за нами пришёл переводчик с жандармами, и нас повели на допрос. «Хош омадид дар кешваре фарси», – произнёс сидевший за столом человек; у него, каза-лось, не голова, а череп, обтянутый тёмной кожей, лишённый какого-либо покрова, только бегающие белки чёрных колючих глаз говорили о том, что это живой человек. После сказанного он повернул кисть правой руки в сторону человека, сидевшего в чалме и белом балахоне, что послужило тому сигналом, разре-шавшим перевести сказанное. Последний, поняв жест начальни-ка, тут же перевёл с фарси на русский, что означало: «Добро по-жаловать в страну Персию!»

«Шома ки гастид, ва черо шома хейли зйад гастид». – «Кто вы такие и почему вас так много?» – перевёл нам переводчик. «Мы украинцы, это моя семья – я с женой и пятеро детей», – ответил отец. «Назовите свои имена, фамилии, возраст и в каком городе России родились». Отец сказал переводчику, мол, фами-лия у нас у всех одна – Карабут, я и все они. Как бы для уточне-ния он пальцем обвёл всех, ещё раз подтверждая, все – Карабу-ты! После сказанного продолжил: «Я, Антон Семёнович, родился в 1885 году под Харьковом, потом переехал в Ростовскую об-ласть: занимался крестьянским хозяйством на хуторе Бовин. Считался зажиточным крестьянином, потому перебежал к вам, не желая попасть на каторгу за свою зажиточность».

Едва отец начал произносить свою речь, начальник, повернув голову к сидевшему в углу писарю, показал рукой, чтобы тот всё записывал. Писарь, склонив голову, заскрипел каламом (перо тростниковое специальной заточки, используется в персидской каллиграфии), внимательно слушая каждое слово, переводимое толмачом.

«А я – Карабут Елена Давыдовна, 1887 года, уроженка г. Миллерово; это наши с Антоном дети, которых мы спасаем от каторги», – сказала мама.

Когда настала наша очередь, отец хотел называть нас, начи-ная с Татьяны, но начальник, что-то очень тихо пролепетал тол-мачу:

«Пусть каждый сам себя назовёт, начальник хочет видеть и слышать, все ли дети говорящие», – так толмач перевёл слова говорящего черепа; тот в это время пристально осматривал каж-дого из нас ещё до того, как начинали говорить.

Первой, как и положено по старшинству, начала говорить: «Карабут Татьяна Антоновна, одна тысяча девятьсот девятого года рождения, родилась в хуторе Бовин».

Затем поднялась я и дрожащим голосом произнесла: «Кара-бут Анастасия Антоновна, одна тысяча девятьсот двенадцатого года рождения, хутор Бовин». Не знаю, почему, но я боялась этих чужих людей. После меня вставали и назывались осталь-ные: Александра, Геннадий и Иван.

Когда нас всех переписали, начальник, периодически отпивая из маленького стаканчика крепкий чёрный чай, задал следу-ющий вопрос, который от неожиданности отца вверг в замеша-тельство:

«А теперь, старший шпион, расскажи, кто тебя заслал к нам и с каким заданием? Кто-то на той стороне хорошо продумал твою будущую деятельность, они твои подрастающие помощни-ки, – показывая пальцем на нас, произнёс он и тут же продолжил: – Давай выкладывай, с кем и когда ты должен встретиться, называй всё подробно, фамилию, имя, адрес, где работает и кто твой связующий – дервиш?»

От неожиданности отец побледнел, заволновался и стал заи-каться, повторяя одно и то же по нескольку раз:

«Да вы что, какой из меня шпион? Я бывший зажиточный крестьянин, так как сам много работал и детей заставлял. А бе-жал сюда от каторги, спасая себя и детей, а вы говорите – «шпион». Да какой отец, спасая своих детей от одной каторги, ведёт в другую страну, чтобы отправить в такую же каторгу? Такого, как говорят, – хуже не придумаешь. Вы посмотрите, они же языка не знают, чтобы объясниться, да они даже воды попросить попить не могут, – ну и так далее. – Нет, я не шпион, и дети тоже. Мы переплыли границу, дабы просить защиты у вас во имя молодого подрастающего поколения, то есть наших детей».

Начальник ещё приводил много доводов, честно говоря, я уже не помню, так как первый вопрос буквально всем затуманил мозги, матери даже с сердцем стало плохо, а начальник посте-пенно начал сбавлять натиск под убедительными ответами отца и, в конце концов, сказал: «Все дайте подписку, что не будете заниматься шпионажем, антиправительственной деятельностью и не будете нарушать наших устоев и лезть в законы шариата. Но учтите, мы будем следить за вами».

Когда все требования персидской стороны были выполнены, начальник со слащавой улыбкой, наклоняясь к рядом сидящему толмачу, что-то произнёс тихим голосом; толмач незамедли-тельно перевёл: «А теперь выверните карманы, чтобы мы увидели их содержимое. А точнее, с чем вы сюда прибыли, так как мы вас, бездельников, кормить и поить не собираемся, может, дня три вас покормим и подержим в наших апартаментах, а уж потом вам придётся перейти на свои харчи».

Первыми вывернули карманы мальчишки; мы – сёстры, – встав, объяснили, что у нас нет карманов. А когда отец вынул из правого кармана с десяток колец и положил на стол, глаза у начальника заблестели, и он спросил: «Зачем столько колец?»

«Как зачем? Во-первых, здесь каждому члену семьи по кольцу, во-вторых, это наш маленький капитал на первое время, пока мы устроимся на работу».

«То, что вы вывернули из карманов, – это не всё, сейчас мои сотрудники вас обыщут, это для моего спокойствия. Женщины, пройдите в другую комнату, там наша сотрудница, женщина, вас обыщет, а мужчин прямо здесь, в моём присутствии».

Пока мужчин обыскивали, начальник внимательно наблюдал за каждым их движением, в том числе и за мимикой лица и ре-акцией. По окончании обыска нас, женщин, привели обратно в кабинет начальника, которому доложили, что у женщин ничего не обнаружили, и довольный начальник произнёс: «Люблю честных людей, вот теперь думаю, что вы действительно не шпионы, и временно вы свободны от моих вопросов, но, думаю, позже мы вновь встретимся, поскольку с вашей стороны приедут чекисты и нам придётся вместе беседовать по вопросу вашего возвращения на Родину, так что отдыхайте до завтра, вечером вас покормят, пока!»

После этого нас отвели в тот же маленький дворик с примы-кающими к нему двумя комнатками. Там мы окончательно об-сохли, так как в тот день жара стояла неимоверная. На второй день приехал начальник погранотряда СССР, с ним мой ухажёр-чекист – Иван Садчиков. Увидев меня, упрекнул в скрытности и начал вначале просить, а потом уговаривать, чтобы я вернулась. Говорил, сможет всё так устроить, что мне ничего не будет, но разве я могла оторваться от родителей, да ещё в те времена, да при том воспитании?

В персидской Джульфе нас трое суток держали и допраши-вали, каждый день по два раза. Кроме того, все три дня приезжал Иван Садчиков, разговаривал с нами и начальством персидской погранзаставы. Мы наотрез отказались возвращаться в СССР. На четвёртый день нас в сопровождении одного жандарма отправили в Тебриз, теперь уже в полицию, где вновь всё повторилось, но с двойным усердием и пристрастием; допросы продлились полных два дня. Допросы нам были не страшны, страшнее всего была для нас пища, которой нас кормили, в результате чего все мы заболели диареей. Здесь-то мы впервые почувствовали, что такое чужбина, а как жить дальше, никто не знал.

Когда через переводчика начали просить лекарство, пере-водчик перевёл слова своего начальника: «Здесь полиция, а не Международный комитет Красного Креста и Полумесяца; нам выделяют мизерные деньги вам на пропитание, вот отпустим на все четыре стороны, там и лечитесь».

Вот тут-то мудрость и самоуверенность отца куда-то пропа-ла и, как мне показалось, он был потрясён и растерян; это состо-яние было у него, пока мы не попали к русским на квартиру. Больше того, угрюмое лицо отца почернело, а испуганные глаза, бегавшие из стороны в сторону, искали выход. Больше всего жалко было смотреть на мать, которая почему-то вдруг скукси-лась, а её невысокая полноватая фигурка стала немного сутулой; больше всего меня беспокоило то, что она не поднимала глаз на нас, а бледное лицо сморщилось и осунулось. Мало того, наша мать за эти несколько дней постарела лет на двадцать, если не больше.

После двухдневных словесных пыток нас выпустили, взяв с нас подписку о невыезде из города; кроме всего сказанного, нам не дали никаких, даже временных, документов, а на вопрос, что будет, если нас задержит в городе кто-нибудь из представителей власти, старший по званию ответил: «Не исключено, что вас задержит какой-нибудь кретин, страстный любитель выслужиться в наших глазах, так вот этот наш кретин вас приведёт сюда к нам, а мы, соответственно, тут же вас отпустим. Так что можете не волноваться, а на работу у нас принимают, не спрашивая документов. Будьте спокойны, уст-раивайтесь на работу и живите, учите наш язык, так как без него – трудно жить! Через три дня придёте, назовёте адрес, где поселились, чтобы мы знали, где вы живёте, для периодического контроля, а насчёт временных документов придёте через месяц».

Так в июне 1932 года, нас, можно сказать, бросили в болото среди леса, где в радиусе двухсот километров нет ни людей, ни зверей. И, кричи не кричи, никто на помощь не придёт, вот так мы себя почувствовали: народу вокруг много, все заняты своими делами. Выйдя из помещения полиции, мы, изгои, пытались узнать хоть что-то; к кому бы мы ни обращались, все смотрели на нас как на умалишённых. Представьте себе такой момент. Отпустили нас ближе к полудню, и за эту вторую половину дня нужно было решить самые элементарные вопросы: найти жильё, ночлег на семью в семь человек, всех накормить. Это делается просто, когда есть деньги и знаешь язык той страны, в которую эмигрировал. А когда их нет, и не знаешь языка; всё это очень сложно, порой до неразрешимости. Мы пытались поговорить с прохожими, дабы найти человека, который помог бы нам про-дать часть из того золота, которое отец показал в жандармерии. А то – сокрытое – кольцо в материнских длинных, толстых ко-сах решили пока не показывать, чтобы не реквизировали. Персы нам что-то отвечали, разводили руками, жестикулировали, но мы ничего не понимали так же, как и они нас. Мы поняли: у них своя жизнь, свои заботы; что мы никому здесь не нужны, умрём сегодня или завтра – им всё равно, в их круговороте жизни ниче-го не изменится. Необходимо отметить: когда мы, сёстры, обра-щались к мужчинам, они шарахались от нас как чёрт от ладана, а до женщин мы вообще не могли достучаться, поскольку они были упакованы в чадры от макушки до самых пят, и виден был только один глаз. Необходимо отметить ещё то, что в мусуль-манском мире женщина с открытым лицом в те времена счита-лась проституткой, об этом мы узнали позже. Так мы бились примерно час, но ничего не добились.

Тогда отец, увидев свободную теневую часть у глиняной стены, приказал: «Стойте здесь, никуда не расходитесь». После сказанного сам куда-то удалился, и в скорости появился счаст-ливый и с улыбкой на лице, сжимая клочком бумаги в руке, на которой коряво была начерчена схема маршрута и дом русского человека, который сможет нам помочь. На вопрос, где он был. спокойно ответил: «Был в полиции у переводчика, узнал, где проживают русские здесь, в Тебризе, он мне объяснил. Ну, чего стоим, пойдёмте, попробую по рассказу толмача и этой схеме сориентироваться, чтобы не заблудиться, а то потом спрашивать некого будет».

Примерно после сорокаминутного плутания по узким улоч-кам и переулкам, наконец, подошли к дому, в который нас направил толмач. Постучав бронзовым молоточком в калитку, стали ждать. Минутное ожидание показалось вечностью. «Чего стучите? Кто вы такие? Что вам нужно, в конце концов?»

Какова же была наша радость, когда мы увидели русского человека, открывшего нам калитку. Не меньшее удивление и радость ощутил человек, стоявший во дворе дома, а когда он услышал русскую, а затем украинскую речь, как мне показалось, – даже отшатнулся, а я подумала: «Он сейчас от испуга убежит, и вся наша надежда рухнет». Но он оказался стойким человеком, только долго всех осматривал и вдруг изрёк: «Пресвятая Богородица, та цеж свои люды!» – чистое украинское произношение вселило в нас надежду, что здесь нам помогут.

«Мы украинцы, нелегально перешли границу из России в Персию в районе Джульфы, а поскольку языка не знаем, так нам порекомендовали вас как знатока местного языка. Из этих сооб-ражений мы стучимся к вам, чтобы помогли продать оставшееся у нас одно золотое кольцо, дабы снять комнату и купить продуктов питания. А завтра, с началом нового дня, начнём искать работу и обживаться, как-то учиться персидскому языку, их нравам и привычкам. Так сказать, начнём обживаться, изучать законы, чтобы не нарушать их и не попадаться полицейским в руки».

В этот короткий промежуток времени, пока мы стояли, я наблюдала за хозяином дома; из его короткой речи, состоявшей из нескольких фраз с диалектом, я убедилась, что он тоже укра-инец. Бегая по нам своими пронзительными крупными серыми глазами из-под нависших густых чёрных бровей, он словно вглядывался каждому в глубину его души. Не знаю, как в это время реагировали остальные члены нашей семьи, я их не спра-шивала, но мне было довольно-таки неприятно, так как этот ры-щущий взор я запомнила на всю жизнь.

«Ну, это уже другой разговор, – после восторга он перешёл на русскую речь, – тогда проходите во двор, а затем в дом, там познакомимся, поговорим, а я посоветуюсь со своей женой о сдаче в аренду наших двух комнат, тогда вы останетесь у нас жить. Дело в том, что в нашем доме четыре комнаты, две из которых мы занимаем, а две пустуют; сдавать персам мы не хотим, а вам, землякам, – с большим удовольствием. Думаю, по цене тоже договоримся. Вам ведь одной комнаты мало будет, семья вон какая большая», – запустив нас во двор, закрыл калитку на засов, после чего направился к дому впереди нас.

Шёл он по дорожке к дому, раскачиваясь из стороны в сто-рону, быстрой и уверенной походкой, размахивая то левой, то правой рукой, и тем самым напоминал военного, очевидно, в молодости служившего в морском флоте. Густые чёрные воло-сы, образовав посередине головы пробор, свисали равномерно по обе стороны, полностью прикрывая уши. При ходьбе крупное, упитанное тёмно-коричневое оголённое до пояса тело плавно подрагивало в унисон походке, менялся цвет загара. Стоявшая в ту пору жара нас так изнурила, что порой говорить было трудно, поскольку во рту пересыхало. За период движения в поисках названного русского мы несколько раз обращались к жителям, жестами показывая, что хотим пить, но они отмахивались от нас и кричали «харэджи, боро », «шома наджис хaститд ». Таким образом, пока разыскивали адрес, мы не пили более двух часов – это была мучительная пытка.

Ещё продвигаясь по дорожке к дому, мать спросила:

«У вас вода есть и можно ли попить?», – на что хозяин отве-тил густым тенором, больше походившим на бас: «Конечно. Правда, тёплая, но мокрая. Сейчас напоим вас. Я понял по ва-шим пересохшим губам, что вы давно не пили, а у старшей женщины от этого лёгкое головокружение, не так ли?»

«Вы правы, я еле держусь на ногах», – сказала мать и почти у самых дверей дома начала оседать.

Я и Таня подхватили её под руки, ввели в дом вслед за хозя-ином и тут же у порога усадили на табуретку. Едва поздоровав-шись с хозяйкой дома, я попросила воды, дабы напоить маму; по содроганию её тела я понимала, что она вот-вот потеряет созна-ние, настолько был обезвожен её организм. Хозяйка тут же ков-шом зачерпнула воду из ведра и подала мне, я передала матери; последняя, дрожащими руками ухватив ковш, поднесла ко рту и, постукивая зубами, начала крупными глотками поглощать спа-сительную влагу.

Пока мама пила, я осматривала просторную комнату, в углу которой хозяин удачно соорудил русскую печь, чтобы обогрева-ла все четыре комнаты, а на чугунной плите зимой можно было готовить пищу. Пока мать утоляла жажду, мы согласно возрасту начали представляться. Отец, подойдя к хозяину и хозяйке дома, назвал себя, после чего, как и полагалось в то время, поцеловал даме поданную руку. Затем с хозяином отошли в сторонку, о чём-то пошептались и подошли к нам. Мы, сёстры, называясь, слегка приседали, таков был этикет; братья, называясь, произво-дили лёгкий кивок головой и отходили. В момент, когда Ваня отходил от хозяйки, мама, допив воду, протерев губы и отдав ковш, произнесла своё имя и отчество; хозяйка стояла в каком-то недоумении, не понимая, что происходит, потом подошла к маме, обняла одной рукой и, прижавшись щекой к щеке, произ-несла: «Меня зовут Софья Владимировна».

«Спасибо вам, Софья Владимировна, вы меня спасли от му-чительной жажды. Я никогда не думала, что когда-нибудь так сильно захочу пить или от жажды мне станет плохо».

Тогда доселе молчавший хозяин спокойно произнёс: «А меня зовите – Василий Степанович, фамилия наша Лысенко, – и продолжил: – Сонечка, это наши земляки, они тоже беженцы, их только что выпустили из полиции; не зная языка – сама знаешь, как тяжко приходится иммигрантам в этой стране, – так вот, мы им должны помочь. Сдадим в аренду те две пустующие комна-ты, видишь, какая у них семья, да и нам будет веселее. Мы с Антоном Семёновичем через несколько минут пойдём к ювелиру, ты знаешь – тот, что знает немного по-русски, – остальное я тебе потом расскажу. Пока мы будем ходить заниматься делами, ты покажи Елене Давыдовне комнаты, прикинь, чем помочь для ночлега, и примерно к трём часам приготовь покушать – помощников у тебя предостаточно. Если удачно пройдёт сделка, то мы прикупим продуктов к обеду».

Перемигнувшись, мать с отцом вышли во двор и через неко-торое время они вошли в комнату, и отец, обращаясь к Василию Степановичу, сказал:

«Может, мы пойдём? Правда, жара стоит страшная, но у нас безвыходное положение».

«Если вы готовы, Антон Семёнович, тогда пошли», – сказал хозяин дома.

Получив положительный ответ кивком головы, отец обра-тился к хозяйке дома: «А вы, Софья Владимировна, не будете возражать, если мы с вашим супругом сходим к ювелиру?»

«Разве я могу быть против решения своего супруга, посколь-ку у вас ситуация безвыходная? – ответила хозяйка. – Иди, Ва-сенька, иди!»

«Тогда мы пошли», – ещё раз обращаясь к старшим женщи-нам, объявил хозяин.

«Антон, не забудь лекарство купить», – сказала мать вслед уходящему отцу, показывая живот.

«А какое?» – спросил отец, но его вопрос остался без ответа, так как мать не знала названия.

После ухода мужчин Софья Владимировна спросила у мате-ри нашей: «Какое лекарство вы заказывали мужу купить?»

Мать рассказала Софье о бедствии; которое произошло из-за воды и грязи, перемене незнакомой пищи, в результате начались расстройство желудков.

«Это не проблема, я сейчас заварю высушенную гранатовую кору, выпьете по стакану – и всё продёт».

После выпитого отвару к вечеру, действительно, желудки наши восстановились.

Как потом я узнала из слов отца, направляясь к ювелиру, он пытался узнать об этом городе как можно больше – о его людях, о работе, чтобы можно было устроиться на работу не только мужчинам, но и подросткам – девочкам и парням. О том, чтобы переехать в другой город, не могло быть и речи, поскольку не было документов, удостоверяющих личность, да и незнание языка – это отрезало все пути к переезду. Вопросы, задаваемые моим отцом Василию, в большинстве своём оставались без ответа. То ли в меру своего развития, то ли в меру своего узкого мышления и познания, а скорее всего, от того, что он организовал дома пошив дамских ридикюлей, приносящий ему небольшой доход, и теперь все его мысли были направлены на развитие этого предприятия, что обеспечивало безбедное существование, – видимо, из этих соображений ему некогда было думать о чём-то другом, кроме как о работе, где он был во всех ипостасях; в связи с этим у него постоянно работала мысль, где подешевле купить замш, хромовую кожу разного цвета, атласную ткань, нитки, фурнитуру и прочее. Другим мыслям просто не находилось места. Пока они шли по узким и грязным проулкам, старожил ответил лишь на незначительную часть вопросов об этом городе. После очередного проулка свернули направо в следующий, более широкий переулок; пройдя шагов двести, оказались на центральной улице Тебриза.

«Это старинный город, заложенный династией Сасанидов, правивших в III–VII веках на Ближнем и Среднем Востоке. Со-гласно историческим данным, Тебриз с XIII–XVI веков неодно-кратно был столицей разных государств на территории Персии, – так Василий начал медленно рассказывать, историю этого ре-гиона. – В XVIII–XIX веках Тебриз был столицей тебризского ханства. А с XIX – начала XX веков был резиденцией наследни-ков каджарских шахов. Тебриз стоит на перепутье трёх дорог направлением в две страны – в Россию и Турцию – и являлся стратегически важным местом. Он до сих пор является первым торговым городом этого государства. Сюда привозили товары и первыми их выбрасывали на местный рынок, а уж потом купцы перевозили товары дальше в разные города и районы своей страны. Даже поступавшие товары, которых не было в Тебризе, по импорту из других регионов страны, какая-то их часть попа-дала на местный рынок.

В Северной части города когда-то находилось множество караван-сараев; с появлением повозок, а затем автомобилей то-гда начали строить грунтовые дороги, а кое-где и асфальтовые; вскорости начали строить и железные дороги. А караван-сараи переоборудовали в склады, ремонтные мастерские, автобазы и гостиницы. Город Тебриз, где мы находимся в данное время, это северо-западная часть Ирана. Основное население – азербай-джанцы, испокон веков они считались революционным народом. Вот то немногое, что я знаю об этом городе», – закончил Васи-лий.

Это был такой малый экскурс, это только первый из источ-ников познания Персии; очень многое читатель узнает позже, на протяжении рассказа о двадцатипятилетних скитаниях по этой азиатской стране.

Пройдя примерно ещё два квартала по булыжной мостовой центральной улицы, Василий и Антон зашли в ювелирный мага-зин, где их с радостью встретил весьма старый еврей, обросший редкими волосами как на голове, так и на бороде. Увидев Васи-лия Степановича, тот подбежал к нему, взял за руку, начал тря-сти, обрадовано и доброжелательно произнося банальные фразы, специально заготовленные для покупателей, и таким образом располагая их к себе:

«Как давно, друг мой Василий, я тебя не видел. Чем могу тебе помочь или пришедшему с тобой?» – говорил он довольно-таки сносно, но с большим акцентом, и всё-таки русские его хо-рошо понимали.

Василий Степанович так же любезно ответил на его привет-ствие.

«Самуил, познакомься: этого господина величают Антон Семёнович, он нуждается в нашей помощи, так как с семьёй только что прибыл из России, мы их приютили у себя в доме. В бытовых вопросах я ему буду постоянно помогать, а вот деньга-ми и работой я тебя прошу помочь ему и его семье. Рабочих рук у него на сегодня пять: он с сыном и три его дочери, – после вступления он легонько локтём подтолкнул отца к еврею, сказав: – Разговаривай».

Поняв серьёзность причин прихода этих двух уже немолодых джентльменов, Самуил зашёл за прилавок, внимательно по-смотрел на незнакомца, погладил свою растрёпанную бородку, облокотился на витрину со стеклом, где находились золотые из-делия, тесно уложенные для обозрения покупателям, после чего спокойным голосом спросил:

«Так чем может вам помочь старый, немощный еврей?»

«Положение у нас тяжёлое в связи с нелегальным перехо-дом, поэтому я принёс золотое кольцо с бриллиантом, чтобы продать и купить всё необходимое, в первую очередь продукты, ну и необходимый домашний скарб. Кроме того, хотел бы узнать у вас, где сейчас строятся дома или мосты, чтобы можно было устроиться плотником – это мне и сыну, а дочерям любую работу: модисткой, кухаркой, няней, горничной – в общем, кем угодно».

«Давайте вначале посмотрим, что вы принесли, чему я смог бы удивиться либо обрадоваться».

Отец достал из кармана кольцо и протянул его ювелиру, тот его осматривал, ворочая в разные стороны, поднимал вверх, на свет, и, каждый раз причмокивая и облизывая губы, что-то шеп-тал, слегка покачивая головой. Налюбовавшись вдоволь, взял из выдвинутого ящика лупу, рассматривая сквозь призму. Он настолько сосредоточился и преобразился, что совершенно не стал похож на ювелира, каким он был двумя минутами раньше. Здесь владелец кольца подумал, не подменили ли ювелира. Ви-димо, лупа не удовлетворила хозяина лавки, тогда он вынул из кармана мятой рубашки монокль, вставил в глазницу, продолжая рассматривать принесённое чудо ювелирного искусства. Через некоторое время хозяин магазина опустил обе руки на прилавок, лицо его вновь приняло загадочно-страдальческий вид, а бегаю-щие из стороны в сторону глаза говорили о том, что он искал какое-то решение, но какое?.. После короткой паузы этот старый геммолог с сожалеющей интонацией и кислой миной произнёс:

«Антон Семёнович, к моему большому сожалению, я не мо-гу купить ваше кольцо, чем, конечно, очень огорчён и сожалею».

«Это почему? Я на вас возлагал большую надежду, и что же мне теперь делать, куда идти?»

«Я не могу купить, поскольку у меня не хватит денег рассчи-таться с вами, это кольцо – шедевр ювелирного искусства. Не хочу вас обманывать, сей большой для кольца бриллиант – окта-эдр – изготовлен, скорее всего, в Европе, и мне кажется, что это поздний Ренессанс, то есть XVI – начало XVII веков. В уникаль-ности кольца как вещи сомневаться даже не приходится, только откуда и как этот шедевр древних ювелиров попал к вам? Ой, простите, я на минуту забыл, откуда вы прибыли и каким обра-зом, но это не говорит, что оно утратило спрос – наоборот, оно в данное время бесценно. А вот купить его сможет очень богатый антиквар и скорее всего европеец, каковых здесь нет, и это вто-рая причина, помеха, которая ставит меня в затруднительное положение; она заведомо прогнозирует поездку в Тегеран, что тоже потребует определённых затрат».

«Почему вы так решили, будто кольцо – вещь античная?»

«Смотрите на эти две сплющенные, инкрустированных сап-фирами и рубином красно-жёлто- коричневых цветов змейки, напоминающие настоящих королевских змей, которые, извива-ясь, огибают золотое кольцо и, поднимаясь вверх с двух сторон, одновременно зубами удерживают бриллиант в четырнадцать карат великолепной огранки и чистоты. Обратите внимание: в миниатюрных головках этих королевских змей изумрудные глазки и перламутровые зубки, которыми они удерживают огра-нённый красавец – диамант», – после выраженных восхищений о кольце обросший седыми волосами, торчащими в разные сто-роны, еврей с умилённым лицом произнёс: «Есть только один выход: если вы согласитесь сейчас получить за него тридцать процентов стоимости и расписку с печатью на семьдесят про-центов, которые разобью на три части и выражу в местном де-нежном эквиваленте – риалах. Таким образом, тридцать и два раза по двадцать процентов, и вы их получите в течение трёх недель, после этой – каждую пятницу ближе к вечеру. А если я его продам быстро, тогда сразу рассчитаюсь – но это вряд ли».

Отец немного задумался, почёсывая затылок, в это время он прикидывал: «Раз этот самый богатый ювелир не может купить, тогда что говорить об остальных. Мало того, Василий Степано-вич его хорошо знает, надо довериться, другого выхода нет. Бы-ла не была – соглашусь», – глянув на Степановича. Тот кивнул головой, дав понять: «Соглашайся». «Ну до чего же хитрый народ – евреи!» – подумал отец.

«Ладно, я согласен! Так сколько всё-таки это кольцо стóит?» – ради любопытства неожиданно для себя спросил отец, по при-вычке почёсывая загривок.

«Я вам дам самую большую цену; если не верите, можете проверить – сходить к другим ювелирам, но запомните: коль у меня нет таких денег, то у остальных и вовсе их нет, или дадут цену в четыре-пять раз меньше. Я вам за него дам полторы ты-сячи туманов. Сейчас я дам четыреста пятьдесят туманов – четыре тысячи пятьсот риалов, следующую такую же сумму – в следующую пятницу, ну, и два раза по триста туманов, также по пятницам».

Получив деньги и расписку, прежде чем выйти из магазина, Василий Степанович сказал отцу:

«Антон Семёнович, ты оставь двадцать туманов: этого до-статочно, чтобы купить столько продуктов, что не унесёшь. Остальные спрячь, а то здесь жуликов полно. Рядом покупать не будем, а то сразу определят наличие больших денег либо золо-той покупки и начнут преследовать или создадут такую ситуа-цию, что очистят карманы до копеечки».

После того, как Самуил отдал деньги хозяину, он продолжил рассматривать это филигранное кольцо с диамантом, которое не видел за всю долгую торговую ювелирную практику.

«Всё-таки я молодец, что дал хорошую цену за это кольцо, – похвалил сам себя Самуил, – не исключено, что это у него не последняя такая дорогостоящая вещица, я же при продаже за-прошу за неё как за античную вещь, а не как ювелирное украше-ние». Но здесь его мысли перебил зазвеневший колокольчик, оповестивший, что открылась дверь для уходящих клиентов, но они задержались по какой-то причине у выхода и о чём-то пере-шептывались.

«Антон Семёнович, по поводу работ зайдите ко мне через пару дней, может, мои друзья подскажут интересующие работы для вас», – сказал ювелир весёлым голосом с акцентом, режу-щим слух».

Покинув магазин, отец с Василием, понурив головы, шли молча. Как и договорились, на все предложения зазывал магази-нов и предложения продавцов они отмахивались или не обращали внимания. Когда оставался примерно квартал до переулка, ведшего к жилищу, Василий посмотрел на лицо отца, обливаю-щееся потом, его мокрую рубаху и произнёс:

«В нескольких шагах от нас арка. Под аркой чайхана – един-ственная, где иностранцам подают чай или холодную воду за две цены. Стаканчики чайные здесь стограммовые, из нормальных стаканов они пьют воду со льдом либо шербет – прохладительный напиток, подслащённая вода с лимонным со-ком и льдом. Каждый такой стакан воды или чая стоит четыре динара».

«Только нам необходимо вначале произвести покупку на рынке для того, чтобы разменять бумажные деньги на мелочь, которой нам нужно будет рассчитаться за воду», – сказал отец, вытирая градом стекающий со лба пот.

После сказанного Василий ещё раз окинул взглядом своего спутника не только с потным лицом, но и мокрой от пота руба-хой, и понял, насколько он обезводился. Быстрым движением сунул руку в карман, вынул несколько монет и сказал:

«Пойдём, на воду либо на чай у меня хватит, попьём, а уж потом будем делать покупки. Антон, советую попить чай – он лучше утоляет жажду и не выделяет такого обильно пота, это проверено на собственной шкуре».

Выйдя из чайханы, принялись за покупки, через тридцать минут уже не хватало рук. Наняли носильщика, на которого взвалили всю кухонную утварь. Ещё спустя некоторое время продукты тоже были закуплены, но рук всё равно не хватало, пришлось нанимать второго носильщика, после чего направились к выходу. Слева у выхода из рынка, у арки в одной из лавок отец увидел постельные принадлежности, в которых тут же начал проверять толщину настила ваты в одеялах. Во время покупок Василий выполнял роль переводчика, и здесь, когда отец спросил у продавца, а где же матрасы и подушки, тот решил, что над ним издеваются либо шутят. Поэтому он начал отмахиваться, давая понять, чтобы уходили – не издевались и не шутили. Когда же увидел, что покупатели всерьёз осматривают его товар, обрадовался, полез под стопы одеял и матрацев, стал показывать всё наилучшее; вытаскивая из запасников; показывая товар, хозяин лавки расхваливал не только изделие и ткань, но и цвет. Узнав цены, отец, не мешкая, попросил свернуть семь комплектов. «Если вы действительно возьмёте семь комплектов, – сказал продавец, – то я вам сделаю скидку на целый комплект». Скручивая комплекты, продавец всё ещё не верил этим незнакомым иностранцам.

Рассчитавшись за покупку, Василий сказал: «Нужно нанять фаэтон – и не один».

Здесь продавец, видимо, немного понимавший русский язык, сам напросился вызвать транспорт в знак благодарности за по-купки. Не успели глазом моргнуть, как два фаэтона стояли, го-товые грузиться. Все покупки кое-как погрузили на оба фаэтона и поехали домой.

Появление отца с покупками обрадовало всех и как-то успо-коило нашу семью, особенно мать, поскольку со вступлением на персидскую землю она пребывала в подавленном настроении, а тут начала распоряжаться, что куда заносить и как раскладывать. Пока мы заносили покупки, отец о чём-то разговаривал с матерью. Я услышала только обрывок слов отца: «Всё-таки я правильно сделал, что понёс это кольцо с бриллиантом, иначе с теми кольцами ювелир не стал бы с нами разговаривать. У него их сотни, и все новые, а наши – старьё, может, и дал бы гроши. А так, видишь, во сколько еврей оценил кольцо?» «Ты знаешь, Еля, – так отец называл нашу мать, – Василий говорит, что в Тебризе много русских, даже есть действующая русская православная церковь, оставшаяся от наших казачьих войск, находившихся здесь ещё до революции», – поделился отец новостью. «Я знаю, – ответила мать, – надо узнать, как туда пройти, и в воскресенье сходить помолиться! – а спустя некоторое время, она продолжила: «Надо, надо сходить, исповедаться и попросить благословенья на проживание в Персии», – как бы спрашивая совета у мужа. «А те три первых слова, сказанные, – не заменяют исповедь? – из ничего распалился отец. – Иди, молись хоть Богу, хоть чёрту! Бери детей и иди, раз ты такая набожная, а я не пойду!» – в сердцах выпалил отец.

Проходя несколько раз мимо родителей, я краем уха улови-ла, по отдельным обрывкам фраз про церковь и то, что мы завтра пойдём на рынок покупать всем одежду и обувь, только об этом сегодня матери надо попросить Софью Владимировну, она намного лучше владеет языком. С ней, как с женщиной, можно посоветоваться по поводу нижнего белья и прочего. А Василий Степанович должен закончить заказ, за которым завтра придёт заказчик, поэтому его нельзя беспокоить по таким пустякам.

Ближе к вечеру мать распорядилась: «Дети, устраивайтесь спать в одной комнате, – и после некоторого раздумья добавила: – Необходимо рано лечь спать, так как встать придётся утром рано, чтобы до наступления жары произвести все покупки и вернуться домой».

А чуть позже из других обрывков отца с матерью я поняла, что еврей-ювелир пообещал предпринять максимум усилий в поиске работ, только необходимо подождать несколько дней.

Утром второго дня мы примерно в семь чесов уже ходили по рынку в гуще народа, который бурлил полным ходом, и людской гомон не прекращался ни на минуту. В десять утра нами уже была закуплена вся необходимая одежда на летний период, от головного убора до обуви. Под занавес мать взяла у отца деньги и с Софьей Владимировной отправилась в угол базара. Через пятнадцать минут шли весёлые, с большой корзинкой, напол-ненной маленькими пузырьками и красивыми картонными ко-робочками, но больше всего мне нравилось её выражение лица, давно не выражавшего веселья и красоты, как никогда за всё время пребывания в Персии.

Отец через пару дней, как было сказано, сходил к ювелиру по поводу работ. Оказалось, что требуется домработница, уме-ющая немного готовить европейские блюда и говорящая хотя бы немного по-немецки. Вернулся отец радостный, прямо с порога заявил все упомянутые требования. «Больше всех подходят тебе, Настенька. Вечером идём устраивать тебя на работу. Через несколько дней ещё кому-нибудь подберут работу, так, глядишь, и трудоустроимся все».

Вечером того же дня, когда спала жара, мы отправились по указанному адресу – это оказалось в самом центре города, до которого дошли за двадцать минут. Хозяйка – чистокровная арийка, так она себя отрекомендовала, после нескольких минут разговора ясно выразилась: «Я не позволю себя оскорблять ин-трижками и заигрыванием с моим мужем, до чего он весьма похотлив», – так будущая моя хозяйка начала со мной диалог.

При этих словах её и без того худое продолговатое лицо по-суровело, стало жёстче и, как мне показалось, окаменело. Но после законченной фразы она, видимо, поняла, что может отпуг-нуть сразу понравившуюся ей молодую девушку, и, выдавливая улыбку на тонких губах бледного лица и жестикулируя тонкими и длинными, как палки, руками и таким же худым телом, доба-вила: «Я вижу, ты девушка умная, серьёзная, да ещё русская, которая всегда может постоять за себя. А теперь о главном: нам – это мне и моему мужу – нужна девушка или женщина, которая, во-первых, умела бы немножко готовить, а хорошо – я научу её сама, и вдобавок – свои любимые блюда. Во-вторых, чисто мыла посуду, чисто и аккуратно убирала в доме, очень хорошо стирала и гладила. Если всё перечисленное умеете, то-гда приходите завтра к семи часам утра, я вам за час всё покажу и расскажу, а в восемь уйду на работу; и ещё вы должны знать: уходить будете, когда я вам позволю. А по поводу оплаты я вам скажу после первой недели вашей работы».

Высказав все свои требования и пожелания, её длинная фи-гура вытянулась; подняв голову и собираясь уходить, она вдруг спросила: «А говорите хоть немного по-немецки, или я всё это время говорила для себя?»

Мой отец тоже немного знал немецкий язык, которому научился в годичном плену, когда воевал ещё в первую мировую войну на Юго-Западном фронте, в третьей армии против Герма-нии и Австро-Венгрии. Как-то получилось, что я и отец ответили вместе: «Да, мы всё поняли и согласны с вашим предложением завтра приступить к работе с семи часов утра. Только напо-следок скажите, как вас называть, фрау?»

«Ну, тогда до завтра – опозданий тоже не люблю, а звать меня будете фрау Ева», – сказала она и ушла.

Так я начала работать у этой немки; надо отдать должное – она многому научила меня, что позже мне в жизни очень приго-дилось.

В общем, в течение двадцати дней всех устроили на работу, конечно, кроме матери и отца. Мать занималась по дому, варила еду, на которую все, кроме меня, налетали вечером, поскольку обедали всухомятку из-за того что негде было поесть, так как мы были иностранцы и нами брезговали. С выходом на работу в семью фрау Евы она сказала, что питаться я буду у них дома.

Отец был человеком волевым, жёстким и на тот период не-много умнее других – вот почему он не торопился устраиваться на предлагаемые весьма неинтересные работы, но в конце кон-цов выбрал столярную работу, по нраву и деньгам. Туда он хо-дил с большим удовольствием, так как хорошо зарабатывал.

Через полтора месяца нас вызвали в полицию и вручили нам «шенаснамэ» или «сэджелл», что на фарси означает паспорт или вид на жительство; после вручения при выходе из кабинета начальник полиции довёл до нас слова вышестоящего: «Вам очень повезло, так как вы ни там, ни здесь ни в чём не замеша-ны, вот почему вам быстро оформили и прислали документы», – пожелав счастья и успехов в жизни. Последние слова начальник проговорил на ломаном русском языке, поднимаясь со своего стула, и уже в коридоре в приоткрытую дверь донеслось до нас окончание, гласившее: «Изучите наши законы, чтобы не нару-шать их, – они у нас суровые!»

Отправляясь в полицию, мы попросили Софью Владимировну поехать с нами, чтобы на обратном пути заехать на базар за продуктами, на что она с удовольствием согласилась. С базара нас, женщин с покупками, отец отправил на фаэтоне – мужчины пошли пешком. У дома, разгрузив покупки с конного транспорта; мы гуськом с сумками направились к воротам, как вдруг к Софье Владимировне подбежала взлохмаченная седовласая женщина лет сорока, высокого роста с красивыми чертами лица в чистом, но помятом платье; смеясь и кланяясь, она стала об-нимать её. Опустив поклажу у ворот, Софья обняла женщину со словами: «Роза, дорогая, как давно я тебя не видела, почему ты так долго не приходила ко мне?» Та, которую Софья Владими-ровна назвала Розой, продолжала смеяться и кланяться и осмат-ривала нас – незнакомых ей людей. «Кто они, это твои дети?» – спросила она, показывая пальцем на нас. «Ты что, Роза? Откуда у меня дети? Мне почему-то Богом заказано иметь детей. По-смотри на эту женщину? – показала она на нашу маму, – она старше меня, а эти девочки – её дочери. Знакомься, это мои друзья и квартиранты, – снова показывая на мать, произнесла Софья Владимировна. – Вот это – Елена Давыдовна, мать этих прекрасных девочек. Девочек зовут Таня, Анастасия и Александра».

После того, как Софья Владимировна назвала всех, Роза сделала реверанс. Софья продолжила: «Скоро подойдут мужчины, тогда вся их большая семья – Карабут – будет в сборе. Скажу больше: они всего десять дней как оттуда, откуда и ты пришла. А ты, если мне не изменяет память, полгода уже здесь? Ну, пойдём в дом, чего мы здесь стоим как беспризорные?»

Войдя в дом, Роза как-то странно осматривала комнаты, из-редка озираясь на нас.

«Сейчас с нами позавтракаешь, а потом я тебя переодену в хорошее платье, – приложив руку ко лбу, Софья Владимировна тут же сказала: – Почему потом? Пойдём со мной! – а перед уходом повернулась к матери и попросила: – Готовьте на стол, мы скоро».

К столу первая шла Роза, следом Софья, мы, сёстры и мать, ахнули – настолько её преобразила хозяйка. За завтраком Роза вела себя очень культурно, но смеяться и кланяться не переста-вала. Сразу после завтрака сияющая Роза ушла, пообещав не забывать «Софочку», как она назвала хозяйку дома.

После ухода Розы мама спросила у Софьи Владимировны: «Кто такая Роза? По поведению она смахивает на умалишённую, но за столом вела себя очень пристойно, если не считать её периодический несвоевременный смех и наклоны».

«Елена Давыдовна, у Розы семейная драма, от чего она и скатилась с катушек, а дело было следующим образом.

Роза с мужем и дочерью бежали от коммунистов. На границе жандармы поймали их семью и конвоировали сюда, в Тебриз; два дня их допрашивали в полиции, на третий день должны были ещё раз допросить и отпустить. В последний день утром рано пришли два полицейских. Дочь – Ахуба – спала, мать её быстро разбудила и сказала, мол, пошли на допрос, за нами уже пришли полицейские. Выйдя во двор караван-сарая, Ахуба заплясала и на ушко матери прошептала, мол, мне в туалет надо. Роза шепнула мужу, что Ахубе надо в туалет, по-малому. Гай, муж Розы, стал говорить этим двоим полицейским, но они не понимали. Тогда он полицейским стал показывать, по-мужски, что ей надо по-маленькому в туалет. Полицейские не понимали, что им показал обрусевший еврей, так как мужчины-персы, даже оправляясь по-малому, приседают на корточки. Возможно, эти двое необузданных полицейских в меру своих извращённых фантазий по-своему поняли то, что им показал отец Ахубы. Из-за этого непонимания, скорее всего, и произошла трагедия с летальным исходом для четырёх человек. А поскольку полицейским приказали людей доставить срочно, почему здоровяк-полицейский и кричал, постоянно подгоняя, «тез-тез, тезол-тезол» – быстро-быстро, быстрей-быстрей, на азербайджанском. Видя, что арестованные не понимают, полицейский подтолкнул отца с матерью Ахубы, показывая рукой направление движения, а сам, повернувшись, сказал по-азербайджански: «Мен, ата ва ана гётераджаям – сан бу кызы гетир, якши?» – что означало: «Я отца с матерью поведу, а ты эту девчонку приведи, хорошо?» «Якши, – ответил второй, а потом, смеясь, произнёс: – Мен они, басырам... – я её...» – дальше непереводимое…

Толчки полицейского-конвоира на отца и мать не действова-ли, они продолжали стоять, не двигаясь с места; тогда предста-витель власти по разу ударил их прикладом в спину, родители, опасаясь быть искалеченными, начали потихонечку двигаться в указанном направлении, увёртываясь от догонявших прикладов. Оставшийся конвоир с девушкой смотрел, как его напарник прикладом подгонял родителей Ахубы, заставляя идти, а когда повернул голову, увидел, что Ахуба бежит в угол двора, к туале-ту, и сам припустил за ней. Услышав за спиной тяжёлый топот гнавшегося за ней, Ахуба у самой двери туалета остановилась, видимо, заподозрив неладное в намерениях полицейского: как только повернулась, она вытянула руки вперёд и ринулась на преследователя и тут же получила прикладом в лоб. Удар был настолько сильным, что Ахуба начала падать назад и ударилась головой о кирпичный угол туалета. Полицейский подхватил её в бессознательном состоянии и понёс за туалет, где в течение ка-кого-то времени удовлетворял свою необузданную похоть.

Находясь на допросе в кабинете начальника полиции, Роза не сводила глаз с входной двери, а через пятнадцать минут начала беспокоиться и ещё через какое-то неопределённое время стала просить начальника отпустить её, дабы узнать, где дочь, не случилась ли с ней какая беда. Своим поведением Роза так надоела начальнику, что тот не выдержал и послал полицейского узнать, почему так долго ведут молодую еврейку?

Вернувшийся полицейский доложил начальнику: «Девочка лежит без сознания». «А где полицейский, Сабир, который дол-жен привести её сюда, почему он не пришёл и не доложил?» – спросил начальник. «Он там стоит, ждёт дальнейших распоря-жений», – соврал полицейский, тем самым рассчитывая защи-тить напарника, попавшего в беду. «Веди родителей туда, а я сейчас скажу, чтобы лекаря туда послали. А ты, как только при-дёшь туда, сразу того идиота отправь ко мне».

«Прошу прощения, господин начальник, Сабир не придёт». «Как это не придёт, кем он себя возомнил? Передай ему мой приказ!» «Прошу извинить меня за то, что я вам сказал неправ-ду. Вот сейчас я вам сообщу весьма важную вещь. Хотя он меня просил, чтобы я никому не рассказывал про его позор. Главных причин две, из-за которых он не придёт. Первая: эта молодая еврейка осквернила его как мужчину и как мусульманина, как он теперь станет жить дальше? А если бы даже пришёл, то вы его не пустили бы в кабинет, так как он весь в человеческом дерьме, и ближе чем на десять метров невозможно подойти, больно запах не приличный. Второе: их дочь, по-моему, – не жилец, она почти мертва либо через какое-то время Моисей заберёт её к себе на небеса». «Поговори мне ещё, умник. Ты сейчас отправляйся с родителями и Али-заде, пусть он там разбирается, а ты вернёшься и подробно расскажешь, как всё было». «А что тут рассказывать: вырубил девочку одним ударом приклада в лоб, а потом стал её насиловать, как только ему хотелось. Тут она начала приходить в себя и стала сопротивляться. Тогда этот болван положил руку ей на спину и придавил к ящику, на котором лежал её торс, чтобы не трепыхалась. Но ведь не зря бежала в туалет; видать, у неё была диарея. Ну вот, теперь он просит воды отмыться». «Ладно, понял тебя. Иди, сопровождай перебежчиков».

Исстрадавшееся сердце матери, предчувствуя беду, застав-ляло её бегом бежать к месту происшествия. Увидев лежащее недвижимое окровавленное тело дочери на земле, мать с криком и слезами упала на неё, вся содрогаясь от ужаса того, что про-изошло с ней. Пришедший медработник оказался вовсе не врач – фельдшер, не опускаясь к лежащему на земле телу, он начал расспрашивать полицейского-здоровяка, что и как случилось. Показав в сторону неподалёку спиной к ним сидящего конвоира, полицейский коротко рассказал всё, что знал. Глянув в сторону указанного полицейского, фельдшер неохотно присел, похлопал по плечу женщину, голова которой покоилась на теле юной девы.

«Думаю, нам придётся спасать сразу двоих, – фельдшер указал на мать, потерявшую сознание, – поднимите её, сбрызните холодной водой и легонько похлопайте по щекам, а я займусь девочкой».

Пока трое мужчин занимались двумя без памяти лежащими женщинами, Гай понял, что им не до него, и направился к си-девшему в стороне полицейскому, не имея никакого плана, но когда он увидел на земле обрезок стекла, подобрал его и быстро подошёл к убийце. Поскольку полицейский сидел и не видел, кто к нему подходит, этим Гай и воспользовался: подойдя сзади справа под таким углом, чтобы одним резким, наотмашь движе-нием руки стекло резануло по сонной артерии, он сделал это движение и бросил стекло к ногам жертвы. Полицейский-убийца, не издав ни звука и лишь чуть склонив голову вправо, упёрся ею в стену. Отомстив обидчику, Гай не спеша вернулся к тройке мужчин, занимавшихся женщинами, втиснулся между переводчиком и полицейским-здоровяком и начал бить жену по щекам, периодически сбрызгивая водичкой; с исходом какого-то времени жена очнулась и спросила: «Как Ахуба? Что она гово-рит?» «Она пока ещё в обморочном состоянии, ничего не гово-рит». «Гай, приподними меня, я посмотрю на неё». Взглянув на дочь, Роза опять начала неистово реветь и причитать. «Гай, смотри, он её изнасиловал, да по-зверски жестоко, разве детское сердце выдержит такое!»

И вдруг Ахуба как-то вытянулась, дёрнулась, после чего те-ло обмякло, будто начало растекаться по земле. Мать ухватилась за голову, начала крутить её, потом стала рвать волосы клочками, бросать и вновь рвать, не прекращая реветь как зверь. Затем упала на землю и стала биться в конвульсиях. Гай прижал жену к себе, стал успокаивать, пытался найти какие-то слова утешения, но разве он мог найти такие слова утешения, когда горе мучило и его сердце. Нет, Гай в этот момент не смог их найти, таких, что могли бы дойти до материнского сердца. Гай сам пребывал в таком же стрессовом состоянии, что и его жена, оба только что потерявшие единственную дочь.

Фельдшер поднялся с корточек, произнес: «Тамом, морд, байад эмруз дафн конид», – что означало «всё, умерла, надо се-годня похоронить».

Услышав от фельдшера заключение, сопровождающий пока-зал рукой: «Пойдёмте к начальнику, у него к вам ещё остались вопросы», – и стал помогать поднимать Розу, а та опять вырывалась и падала на дочь, стараясь её оживить, и вдруг начала её бить с криками «Вставай, зараза!» – это, видимо, от бессилия и утраты надежды на что-либо.

Весь путь до начальника Гай тащил её на себе.

«Что случилось?» – спросил тот, увидев пришедших на до-прос Гайя и Розу в таком безликом состоянии. «Их дочь умерла у них на руках», – сказал конвоир. «А где тот идиот, из-за кото-рого девочка поплатилась жизнью, почему ты его не привёл?» «Он там сидит в том же виде, что я вам говорил недавно. Мне некогда было, а рядом больше никого не было, чтобы воды при-несли. Да и одежда другая нужна, думаю, надо бы найти какие-нибудь ароматические вещества – подавить страшную вонь». «В общем, так: иди туда, носи воду, пусть моется, найди ему одежду, потом веди его в баню. Делай что хочешь, только чтобы через два часа оба стояли здесь, всё понял?» «Так точно! Можно идти?»

«Я от имени нашей полиции приношу извинения, – обратился начальник к родителям девочки. – Дочь вашу похороним. У вас, евреев, хоронят в тот же день, так что сделаем сегодня». «Господин начальник полиции, а как вы накажете своих подчи-нённых? Я требую, чтобы их отдали под суд и чтобы мы присутствовали на суде». «Прежде всего, почему вы говорите «они», вы что, знаете, сколько человек насиловали вашу дочь?» «Да, знаю, их двое». «И кто они?» «Один – тот, который с ней находился, а второй – тот, что пошёл за ним», – при последних словах у Гая ни один мускул не дрогнул на лице. «Ну, тот – понятно, а этот здесь при чём, он ведь вас привёл?» «Если бы он нас не гнал сюда, а подождал бы пять минут, тогда ничего не случилось бы». «А может быть, вы виноваты?» – багровея и приподнимаясь из-за стола, спросил начальник. «В чём же, позвольте узнать, господин полицейский», – трясясь от бессилия, что тот не понимает его, ответил Гай. «Вы совсем не понимаете, почему вы виноваты во всём? Виноваты в том, что, если бы вы не перебежали к нам, то и у нас сейчас проблем не было бы».

Только закончил говорить Гай, как влетел полицейский, по-сланный на место происшествия, и что-то скороговоркой выпа-лил начальнику.

«Не может быть! Ты говоришь, что он сам с собой покон-чил?» – переспросил начальник, затем повернул голову к пере-водчику и попросил его перевести его слова конвоира, дабы удовлетворить родительскую жажду мести. «Господин началь-ник просил передать, что ваш обидчик сам себе перерезал аорту и от этого умер». «А как вы думаете наказать этого, который только что покинул кабинет?»

Не успел переводчик до конца перевести фразу, как началь-ник начал кричать как сумасшедший, а переводчик стал син-хронно переводить. «Кто вы такие, чтобы требовать чего-то от меня такого? Вас ни здесь, ни там нет, вы просто никто! Я сей-час могу вас расстрелять и ни перед кем отвечать не буду. Вы шпионы, убегали от нас, на попытку остановиться проигнориро-вали, тогда пришлось стрелять на поражение. Так что закрой свою поганую пасть, бери свою жену и топай, чтобы я тебя больше не видел. Сейчас вас отконвоируют в тот караван-сарай. Помоете дочку, тогда похороним, – можем и без вас, – но, уви-дев страдальческое лицо матери, видимо, смилостивился и ска-зал: – Ладно, разрешу присутствовать на похоронах, только без лишних слов».

Сразу после обеда пришли два конвоира с арбой и арбоке-шем – извозчиком. Залезая на арбу, кучер не заметил, как Гай вытащил у него нож из-за пояса. Погрузив тело на арбу, стали отъезжать. Несчастные отец с матерью со слезами двинулись следом. Но конвоир, тот самый, который утром их конвоировал, преградил им дорогу, жестами рук показывая, что, мол, не по-ложено. Видя, что они его не понимают, взял их за шиворот и начал заталкивать в одну из комнат караван-сарая. Несчастные родители девочки сопротивлялись некоторое время, и затолкать сразу двоих никак не получалось, тогда конвоир не выдержал и ударил Розу кулаком по голове. Та влетела в комнату, а разъ-ярённый Гай, увидев занесённый над головой кулак, чуть раз-вернулся и воткнул полицейскому нож под кадык. Заливаясь кровью, конвоир начал оседать, потом рухнул на землю у двери комнаты. Второй конвоир, наблюдавший за действиями здоро-вяка, увидел тело, упавшее на землю, и начал приближаться к лежащему сотоварищу, держа ружьё наготове. А Гай, доведён-ный до сумасшествия, схватил за руку жену и начал выходить из комнаты, торопясь поспеть за арбой. Увидев второго конвоира с оружием наперевес, он пошёл на него с ножом; тот что-то кри-чал, но они не понимали друг друга из-за незнания языка обще-ния. На выстрел сбежались все, кто находился на территории, а спустя какое-то время приехал и начальник полиции.

Роза лежала без сознания рядом с убитым мужем. Когда она очнулась, сразу стала смеяться и кланяться всем. В полиции, понаблюдав за ней какое-то время, поняли, что она съехала с катушек, и отпустили с миром.

Иногда она спрашивает что-то существенное, но тут же за-бывает. Вот так она теперь живёт, ходит, побирается, а когда идёт к реке Аджачай, за ней увязывается толпа детей и взрос-лых. Дело в том, что она раздевается догола и стирает свой гар-дероб, а ребятня, да и взрослые, смеются, рассматривая её. Но подойти не смеют, а если кто-то осмелится приблизиться, она встаёт и гоняется за ними. Поймав – лупит.

«Скажите, Софья Владимировна, откуда вы знаете такие по-дробности о семье Рушардов? Насколько я понимаю, Роза сама не могла рассказать, поскольку она не в здравом уме, и как вы только что выразились, забывает сразу после того, как задаст вопрос?» «Да, Елена Давыдовна, вы совершенно правы, Роза ничего не помнит, она ни разу не вспомнила ни про дочь, ни про мужа. А рассказал это нам наш друг, он в полиции работает пе-реводчиком. Это прекрасный человек и большой умница, пер-сидский знает в совершенстве – читает и пишет, он иногда захо-дит к нам пообщаться. А про купание и стирку на реке – знают все жители города».

Вот так сложилась жизнь одной иммигрантской семьи, как только они незаконно перешли границу и попали в лапы нена-вистников христиан. Наши, русские, в какие только передряги не попадали, но выходили с честью из затруднительных ситуаций. Когда-нибудь расскажу вам ещё про некоторые счастливые и несчастные семьи. Всё это зависит только от человека, как он себя поведёт в таких ситуациях.

Так трагично сложилась судьба одной российской семьи. Немного погодя, Анастасия Антоновна продолжила свою сагу.

– Лето мы пережили как-то более или менее – неплохо. На удивление всем нам осень выдалась тёплая, изредка лили про-хладные дожди. Стоило выглянуть солнцу – становилось тепло и уютно: видимо, мы, молодые, так переносили этот период года. Не знаю, как я выглядела со стороны, только почему-то то мать, то отец, а иногда и сёстры между делом старались поделиться своими горестями или сомнениями со мной, но только так, чтоб никто не слышал и не видел и не знал. Получалось так, что я являлась хранительницей всех тайн.

Близился Новый год, до него оставалось полтора месяца. Мы жили всё у того же хозяина, поскольку устраивали друг друга. За это время кое-чего купили в дом, а кое-что отец с братьями сделали из подсобных материалов. Мы, сёстры, под руководством Тани всё необходимое в меру своих доходов пошили. Необходимо подчеркнуть: мы, молодёжь, начали осваивать персидский язык. Я завела тетрадь и записывала слова, их значение и их произношение, всё русским алфавитом; чаще получалось коряво и грубо, но уже я как-то могла объясняться с местным населением. Фрау Ева, узнав от садовника о том, что я уже могу вести диалог на бытовые темы, вначале стала доверять мне незначительные продуктовые покупки, с каждым разом увеличивая их количество. Но проверяла всё досконально, вплоть до выворачивания карманов, и каждый раз за недоказанностью моей вины находила в себе силы извиняться. В середине ноября утром, как только я пришла на работу, фрау Ева подошла ко мне и сказала:

«Ты прекрасная девушка и мне жаль с тобой расставаться, но это придётся сделать. Дело в том, что мой муж заключил хороший контракт на строительство нескольких небольших предприятий в Боруджерде, и через несколько дней мы должны уехать; этот дом сдадим в аренду, а там подберём подходящий и арендуем. Конечно, если бы твои родители согласились отпустить тебя с нами, я была бы счастлива».

Вечером за ужином дома, в присутствии родителей, делясь дневными новостями, я рассказала о предложении своей хозяй-ки. Отец хмыкнул в свои усы и сказал:

«У нас – мужиков – тоже плохая новость: зарплату урезали, говорят, фирма обанкротилась; рабочие объявили недельную забастовку с завтрашнего дня. А хозяин на это сказал, что объ-явит локаут».

На второй день утром вместе со мной он пошёл к моим ра-ботодателям. Я подумала: «Он хочет дать согласие на мой переезд с хозяевами, но почему тогда он не спросил моего согласия?» Отец, увидев хозяина, начал с ним разговаривать. О чём они говорили, я не слышала, только по выражению лиц я поняла, что обе стороны довольны. Вечером перед моим уходом домой фрау Ева, подойдя ко мне, сказала:

«Ася, – так меня с первого дня стали называть хозяйка и хо-зяин, у которых я работала, – я очень рада! Вы приняли пра-вильное решение ехать с нами в Боруджерд».

Я осталась стоять в недоумении, так как никакого согласия ещё не давала.

Ужинала я всегда у хозяев, домой пришла поздно, отец и братья с митинга вернулись домой до обеда – вскорости после его окончания. Заглянув в щелку приоткрытой двери, я увидела, как отец, разговаривая с матерью, расплывался в улыбке. А я всё ещё в недоумении, не могла понять и злилась на него.

Набравшись смелости, всё-таки подошла к нему и не успела задать вопрос, как он выразил свой восторг:

«Ты молодец, дочка, что вчера рассказала о своих хозяевах. Сегодня я договорился с ним, он нас, троих мужиков, берёт на работу, да ещё с большей зарплатой, чем здесь. Так что теперь мы вчетвером у него будем работать в Боруджерде, куда на днях мы все и переезжаем. Да и полиция предписала нам этот город, это прекрасное совпадение.

В общем, в первых числах декабря того проклятого года мы все, кроме Тани, переехали в вышеуказанный город. Она не за-хотела уезжать из Тебриза, поскольку давно стремилась выйти из-под родительской опеки, а посему делала всё, дабы побыст-рее выйти замуж, к чему и возраст подталкивал. Кроме всего, в городе, куда мы переезжали, не требовались модистки по поши-ву иностранной одежды. Поэтому родители согласились оста-вить Таню при условии, что она будет жить у Лысенко.

Так уж получилось, что по приезду на новое место житель-ство мы с первого дня приступили к работе; долго не могли найти работу Александре. На новом месте хозяйка с первого дня все заботы по приобретению продуктов на базаре возложила на меня. Лишь утром говорила, чего они хотели бы на ужин; и, оставив деньги, уходила, но отчёт о покупках требовала так же регулярно. Я, чтобы она не сердилась и не считала меня мелкой воровкой, исправно отчитывалась.

– Анастасия Антоновна, а как вы привыкали к новому месту и что делали в свободное время, это был большой город? Рас-скажите, какие там достопримечательности или чего такого зна-менательного с вами там происходило.

– В то время мы о достопримечательностях практически не знали, кроме того, некогда было ходить. Работа отнимала до четырнадцати часов в сутки, а по поводу знаменательного – ничего особого, за исключением одного случая, обстоятельства которого через некоторое время прилипли ко мне на всю жизнь.

– Надеемся, Анастасия Антоновна, что вы нам расскажете, так как мы в вашем голосе услышали нежную интонацию и уви-дели улыбку, украсившую ваше лицо, – попросила одна из при-сутствующих женщин, находившихся в квартире в момент по-вествования.

– Не торопите события. Наберитесь терпения. Постепенно вы всё узнаете обо всём, только чуточку позже. Буквально через неделю на рынке накупив продуктов, я шла домой, как вдруг шедший навстречу молодой парень-перс рукой больно ударил меня в нижнюю часть живота – в пах, сам же, заливаясь смехом, пустился наутёк.

От неожиданного хамства и боли я выронила дорогую немецкую сумку с продуктами, в которой находился и кошелёк с небольшим количеством оставшихся денег, а сама присела, съё-жившись от боли. Сумка с продуктами, которой дорожила хо-зяйка, каким-то образом упала сзади меня; когда я поднялась, то сумка находилась в руках какого-то убегавшего в противопо-ложную сторону от ударившего меня парня. Я побежала за пар-нем с сумкой, а он, добежав до первого переулка, свернул в него. Добежав до поворота в тот переулок, в нём я никого не обнару-жила, но туда идти побоялась. От злости и бессилия я громко заплакала, а слёзы ручьём лились по щекам и затем скатывались в ладошки, поскольку ими я прикрывала лицо. Но с центральной улицы не сходила, так я долго стояла, заливаясь слезами, а у самой в голове кружились мысли:

«Что я скажу хозяйке и чем их кормить стану вечером, когда придут. Они ведь могут не поверить в то, что случилось, а денег негде взять». В связи с переездом дома денег тоже не было, и как найти выход из этой ситуации, я не знала. Так ведь могут и уволить!

Продолжая прикрывать раскрасневшееся лицо руками и не взирая на проходящих, я ревела навзрыд, заглушая в себе шум улицы – только слышала шаги близко проходящих людей. Вдруг звуки шаркавшей обувь смолкли, и чья-то рука коснулась моего плеча; я дёрнула плечом – прикосновение повторилось, и я, не отрывая рук от лица, прокричала:

«Какого чёрта надо?»

Вдруг слышу незнакомый мужской голос, который обратил-ся ко мне с вопрошающей речью:

«Удивительно, по одежде вижу, будто европейская дама, но чтобы оказалась русской, точно не ожидал. Скажу откровенно, встречаю здесь первого человека, который плачет, и это вы, русская барышня, да ещё грубо спрашиваете «какого чёрта надо?» Нет, милая землячка, мне чёрта не надо, просто хочу узнать, кто вас обидел в этой азиатской стране, и, как русский человек и мужчина, я обязан вас защитить! Более того – оказать любую посильную помощь, здесь и сейчас».

«Как, вы тоже русский? Откуда вы здесь взялись? – протирая слёзы, спросила я, – а наша семья думает, что мы здесь одни русские. Оказывается, есть ещё».

Он мне говорит:

«Я всё-таки вас спрашиваю, что случилось, и ещё раз гово-рю: если чем-либо смогу помочь – помогу!»

Пока мы перебрасывались словами, слёзы высохли, но с по-следними его словами вновь покатились градом:

«Нет, никто мне не поможет, и меня выгонят с работы, а кто потом меня возьмёт такую, – и отец выгонит из дома. А здесь и речки нет, такой, чтобы...»

«Ну, сколько можно реветь, успокойтесь, и расскажите всё-таки, какое горе с вами приключилось, и не лейте зря слёз, они вам ещё на свадьбе пригодятся!»

«На какой свадьбе, мужчина, идите не морочьте мне голову. У меня горе, а он издевается».

«Я думаю, на нашей с вами свадьбе!»

«Хорошо: меня только, что обокрали, и я не знаю, что де-лать, украли у меня сумку с продуктами, и там немного денег было, ну, в общем, остаток после покупки, а за них я должна от-читаться перед хозяйкой. А вор побежал сюда, вот в этот пере-улок; туда я боюсь идти».

«Тогда пойдёмте вместе», – сказал мужчина.

Пройдя половину переулка, мы увидели, как вдруг из-за угла следующего проулка вышел молодой человек с большим бу-мажным пакетом, таким, в которые в те годы в Персии продавцы загружали продукты; парень, делая вид, что пакет тяжёл, прикрывал лицо. Мы завернули туда же, откуда вышел парень, и, пройдя примерно шагов тридцать, в одной из подворотен я увидела валяющуюся сумку, в которой узнала свою, с коей всегда ходила покупать продукты, но она была пуста. Схватив меня за руку, парень, с которым я шла, потащил меня обратно, на ходу говоря:

«Парень, который встретился нам, он и есть тот, который у вас утащил сумку, не зря он прикрывал лицо пакетом: боялся, что его опознают».

«Так я его в лицо не видела – видела только спину, когда он убегал».

Когда мы вышли на центральную улицу, мы никого, похоже-го на того парня с пакетом, не увидели.

«Вы говорили, что у вас нет выхода, а я точно знаю: выход есть. Теперь расскажите мне чистую правду, и давайте без стеснений и жеманства, а то вы не успеете приготовить еду своим хозяевам».

«Вы что, хотите предложить мне денег? Нет, я ничего от вас не возьму, мне не чем с вами рассчитываться, да и кто вы такой, я вас не знаю!? Нет и нет!»

«Да, я вам предлагаю деньги, ибо другого выхода не вижу, глупая девчонка, и я вам не даю, а возвращаю украденные день-ги. Ведь если не возьмёте, то вы сами говорили, что вас уволят с работы, и батюшка из дома выгонит, и речки большой нет. И всё это, вместе взятое, называется – приехали, ваше величество. А насчёт расчёта со мной я вам даже не намекнул и взамен ничего не прошу у вас. А то, что вы меня не знаете, так это хорошо: я приезжий и завтра уезжаю, может, навсегда, а, может, пару раз на машине завезу груз сюда. Я же не спрашиваю ваш адрес и не спрашиваю, как вас звать, потому как мне это не надо; вот, видите, я ни о чём вас не спрашиваю, мне от вас ничего не надо! Поскольку всё это не важно. Вот так, милая барышня».

– Анастасия Антоновна, вы не спросили у незнакомца, а как же насчёт свадьбы, для которой вы должны были приберечь слёзы, – спросила языкатая Светлана Иванова, сидевшая на диване с подругой – Ниной Фалевич.

– Ой, девчонки мне тогда не до шуток было, я вся тряслась от страха. То, что незнакомец предложил деньги, это был един-ственный выход из создавшегося положения, только моя деви-чья гордость не позволяла их брать. Незнакомец оказался про-зорливым человеком. Знаете, как он поступил?

После всего сказанного им он легонечко сунул мне в карман купюру в сто риалов и так тихо ушёл, что я не услышала его ша-гов. Когда открыла глаза, незнакомца и след простыл; сунув ру-ки в карман, я обнаружила деньги в сто риалов и теперь негодо-вала от неожиданной наглости незнакомца – я оторопела. А зли-лась на него ещё за то, что перед этим он меня глупой назвал. От злости швырнула купюру на землю и придавила босоножкой. Не помню, сколько так простояла, но до моих мозгов дошло, что со мной будет. Если я сейчас же не займусь покупкой продуктов и не побегу готовить пищу, то получу по заслугам от хозяйки.

Но всё-таки я считала необходимым вернуть деньги этому благодетелю. Покрутила головой, но его не обнаружила нигде, будто его след вода унесла. Поразмыслив ещё немного, поняла, что у меня нет другого выхода, как идти и заниматься закупками и бегом бежать домой – готовить еду для хозяев. И вот, представьте себе, ни я у него, ни он у меня не узнали имён, только с тех пор он у меня не выходил из головы на протяжении долгого времени. Но мне теперь очень хотелось его встретить, чтобы вернуть деньги. Только об этом чуть позже.

Заканчивавшийся 1932 год знаменовал полугодовой срок бегства из России. Все мы были заняты работой и заботами. У нас не было времени на раздумье, а мать скучала, потому что, кроме приготовления обедов, больше ничем не занималась, всё остальное мы – дети – делали после работы, выходных практи-чески не было. Вот почему однажды мать мне сказала:

«Я уже полгода живу словно на каторге и в трауре; мало то-го, не знаю, сниму ли когда-нибудь его... При всём этом сердце моё словно чем-то зажато. Сегодня готова вернуться назад, а как это сделать, ума не приложу, отец не согласится. Только прошу, отцу ничего не рассказывай…» – вот такое она мне говорила после первого полугодия пребывания на персидской земле.

Я хорошо её понимала, жалела, утешала и говорила, что эти трудности – на первых порах; она смотрела на меня, а сама, ви-димо, в душе плакала, что с помощью отца ввергла нас в такую ужасную жизнь.

В один из моментов таких печальных разговоров, когда она во всём винила себя, я спросила:

«Мама, ну что вы могли поделать, как противостоять такому человеку с таким стоическим характером, как у нашего отца?»

«Я могла, сказать ему: иди сам, а детей я тебе не дам, да и могла пригрозить. Дочка, пойми меня правильно, только бы пригрозила ОГПУ, тогда бы он никуда не делся, мы остались бы в России».

«А как же насчёт того, что отец говорил нам в Нахичевани, за два дня до перехода. На нас досье скоро должно прийти, буд-то он получил сведения об этом из каких-то надёжных источни-ков».

«Да, дочка, я хорошо помню. Только то, что я тебе скажу, никому не говори. Вот теперь я поняла – он больше спасал себя, нежели вас. То, что он тогда вам говорил, было просто его вы-думками, чтобы вы согласились, не раздумывая».

Мешхед

– Бушевавший Большой Афганец, со шквальным дождём свирепствовавший над советско-персидской границей в ночь перехода злосчастной четвёрки, по всей вероятности продолжал бушевать здесь и днём, поскольку его злой вой, переходящий в свист, я слышал в момент пробуждения в темнице. А мелкая металлическая дробь дождя о жесть отдавалась в висках и без того больной от перепоя головы. Как звук проникал в наглухо закрытое, тёмное помещение, я не мог понять. Прислушиваясь к причудам природы, вдруг услышал: сперва, показалось, незнакомую речь, но вдруг вспомнил... Фраза гласила следующее: «То ин русо давогяро бэ отаг карэ ман бияр михавогам базпорси конам», что в переводе означало «Ты этого русского драчуна, приведи в мой кабинет, я должен его допросить». «Фагат то ун пэдар-саг ра дастэ-шо воз након» – «Только ты этому сукину сыну руки не развязывай». «Хуб, дженабе сарhанг» – «Хорошо, господин полковник». Эту громко произнесённую фразу на фарси я расслышал, но смысл не сразу дошёл, так как мы с Омид за короткий промежуток времени не смогли много слов выучить, да и после такого длительного запоя вряд ли мог что-либо сообразить, поскольку голова трещала. Но, невзирая на перипетии последних дней, – эти слова меня разбудили окончательно. Открыв глаза, я не увидел света Божьего; хотел протереть глаза, подумал, что пелена затянула, но почему-то руки оказались связанными сзади. Такое, конечно же, для меня было полной неожиданностью; главное, я ничего не мог понять, в этакой тишине и темноте ещё не пребывал никогда. В голове стоял шум, будто в ней сто чертей в салки играют. Шум куда-то делся, когда начал вспоминать подробности прошедшего дня, но какой-либо версии в отношении вчерашнего дня вспомнить не смог, поскольку не помню, какой день и месяц, где я нахожусь, и почему связаны руки. Немного погодя глаза привыкли к темноте, я начал всматриваться в окружающее меня пространство, в то же время пытаясь освободиться от пут на руках.

Невероятными усилиями начал двигать руками, производя всевозможные движения; таким образом, через некоторое время почувствовал слабину и начал применять бóльшие усилия. Так через небольшой промежуток времени я вытащил правую руку и снял веревку с левой. А ещё через мгновенье снял путы с ног и попытался подняться на них, только из моих потуг ничего не получалось. Тогда я начал массажировать ноги. Вскоре встал на ноги, невзирая на колики в них, двинулся вдоль стены; но прежде чем шагнуть, тщательно прощупывал расстояние шага, в то же время перебирая руками по стене. Двигая ладонью по стене, сбил глиняный комок и вдруг увидел игольчатое отверстие, в которое струился слабый пучок света – прямо на дверь, нахо-дившуюся на противоположной стене. Пока я рассматривал дверь, вдруг услышал тяжёлую поступь, а через мгновенье щёлкнул замок, и дверь со скрипом открылась, а с нею тусклый луч во всю величину двери проник в каменный мешок, в котором я находился. По правде сказать, не знаю, сколько прошло времени, пока в створе двери появился абрис человека, а если точнее, то появился силуэт полицейского. Лучик света, проби-вавшийся из-за моей спины, на миг осветил лицо входившего полицейского. Когда он опустился на ступеньку вниз, от луча света он прикрыл лицо кистью левой руки, а правой держал за спиной фонарь «летучая мышь»; вывернув и подняв его вверх перед собой, пригибаясь, начал что-то искать. Насколько я пра-вильно понял, искал он меня. Поводив фонарём из стороны в сторону и, видимо, не обнаружив искомый объект, грубым голо-сом произнёс: «Киши hарда сан», – обращение в простонародье по-азербайджански – «мужик, ты где?»

Я стоял и никак не мог понять, что происходит, где я нахо-жусь, а может, всё это мне снится? Но нет, это был не сон. Не знаю – почему, – я вдруг двинулся вперёд прямо на полицейско-го. Увидев движущуюся на себя фигуру, полицейский попятился назад, произнося несколько раз одну и ту же фразу: «Алла – ан-десен», что означало по-азербайджански то ли «Боже, сохрани», то ли «Боже, спаси». Уже в коридоре понял, почему я так стре-мительно пошёл навстречу полицейскому, – поскольку пить хо-тел, во рту всё пересохло, и казалось, что язык присох к нёбу. Идя к двери и тесня полицейского, я жестом руки показывал, мол, дай попить. Полицейский либо не понимал моих жестов, либо так испугался, что кроме отступления ему в голову ничего не приходило. Напирая на полицейского, я таким образом вы-толкал его в коридор, и вскоре мы оказались в центре его у чуть приоткрытой двери, находившейся справа от меня. Толкнув её, я на своё удивление обнаружил, что она открылась. У окна за сто-лом сидел человек в военной форме, склонённый над какой-то бумагой. А на углу стола стоял глиняный кувшин, снаружи об-лепленный мелкими бусинками, словно окроплённый росой. Это говорило о том, что его недавно заполнили холодной водой. Ко-гда я вошёл, человек приподнялся и стал насторожённо смотреть на меня. Долго не думая, я подошёл, взял кувшин за узкое горлышко и приложил ко рту, жадно глотая долгожданную влагу, отдававшую привкусом тины. Проглотив содержимое кувшина, я поболтал его на весу, мимикой показывая начальнику на его пустоту. А когда увидел, что он смотрит мимо меня, я повернулся и увидел стоявшего за моей спиной полицейского с дубинкой в руке, готового в любую минуту нанести удар. Тогда я подал ему кувшин, а сидевший за столом что-то сказал; после чего подчинённый брезгливо взял кувшин и, удаляясь, произнёс: «Нарам, шомо наджис hастидт», – что на фарси означало «не положено, вы нечисть». Спустя некоторое время он вошёл с кувшином, а с ним ещё один в штатской одежде, который тут же на ломаном русском предложил мне сесть на лавку у стены. С приходом переводчика я понял, что это кабинет начальника, с которым в отсутствие подчинённого мы, взирая друг на друга, играли в молчанку.

– Гражданин, не знаю, как вас величать, где я нахожусь или мне всё это снится? Нет, вроде на сон не похоже.

– Вы находитесь в Персии.

– А как я здесь оказался?

– Вы с тройкой своих друзей нелегально перешли сопре-дельную границу СССР и Персии, в нашем «Остане».

– Ваш «Остан» как называется?

– Хорасан, а город, в котором мы сейчас находимся, называ-ется Мешхед.

Допрашивать меня для полицейского-начальника было чи-стой формальностью, так как в те годы было очень много бе-женцев из России. Мне важно было другое: где я нахожусь, в жандармерии или в полиции и как я сюда попал. Когда перевод-чик пересказал писарю мою фамилию, имя и отчество, а я отве-тил на все их вопросы, он сказал мне:

– Вы, господин Иосиф Бурденко, сегодня в шесть утра по нашему времени были задержаны, приведены сюда и посажены в темницу за драку со своими соотечественниками; которых – я уже говорил – было трое. Вас четверых привели сюда наши по-лицейские, которых вызвал один из наших нештатных агентов, к которому вас привёл проводник. У него в доме вы устроили по-тасовку. Как они на допросе сообщили нам, вначале вы требова-ли от них какого-то немедленного исполнения, затем начали ру-гаться, а для того, чтобы вас успокоить, они дали вам бутылку водки, которую вы тут же выпили с горлышка, занюхав мокрым рукавом. А через какое-то время вы начали вести себя агрессивно и потом стали драться. Надо сказать, в момент драки вы были слишком пьяны: когда вас разнимали, вы ударили нашего полицейского, он тоже не остался в долгу. И только с помощью ваших друзей полицейским удалось связать и доставить вас сюда, а здесь мы закрыли вас одного в камере. Только скажите, как вы умудрились развязаться? Позже ваши друзья нам рассказали, что они сделали доброе дело, приведя вас сюда, в Персию, а вы вместо благодарности набросились на них и начали их избивать. Они уж потом пожалели, что дали вам выпить. Господин Иосиф, скажите, как вы смогли освободить руки и ноги, такого у нас ещё не было?

Этот вопрос он оставил без ответа.

– Скажите, господин переводчик, а где они сейчас находятся, мои друзья, – могу я их увидеть и поговорить?

– Нет, господин Иосиф Бурденко, после ваших угроз они по-просили нас, чтобы мы им помогли немедленно уехать из города Мешхеда; мало того, просили не сообщать, куда они уехали.

– Это почему?

– Да потому, что вы пригрозили, что в будни будете их бить по разу в день, а в выходные по два раза, пока вконец не добьёте их за «Поцелуй Иуды». А когда я им сказал, что это пьяный бред, то они возразили: «Нет, у кого-то, может, и пьяный бред, но только не у Иосифа». На мой взгляд, вы им хороший урок преподали, невзирая на то, что были пьяны. Мне показалось, что вы Николаю поломали рёбра, Сашке сломали нос и разбили губу, а у Виктора глаз заплыл и что-то с ухом, видимо, от сильного удара лопнул хрящ раковины, после чего он стал плохо слышать, но больше всего хватался за голову и периодически сотрясал ею. Скажите, а у вас ничего не болит? И за что вы на них так ополчились?

– Я же сказал: за «Поцелуй Иуды»!

– И что это значит?

– Это за то, что они меня пьяного без моего согласия приве-ли сюда в Персию. А по поводу вопроса о моем здоровье скажу так. Спасибо, пока чувствую себя хорошо, только болит голова, мне бы стакан водки или на худой конец бутылку вина – подле-чить хмельную голову; может, когда перестанет болеть голова, что-то ещё начнёт болеть, ну да ладно, чего уж теперь «в безвоздушном пространстве крыльями махать». За это стоит на кол посадить или убить без суда и следствия, а я их так, слегка поколотил чуть-чуть.

– Значит, вы не так уж были пьяны, так как, узнав, где вы находитесь, стали их бить за подлый проступок. Да, у вас репу-тация настоящего мужчины. Послушайте, Иосиф, – почувство-вав мою доброжелательность, он фамильярно так обратился ко мне, – может, вас отправить обратно в СССР, можно так же, как вы пришли, но для этого нужны деньги, а у вас их нет, как я по-нимаю. Ну, тогда через консульство, только это затянется надолго.

– Нет, господин Аббас-Али, в СССР мне сейчас возвращаться нельзя – поскольку сейчас же отправят на каторгу за измену Родине либо шпионаж, по которому статья «расстрел» или на каторгу, где помру с голод. Вы знаете, в стране голод: нормальных людей кормить нечем, а заключённых тем более, так что теперь я останусь здесь до лучших времён. А Николаю Семёнову при встрече я сделаю маленькую суггестию и ещё раз набью морду – от души, это я вам обещаю!.. Из вашего рассказа я понял – ему досталось мало, так что за мной будет ещё одно вознаграждение ему за всё, как он говорит, хорошее… Да, чуть не забыл, как насчёт какого-либо документа на право проживания в вашей стране, или вы меня посадите в тюрьму?

– Нет, в тюрьму мы вас не посадим, хоть у нас в стране и не голод, но вас переходит так много, что всех прокормить за ка-зённый счёт не хватит никаких средств. Сейчас, после нашего разговора, вас отпустят на все четыре стороны. Вот бланк – подпишите обязательства с содержанием таких пунктов, как не заниматься: шпионажем, подрывной работой против государ-ственного строя, не нарушать законодательство нашей страны, не подрывать устои ислама, ну и так далее. Да, насчёт докумен-та, учитывая ваш характер и доброжелательность в трезвом ви-де, – документ вам выдадут временный, на два месяца. И на это время выезд из Мешхеда вам запрещён. Основной вы получите, как только ваши документы придут из Тегерана.

После этих слов переводчика я подписал бланк, который мне пододвинул начальник, знавший всю процедуру, а может, и рус-ский язык, – махнул рукой и на фарси произнёс какую-то тираду, а толмач перевёл:

– Начальник пожелал вам доброго здоровья и не попадать к нам в полицию. А теперь пойдёмте в соседний отдел, там вам выпишут «тастиг маваггати барое зендеги дар кешваре мо» – временное удостоверение на проживание в нашей стране.

Напоследок он произнёс: «Ходагафез» – до свидания, – и указал на выход. Прощаясь с Аббас-Али, я спросил у него:

– Который час?

– Пятнадцать тридцать, – ответил толмач.

– И куда вы пошли, когда вас отпустила полиция?- спросил Александр Васильевич.

– Вышел, постоял и обозлился сам на себя, а в голову при-шла мысль: «Ну что, достукался, хотел горе заглушить водкой – попал в другое по собственной дурости? Теперь выкручивайся, а друзья твои бросили тебя как старого негодного пса…»

Таким образом, не имея ни гроша в кармане, я оказался в чужой стране – выброшенный на улицу. Пока меня допрашивали, ветер поутих, а косой мелкий дождик противно моросил, раздражая нервную систему; в противовес такой мерзопакостной погоде она требовала спокойствия либо утешения принятием чего-нибудь вовнутрь. Осмотревшись вокруг, увидел мерзкое деяние ночного шквала, сопровождавшего весь наш путь и продолжавшего метаться здесь, в Мешхеде, в результате чего кругом были лужи и грязь, поваленные деревья; крыши, покрытые жестью, – сорваны. Деваться было некуда – пошёл быстрым шагом не зная куда, понимая лишь одно, что необходимо найти кров от дождя, иначе промокну и, невзирая на лето, могу простыть. Шагов через двести в одной из азиатских подворотен нашёл убежище от дождя. В Персии довольно-таки интересные подворотни – с боковых сторон рамы ворот, перпендикулярно возводятся саманные стены длиной до полутора метров, в высоту до двух метров, затем делают арочный свод. В нижней части стен из такого же самана делают что-то типа завалинки. С другой стороны этой же стены-коробки упирается забор, огоражи-вающий весь дом либо усадьбу. В одной из таких подворотен мне пришлось переночевать первую ночь в Персии. Утром меня разбудил хозяин дома и прогнал.

Во второй день пребывания на персидской земле меня омра-чил голод. До обеда все потуги встретить русского или ино-странного человека не увенчались успехом. Только после полу-дня, проходя мимо грязной грузовой машины, я увидел, как горе-водитель от злости ключом бьёт по крылу автомобиля, по-азербайджански проклиная себя за то, что сел за руль этого ав-томобиля. Подойдя, я спросил:

– Кардаш на олды машиннан, ишламыр? Наичун вурарсан машины – фэкр элирсан беланчи ишлир? – Товарищ, что случи-лось с машиной? Почему бьёшь по машине – думаешь, так заведётся?..

Да простят меня читатели за то, что больше не буду утруж-дать их прочтением слов на том языке, на котором мои герои изъяснялись в дальнейшем.

– Мужик иди своей дорогой, куда шёл, – мне не до тебя, – ответил на том же языке водитель.

– Ты давай не расстраивайся, дай-ка я посмотрю, может, вместе и заведём твою колымагу.

– Ты что, мужик, – умный? Откуда такой взялся, я на ней восемь лет работаю, знаю её как свои пять пальцев, а ты прямо слёту хочешь завести её, – ещё немного попсиховав, спрыгнул и с присущим кавказским темпераментом и злостью прокричал водитель, – лезь, смотри, если ты такой умный специалист-механик!

Прежде чем лезть разбираться в двигателе, я проверил наличие бензина в баке, потом полез, осмотрел все узлы, после чего сказал водителю:

– Если у тебя есть бензин, то залей – в баке его мало.

Водитель полез в кузов, достал бидон, и вскорости я услы-шал клокот сливающегося в бак бензина. Пока водитель заливал бензин, я отвернул магистральный бензопровод, дунул в него и, услышав бульканье, понял, что продул засор бензопровода; по-сле чего отвернул фильтр, почистил его, вновь всё привернул на место и спрыгнул вниз. Водитель безучастно стоял в стороне, устремив взор в мою сторону. Какое-то время мы молча смотрели друг другу в глаза. Не выдержав пронзительного взгляда, водитель подошёл и произнёс с сарказмом:

– Ну что хочешь сказать, всё готово? Тогда иди, заводи, а я вместе с двигателем посмеёмся. Ключи в замке.

Каково же было его удивление, когда двигатель завёлся с пол-оборота, а спокойный рокот ласкал слух. Водитель, услышав работу двигателя, от радости снял головной убор, размашисто бросил его на землю и тут же подпрыгнул от радости. А спустя мгновенье он, с благодарностью обнимая меня, говорил:

– Прежде всего, спасибо тебе огромное, но это ещё не всё: скажи, что я могу сделать для тебя – вижу, ты нуждаешься в помощи. Судя по твоему виду, ты не из благополучных. Если ты скажешь, почему ты так выглядишь либо что с тобой приключи-лось, тогда я подумаю, что можно предпринять! Давай, прежде всего, познакомимся; то, что ты русский, можешь не говорить – это понял по твоему бакинскому говорку. Меня зовут Муса Га-сан-оглы.

– Меня – Иосиф.

– А по-нашему как будет – Иосиф? – спросил Муса. – Так говори, чем помочь?

– Так и будет Иосиф.

Далее я очень коротко рассказал о себе, что произошло со мной за последние дни.

– Конечно, ты можешь помочь – если дашь денег взаймы, поскольку от голода валюсь с ног; кроме этого, помоги найти комнату, где бы я мог пожить несколько дней, пока найду рабо-ту.

– Садись в машину – я тебя сейчас отвезу в гараж к другу своему, у него есть комната, там перекантуешься, пока я вернусь из Горгана. Вот тебе деньги, этого тебе хватит на неделю, а приеду – сразу устрою на работу, не беспокойся, всё образуется.

В гараже он быстро нашёл своего друга – Аяза, видимо, рас-сказал ему про меня. Тот, ни слова не говоря, провёл меня во дворик рядом с гаражом, отдал ключ и сказал:

– Располагайся! Если что-то понадобится – найдёшь меня в гараже, я всегда здесь. Магазин в квартале отсюда, – протянув руку, он указал направление.

– Иосиф Степанович, вы назвали Мешхед – насколько я по-нимаю, это населённый пункт или город?

– Александр Васильевич, Мешхед – это священный город мусульман-шиитов, туда приезжают на обряд в мечеть Гаухор-шид, поклониться гробнице 8-го шиитского имама Али бен Муса ар-Рида, по фарси – Реза. В момент паломничества из группы выделяется один «качающийся», с чёрным флагом на длинном древке, другой выкрикивает молитвенные призывы, а остальные отвечают хором, ударяя себя рукой в грудь. Так постепенно уве-личивается темп, и уже бьют себя в грудь обеими руками и над двором мечети ритмично плывут гулкие хлопки, словно бой ба-рабанный, и в это время сотни голосов выкрикивают: «Мы в го-роде Мешхеде, парящем на высоте 980 метров над уровнем моря у южного склона горного хребта Хазар Мечеть (Тысяча Мечетей) религиозного центра». После того, как они пройдут обряд поклонения, им, неофициально, присваивают духовный титул «ходжатель эслами», попросту – Машти или Мешеди, который прибавляют к имени. Представляясь, они могут так себя возвеличивать, а могут и не называть. В духовном мире Машти очень почётно!

– Иосиф Степанович, как это мусульманин-шиит приезжает, совершает обряд паломничества и получает титул – Машти? И ещё, чтобы не перебивать вас, Мешхед – большой город? – вновь задал вопрос Селищев.

– Дорогой Александр Васильевич, у мусульман-шиитов кро-ме Мешхеда есть ещё два города, куда они ездят совершать обряды паломничества. В Ираке, в городе Кербела, после совершения обряда таким пилигримам высшее духовенство главной мечети присваивает титул – Кеблаи или Кербелаи, это также почётно, но после Машти. И третий: мусульманин, совершивший «хадж» – паломничество в Мекку к храму Кааба или в Медину к гробу пророка Мухаммада – и произведший жертвоприношение в праздник курбан-байрам, – такому пилигриму присваивается почётный титул Гаджи; в те годы их считали чуть ли ни святыми.

– Интересно, а почему нашим пилигримам-христианам, со-вершившим обряд поклонения в Иерусалиме, не присваивают никакого титула или сана?

– У нас не верят в Бога и туда не ездят на совершение обряда – не принято.

– Это сейчас, а раньше – ездили, но я ни от кого не слышал, чтобы присваивали сан либо какой-то титул, – не унимался Се-лищев?

– На такой вопрос, думаю, даже сам патриарх всея Руси не ответит, уж кто-кто, а он теологию знает не понаслышке... С ва-шего позволения, – тут я обратился ко всем сидящим, – я начну про интересующий вас город. Мешхед основан из деревни Сана-бад, в которой жил восьмой имам Али бен Муса ар-Рида, по-персидски – Риза. Сколько он там жил – нет данных, есть только год смерти – 818-й, в этой деревне его и похоронили. Она оказалась не только местом поклонения, а и начала разрастаться до размеров города, из-за того что находилась на удобном географически расположенном месте, через который проходили торговые караваны. В десятом веке посёлок Санабад получил статус города с изначальным названием Машхад, о котором в том веке восточный географ Аль Мукаддаси упомянул в своих писаниях. А через какой-то промежуток времени его стали называть Мешхед, и это название он носит по сей день. В том же X веке построили небольшую мечеть, Гаухоршад, или склеп, но она была разорена татаро-монголами, когда они завоевали эту часть Персии. А в конце X века начали строить новую мечеть и закончили в начале XI века, каковой она дошла и до наших дней. Скажу больше. Мешхед, ещё будучи Санабадом, был одним из крупных центров на Великом шёлковом пути между Европой, Китаем и Индией, который начался во II веке до новой эры и продолжался до конца XVII века. В этом самом населённом пункте останавливались большие караваны, иногда по нескольку, которые здесь отдыхали. Приводили себя и животных в порядок, закупали пропитание не только на период пребывания, но делали припасы и в дорогу до следующей большой остановки. Это вынуждало производить много сельхозпродуктов; таким образом, вокруг города селились крестьяне на плодородных землях Кучано-Мешхедской долины, а когда стало не хватать этих земель, стали приращивать и осваивать ирригационную систему. Кроме, того, прибывающим караванам необходимо было обеспечить сохранность перевозимых дорогих товаров. Этим занимались местные ханы и землевладельцы, они строили караван-сараи, которых на момент моего появления в городе трудно было сосчитать, да и сами персы не знали, сколько их в городе на самом деле. Даже в центре города от некоторых караван-сараев остались развалины от времени. После смерти имама Резы в VIII веке начался наплыв паломников, который с каждым годом увеличивался, а многие, побывав на поклонении имама шиитов, переезжали сюда жить – навсегда.

Необходимо добавить, что шиитов в стране более 70%. Ме-шхед считается первым святым городом мусульман-шиитов, и по паломничеству в том числе занимает первое место.

Упомянув о Мешхеде, необходимо отметить и второй город иранских мусульман шиитов, куда приезжают паломники: город Кум, который расположен недалеко от Тегерана, где находится мавзолей Фатимы – дочери шиитского имама Мусы аль-Козима, – в гробнице коей покоится то ли тело, то ли часть останков, пе-ревезённые откуда-то.

– А чем отличается шиизм от суннизма? – теперь спросила Клавдия Петровна, проявлявшая интерес к теологии. – Почему я задаю такой вопрос – дело в том, что религия одна, а течений два, к тому же они враждуют между собой.

– Ислам как религия образована Мухаммедом в седьмом веке в Хиджазе, это Западная Аравия. Ислам в переводе с арабского – послушный. Разногласие между этими двумя направлениями одной и той же исламской религии произошло именно на заре её образования, в среде имамов и личностей последних из них. Шииты не признают большинства положений сунны и первых трёх суннитских халифов и их наследников, считая законными преемниками Мухаммада только Алидов – имамов, являющимися потомками халифа Али, двоюродного брата и зятя Мухаммада: Шиизм является государственной религией Ирана. Суннизм признаёт коран, а наряду с ним также сунну, то есть предания о Мухаммаде с дополнениями к корану и его толкованиями. Вот то малое познание из толкований самих иранцев и из нашей литературы. Если мой ответ вас удовлетворил, Клавдия Петровна, тогда я перейду к моменту выхода из полиции.

На третий день пребывания в чужой стране я попал в объя-тия пронизывающего ветра и хмурого неба, отчего по телу по-полз озноб. В голову пришла мысль: «По всем признакам, при-рода тоже не довольна моим появлением на чужой земле, отсю-да вывод: необходимо как можно быстрее ретироваться восвоя-си, и чем быстрее, тем лучше для меня».

Тогда я не мог себе представить, что моё пребывание в Персии затянется на долгие, изнурительно-мучительные четверть века. Мысль продолжала мучить и заставляла корить себя: «Как я мог за десять лет совместной работы не распознать своего напарника с его намёками о нелегальном переходе, а точнее – бегстве за кордон. Отец меня предупреждал; этот человек является носителем зла и бед, берегись Николая Семёнова, только я не внял его прозорливости. Ладно, хватит казнить себя. Теперь надо думать о будущем и как с честью выйти из этой ситуации. Всё – закрыли вопрос».

По небу надо мной продолжали проплывать чёрные тучи, не предвещавшие ничего хорошего кроме дождя либо грозы. И тут, откуда не возьмись, чётко в голове промелькнуло слово «Аф-ган». Откуда взялось это слово – начал вспоминать, не прошло и двух минут, как слово за слово восстановил некоторые фрагмен-ты предшествующей, позапрошлой, ночи.

Грозу со шквальным дождём, промокшую одежду, серого, волосатого осла, такого же мокрого, как сам, который вёз меня. А как только я хотел освободиться, как ко мне подбегал кто-то из троих и вливал в рот водку без закуски. А на рассвете немно-го вспомнил драку в доме с подлыми друзьями. Остальное о драке переводчик рассказал во всех подробностях. Бесцельно и медленно двигаясь непонятно куда, я почувствовал, что продрог, пришлось ускорить шаг, и вскорости – согрелся, но голова про-должала побаливать. Я всё не мог понять, почему человек, называвший меня своим другом, не сказав ни слова и не получив моего согласия, потащил меня в Персию? Если ему так хотелось, так мог бы сам идти со своими сослуживцами; теперь они уехали, а меня оставили на прозябание здесь. Задумавшись, я начал вспоминать моменты: когда он намекал на переход в Персию, тогда ему чётко было сказано «нет». Здесь опять нахлынуло смутное зрелище ночи – ливень, проблески молний, раскаты грома; стоящие на коленях эти горе-офицеры и глухая, рвущаяся ветром речь проводника, торопившего их быстрее заканчивать прощание с родиной, чтобы не попасть пограничникам в лапы. И вновь провал в памяти. Продолжать воспоминания я больше не хотел, теперь необходимо было думать о своём будущем, а будущее представлялось мрачным...

Мысли переплетались одна страшнее другой. Я остановился и стал осматриваться; в то же время решал, как быть дальше? Куда идти, что делать, как жить, как не затеряться в этой стране, где найти человека, с которым можно о чём-то поговорить, посоветоваться, найти пристанище для постоянного проживания, в конце концов, что-то надо покушать.

Вдруг я вспомнил слова произнесённые начальником поли-ции, переведённые толмачом: «Вашего брата так много перехо-дит, а бюджет выделяет так мало, что не хватает на десять про-центов беглецов». Мельком окинув себя взглядо%E

Дата публикации: 14.01.2017 17:51

Предыдущее: Двадцать пять лет ностальгии СМЯТЕНИЕ

Следующее: Двадцать пять лет ностальгии ЧУЖБИНА

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Надежда Рассохина