1

Тундра умирает. Об этом пел Огнивице ветер, об этом шумела река, об этом пищали детёныши. Трава и вправду стала жёстче, злее. Впервые порезавшись, Огнивица задумалась – а не пора ли?

Оставив чад у Поганого ручья, она бежала на север до тех пор, пока не увидела впереди огромную грохочущую реку, поднимающуюся из недр земли. Бежала на юг – на юге тундру пересекала другая река, грохотавшая громче первой. На западе и востоке были болота – Огнивица прошла бы через них одна, но ей не хотелось оставлять потомство.

Она вернулась к Поганому.

Была поздняя осень. Ждали снега. Снег не шёл. Вода из Поганого приобрела вкус падали. Порезы, оставляемые острыми листьями, не заживали и гноились.

А не пора ли?

Огнивица стала чаще ходить на юг.

Там она узнала, что на грохочущей реке живут звери Сибур и Воркутауголь. К их шерсти можно прицепиться блохой, пока они спят; ходят эти звери далеко, но всегда возвращаются.

Воркутауголь коварна – она может остановиться на неделю посреди тундры, где ни жилья, ни воды, ни целебных трав, чтобы выморозить, выгнать всех блох.

Сибур грозен, но не жесток. Он не умеет спать. Когда наступают сумерки, он не останавливается. Рыча, он мчится вперёд, а глаза его горят ярче звёзд. Темнота боится его.

2

Огнивица сидела на содрогающемся загривке Сибура и смотрела вперёд, в глухую тьму – не блеснёт, не покажется ли река, озеро? Детёныши попискивали рядом, мучаясь от жажды.

В предрассветный час зверь остановился и начал, как ящерица, отбрасывать хвост. Люди суетились вокруг него с выкриками: «Отцепляй!», «Третий, пятый, седьмой - на Коряжму!», «Двенадцатый – снять!». За полчаса они растащили грозного Сибура на части. Огнивица видела всё – как отделяют голову, как отрывают от мощного тела куски; она даже заплакала по-своему – тонко, тихо… Тихо. Лишь бы не увидели её – тощую, мохнатую, грязную. Если её детёныши могли вызвать у кого-то смех и даже умиление, то сама Огнивица (огромное четырёхрукое существо с лицом, в чём-то напоминавшим человеческое) вызывала только страх, затем – любопытство, затем – желание поиздеваться («А если пнуть – цапнет?»).

Вскоре люди покинули растерзанное тулово. Детёныши запищали громче. Огнивица глухо зарычала на них, прислушалась...

Они осторожно спустились с Сибурова загривка, проползли под мёртвым железным брюхом и… Исчезли.

Небо над городом стремительно светлело. По улицам передвигались Трамваи, Троллейбусы, Автобусы и другие звери, не менее грозные, чем Сибур, проглатывая людей. Их утробы были набиты, человеческие лица, тела, руки в общей массе просматривались через стеклянные бока.

Под землёй обитал зверь Метро. Самолёты пикировали на город, зацепляли людей железными клювами и уносились обратно.

3

-Мати! Мати! – воют, не зная других слов, топчась вокруг усталой Огнивицы. Голодны. Открыты щербатые рты, пляшут блестящие широкие языки, с острых морд скатывается слюна, тут же повисая неопрятными липкими каплями в густой шерсти. Животы их кожаные, надувавшиеся раньше, как мячи, сейчас пусты и висят пятнистыми мешками – булькающие, урчащие, испещрённые язвами. Огнивица находит язвы, проводя по животам узкой ладонью, протыкает когтем сухие корки (слышится испуганный писк) и слизывает вытекающий гной. Закончив, переворачивается на бок - они спешат к черноватым сосцам, сильно уменьшившимся за неделю и едва заметным.

4

Огнивица поселилась на местной помойке: сюда сбрасывали отходы, отходы отходов и отходы отходов отходов, то есть, корм был всегда. Детёныши с огромным удовольствием копошились в мусорных кучах, отыскивая сладкое, липкое и пахучее, потом бежали к матери сосать молоко – горьковатое, приобретшее другой вкус.

Однажды вместе с ними приполз кормиться человек. От него несло водкой. Он был неопрятный, лохматый, что-то бубнил, прижимался к шерстяному боку Огнивицы, плакал.

И днём, и ночью он спал, в короткие периоды бодрствования невнятно ругался, но успокаивался, когда Огнивица ложилась рядом, покорно глотал молоко, фыркал, опять засыпал - детёныши спокойно играли с его одеждой и волосами. Во сне человек кричал, умоляюще шептал, начинал что-то рассказывать, снова кричал…

Через неделю он впервые встал на четвереньки и даже пытался играть.

Через две – научился искать еду.

Через три этот бомж вопил своим низким лающим голосом: «Мати! Мати!», требуя молока.