Автобусная остановка была зябкой и пустынной. Как всегда полная мусора железная урна, на земле обрывки бумаги, растоптанные пустые сигаретные пачки. Неприглядный вид имело это хлипкое строение, которому еще способствовала хмурая погода с ее надоедливым осенним дождем. Мокро, сыро, в общем… бр-р-р-р… зябко. Подняв воротник куртки, надеясь укрыться от непогоды, я подошел к остановке, заглянул вовнутрь. Там еще страшней. Деваться некуда, придется приспособиться, иначе промокну, вот…не послушал жену, как говорила… возьми зонтик, возьми… нет ведь. Теперь страдай. Присел на край замызганной скамейки. Автобус опаздывал. Промозглый ветерок нахально стремился залезть под мою тонкую куртку… опять напоминание жены… - «оденься потеплей»… ага… щас, я ж мужик, холод мне нипочем… какое самомнение, однако. Трясись теперь. Пытаясь согреться, решил закурить. Непослушными пальцами вытащил сигарету, запалил от неверного огонька спички, который озорной ветерок пытался затушить, однако я упрямый, раскурил табачок и внезапно услышал голос, заставивший меня вздрогнуть:

- Не одолжите сигарету?

Я посмотрел на нарушителя моего уединения. Это был невысокий крепкого телосложения мужчина. Одет был прилично, выбрит, и, самое примечательное, с двумя большими вещевыми сумками.

-Да, пожалуйста, - я протянул пачку. - Присаживайтесь, правда, тут маленько грязно, но скамейка ничего, относительно чистая.

- Спасибо, удружили. Как назло у меня пусто. А погода какая дрянная?! Сейчас вот только сумки положу на чистое место, - незнакомец огляделся в поисках такого места и нашел где-то там, в углу, водрузил сумки друг на друга и присел рядом со мной. Мы молчали, сосредоточено курили, на пятой или шестой затяжке мужик протянул руку и представился:

- Володя.

- Саша.

- Куда путь держишь?

- Домой. Тут в городе дела свои поделал, теперь вот вертаюсь. А ты?

- Я? – Володя как-то замялся, некоторое время делал вид что раскуривает потухшую сигарету и, выдохнув дымом, с горечью сказал: - Да никуда, - затем, подхватившись, поправился. - Хотя нет, вру… к другу однополчанину еду. Тут недалеко.

Я внимательно посмотрел на него. Володя явно чего-то недоговаривает… ну и Бог с ним, нет у меня такой привычки… копаться в чужой душе. Однако очень заметно, как тяжело Володе, что-то неладное творится с ним, хотя делает независимый вид, старается смотреться эдаким бодрячком, ну видно же… как ему хочется выговориться, Я ненавязчиво поинтересовался:

- А что ж ты один едешь, а супруга где, дома осталась что ли?

- Э-э, нет теперь ни дома, ни жены, ни детей, - вдруг прорвало Владимира, - один скитаюсь.

- То есть как это? Бобылем живешь?

- Ну да теперь это бомжом называется.

- Что так, были причины?

- Были, конечно, куда без них.

- Зеленый змий покусал?

- Вот в том и закавыка, что я непьющий. Совсем.

- Как же тебя жена отпустила такого по нынешним временам драгоценного мужика? – изумился я. Володя хмуро оглядел меня, думая, поверять мне его тайну или нет, видно, решил можно и неторопливо заговорил:

- Да не она меня отпустила, я решил уйти. Понимаешь, Саш. Прожили вместе двадцать пять лет. Ну не скажу, что душа в душу, но перед людьми не стыдно, драться я себе не позволял, ссор таких, чтоб вся деревня судачила, тоже не было, дети выросли воспитанные, в школе даже в пример ставили. Ну, вроде все у нас есть. А вот поди ж ты…?! Женились правда не по любви, а по сводничеству… ну, в общем, сосватали нас. Тетка Дарья постаралась. При первой встрече я глянул на нее, ну что ж… неплоха на вид, ни крива, ни хрома. Она глянула на меня, я вроде тоже ничего, ни рябой, ни слепой. Быстренько свадебку сыграли. Ну и зажили. Только с первого дня я почуял холодок меж нами. Вот струится… этот ледяной холодок и все. Вроде все я делал, чтоб растопить лед меж нами. Дом поставил, машина есть. Двор тоже не пустой был. Скотинка там, куры, гуси. Работал, деньги до копеечки приносил. Нет, стоит стена меж нами и не думает разваливаться. Думал, нарожает детей, и это пройдет. Нет, наоборот еще хуже стало. С появлением первенца совсем отдалилась от меня. В доме вроде как уже не нужный предмет, но пока необходимый в хозяйстве. И разговаривает нехотя. Обращается, только если что-то надо, особенно деньги. А если нет нужды, способна целый день молчать. Впору на пальцах объясняться. Ей бы за немого выйти, идеальная пара была бы. Своей немотой всех родственников от дома отвадила. Совсем бирюками стали. Соседи только издалека здороваются. Вроде вакуум вокруг нашего дома.

Ничего плохого не скажу, с детьми она прямо-таки расцветает. И улыбается и смеется с ними, ласковая, медовая становится. Скажешь: Валя! – обернется, улыбку сотрет и буркнет, - чего надо? И куда вся радость девается. Вот так и жил. Мамка до самой кончины убивалась, жалея меня, ведь материнское сердце не обманешь, чуяла, как мне непросто жить. Жену все попрекала:

- Ты чего над мужиком издеваешься? Другие бабы рады бы за таким жить, не пьет, не скандалит, работает как ломовая лошадь. А тебе доброго словца лень сказать? Не вижу что ли, как ты нос воротишь, тебе кого надо? Коль не по душе, не шла бы замуж, тебя кто неволил?

Валя упрется взглядом в стену и молчит. Молчит и все. Мамка бросит в сердцах: Эх, мумука, она и есть мумука! И отстанет от нее. Я просил прощения за мамкины слова, она упрямая, играет в молчанку, и не поймешь, то ли простила, то ли еще гневается. А дети, подрастая, начали сторониться меня. Дерзить стали, старшая дочка вообще не признавала меня за авторитет. Я ей слово, она мне десять. Сыновья еще как-то слушаются, а дочка нет. Может я и не придал бы этому значения, сваливая на трудности переходного возраста, пока я случайно не подслушал, как она меня перед ними хает. И главное, потихоньку, оглядываясь. Ну, материнское слово против отцовского…не сравнить. Дети конечно же больше веры мамкиным словам дают. Я же все надеялся, что положение с детьми исправится. Относился к ним ласково, они же ласку мою принимали, а сами нет-нет да оглядывались на мамку. И это еще ничего.

- Как еще ничего? – удивился я, - что может быть хуже, когда дети все равно, что чужие?

- А вот так бывает, – горько усмехнулся Володя, - самое худшее оказалось, когда я потерял работу. Первый месяц Валя еще ничего терпела. Потом смотрю, она стала кормить меня отдельно. Сама с детьми быстренько покушает, мне же, как дворовой собаке, плеснет в тарелку супа или борща поставит на стол и пойдет по делам. И ни одного взгляда на меня. Нет меня дома. Терпел я это, понимая, что бездельникам нет почета. Чаша терпения моя переполнилась, когда стал замечать, как Валя продукты стала прятать от меня. Неделю назад как обычно поставила мне тарелку каши с воткнутой ложкой и кусок хлеба и пробурчала:

- Чай в кружку сам нальешь, - и пошла из избы. Так горько мне стало и обидно: да за что мне такие унижения?! Грохнул я кулаком по столу и заорал:

- Валя, Валя… поди сюда!

Дверь отворилась, Вала вплыла, как всегда невозмутимая, оперлась плечом об косяк:

- Ну, что дальше? – разлепила она губы.

- Вот Валя, не обессудь, прожили мы с тобой четверть века, да только зря мы их прожили. Судьбы наши соединились, да мужем и женой мы так и не стали. Моему терпению пришел конец. Вот эта последняя ложка, которую я ем в этом доме. Ухожу я, Валя. Дом, хозяйство, машину оставляю тебе, только вот вещи соберу.

- А что их собирать, они уж давно уложены, - сказала она бесстрастным голосом, пройдя в спальню, вынесла вот эти две сумки. Ни прощального слова, ни разбирательства никакого, ведь мужик уходит от нее. Я глянул на нее и понял, бесполезное это дело, подхватил за лямки свое добро и вышел во двор. Дети стояли во дворе. Я им: Люда, Андрей, Костя, я уезжаю! – они же молча посторонились и не слова. Так тяжело стало на сердце, я открыл калитку и, не оглядываясь, ушел. Там автомобиль попутный подвернулся, и я в городе. Вот и вся недолга, Александр.

- Да, тяжеленько тебе, Володя. Ничего посоветовать не могу. Чужая семья - потемки. Желаю только чтоб все наладилось у тебя.

- Оно-то так, - вздохнул Владимир, - давай еще раз перекурим это дело.

Еще по одной закурили. Володя молчал, я же размышлял над превратностями людских судеб. Н-да, как круто все замешано в судьбе этого человека. Поди, разберись.

- Что делать надумал? – спросил я, - ночевать есть где? Если что поехали ко мне.

- Спасибо, - отказался он, - я и вправду еду к служаку. Он, слышал, на Северах работает. Может, подсобит однополчанину.

Послышался звук мотора, подъехал автобус, как раз в его сторону. Володя подхватил сумки и протянул руку:

- Ну, давай, Саша, пока! Как судьба, может, еще встретимся.

- Прощевай, Владимир, надеюсь, все нормально у тебя будет. Удачи!

- Я тоже надеюсь, но ты не думай, я не пропаду, и в мое окошко солнышко глянет, - энергично тряся мне руку, сказал он, а в глазах затаилась боль извечного одиночества. Автобус фыркнул, закрыл двери и покатил по дороге, увозя еще одну неприкаянную на этом свете человеческую душу.

- Эх, люди-человеки! – вздохнул я и поежился от зябкого ветра. Вскоре и мой маршрутный подкатил.