Болото начиналось неподалёку от железнодорожной насыпи, уныло растянувшись вдоль неё на несколько вёрст. Было оно покрыто неглубокой водой, лишь местами до колена, а чаще – чуть выше щиколотки. Ходить в сапогах – можно, а вот лежать – неприятно и неудобно, особенно, если головы не поднять. Поднимать же головы немецким солдатам было смертельно опасно : местность открытая, окапываться негде, да и не особо окопаешься в воде под пулеметным огнём.

На небольшом островке- взгорке посреди болота аккуратно, скупо, но метко работал пулеметный расчет, состоявший из двух пареньков, прикрывавших отход своего партизанского отряда, только что удачно завершившего подрыв железнодорожного полотна на протяжении почти двух километров. Позади взгорка начиналась уже настоящая непроходимая топь, и потому окружения ребята не боялись. Топяное болото (зыбун) образовалось на месте озера, заросшего камышом с редкими открытыми местами-окнами, затянутыми сверху яркой зеленью плавучих растений. Ребята надеялись на заранее изготовленные два трехметровых шеста с рогатинами на концах и болотоступы , из согнутых петлями длинных гибких веток, оплетенных крепкими веревками. А ещё – на свою смекалку. Смышлёный худенький Ринат за день до начала операции случайно высмотрел лося, пробиравшегося через болотную топь. Он помнил, как отец рассказывал ему о том, что лучше всех в болотных премудростях разбираются именно лоси: обычно они знают, где можно пройти и не провалиться. Ринат приметил лосиную тропку и рассказал о ней командиру и Феде Кудашову – своему другу и второму номеру по пулеметному расчету.

Федя – крепыш-увалень, смотревшийся рядом со своим хрупким напарником чуть ли не богатырским медведем -мордвин. Он и имя-то своё по эрзянски произносит: Кведор. Смешливый Ринат не раз подначивал его: «Ну-ка, скажи ещё раз, как тебя правильно зовут? По-вашему?» «Кведор» - нехотя произносит приятель, и - Рината снова потряхивает от еле сдерживаемого смеха.

Поначалу немцы шли на них смело, по-хозяйски. Однако, вскоре вынуждены были пробираться ползком, то и дело, теряя товарищей по оружию. После того, как на насыпи появилась пара пулеметов, они вновь осмелели и кто-то из них даже крикнул на ломаном русском языке: «Эй! Рус! Ставайс!»

Федя не выдержал такой наглости, сложил свои лапищи рупором и крикнул в ответ: «Русские не сдаются!» Ринату стало смешно: «Федька, ты – мордвин, я – татарин, а они нас с тобой, чертей русских, сдаться просят!» Оба расхохотались. Через пару минут один немецкий пулемет замолчал навсегда, а другой - скрылся от греха подальше за насыпью.

Потеряв несколько десятков солдат ранеными и убитыми, немцы прекратили атаки. Так дальше продолжаться не могло. Все понимали, что с наступлением темноты пулеметчики непременно попытаются скрыться точно так же, как ушёл от преследования прикрываемый ими отряд партизан. И немецкое командование непременно найдёт виновных из числа тех офицеров, которые не выполнили свой немецкий воинский долг.

«Мы для них – русские, Ринат. Мы все тут – русские. Все, кто бьёт врага. Пусть боятся» - произнёс Фёдор, всматриваясь в затихшую железнодорожную насыпь. «Пусть» - кивнул в ответ, посерьёзнев, Ринат Гареев и вдруг добавил: «После войны буду в институт поступать. На зоотехника. Коней шибко люблю». «Да, нам бы сейчас лошадь не помешала, жалко пулемёт бросать. Однако, через болото нам Максима не перетащить… Эх…» - отозвался Федя и слегка прикоснулся, словно хотел погладить да застеснялся, к стволу пулемета.

Вдруг послышался резкий свистящий звук, почти следом - на болоте, позади ребят, раздался взрыв. Мины. Немцы подтащили к насыпи с другой стороны несколько миномётов и начали методично обрабатывать минами пулеметный взгорок и всё вокруг него. Обстрел продолжался около двух часов. На взгорке не осталось живого места. Немцы осторожно цепью пошли вперёд. Взгорок молчал. Первыми добрались до него два автоматчика и молодой обер-лейтенант. Возле развороченного «максима» неподвижно лежало два тела. Офицер закурил. Один из солдат, недавно потерявший в бою приятеля, носком кованого сапога начал яростно пинать тела лежащих. Внезапно они со стонами зашевелились. Пинавший от неожиданности отскочил в сторону и тут же пустил автоматную очередь в Федора Кудашова, наверное, от того, что тот был крупнее. «Не стрелять!» - закричал офицер, отбросив сигаретку. Один из двоих партизан был уже точно – мёртв, но оставался второй. Он наверняка знает местонахождение партизанской базы, поэтому он пока что нужен живым. Потом – будет не нужен. Но – это потом. Не сейчас. Обер-лейтенант приказал доставить пленного в деревню, в свой штаб. Там у него был переводчик.

Допрос с пристрастием продолжался несколько часов кряду. Ни на какие вопросы своих истязателей пленный так ничего и не ответил. Ни на какие - кроме одного. Но именно этот ответ взбесил их окончательно. «Wer bist du? Кто ти?! Кто ти есть?!» - осатанев от злости и нетерпения, перебивая переводчика, снова и снова орал обер… И - снова слышал (пока пленный ещё мог говорить), как сплёвывая кровь и глядя куда-то мимо него узкими азиатскими глазами, невысокий смуглый паренёк упорно повторяет: «Я – русский…»

И он, немец, понимает – почему. Понимает, почему тот так говорит. И он понимает, что проиграл, напрочь проиграл этому хлипкому азиату, этому мальчишке - всё: и железную дорогу, и бой, и свою карьеру, и войну. Здесь проиграл, в этой русской пленной избе, на глазах у своих солдат.

Истерзанное мертвое тело сбросили в овраг… Но чьи-то незнакомые добрые руки вызволили его оттуда и схоронили в тихом невидном с дороги месте, возле самого леса у одинокой березки, на которой кто-то нацарапал детскими ломаными буквами краткое непобедимое ёмкое слово: РУССКИЙ.