Блины всегда получались тонкие, дырчатые, душистые. Слово «рецепт» всегда приводило в ступор, как-то все выходило само собой без всякой меры. Аринка вообще все делала без меры: дышала, любила, жила…А чем собственно кухня от жизни отличается? Немножко грусти, немножко смеха, ах…ухнув из мешка беды…переборщила, ничего – слезами разбавим и можно печь. Жить в миру, по чьим-то меркам, хотя…Не убей, не укради, не возжелай, но это другое, это тоже внутреннее чутье, это не мера, а мерило…

 

Косы под кичкою тесно им. Грушею-дичкою пахнет дым. Тянет над озером стынь - туман…Ночкою позднею день – обман…Утицей серою к небесам, сманена верою по часам. Строгою солнечной тронет тень кругом, размеченный новый день.

 

- Мам, а правду Масленицу сжигать будут?

- Не Масленицу, а Мару…не «белосветное» божество, а с ней несчастья все, болезни. Огонь все счистит.

- Мам, а ты её знаешь?

- Мару? Её все знают.

 

Ух…блины дышат, желтый кубик масла плавиться, на блинной горке паводок весенний -жирные белесые струйки…

- Ай, пальчик мой, подуй, подуй скорее!!!

Ровно шестнадцать слов и боли нет, и тот же пальчик рисует на замерзшем стекле солнце, кривое овальное, щупальцами лучами расползается оно на всё окно…

- Мам, а почему тебя тётка Купавой обозвала?

- Она не обозвала…

- Мам, а у тебя песни золотистые, как блины… А кто такая Берегиня?

- тсссс…ни кому не говори…

- Мам, это ты да???

 

Камешки стесаны у воды, вымыты плесами все следы, пахнут доверием чудеса, птичьими перьями бирюза. Ведаю правила, ворожу, солнце восславила, ухожу. Строгою солнечной тронет тень кругом, размеченный новый день.

 

- Мам, а ты всехняя Берегиня или только моя?

- Твоя и всехняя.

- Это хорошо.

 

Мара ежилась в углу. В печи пел огонь. Ленивой сонной кошкой озиралась весна. Первый блин комам. Первый блин усопшим, на помин…

Блинный дух, настоянный на талой воде, пьянил, сулил сытость и удовольствие.