Танюша с бабушкой ходили на кладбище на Поминальной неделе каждую весну. Ей всегда казалось странным, что в такие дни, когда местные хулиганы не успевают обдирать клумбы с раскрывающимися тюльпанами – не от лени, а от изобилия, – нужно посещать это грустное, навевающее тоску место. Правда, ходить на Второе городское кладбище, пока Танюша была маленькой девочкой, было интересно. Она блуждала по тропинкам и разглядывала необычные, а иногда и устрашающие скульптуры надгробий – диковинных птиц, музыкальные инструменты, фигуры плачущих женщин. Тане они напоминали музейные статуи, которые она видела во время последней школьной экскурсии. Девочка медленно гуляла по дорожкам, ни к чему не прикасаясь: бабушка строго-настрого запретила брать и приносить домой что-либо с кладбища.

Обычно говорливая, бабушка все это время молча стояла у простой, неброской могилы. Никаких каменных монстров и необычных фигур на этой могиле не было, поэтому Танюше казалось странным, что бабушке интересно смотреть на металлический конус с облезлой красной краской по бокам и ржавой звездой. Каждую весну бабушка убирала вокруг этой могилы и приносила цветы – почти всегда сирень. Она очень расстраивалась, если поминальная неделя приходилась на холодный апрель, когда даже в южной Одессе сиреневые кусты были усыпаны молодыми листочками, а не цветами. В такие годы бабушка брала Танюшу на кладбище дважды – в мае они приходили с охапкой благоухающей сирени. Перед выходом из дома она просила у Танюши пузырек с чернилами и брызгала на сирень, оставляя на цветах и листьях некрасивые фиолетовые разводы. При этом повторяла:

– Чтоб не сперли, чтобы не сперли, гады...

– Бабушка, ты о ком? – Танюше всегда было интересно, кто бы мог «спереть» сирень, если с кладбища ничего брать нельзя? Бабушка хмурилась, и на вопрос не отвечала.

Когда Танюша подросла, она попыталась прочитать имя, написанное на старом ржавом памятнике, но оно совсем стерлось от времени – виднелись лишь отдельные буквы. Вскоре бабушка пошла на поклон к соседу дяде Коле, отсчитала ему несколько бумажных купюр и о чем-то попросила, передав небольшую записку. Это был год, когда на кладбище пришлось идти дважды – сирень зацвела поздно. В мае Танюша не узнала памятник, он был выкрашен красной краской, а посередине она прочла: Коваленко Павел Петрович (6 сентября 1926 – 16 мая 1942). Среди родственников и знакомых бабушки Танюша не знала никого с такой фамилией. Неизвестный Павел Петрович был почти ровесником бабушки, точнее был бы, если бы прожил дольше шестнадцати лет. Из рассказов бабушки и школьных уроков истории Танюша знала о войне и о том, что Одессу захватили немцы и румыны. Бабушка иногда шепотом рассказывала, что недалеко от их нового дома, возле площади Толбухина, сожгли живыми несколько тысяч людей. Танюша не могла поверить в это, как и в то, что румыны казнили людей, а трупы развешивали на столбах центральных улиц.

Танюшина бабушка всю войну провела в Одессе, где она осталась вдвоем с больной тетей, они не смогли эвакуироваться. Да и куда ехать? Кому они где-то нужны? Родственники, оказавшиеся в Ташкенте, к себе не звали, а, наоборот, жаловались на голод. Бабушкина двоюродная сестра умерла, не доехав до Ташкента, в теплушке, от пневмонии. Своих родственников бабушка увидела только после войны. Но не узнала... Рассказывала, что поверила только документам. Они завистливо косились на девушку в белой косынке и повторяли:

– Хорошо вам тут было... Отъелись под румынами...

А девушка усердно прятала под косынкой свои полностью седые волосы и согласно кивала... Они действительно с тетей не голодали.

Танюша стояла рядом с бабушкой перед красным обелиском и не могла отважиться спросить, кто здесь похоронен. Теперь ей было интересно одно: кем был этот человек, к которому бабушка ходит на могилу уже больше пятидесяти лет. Такие памятники были не редкостью на кладбище: тут было похоронено много участников войны, но на их обелисках стояли послевоенные годы в дате смерти.

В этот раз они пришли домой поздно, бабушка достала из коробки старые фотографии и разложила их на столе. Любопытная Танюша подвинула стул и залезла на него с ногами, приготовившись слушать. И не ошиблась: бабушка взяла в руки пожелтевшую фотографию с выцветшими на обороте надписями и начала рассказывать.

С Пашей Коваленко они жили в одном дворе, на Маразлиевской улице, напротив Александровского парка. Танюша вспомнила, что бабушка водила ее туда, показывала окна своей комнаты – два огромных окна выходили во двор. Бабушка тогда долго стояла во дворе, где давно живут другие люди, и смотрела вверх. Танюше тогда показалось, что она показывала третий этаж, а смотрела на окна второго.

– Паша жил под нами, и часто летом из открытых окон к нам долетали песни, которые он пел под гитару. Я свешивала ноги с подоконника – тетя очень ругалась – и часами слушала. Я всегда была маленькая и худая, как воробей. Тетя говорила: «ни кожи, ни рожи», поэтому очень удивилась, что Паша стал к нам захаживать. То предложит хлеб купить, то за лекарствами сбегать. А когда меня во дворе собака покусала, повез на велосипеде в Еврейскую больницу укол от бешенства делать. Еще и шутил: «Мне бешеная невеста не нужна». А я только улыбалась – стеснялась очень.

Когда в Одессу пришла война, бабушке исполнилось 14 лет, Паше на год больше. Еще до прихода немецких и румынских войск он несколько раз ходил в военкомат – просился на фронт, но по возрасту не подходил. Нужно было ждать... А кто из пятнадцатилетних мальчишек умеет ждать? Павел прибился к местному сапожнику, у которого торчал в мастерской день и ночь.

Паша стал где-то пропадать, иногда по несколько дней, и теперь уже Танюшиной бабушке приходилось бегать за хлебом на две семьи. Она чувствовала, что он делает что-то опасное, но Павел с горящими глазами рассказывал ей о своих друзьях-партизанах, которые прятались в катакомбах и которым нужна помощь. И худенькая девчонка, «ни кожи, ни рожи», вязала носки, сушила сухари и резала старые простыни на бинты. Паша все это забирал в катакомбы, потом рассказывал, как партизаны благодарили его «боевую подругу».

– Иногда вечерами мы делали вылазки к морю, – продолжала бабушка. – И гуляли, взявшись за руки. Было уже холодно, любителей вечерних прогулок среди румын не было. Эти вечера принадлежали только нам: казалось, что война отступает, остается позади. Мы строили планы на будущее, говорили о том, что будет, когда Паша вернется с фронта, какую свадьбу устроим, весь двор позовем...

Весной начались облавы: искали партизан, коммунистов, просто сочувствующих. Каждый поход Паши к партизанам мог стать последним, но парень возвращался радостным и беззаботным. Казалось, ему везет... Потом арестовали сапожника. А через день пришли за Пашей.

В тот день его не было дома, он должен был передать партизанам листовки. С этими листовками Пашу и взяли, еще по дороге в катакомбы. Он успел разбросать листовки по улице, некоторые еще долго плавали в придорожной канаве.

Бабушка осторожно развернула старый листок с мелкими буквами:

– Когда я прибежала туда, никого уже не было. Нашла только это – та самая листовка. За нее тогда могли расстрелять на месте, если б нашли. Но мне уже было все равно. Я бежала домой, прижимая мокрый листок к груди. А из двора выводили старенькую маму Паши. Она молчала, только тяжело переставляла ноги и вытирала краем косынки разбитую губу. Я сначала кинулась к ней, а она так холодно: «Ты кто, девка? Я тебя первый раз вижу». Тогда мне казалось, что небо на голову обрушилось: сначала Паша, потом его мама. У меня ж, кроме них и тети, больше никого на свете не осталось. А позже поняла, что таким образом она меня спасала... А вокруг благоухала сирень, я и сейчас помню этот густой, приторный запах. Только запах, больше ничего...

Пашину маму отпустили вечером того же дня. Она села на скамейке посреди двора и не сдвинулась с места до следующего вечера, когда во двор зашел полицейский и что-то прошептал ей на ухо. Пожилая женщина бросилась в квартиру, вынесла свое обручальное кольцо и отдала полицейскому. Ночью Танюшина бабушка и ее несостоявшаяся свекровь прятались у большого платана возле бывшего здания НКВД. Вскоре раздался свист, и показалась повозка, запряженная лошадью. Приходивший днем полицейский передал вожжи Пашиной маме и исчез в темноте, а две женщины – молодая и пожилая – поспешили на окраину города, на Второе кладбище. До утра они копали могилу – чем могли: Танина бабушка нашла дома небольшую лопатку, оказалось, медленно, но удобно. Когда небо начало светлеть, могила была уже глубиной в человеческий рост. Они развернули сверток, лежавший в повозке, это был последний раз, когда Танюшина бабушка видела своего возлюбленного. Он был как живой, пуля пробила сердце, Павел умер мгновенно. Его мама несколько минут обнимала холодное тело своего единственного сына, потом встала со стеклянными глазами и кивнула девушке. Вдвоем тело опустили в могилу и быстро закопали, поставив для ориентира камень с чужого захоронения – бесформенную глыбу, в которой угадывалась ваза. Утром из зеркала на Танюшину бабушку смотрела совершенно седая девушка... Мама Павла умерла через месяц.

Когда Одессу освободили, бабушка смогла договориться и поставить на могиле Паши обелиск со звездой. Она приходила к своему другу, своей первой любви сначала каждый день, потом раз в неделю, в месяц, а позже – несколько раз в год. Через десять лет после войны она встретила Танюшиного дедушку и вышла замуж, старшего сына назвала Павлом.

Все последующие годы Танюша, Татьяна, Татьяна Павловна, раз в год, весной, независимо от своей занятости, покупала огромный букет сирени, заезжала за бабушкой и отправлялась на Второе кладбище, к могиле Павла Коваленко. Они ухаживали за памятником, высаживали цветы, красили обелиск, обновляли табличку с фамилией. Таня ухаживала за могилой круглый год, не давая траве и настырным кленовым побегам ее поглотить. С возрастом бабушка стала поговаривать о том, что хотела бы лежать, тут, рядом с «Пашенькой». Танюша даже поговорила с директором кладбища, но никаких документов на это захоронение в архивах не обнаружилось:

– Вы ж понимаете, какие времена тогда были, – директор, приятный импозантный мужчина, оценив Танюшин внешний вид и припаркованный под кладбищенской конторой новый «Ниссан», очень хотел помочь. – Война, записи не сохранились. Я не могу забронировать место без документов.

Танюша знала, что никаких документов и быть не могло, но сумма, названная приятным директором, в тот момент оказалась просто неподъемной. Танюша пообещала себе собрать деньги и приехать снова. А потом закрутилось: неожиданно заболела и слегла бабушка, два инсульта подряд, но Танюша решила сражаться до последнего. Бабушка умерла через полгода, ее похоронили возле Таниных родителей. На могиле бабушки Татьяна Павловна посадила сиреневый куст – такой же, как раньше они вместе посадили на могиле Паши.

Каждый год, теперь уже со своими детьми, Танюша приходила в мае на Второе кладбище, к старому военному обелиску. Про войну стали уже забывать, только местные депутаты накануне очередных выборов доставали из пропахшего нафталином ящика воспоминания про войну: фотографировались с ветеранами, возлагали цветы к памятнику Неизвестному матросу, ратовали за сохранение исторической памяти с телеэкранов. Особенно старался молодой местный политик – Игорь Рамков, даже церковь построил в память о погибших воинах.

Танюша попыталась снова поговорить с директором кладбища, но его сменил новый – наглый и хамовитый парень с золотой цепью на шее. На Танюшу он даже не посмотрел, узнав про отсутствие документов на захоронение. Он спешил на открытие стелы жертвам Холокоста в Одессе, ее воздвигли недалеко от могилы Паши, и Танюша увидела почти всех известных одесситов, приехавших на мероприятие. Мода на «память о войне» набирала обороты.

В этом году Поминальная неделя снова пришлась на апрель, как часто бывало в Танюшином детстве, поэтому она приняла решение съездить на кладбище дважды, «как с бабушкой». Приведя в порядок могилу после зимы, посадив новые цветы-однолетки, Танюша договорилась с местным рабочим покрасить Пашин памятник. Она хотела прийти сюда вместе с детьми в мае, принести сирень: пора поведать детям семейную историю, не делать же это перед облезлым обелиском.

Май выдался теплым, Танюша с огромными охапками сирени, медленно шла за резвящимися детьми, которые, как она когда-то, разглядывали памятники и надгробные камни, узнавая в них мифических существ. Вот и нужный участок... Танюша не поверила своим глазам: на месте красного обелиска выросло свежее захоронение, вокруг деревянного креста было навалено несколько десятков венков, а сама могила обтянута черной лентой, прикрепленной к металлическим штырям. Сиреневый куст выкорчеван с корнем. Танюша подошла ближе, чтобы прочитать фамилию покойного: «Рамков» – с фотографии на нее смотрел пожилой человек с легко узнаваемыми чертами лицами известного политика. Тут Танюшу кто-то окликнул:

– Женщина, проходим мимо, не мечтаем, – охранник вежливо подвинул ее дальше. Дети остановились на расстоянии, не понимая, что происходит.

– Но мы пришли на могилу своего родственника, он был похоронен здесь, – Танюша не верила в происходящее.

– Тут похоронен отец известного депутат, Игоря Рамкова. Слышали о таком? – охранник посмотрел на Танюшу уже с сочувствием: – Вы что-то перепутали. Возможно, заблудились, женщина...

Танюша поспешила в кладбищенскую контору, где на ее вопрос директор кладбища, дыша вчерашним перегаром, спокойно все объяснил:

– Это место было забронировано много лет назад уважаемым Игорем Петровичем, вот и подтверждающие документы. Никаких захоронений на этом месте никогда не было, – он равнодушно зевнул. – Я не понимаю, о чем Вы вообще говорите.

Танюша вышла из конторы полностью раздавленной. Вернувшись домой, позвонила подруге-юристу и попросила совета, на что та поохала и выдала:

– Напиши депутату, Игорю Рамкову, он постоянно пиарится на теме «спасибо деду за победу». Он точно поможет.

Танюша молча положила телефонную трубку...