Царь Федор Алексеевич

1

В ночь на 30 января 1676 года преставился государь всея Руси Алексей Михайлович. Весть о его кончине мгновенно разнеслась по Кремлю, и не успели звонари ударом большого колокола сообщить Москве горестную весть, как придворная знать ринулась во всю прыть к покоям царевича Федора.

- Не дай Господь, Артамошка нас упредит! – причитал, тяжело дыша, князь Василий Дмитриевич Долгоруков.

- С него, старого хрена, станется! – вторил брату князь Владимир Дмитриевич Долгоруков.

Так недобрым словом поминали боярина и канцлера Артамона Сергеевича Матвеева – худородного выскочку, несколько лет назад сумевшего интригами женить овдовевшего Алексея Михайловича на воспитаннице своей жены, Наталье Кирилловне Нарышкиной. От этого второго брака родился царевич Петр. Словно назло всем недоброжелателям Матвеева, мужское потомство от первой царицы, Марьи Ильиничны Милославской, имело слабое здоровья: мало того, что сыновья унаследовали все родительские хвори, они еще обзавелись своими болезнями. Из пяти родившихся в первом браке царевичей лишь Федор и Иван пережили отца. Зато Нарышкинское отродье за три с половиной года его жизни даже простужалось редко. Царедворцы по ночам просыпались в холодном поту от мысли, что канцлер убедит царя назначить своим наследником младшего царевича. Тогда вся власть досталась бы Матвееву с Нарышкиными. А поскольку хитрый Артомон Матвеевич часто оставался наедине с умирающим государем, то бояре, узнав о кончине Алексея Михайловича, кинулись поскорее поцеловать крест царевичу Федору.

Шумная толпа ворвалась в покои царских сыновей. Некогда было отворять дверь опочивальни Федора Алексеевича – ее просто вышибли вместе с косяком. Перемахнув через поверженную преграду, придворная знать разом плюхнулась на колени. Свечи осветили хилого, испуганного юношу, с трудом соображающего, что происходит.

- Государь наш, надежа! Федор Алексеевич! Прими крестное целование от осиротевших холопьев царских! – громко возопил князь Никита Иванович Одоевский.

Бедный царевич смертельно побледнел и пошатнулся, однако упасть не успел: бояре наспех его одели, отнесли в Грановитую палату, усадили в позолоченное кресло и присягнули ему.

Когда нового царя водворили обратно в опочивальню, царедворцы, наконец, огляделись. Только теперь они заметили беспорядок в своей одежде и, застыдившись, стали быстро расходиться.

- Ворот у твоей рубахи чудной, - простодушно шепнул брату князь Василий Дмитриевич Долгоруков.

Владимир Дмитриевич торопливо запахнул охабень .

- Да я второпях княгинину рубаху на себя натянул. Некогда было ее менять, авось окромя тебя никто бабьей одежи не приметил.

- Добро, что вместо штанов не надел юбку, - фыркнул Василий Дмитриевич.

- Глянь на свои сапоги, а потом смейся.

Младший брат опустил свечу и изумленно крякнул: на одной его ноге был алый с золотом красавиц, на другой – старый, облезлый урод.

- То-то мне ступать больно.

Василий Дмитриевич захромал.

- Обезножил вдруг мой братец? - съехидничал Владимир Дмитриевич. – А ведь и четверти часа не минуло опосля того, как ты зайцем скакал.

- Жизнь заставит – орлом полечу, - философски заметил его брат.

2

Похороны Алексея Михайловича совершились чинно и благопристойно. Не беда, что нового государя несли за гробом на носилках – это лишь добавило скорби к трагическому зрелищу. Только при отпевании был нарушен старинный обычай, и ни кем иным, как патриархом Иоакимом, не допустившим к гробу духовника усопшего, попа Андрея Савинова. Но присутствовавшие сделали вид, будто не заметили явного нарушения традиции.

Нового царя принесли с поминальной службы едва живым. Когда он поддерживаемый со всех сторон боярами поднимался по лестнице, трагическое безмолвие Кремля вдруг нарушилось истошными воплями, доносившимися со стороны женской половины.

- Иван Михайлович ступай, разберись! – слабым голосом велел Федор Алексеевич своему родственнику, боярину Милославскому.

Тот обнаружил в светелке царевны Татьяны Михайловны беснующегося Андрея Савинова:

- Покойный государь прощения не получил! – орал бывший царский духовник. – Не дозволил мне патриарх долг исполнить – вложить в руки усопшего прощальную грамоту. Нашлите на патриарха войско! Изничтожьте его! Порешите супостата! Коли не умертвите патриарха, прокляну! Сам найму ратных людей и пошлю на злодея! У меня уже есть пятьсот верных людей!

Не составляло труда понять, что поп был мертвецки пьян. Рядом с ним стояла растерянная царевна, Татьяна Михайловна.

«Хоть бы нынче отец Андрей не срамился», - недовольно подумал Милославский.

Поп вдруг упал и стал биться лбом об пол.

- Ахти, батюшка! Головку расшибешь! – засуетилась Татьяна Михайловна.

Распахнулась дверь, и в светелку прошествовала царевна Софья Алексеевна.

- Патриарх требует к себе отца Андрея! – равнодушно сообщила она.

Савинов мгновенно протрезвел.

- Матушки-царевны! Не погубите! Не выдайте супостату! – жалобно проскулил он.

Татьяна Михайловна развела руками.

- Не смеем мы, грешные, противиться патриаршей воле.

- Не в нашей девичьей власти – выдавать али не выдавать тебя, - холодно подтвердила Софья и так посмотрела на попа Андрея, что он даже слова больше не вымолвил.

«Напутал Господь, да простит Он меня, – думал Милославский, глядя на восемнадцатилетнюю царевну. – Софье надобно было мужчиной родиться. Ничем девицу не проймешь, ни жалостью, ни памятью об отце. А вот братец ее, государь наш, может заступиться за недостойного попа. За что благочестивый Алексей Михайлович так любил греховодника? Не за блуд же и пьянство? Как бы срамник опять не угодил в царские духовники».

3

Опасения боярина оказались напрасными. Не желая ссориться с патриархом, Федор Алексеевич выдал Иоакиму на расправу попа Савинова. Новое правление началось с полного согласия между светской и духовной властью, и вообще молодой царь повел себя очень миролюбиво. Не случилось даже падения Матвеева, ожидаемого со злорадством его недругами. К всеобщему изумлению, канцлер был не изгнан, а вызван на совет Федором Алексеевичем на следующий же день после похорон усопшего царя.

Старый хитрец возрадовался. Значит хворый государь ищет опору в ком-то сильном и, значит, есть возможность укрепиться во власти еще прочнее, чем прежде. Матвеева даже не пугало то, что ему придется скорее всего отречься от Нарышкиных: уж больно они были жадными, глупыми и спесивыми.

Когда довольный Артамон Сергеевич шел к государю, встречные кланялись ему с прежним подобострастием. Ничего не, казалось бы, изменилось.

Федор Алексеевич сидел в небольшом креслице у себя в кабинете. Обложенный с трех сторон подушками он выглядел, несмотря на раннее утро, довольно уставшим.

Матвеев поклонился.

- Доброго здравия, государь! Как тебе спалось?

- Спасибо за заботу, Артамон Сергеевич! С устатку сон был крепким, - тихо ответил царь и неожиданно спросил. – Ты почто без бумаг явился?

Артамон Сергеевич мысленно выругал себя за упущение, но быстро нашелся:

- Прости, государь! Я покуда на память не жалуюсь. Спрашивай – отвечу.

- Вот ты желаешь нехристей побить. А не накладной ли нам будет сия война?

Матвеев с радостью сел на своего любимого конька и завел речь о победоносном походе христианских держав на турок.

Федор Алексеевич продолжал сомневаться:

- Больно уж союзники наши ненадежны: ляшский и свейский короли сами желают урвать российской землицы, а римский цезарь до смерти боится султана. Не случится ли так, что, когда мы вступим в войну, прочие не токмо не поспешат на помощь, но станут еще и басурман на нас науськивать. Князь Василий Васильевич Голицын о том толкует.

Артамон Сергеевич разозлился на молодого соперника:

«Вот гад Васька! Мостит себе путь наверх. Меня, не иначе, желает скинуть».

Однако внешне канцлер ничем не выдал своих переживаний. Он заговорил с ласковым сожалением:

- Умен князь Василий Васильевич, но в делах неопытен. В чем он прав так в том, что и ляхи, и свеи, и римский цезарь нас не жалуют. Однако же мы для них и не опасны, чего не скажешь о турках, нагнавших страху на весь христианский мир.

Матвеев словом не обмолвился, сколько он лично потратил усилий, чтобы напугать Европу турецкой угрозой. Уж больно ему хотелось славы победителя Османской империи.

- Ладно! – согласился Федор Алексеевич. – Я не стану тебе мешать, напротив, помогу – избавлю от лишних хлопот. Покуда ты великие дела решаешь, князь Никита Иванович Одоевский малым займется.

Матвеев был разочарован, поняв, что юный государь частично лишает его власти. Однако хитрый интриган постарался не выдать своего недовольства.

- Мудрое решение, государь! Лета мои немалые, силы не прежние, пора другим потрудиться не одними языками.

- Я того же мнения! – подхватил царь. – Всем надобно за дела приняться. О том и указ мой новый.

Он взял со стола бумагу и прочел:

«Боярам, окольничим и думным людям съезжаться в Верх в первом часу от рассвета и садится за дела».

- Не рановато ли, государь? – вырвалось у Артамона Сергеевича.

Федор Алексеевич решительно помотал головой.

- Нет не рано! Когда мужики с рассвета трудятся, боярам стыдно подолгу спать. Неужто подлый труд важнее государевой службы?

Возразить было нечем.

А молодой царь продолжал огорошивать канцлера:

- Больно мы от иных царств-государств отстали. Гнаться за ними во весь опор трудно, можно по пути самое важное растерять. Но оставаться на месте гораздо опаснее: стоячая вода гниет, и в болоте нет жизни. Перемены надобно начинать с верхов. Пущай бояр, окольничих и думных дьяков будет больше, зато каждый из них основательно займется своим делом. Верно?

- Верно, государь! – кисло отозвался Матвеев.

Внезапно Федор Алексеевич сильно побледнел и откинулся на спинку кресла.

- Ступай, Артамон Сергеевич! – прошептал он.

- Поберег бы ты себя, государь, - озабоченно заметил Матвеев.

Царь болезненно поморщился.

Настроение у канцлера совсем испортилось.

«Вот щенок! – сердито думал он. – Дышит на ладан, а желает править круче отца своего. Ну, ничего! Надолго хворому прыти не хватит».

4

Осень порушила все честолюбивые планы Матвеева. Князь Голицын оказался пророком: западные страны предпочли натравить османцев на Россию, а сами остались сторонними зрителями. Польша даже заключила с Турцией мирный договор, по которому отдала султану всю Малороссию, включая Киев и российское Левобережье. Гетман Петр Дорошенко готовил из своего «стольного града» Чигирина совместное наступление турок и казаков. Таким образом Россия оказалась один на один с сильнейшим врагом.

Царь спешно пожаловал боярство князю Василию Васильевичу Голицыну и отправил его в Малороссию. Вскоре русская кавалерия под командованием полковника Косагова без боя заняла Чигирин. Турецкое наступление захлебнулось, воевода, князь Григорий Григорьевич Ромодановский сумел одержать победу над многочисленной армией Ибрагим-паши. Тем ни менее, несмотря на все успехи, Россия не была готова к долгой войне с Блистательной Портой.

Царский двор пришел в смятение, и все принялись обвинять Матвеева. Артамон Сергеевич еще какое-то время оставался на прежнем месте, но от недавно всесильного канцлера теперь шарахались даже Нарышкины. Когда же, наконец, на Матвеева была наложена опала, с облегчением вздохнули не только его многочисленные враги, но и немногие доброжелатели.

Бывший канцлер уехал в ссылку, а при царском дворе взошла звезда князя Голицына.

Зимой царь опять расхворался. Однако тот, в ком, казалась, едва теплилась жизнь, не давал покоя ни себе, ни своему окружению. Ежедневно в государевой опочивальне держались советы, на которых Федор Алексеевич, лежа в постели, обсуждал все насущные вопросы.

В один из январских дней государю принес отчет князь Никита Иванович Одоевский. Несколько часов Федор Алексеевич мучил старика, выясняя различные мелочи, пока беседу не прервал явившийся в царскую опочивальню князь Голицын.

- Ступай, Никита Иванович! – велел царь.

Одоевский глянул с благодарностью на своего избавителя, поклонился царю и вышел.

- С чем пожаловал, князь? – спросил Федор Алексеевич.

- Чигирин нам нипочем не удержать, - твердо заявил Голицын.

Государь тяжело вздохнул:

- Худо, что не удержать. Малороссы чтут крепость и не простят нам ее погибели.

- Значит надобно, чтобы нас не винили. Пущай османцы протрубят о своей победе, да на том и остановятся.

- А вдруг не остановятся? А вдруг они, разохотившись, попрут на Киев? Оттоль и до наших исконных земель недалече.

Князь возразил царю:

- Опосля разгрома Ибрагим-паши турки сами сыты войной по горло. Но оставаться побитыми им не дозволяет гордость – вот мы ее и потешим. Надобно, чтобы ты отослал воеводам две грамоты – явную и тайную: в первой вели измотать и прогнать османцев из Малороссии, а в другой поручи князьям Ромодановским разрушить Чигирин и отступить к Киеву.

Царь покраснел.

- Значит, вся вина ляжет на воеводу, князя Григория Ромодановского? Мы же обесчестим мы старика опосля стольких лет верной службы.

- А коли ты на себя возьмешь вину за разрушение Чигирина, может восстать вся Малороссия. Сам понимаешь, чем грозит нам тамошняя смута. Уж лучше бесчестье воеводы Ромодановского, чем война с малороссами.

- Неужто никак иначе нельзя?

- Нельзя. Ежели удержим крепость, то затянем войну и разорим свой народ, а в открытую уничтожим Чигирин – малороссов обидим. Пущай один воевода пострадает взамен государя и всей России.

Царь заглянул в холодные глаза своего собеседника.

«Поди, сам ты не пожелаешь погубить свое имя даже ради государевой чести».

Вслух же он сказал:

- Быть по сему! Составляй грамоты, явную и тайную.

Стараниями Голицына России удалось избавиться от разорительной войны. Были заключены два перемирия – тридцатилетнее с Польшей и двадцатилетнее с Турцией. Русское государство закрепило свою власть над Левобережьем Днепра.

5

Из сестер Федор Алексеевич особенно любил Софью. Она была на несколько лет старше своего царствующего брата и обладала, по общему мнению, отнюдь не женским умом. Покойный царь Алексей Михайлович даже дозволил старшей дочери получить довольно-таки приличное образование, а учителем у нее был так же, как и у царевичей, белорусский монах Симон Полоцкий. Царевна овладела греческим и польским языками, много прочла по истории и географии. Еще ей очень нравились французские комедии и трагедии, а любимыми ее авторами были Мольер и Расин. Царь понимал, что подобные увлечения связаны отчасти со скукой теремной жизни. Царевнам не хватало развлечений.

«Тяжко им, бедным, - думал Федор Алексеевич. – У прочих девиц есть надежда на то, что их затворничество закончится с замужеством, моим же сестрицам так и придется век вековать. За иноверцев их нельзя отдать, за неровню тоже – вот и тоскуй одна до самой смерти. Отец свою молодую жену развлекал: дозволял ей глядеть в щелку на разные действа, а царевны и о том помышлять не смеют. Несправедливо, но таков порядок».

Однажды по весне Федор Алексеевич зашел в покои старшей сестры. Она ему обрадовалась, но попыталась скрыть радость за иронией:

- Наконец-то ты, братец, меня грешную вспомнил да с Олимпа ко мне спустился.

- Дел у меня нынче непочатый край, - смущенно оправдывался царь.

- Оно и понятно: государевы заботы нашим не чета. Но мы не ропщем, и благодарим Господа за то, что он дает нам хоть иногда лицезреть светлый лик царский.

Острая умом и на язык царевна даже с царем говорила с некоторой долей превосходства. Он давно привык и не обижался, а сегодня и вовсе не обратил внимания на колкости, потому что Софья была в светелке не одна: в углу сидела с рукодельем незнакомая красавица, стыдливо прятавшая свои агатовые очи. Федор Алексеевич почувствовал сильное сердцебиение и дрожь в коленках.

Царевна усмехнулась.

- Не занедужил ли наш государь? Не стой ты, братец, на ножках – вон креслице тебя дожидается. А ты, Агафья, ступай!

Красавица поклонилась и медленно уплыла. Невольно государь посмотрел ей вслед с сожалением.

Царевна опять усмехнулась:

- Чего ж ты растерялся, словно отрок неразумный?

- Красивая она, - буркнул царь, усаживаясь в кресло

- Бери ее в жены и любуйся. Правда, род Грушецких не больно знатен, но уж не хуже Нарышкиных.

- А смотрины?

- Кому они надобны? Вон как Матвеев на смотринах батюшку нашего надул – подсунул вместо голубки медведицу.

Софья намекнула на известный случай. Когда овдовевшему Алексею Михайловичу по установившемуся порядку показывали невест, ему приглянулась Евдокия Беляева. Однако Артамон Сергеевич сумел оболгать цареву зазнобу. Беляевых изгнали с позором, и царицей стала Наталья Нарышкина.

Царь в душе согласился с сестрой, но ради приличия возразил:

- Порядок таков, чтобы были смотрины.

- Ты государь, вот и меняй плохие порядки на хорошие.

Федор Алексеевич улыбнулся.

- Жаль, что ты родилась не мужчиной и не правишь нами.

- Грешно роптать на Божью Волю. Лучше женись, братец, скорее да роди наследника. Не приведи Господи, случится с тобой беда! Ивану не устоять против Нарышкиных, и тогда Медвежонка царем сделают.

- Может быть, в том нет ничего страшного? Коли я не сегодня помру, Петруша подрасти успеет и не станет родичей слушаться. Я же не держу Ивана Михайловича Милославского в советчиках.

- У нас токмо один родич матушкин остался, а у Натальи полно братьев, да еще есть в придачу батюшка – старый греховодник. С одним дураком легче справиться, чем с пол дюжиной глупцов.

6

Федор Алексеевич, хоть и спорил с сестрой, но поступил так, как она советовала, объявив, что желает взять себе в жены девицу Агафью Семеновну Грушецкую. Бояре втихомолку роптали: ведь каждый из них мечтал, чтобы царь выбрал на смотринах его родственницу. С другой стороны не все умели строить козни, подобные тем, которые сотворили ближние бояре Алексея Михайловича, женившие государя оба раза не по его выбору. К тому ж слабый телом Федор Алексеевич имел твердый и упрямый нрав. Если даже Грушецкую удалось бы оболгать, все одно царь сам нашел бы себе новую невесту.

Выбору царя попытался воспротивиться его дядя, боярин Иван Михайлович Милославский. Он отсутствовал на том заседании Боярской думы, на котором Федор Алексеевич объявил о своем решении жениться на Агафье Грущецкой, но, узнав о предстоящем браке, родич государя сразу же чудесным образом выздоровел и бросился к племяннику.

Когда Милославский ворвался в царский кабинет, Федор Алексеевич занимался тем, что составлял на бумаге первый в России государственный бюджет.

- Ты чего надумал? – заорал боярин, даже не поклонившись. – Из воробьихи орлицу творишь! Совсем царскую постель обесчестили! Тащат в нее кого не попадя! Вскорости до подлых девок черед дойдет!

В дополнение к своей речи он длинно выругался.

Потемнев от гнева, царь поднялся, подошел к двери и громко позвал:

- Михайло! Алексей!

Тут же явились братья Лихачевы – стряпчий и постельничий.

- Дело у меня к вам важное, - обратился к ним царь. – Родич наш, боярин Милославский так зарвался, что смеет порочить будущую царицу. Возьмите-ка его под белы руки да выкиньте из царских покоев, авось образумится. А коли не образумиться, мы иные меры примем.

Братья Лихачевы с готовностью засучили рукава и шагнули к Ивану Михайловичу.

- Не смейте касаться меня, сучьи дети! – взвизгнул Милославский.

- Не противься, боярин! – предостерег дядю Федор Алексеевич. – А то я стрельцов на помощь позову.

Чтобы избежать еще большего срама, боярин покорился. Братья Лихачевы потащили его к лестнице, старший при этом приговаривал:

- Кабы ты, боярин, нас обидел, мы простили бы по-христиански и толкнули бы тебя помягче. Но тот, кто матушку нашу честную, царствие ей небесное, худым словом поминает, жалости недостоин.

Что есть силы швырнули Лихачевы царского родича вниз, а затем с удовольствием наблюдали, как он пересчитывает ступеньки. Помятого старика подобрали стрельцы и вывели из царских покоев.

За шумным выяснением отношений не последовало опалы, потому что Федор Алексеевич не желал окончательно рвать отношения с последним оставшимся в живых родственником матери. Однако урок не пошел впрок. Иван Михайлович все не унимался: бранил царя, плохо отзывался о молодой царице. Потеряв, наконец, терпение царь запретил своему строптивому родичу появляться в Кремле.

7

Брак Федора Алексеевича был счастливым, но недолгим. На следующий год царица Агафья Семеновна родила сына Илью и сразу же скончалась. Младенец умер вслед за матерью.

Полгода Федор Алексеевич скорбел. Тем временем его старшая сестра старалась найти ему новую жену. Она понимала, что лишь девица похожая на покойную царицу может прийтись по сердцу брату. Но как она могла ему помочь, находясь в затворничестве? Поразмыслив, царевна решила обратиться к думному постельничему Ивану Максимовичу Языкову. При их беседе присутствовала лишь престарелая царевна Татьяна Михайловна, любившая свою старшую племянницу и во всем ее слушавшаяся.

Когда Софья изложила суть дела, Иван Максимович не удивился или не показал вида, что удивлен. После недолгого молчания он сообщил:

- Есть девица похожая на покойную царицу, словно сестра родная. Она дочь свойственника моего Матвея Апраксина, по имени Марфа.

- Ты, значит, хочешь с царем породниться? – вмешалась Татьяна Михайловна.

Языков развел руками.

- Помилуй, матушка царевна! Меня спросили – я по чести ответил. Где еще можно всех невест знать, как не в своем семействе? У нас ведь положено девицам сидеть взаперти да на чужие очи не показываться.

Софья нетерпеливо махнула рукой.

- Неважно, чья девица, лишь бы она была не из Нарышкиных. Нам не до жиру быть – быть бы живу. Худо совсем государю, а против царевича Ивана заговор плетется. Даже в наш терем слухи доходят, что бояре желают сделать государем царевича Петра. Коли у Федора успеет сын народиться, нам легче будет с недругами справиться.

Старушка засомневалась:

- Слухи, поди, ложные? Окажись Петруша на царстве, сразу воротиться Артамон Сергеевич, а его многие не любят.

Губы Софьи тронула злая усмешка.

- Вчера не любили, а завтра могут полюбить. Человек так устроен, что в нынешнем видит лишь плохое, а в прошлом – одно хорошее. Не так ли Иван Максимович?

- Верно, - согласился Языков. – Было время, когда Матвеева почитай все ненавидели, сегодня же пол двора желают его возврата.

«И особливо патриарх Иоаким», - подумала Софья, но вслух не сказала, зная, что ее богомольная тетка не терпит хулы на духовных особ.

- Вези ко мне вашу красу-девицу, - велела государева сестра постельничему.

- Привезу, - пообещал он.

- Здрава ли она? – обеспокоилась Татьяна Михайловна.

- Верно, - спохватилась Софья. – Государева невеста должна иметь отменное здравие, чтобы не случилось новой беды при родах.

Иван Максимович развел руками.

- Я не купец – гнилой товар не предлагаю – тем паче самому государю. Нынче Марфа здрава, как кобыла, а что завтра с ней случится одному Богу ведомо.

- Ладно! Давай свой товар в мой терем! – отрезала Софья.

Марфа Апраксина, действительно, очень походила на покойную царицу. При встрече с ней Федор Алексеевич поразился до глубины души и почти сразу сообщил всем о своей готовности вновь жениться.

Вскоре состоялась свадьба – без обычного чина, при запертом Кремле. Царь торопился: цинга неумолимо поедала его молодое тело. Жизнь Федора Алексеевича подходила к концу, но у него еще оставалась надежда на продолжение рода.

8

Семейные дела шли своим чередом, государственные – своим. После того, как Бахчисарайский мир спас Россию от турецкой опасности, и царь взялся решать внутренние проблемы. Однажды он спросил у Голицына:

- Что у нас надобно менять в первый черед?

- Многое перемен требует.

- С чего ж начать?

Князь немного помолчал, как бы обдумывая, затем сказал:

- Государство наше растет, притом управляется по старинке. Хоть и говорят, что царево око видит далеко, мудрено углядеть аж до самого Амура.

- Я о том уже размышлял и кое до чего додумался. Коли всю Россию покрыть православными епархиями, легче станет народ просвещать да на путь наставлять. Тогда воеводы поостерегутся чересчур своевольничать – не так, как нынче, когда бедным людишкам некуда за помощью обратиться.

- Понятное дело. Царь за тридевять земель, и каждый воевода мнит себя царьком в своих владениях. При архиерейском надзоре лихоимства поубавится.

Федор Алексеевич оживился, на его бледном лице даже выступил легкий румянец.

- Сколько же нам надобно епархий? По моему разумению не меньше сотни.

- Можно и поменьше, - сдержанно возразил Голицын.

- Все одно поболее, чем сегодня. Воеводы будут недовольны, но мы их умаслим отменой местничества.

- Местничество давно померло, - согласился князь. – А нам осталось покойника снести на погост, чтобы не смердел. Пущай будет знатность рода сама по себе, и служба с чинами сами по себе.

- Вот я и велел дьякам подготовить указы о новых служилых разрядах как раз к тому времени, когда будет составлена родословная книга.

Царь подошел к заваленному бумагами столику, вытащил листок и протянул Голицыну.

- Не токмо родовитые люди должны иметь свою книгу.

Князь вслух прочел:

- «А книгам быть: родовитых людей, выезжих, московских знатных людей, дворянских, гостиных и дьячих, всяких низких чинов».

- Все книги будут храниться в Гербальной палате, - гордо сообщил Федор Алексеевич.

Голицын понял замысел царя. Любое сословие при наличии своих родословных записей переставало быть «подлым» и, значит, становилось твердой опорой для государя. Царь не зря связывал создание книг с указами о служилых разрядах: по его замыслу всякий имеющий способности сможет добиться высоких чинов, не страшась упреков в темном прошлом рода.

- Ведь нельзя же творить перемены, не имея поддержки, как в высоких, так и в низких чинах, – добавил Федор Алексеевич.

- Можно, коли в ход пустить дубину.

- Нет уж, мы без дубины управимся. Правда, Василий Васильевич?

- Попробуем.

- Ступай, князь! Поразмысли об устроении больших служилых чинов.

Едва Голицын сделал несколько шагов к двери, как государь окликнул его:

- Погоди, Василий Васильевич! Больно мне кафтан твой приглянулся. Дай поглядеть на него, как следует.

На стройном Голицыне был довольно короткий, выше щиколотки, кафтан. Хотя обычно в таком наряде щеголяла молодежь, князь Василий Васильевич в свои тридцать восемь лет не боялся выглядеть несолидно. Правда, появился у государя в таком одеянии он впервые, но, видимо это решение было принято в добрый час.

- Надобно сию одежу узаконить, - заключил царь.

9

Спустя несколько дней, с Постельного крыльца огласили царский указ: ферязи, охабни, однорядки и прочее длиннополое мужское платье поменять на короткие кафтаны, а вскоре стрельцы перестали пускать длиннополых в Кремль. Месяца не прошло, как вся Москва переоделась по доброй воле, тем паче новые наряды были дешевле старых.

Патриарх, ругавший бритье бород и прочие иноземные затеи, к перемене платья отнесся спокойно. Зато он не принял желание государя увеличить число епархий. По царскому замыслу, каждый митрополит должен был получить в подчинение епископов – вот Иоаким и усмотрел в готовящейся реформе попытку ограничения его власти, а освященный собор поддержал своего главу. Архиереи неохотно согласились на образование одиннадцати новых епархий, и притом не спешили исполнить собственное постановление.

Федор Алексеевич впадал в отчаяние. Уже совсем больной он пытался образумить церковных иерархов, но каждый раз натыкался на непонимание.

В один из зимних дней царь встретился с патриархом в Грановитой палате. Войдя туда, крепкий старик торжественно благословил изможденного юношу.

- Садись, отче! – указал Федор Алексеевич на место подле себя.

Иоаким остался стоять.

- Мне, государь, сподручнее так вести с тобой беседу.

Кивнув, государь заговорил о деле:

- Наши архиереи не желают посылать епископов на Лену и в Дауры. Неужто Сибирской стране не надобны архипастыри?

Патриарх пожал плечами.

- В тех краях людей почитай нет, а есть одни язычники поганые.

- Язычники тоже люди, и им надобно указать путь к спасению.

«Аки волка не корми, он все в лес смотрит. Посечь бы всех поганых вместе с их капищами богопротивными», - подумал Иоаким, но вслух этого не сказал.

Царь продолжал настаивать на своем:

- В Сибири и православные живут. Им-то чего делать? Вон к Нерчинску и Албазину китайцы подступают. Случись беда, сгинут христиане без покаяния.

- Есть ведь в Даурах священнослужители, - недовольно возразил Иоаким.

- Они в малом числе. Тамошние земли наши навечно, и нехристям мы их не отдадим. Я повелел строить города в Сибирской стране и выступить против китайцев всем служивым людям. Однако чтобы нам в дальних краях укрепиться, надобно там веру христианскую распространять.

- Мы с освященным собором еще потолкуем о сибирских архипастырях, - недовольно отозвался патриарх. – Хотя может лучше отдать дальние земли вместе с погаными иноверцами китайцам? Нам в исконной вотчине забот хватает.

Государь нахмурился.

- Ты, отче, готов отдать наши земли всем, кому не попадя: Киев с Малороссией – ляхам, Сибирь – китайцам. Тебя послушавши, я на одной Москве останусь. Значит, в исконной вотчине хватает забот? Уж куда исконнее Галич с Костромой, а Церковью православной забыты. Там раскольники хозяйничают, равно как и в Путивле с Севском.

- Так наведи войско, изничтожь ересь силой.

- Кажись, терпение и смирения не в чести у вашего брата, архипастыря. Не обессудь, отче, но порой я, на тебя глядючи, расстригу Аввакума поминаю. Есть меж вами схожесть.

Патриарх аж побагровел.

- Чем же мы схожи? – тихо спросил он.

- Тем, что крови людской не страшитесь. Аввакум желает пережечь и перепластать всех православных, а ты готов изничтожать всех без разбору раскольников. Может быть, среди заблудших овец немало тех, чьи души спасутся от мудрых наставлений?

- Не больно они души берегут! Жгут себя ироды целыми селами! И вечная гибель им не страшна!

- Воистину раскольники свершают тяжкий грех. Но главная вина лежит не на простых людишках, а на их пастырях. Значит, наши пастыри должны быть лучше.

Багровый цвет лица Иоакима приобрел синеватый оттенок.

- По-твоему, пущай Аввакум с братией здравствуют, а мы же будем с ними в велеречии состязаться. Их погаными языками сам нечистый, прости Господи, вещает. Покуда его словесами одолеем, еще немало народу себя пожгут.

- Ладно, отче, дам я согласие на казнь Аввакума, Лазаря, и Епифана, - печально сказал Федор Алексеевич.

Патриарху сильно не понравилось явное нежелание государя чинить расправу.

- Ты царь али не царь? Коли мнишь себя царем православным, должен защищать основы Веры и казнить беспощадно врагов наших, инако падет истинное христианство, придет всеобщий соблазн и настанет конец Мира.

- Уж больно много ты, отче, тьмы нагоняешь. Бог милостив! Он нас спас даже в Смутное время.

- Тогда спас, нынче покарает, за то, что науку не усвоили, иноверцев сызнова привечаем, слушаемся их, да еще и походить на них хотим, а взамен рушим во имя мирских соблазнов древлепреданное церковное устроение.

- Ну, положим, устроение церковное не древнее: российскому патриаршеству нет и сотни лет.

Патриарх нисколько не смутился:

- Перемены не возбраняются, когда они крепят Святую Церковь, но нельзя допускать разорения единого храма Божьего.

- Ты, отче, страшишься, что при великом числе епархий, власть твоя уменьшится, - раздраженно сказал государь.

Иоаким опять покраснел.

- Смиренный раб Божий не ради власти принял постриг, но ради служения Господу.

Федор Алексеевич вовсе не стремился рассориться с русской православной церковью.

- Прости, отче, за обидные слова – заговорил он уже помягче. – Царь тоже человек и не всегда умеет совладать с неправедным гневом.

- Бог простит, - откликнулся патриарх уже с обычным своим спокойствием.

- Поставьте архипастырей хотя бы туда, где учинили епархии. Ступай!

Глядя вслед уходящему старику, Федор Алексеевич невольно ему позавидовал:

«Ишь, как бодро ступает!»

 

Царь еще пытался отстаивать свои нововведения, но все было тщетно. Князь Голицын и прочие перестали что-либо делать. Все выжидали. Единственной верной союзницей умирающего государя оставалась царевна Софья, но у нее не было никакой возможности во что-либо вмешиваться. А Федору Алексеевичу становилось все хуже и хуже. Подле больного государя неотступно находились молодая жена и любимая сестра, для которых он еще что-то значил. А по Москве уже ходили разговоры о новом царе. Ожидалось воцарения его брата Ивана Алексеевича, и мало кто знал, что в Кремле зреет заговор в пользу десятилетнего Петра.