Сутулясь, он шел по хмурому вечернему городу. Сумерки рассевали несвежий сизый туман. Неон вывесок подплывал сквозь эту грязноватую морось. Ныло плечо. Без травмы, а так. На погоду. Он поднял воротник пальто. Черт, и шарф забыл. На «поле боя». Он сплюнул и свернул в переулок. Что она там визжала? - Ты ляжешь в десятом… Он думал усмехнуться. Вместо этого вышла гримаса, как от зубной боли. Значит, в десятом. «Чертова сука», пробормотал он. И зябко поежился. Никогда раньше он ее так не называл. Он не помнил причины ссоры. Так бывало и раньше. Ни для тебя, ни для нее это не имеет значения. Назрел момент – и будет ссора, а поводы пачками висят в воздухе. На выбор. Потом поцелуй, в тяжелых случаях – букет, и ночью сумасшедший секс. Только на этот раз она пробила южнее резинки. Мерзнуть нельзя. Бой завтра. Он тоскливо скользнул глазами по вывескам. В бар тоже нельзя: бой завтра. Обоюдоострая безвыходность. Он упрямо свернул в первую попавшуюся дверь. Сидя за барной стойкой, он взял как обычно. Двойной «Баккарди» и стакан воды. Бокс она ненавидит... Не смотрела никогда. Даже в записи выигранные им бои. Говорила: ненавижу, когда тебя бьют. Он отвечал: пусть смотрит, когда он сам бьет. Смеялась. Все равно не смотрела. И теперь будто… предала, что ли… Вот сейчас он действительно усмехнулся. Дело не в ней. Все дело в тридцатнике, и в сопернике, «и в подгузнике!» Весело закончил он и улыбнулся. «Оставь девчонку в покое». Дважды его о чем-то спросили. Раз обратился бармен. Он не отвечал. Он думал, защитив локтями свое пространство на стойке. Подпирая костяшками пальцев шершавые плоские скулы. Что называется, ушел в глухую защиту. Каждый раз перед боем, задавая себе один и тот же вопрос, он снова ответил: страха нет. Сейчас необычно другое: волнения нет. Пусто. А это полпроигрыша. Соперник… хороший парнишка. Обещал газетам надрать задницу пенсионеру. «Не удивлюсь, если так и сделает. Левша. Панчер…» Он вспомнил Костю, своего спарринг-партнера, в правосторонней стойке. Давно не встречал ничего столь забавного. Скорости бы… а пацан непредсказуем. Никто его в деле не видел. Почти. Карьера из двух боев: досрочно во втором и в первом. Изучай – не хочу. Плюс зеленый. Испугается – пойдет напролом. И вот тут бы скорости… «Жаль, что бой не за пояс. Претендентский десятираундовый. Лучше уж в конце карьеры одна яркая жирная точка. А уж что яркая, это я вам гарантирую… интересно, это и есть панические настроения?» Он допил воду и встал. Нетронутый ром остался охлаждать стойку. Набрал тренера, сказал, что ночует в зале. Ничего необычного в этом не было. Там удобно, оставался и раньше. Но отчитаться должен. Как ребенок. - Дергаешься? Не **ы, сынок. Посмотришь, он наш. Насчет ночевки ты это правильно. А то мало ли, не выспишься… Он мысленно ответил, что не дергается. А зря. И что сынок не староват ли? И не к тому ли он, тренер, сказал ему в начале подготовки: - Сынок, мы с тобой идем на десять. И это в наших интересах. Совсем другое - отстоять двенадцать против непробитого молокососа с такой левой, согласись… - Ага, - ответил он вслух. - Как плечо? - Норма. «Странно. Про плечо разговора не было» - Отдыхай. Будильник снять не забудь. Я с утра буду. Помашем пару-тройку по три, и хватит. Еще раз все проговорим. А сейчас спи, ни о чем не думай. Помни: ты на пике. Отбой. «Я на пике», сказал он себе и заснул. Весьма двусмысленно выражение. Начистоту, так в раздевалке передержали. Минут на двадцать после объявленной готовности. Пару раз передавали, что соперник не готов. Наверняка, в его раздевалке звучал тот же аргумент. «Травят на коротком поводке. Шоу» Ощутимо остывая после разминки, он, не оглядываясь, постучал перчаткой по затылку. Кто-то сразу набросил капюшон халата ему на голову. Тут все дрогнуло, двинулось, засуетилось. - Сынок, давай, давай, давай! Тронулись! Казалось, тренер мелко подпрыгивает от нетерпения. «Переживает старик», - подумал он и поднялся. Процессия сопровождения до ринга имеет много общего одновременно со свадебным маршем и цыганским табором. А плывущие за головой пояса добавляют нюанс театрализованного шествия с чертами похоронной процессии. Сердце колотится. Так и должно быть. Рост соперника он знал до боя, и во время взвешивания видел его на расстоянии удара. Но только теперь, на ринге, сориентировался окончательно. «При грамотном ведении попытается войти в ближний бой. Не забывать о защите корпуса...» впрочем, все это много раз было сказано в зале. Оценивая данные противника, он пропустил момент взаимоуничтожающего взгляда на фоне пространного напоминания о таком важнейшем факторе ведения боя, как уровень резинки на трусах противника. Первый гонг. Удар у парня есть. Это открытие далось без труда на первых десяти секундах боя. Если это назвать разведкой, так вечер, похоже, сразу перестал быть томным. Скорость такая, что порой кажется, что за перчаткой летит красный шлейф. Очень путает… а может, это кровь из носа. Гонг. Второй довольно ровно. Он взял темп, и по собственным ощущениям, был точнее. Но медленнее. В середине третьего он поймал себя на том, что раздвоился. И стоит как будто перед зеркалом. И даже может потрогать его джебом. Объяснение, что у них обоих трусы красные, а стойка симметричная, потому что правша против левши, не заняло и десятой доли секунды. Этого времени противнику хватило, чтобы устроить чистокровный нокдаун левым хуком повыше скулы. От падения спасли канаты. Так бывает. Счет не открыли. Он перестал слышать стук молотка, предваряющего гонг. Решил подумать об этом позже. В перерыве он не хотел прерывать тренера, чтоб сказать, что он почти не слышит его. Долетали одни обрывки. - комбинация… раз-два-три… резче… раз-два-три… на ногах легче. Он просто перестал смотреть ему в лицо, но кивал ритмично. Гонг. Стерлись лица. Зрителей нет. Есть синий настил, канаты, они тоже нужны… Больше нет ничего. Криков, сирен, секундантов. Только двое в тесном пространстве, двое, принадлежащие сейчас друг другу. Рефери синеет пятном где-то поблизости, но на самом деле его тоже нет, пока он не понадобится. В ушах шум моря с тонким присвистом. В правом ухе хлюпает. Он умел превращать боль в этот шум. Со временем шум усиливался и злел, за то не мешал ни капли. Только картинка, содрогаясь, возвращалась все медленнее. Усталость – это то, что было с ним раунда три назад. Или четыре? Сколько отстоял, он уже не помнил. Теперь это чувство перешло в некое подобие автоматизма. Но и парнишка тоже подсдулся. Явно, два раунда ему ближе, чем десять. «… не лягу. Посмотришь» Две проблемы. Нет носового дыхания и стереозрения. Вдох ртом сквозь капу, и секунду челюсть опасно болтается. Кровь разъедает глаз, но главное – сложно оценить расстояние. Под его правой перчаткой полринга покрывает мутная красная жижа. Рука противника выныривает, как из каши, за десять дюймов до удара. «По корпусу – вообще не вижу» Вдох высушил небо, и стекающий в глотку вязкий металлический вкус пах красным. Гонга он не слышал. Его немного удивила вдруг возникшая перед лицом чистенькая перчатка рефери. В очередной раз в углу он спросил, какой будет раунд. Услышав, что десятый, почти не поверил. Тон у тренера больше позитивный, но реального расклада он не представлял. Давно бы так. Пацан, наконец, сообразил, что нужно делать. Он не видел удара. И не сразу понял, что именно такое пропустил. Мгновенно пот остыл и стал вязким. Тошнота пришла раньше… потом понимание – не голова. Печень. Многократный крик из угла: - Закрой голову! - повторился раз пять, когда он наконец сообразил, что обращаются к нему. Он попытался, и не смог оторвать правый локоть от корпуса. Сделал два шага назад… Парнишка тем временем почувствовал вкус крови. Челюсть… висок… челюсть… - Руки подними! Руки… Он не мог думать о руках. Одна небольшая заминка. Он почти не мог думать, потому что совсем не мог вдохнуть. Пять секунд …шесть… восемь… десять все удлиняющихся секунд бездыханности. В бешено свистящей пустоте он поднял глаза на тренера. Кроме этого свиста, он не слышал ни звука. И не понимал сам, о чем спрашивает, когда тренер поднял палец и одними губами ответил: - Минута! Он знал, что не выстоит минуты. На ногах не выстоит. Переместившись спиной вдоль канатов в угол, он рванул правый локоть от корпуса и закрыл, наконец, челюсть. «Вдох бы. Один. Тогда достою» Красная каша теперь на всем обзоре, то возникает, то проваливается. Парнишка разозлился, заспешил, поэтому много мазни по защите. Вдруг на секунду выключили весь свет и звуки разом. Вдоха! Понял, что пора. Дождался скользкого удара, с ним сплюнул капу, и, раздирая легкие, втянул кроваво-воздушную смесь. Медленно, считая секунды, опустился на колено. Режущая боль воткнулась в подреберье. Свет снова помутнел, но теперь вернулся, не погаснув. Хорошо, хорошо. Боль вместо холодного душа. - … Шесть… Семь… Во… Уже. Так скоро! Он оттолкнул от себя землю, как чумной саван. Руками, ногами, чем мог. Он очень надеялся, что смотрит рефери в глаза. По крайней мере, в лицо. Он так ждал, что команду «бокс» услышал неким шестым чувством. Капа. Он даже ударил. Один, самый последний раз. Вместе с гонгом. По словам тренера. По озабоченному, стальному его лицу, по жесткой, грубоватой помощи в углу он понял, что шансы на победу довольно приличные. Раскачиваясь под толчками цепких умелых пальцев, он безошибочно знал, о чем тот думает. «Не дотянул, про***л концовку» Всегда, предполагая проигрыш, тренер был мягким и разговорчивым, бормотал: - Есть, сынок, мы его сделали! Ты отлично держался, молодцом… посмотрим, что нам эти бухгалтера насчитают, - и тому подобную чушь. В ожидании выигрыша - всегда коротко, одно и то же: - Ну, парень! «Сейчас он еще не знает, сынок я или парень» Выплевывая иглы фотовспышек, шевелились трибуны, и пределы ринга облипали многоголовой толпой. Все кончилось и все исчезли, а тишина звенела тем же свистом грохота толпы. Простое тесноватое такси ожидало его у заднего выхода. Отсалютовал, провожая, охранник. Он почти неуловимо хромал, осторожно ступая на правую. Тут от скамейки отделилась маленькая тень и неуверенно двинулась в его сторону. Он глазам своим плохо поверил. Одна, глухой ночью, почти на заднем дворе… ночевать она собиралась здесь, прямо на лавке? - Давно ты здесь? Что не позвонила? Она молчала, и большими округлившимися глазами снизу вверх смотрела ему в лицо. - Что-то случилось? – подумав непонятно что, но что-то действительно ужасное, напряженно спросил он. - Бросай это. Пожалуйста. Мне страшно. Ведь я знала, все знала… - Что ты знала? - Про это… в десятом. Я же тебе говорила. - Ты ошиблась, детка. Я выиграл. - Я видела. То есть я знаю, я видела все это раньше… три дня назад я смотрела телевизор, и вдруг оно пришло… как наяву… как ты падаешь ужасно. Потом встаешь… И все кричат... Она зажмурилась и смешно сморщила нос, как от горечи зубной пасты. Он осторожно прижал ее левой рукой к здоровому боку, вдохнул гладкий холод ее волос: - В следующий раз не забудь упомянуть, что я все-таки встаю. И заруби на своем красивом носу: упасть и лечь – не одно и то же. Жене боксера имеет смысл знать разницу. |