Казалось мне, что в ней жила тоска, А в глубине какой-то холод спрятан, Врезаясь в сердце пулей у виска, А револьвер рука держала чья-то. Мне захотелось чем-то ей помочь. Пусть, никудышный вовсе я спаситель. Во мне, крича, поэт и искуситель Прогнали всю несмелость тихо прочь. Большой знаток родного языка, Я никогда не сетовал на слабость. Тоска, неразделенная тоска Такой родной мне в женщине казалась. Ее водил я в мыслей бурелом Изяществом и Пушкина, и Гете. Но я напоминал ей идиота, С лицом, обезображенным умом. В сухом остатке речи торжества Одна лишь мысль тревожила мой разум: То не тоска была, а красота, Та самая, из песен и рассказов. Кто навязал для женщин путь иной, Чем тайный смысл их первопричинный: Скатиться вниз до равенства со мной, Унизившись до равенства мужчиной? Я чувствую, что тоже виноват, И этот грех уйдет со мною в землю; На искупленье трачу весь талант, Иных решений даже не приемлю. Но в трудный миг, измученный тоской, Когда у жизни есть на то причины, Я счастлив тем, что я рожден мужчиной, Чтоб наслаждаться женской красотой. |